Текст книги "Настоящая Спарта. Без домыслов и наветов."

Автор книги: Андрей Савельев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Порядок жизни

Быт и нравы спартанцев еще в древности были превращены в сплошной анекдот – любопытный и удивительный набор этнографических случаев с массой подробностей или же с финальной фразой спартанцев. Одна из таких известна по современному кинематографу. Спартанец Диенек, услышав, что стрелы мидян закроют солнце, невозмутимо рассудил, что можно будет сражаться в тени.

Наряду с этими анекдотами с античных времен сложилась и другая традиция – обволакивать историю Спарты домыслами и гнусными наветами. Например, такой важный источник наших знаний о Спарте, как Плутарх, соединял в своих сочинениях как фантазии во славу Спарты, так и фантазии, ниспровергающие эту славу. С одной стороны – образцы мужества и верности долгу, впечатлявшие всю Грецию, с другой – отвратительные истории преступлений. На самом деле Спарта была совсем не тем обществом, которое пытаются нарисовать любители красивых историй и коллекционеры нечистоплотных фантазий.

Один из римских источников, проливающий свет не действительный порядок жизни в Спарте, – приписанное Плутарху сочинение «Древние обычаи спартанцев». В данном случае для нас важно не столько авторство, сколько содержание документа, который похож на краткую справку специалиста, рассчитанную на максимальную правдивость, а не на впечатление, которое должно охватить читателя. В отличие от более ранних греческих источников, в этом документе не проявляется «про-афинская» позиция, хотя и возможны некоторые ошибки и неточности.

Из «Древних обычаев спартанцев» мы узнаем, что спартанцы были грамотны. Хотя и изучали грамоту только «ради потребностей жизни». То есть, не считали нужным владеть вычурным слогом для понимания отвлеченной литературы и философии.

Рассказы о том, что спартанцы были в основном безграмотны, опровергнуты и другими свидетельствами. Оказавшиеся в изгнании спартанцы, были способны на сочинение пространных полемических текстов с привлечением исторических данных и правовых аргументов. Плутарх в одном из своих сочинений писал о некоем архиве «лакедемонских записей». Геродот пользовался этими материалами, когда готовил список спартанских царей для своей «Истории». Он же утверждал, что знает поименно всех спартанцев, погибших в Фермопилах. Разумеется, он должен был пользоваться списками из архива. Хорошо известно, что спартанские цари хранили обширное собрание священных оракулов. Все это свидетельствует о практике записи важной информации и длительном ее хранении в Спарте.

Пренебрежение нормами гигиены у спартанцев считалось еще античными историками одной из отличительных черт их быта. Плутарх (будем считать, что «Древние обычаи» написаны именно им) вроде бы подтверждает, что спартанцы предпочитали не мыться, не меняли одежду и не умащивали тело как другие греки. Но в том же сочинении сообщается, что во время войн спартанцы носили одежды красного цвета, чтобы при ранении кровь не была заметна. Следовательно, далеко не все спартанцы и вовсе не во все периоды предпочитали рубище. Вероятнее всего, источники, сообщившие об обычае не мыться и не менять одежду, обращали внимание на какой-либо из периодов жизни спартанца. Например, на условия военных сборов, когда лучшую одежду оставляли дома, зная, что она может быть испорчена и испачкана в процессе состязаний и тренировок.

Мы точно знаем, что спартанцы не испытывали затруднений с водой. Трудно себе представить, что они ходили рядом с водными источниками, предпочитая не смывать с себя грязь. Возможно, афинские авторы, привыкшие к особой заботе о своем теле, подмечали лишь простоту спартанского быта, в котором тело тренировали, а не холили. А потом от афинских недоумений пошло историческое недоразумение.

Геродот сообщает, что перед битвой гоплиты полировали щиты, готовили оружие и расчесывали свои длинные волосы. Немытые волосы расчесать невозможно. Скорее всего, спартанцы все-таки предпочитали чистоту, хотя и от грязи не страдали, будучи приученными к подобным неудобствам с детства.

В Спарте считалось, что теплые бани разнеживают тело и допустимы только для больных и стариков. Тем не менее, бани там были, если уж кому-то они были доступны. Считается, что после Пелопонесской войны, теплые бани распространились и в Спарте, и даже стали почти ежедневной процедурой. Таким образом, фантазии о «грязных спартанцах» можно считать этнографической выдумкой тех, кто еще в Античности в своих сочинениях либо стремился к скандальности, либо отражал в них фобии своего окружения.

В «Древних обычаях» развенчивается ложь о том, что спартанцы были совершенно чужды искусствам. Напротив, спартанцы относились к музыке и пению с большим вниманием. По их мнению, эти искусства были предназначены ободрять дух и разум человека, помогать ему в его действиях. Плутарх пишет, что язык спартанских песен был прост и выразителен. В них – похвалы людям, благородно прожившим свою жизнь, погибшим за Спарту, и осуждения тех, кто бежал с поля боя. В песнях восхваляли доблести, свойственные каждому возрасту. В Спарте было три хора: старцев, мужей и мальчиков.

С реформами Ликурга связано приобщение войска к музыке. Музыкальное сопровождение военных упражнений, как считалось, способствовало единству спартанцев. Песни в Спарте, как и многое другое, служили военному делу. Спартанские марши побуждали к мужеству, неустрашимости и презрению к смерти. Спартанское войско сопровождали флейтисты, которые играли во время битвы, ободряя воинов. А перед сражениями первую жертву царь, как пишет Плутарх, приносил Музам, прося сообщить воинам мужество для совершения подвигов.

Музицирование было возведено в Спарте в священный ритуал. Плутарх сообщает о суровых наказаниях для тех, кто пытался отступить от канона и ввести что-то новое в музыкальном и песенном искусстве.

Простота нравов спартанцев делала их непримиримыми к разного рода выдумкам. Это отразилось на неприятии театрального искусства, в котором спартанцы видели опошление и подмену священных ритуалов, которые превращались либо в шутку (комедия), либо в фантазию (трагедия). То и другое ставило под сомнение священные законы, без чего ни шуточный, ни драматический сюжет не могут обойтись.

Спартанцы предпочитали другие зрелища. Это был либо священный ритуал, либо состязание в мужестве, физической силе и выносливости. Причем, в условиях опасности войны спортивные состязания уступали место военным. Спартанцы теряли интерес к олимпийским победам и сосредотачивались на «неолимпийских» видах состязаний.

Плутарх не указывает на какие-то особые жестокости в жизни спартанцев. Наказания могли быть суровы, но не жестоки. Для иностранцев это чаще всего было изгнание, а для спартанца самое страшное наказание – лишение прав гражданства. Тем не менее, и это не означало какой-то катастрофы и невозможности жить. Во многих источниках указывается, что позорное бегство с поля боя означало лишь всеобщее презрение.

Спартанцы, не способные пройти школу подготовки воинов, не лишались возможности жить. Они лишь теряли права решать судьбу Спарты – не принимали участия в народных собраниях и не занимали государственных должностей. И, напротив, неграждане, призванные в гоплиты и отличившиеся в сражениях, могли получать права гражданства, не проходя суровой школы спартанского воспитания с детства.

За различные провинности в Спарте применялись весьма мягкие, но позорные наказания. Например, провинившегося заставляли ходить вокруг алтаря и петь позорящую песню, специально сочиненную к этому случаю. Это обстоятельство доказывает, что спартанцы вовсе не были чужды сочинительству. И позорящее пение, вероятно, отражает один из жанров.

Возможно, именно к этому жанру относятся строки, приведенные в «Древних обычаях». Здесь упоминается об изгнании из Спарты поэта Архилоха, который сочинил такие вирши:

 
Носит теперь горделиво саиец мой щит безупречный:
Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах.
Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает
Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть.
 

Наверняка это сочинение появилось именно в жанре «позорной песни». Версия об изгнании наложилась на сюжет в качестве предания о моральных установлениях спартанцев. Разумеется, в Спарте такую песню по доброй воле не стал бы петь ни один гражданин. И поэту не пришло бы в голову сочинять то, что никто не стал бы петь, и что могло быть воспринято как жестокая насмешка над местными порядками и моральными нормами.

В том же тексте прямо опровергается утверждение о том, что спартанских мальчиков пороли «авансом», и делали это публично. На самом деле речь шла о соревновании для мальчиков, которое называли «диамастигосис» и проводили рядом с храмом Артемиды Орфии. Оно состояло в том, чтобы перетерпеть достойно максимальное число ударов бича. Победитель становился знаменитостью. Но желание победить могло привести даже к смерти.

Представление о том, что спартанские мальчики добывали себе пропитание воровством, и о том, что к этому их склоняли для приобретения военных навыков, наверняка выдумка. Спартанцев готовили совсем не к тайным вылазкам в лагерь врага, а к открытой битве в составе фаланги.

Частой ошибкой античных авторов является приписывание спартиатам обычаев остальных жителей Лаконии. Спартиаты составляли лишь небольшую часть населения. Дети илотов могли быть воришками. И навыки воришек могли им пригодиться, если их призывали в легкую пехоту. Наказание попавшихся воров поркой выглядит вполне естественным. Но детям спартиатов ничего подобного не было нужно. Кроме того, мальчики-спартиаты изнурялись вовсе не голодом, а физическими упражнениями, и приобретали военные навыки не воровством, а все теми же упражнениями. Античные наблюдатели могут вводить нас в заблуждение, путая детей илотов и периеков с детьми спартиатов.

Спартанцы вовсе не были жестокими эксплуататорами труда илотов. Они занимались только войной и подготовкой к ней. За каждым спартанцем был закреплен земельный надел, который обрабатывали илоты, платившие за надел аренду. Но спартанцу было запрещено требовать большую плату за аренду под страхом проклятия. Илотам полагалось получать выгоду и от этого работать с удовольствием. Спартанцам же воспрещалось делать накопления.

Довольно своеобразно различными источниками представляется нам обычное соседское приятельство, когда спартиаты могли указывать не только своим, но и чужим детям, а также распоряжаться имуществом, слугами и лошадьми соседей. Плутарх либо путает спартиатов с илотами, когда говорит о том, что в поле спартиат, якобы, пользовался имуществом, размещенным на складе соседа (инвентарем), либо мы имеем подтверждение тому, что вовсе не все спартиаты были солдатами. Многие не могли нести службу либо в силу ограниченности физических возможностей, либо из-за полученных ранений и болезней. Они лишались лишь права участвовать в государственных делах и военных ритуалах, но вовсе не лишались свободы и собственности, и могли заниматься хозяйственными делами. То же касается и старших возрастов. Спартанцы редко призывали на войну тех, кому минуло 40 лет. Они также могли заниматься хозяйственными делами. И наверняка занимались в силу запрета на праздность.

Спартиату-солдату было настрого запрещено работать в поле. Поэтому, скорее всего, речь у Плутарха идет о соседском сотрудничестве «гражданских» спартиатов или даже об обычае всего населения Спарты. Плутарх указывает, что склады были опечатаны, а сосед, пользуясь чужим имуществом, непременно восстанавливал печати. Это означает, что вовсе не каждый мог себе позволить нарушить печати хозяина. Скорее всего, соседи пользовались либо одинаковыми печатями, либо считали склад не затронутым произвольным вторжением, узнав печать соседа.

Античные источники представляют спартанцев как отъявленных взяточников и сребролюбцев. Повод к тому дают всего несколько примеров, ни один из которых не был основан на установленных фактах. «Доказательства» могли проистекать из курьеза: лидеры демократов в Афинах отчитывались перед своими сторонниками тем, что, якобы, ежегодно отправляют в Спарту деньги на подкуп лаконских «верхов», которые за это не возобновляют военных действий. Никаких данных о том, что эти деньги, действительно, попадали в Спарту, нет. И в наши дни иные отчеты о расходовании средств государственного бюджета откровенно лживы.

Античные авторы указывают на уличение спартанских царей во взяточничестве. Попытки уличить, действительно, были (и это была форма борьбы «партий», не менее горячая, чем в Афинах), но ни одного факта толком доказать не удалось. Доказанными считаются лишь два случая, но оба они совпадали с «политическим заказом» в период обострения борьбы династий спартанских царей. Совершенно нелепой и явно вымышленной является история с царем Леотихидом, якобы, получившим взятку от фессалийцев. Геродот сообщает, что царя застали на месте преступления сидящим на мешке с золотом. Трудно себе представить, кто мог «застать» царя. Кроме того, и наказание показывает, что казнить царя было не за что. Именно поэтому ему позволили бежать в Тегею. Тем самым был решен вопрос о власти, а о наказании за взятку никто и не заботился.

Утверждение о том, что спартанцы за пределами Спарты оказывались падки до золота и серебра, также не выдерживает критики. Дело в том, что в Спарте золото и серебро не имели цены, а их накопление могло привести к жестоким наказаниям. Вне своего государства спартанцы занимались исключительно войной. Если военный поход затягивался, то надо было решать проблему обеспечения продовольствием. И спартанцы вынуждены были использовать монеты, имевшие хождение там, где они могли купить продовольствие. Они могли отнимать, но предпочитали покупать. Поэтому денежные взносы подобострастных местных правителей принимались. Рядовому спартанцы подобный «подкуп» обеспечивал только пропитание. Если бы ему было обеспечено нечто иное (и он согласился бы на это «иное»), пришлось бы стать дезертиром и сменить отечество. Фактов дезертирства из спартанской армии не известно.

Геродот, не сомневающийся в «сребролюбии» спартанцев, приводит два опровергающих примера, относящихся к царю Клеомену. Дважды ему предлагались огромные суммы за принятие Спартой определенной политической позиции. И Клеомен дважды на этом решительно обрывал всякие переговоры.

Жестокие порядки спартанцы соблюдали только сами, не навязывая их никому другому. Для граждан требования были самые высокие, но для всех остальных – нет. Спартанцы показывали детям пьяных илотов, чтобы отвратить их от пьянства. Илотам пьянствовать не запрещалось. Впрочем, спартанцы пили вино как повседневный напиток и даже в поход брали с собой немного вина, чтобы при переходе на воду контраст не был слишком заметным.

Коллективизм и равенство спартанцев воспринимается несколько преувеличено. Богатство царей Спарты было значительным и определялось как крупным землевладением, так и разного рода натуральными «налогами», которые по обычаю передавались царю. Вероятно, и члены герусии, и родственники царя не были имущественно равными остальным спартанцам. Кроме того, в походе каждая мора спартанцев прикрывала свою часть обоза. Каждого спартанца сопровождал личный илот-носильщик, который нес пищу на двоих и имущество воина. Если у себя дома спартанцы обязаны были участвовать в совместных трапезах, то в условиях войны каждый решал проблему пропитания самостоятельно. На поле боя коллективизм ценился, при принятии законов был непременным условием, но земельные наделы были закреплены индивидуально за каждым спартиатом, и имущественное расслоение имело место.

Загадочным выглядит отказ спартанцев от мореплавания. Они не создавали колоний и не использовали флот в военных операциях. В Пелопонесской войне они лишь поставляли флотоводцев, но не строили корабли. Эта миссия возлагалась на союзников. Почему же спартанцы не следовали практике афинян? Ведь Афины и другие греческие государства активно расселялись и образовывали колонии. Это было необходимо в силу скудости земли Эллады, которая не могла прокормить растущее население. Почему долина Эврота могла кормить спартанцев, почему население Спарты не росло так, как в других греческих государствах?

Проблема легко разрешается, если вспомнить, что в Спарте жили не только спартанцы. Более того, спартиаты составляли лишь очень небольшую долю населения и специализировались на военном деле. Свободные периеки и относительно несвободные илоты при увеличении численности вполне могли отправляться в зарубежные греческие колонии. А спартиаты не увеличивались численно в силу своей профессии. Заморские колонии им были просто не нужны.

Дорийцы, бесспорно, были мореплавателями. Расселение дорийских племен говорит о том, что они для своих завоеваний многих мелких островов и Крита не могли обойтись без искусства мореплавания. На одной из спартанских чаш сохранился сюжетный рисунок – сцена погрузки торгового судна, за которой наблюдает некий Арксеилай. Это, скорее всего, царь Киренаики (всего четыре царя этой области носили это имя в 6–5 в. до н. э.) – греческой колонии на территории современной Ливии. Город Кирена, ставший впоследствии одним из самых богатых именно благодаря торговле и мореплаванию, по свидетельству Геродота был основан переселенцами с кикладского острова Феры (Фера, Фира, Тера – главный остров группы островов Санторин – того самого, где в 17 в. до н. э. произошло сильнейшее извержение вулкана, погубившее минойскую цивилизацию). Что переселенцы были дорийцами, подтверждается тем, что свой город они посвятили Аполлону. Кстати, последний царь Кирены Аркесилай IV известен тем, что выиграл состязания на колесницах в Пифийских играх, которые раз в четыре года проводились в честь победы Аполлона над драконом Пифоном.

Верования и священные ритуалы

Верования спартанцев нам точно не известны, а данные о них противоречивы и требуют тщательного изучения. Например, многие античные авторы отмечали особенно трепетное отношение спартанцев к оракулам. При этом иные авторы утверждают, что тексты оракулов были строго засекречены и хранились у царей.

Казалось бы, если решение того или иного вопроса предопределено оракулом, то для чего спартанские цари в походе беспрерывно приносили жертвы богам и по различным жертвенным приметам определяли, будет ли им способствовать удача или стоит пересмотреть свои планы? Царь Клеомен (ахеец) был уличен в попытке подкупа дельфийских жрецов. При этом не раз менял планы при неблагоприятных жертвоприношениях. Получается, что дельфийское святилище для него был чужим (дорийским), а результаты жертвоприношения – важным религиозным фактором (ахейским обычаем).

Подобные противоречия явно указывают на множество мифологических пластов. Оракулы, вероятно, имели решающее значение для «верхушки» спартиатов, и их оглашение в народном собрании означало не только волю богов, но и волю спартанской аристократии. Население Спарты (по преимуществу ахейское и микенское) больше доверялись тем знамениям, которые видели в природе или при жертвоприношениях. Коренное микенское население поклонялось Артемиде Орфии, а пришедшее позднее ахейское – чтило, прежде всего, Зевса и Афину, а также героев Троянской войны. Спартиаты-дорийцы бесспорным главой своего пантеона считали Аполлона, а из героев чтили тех, кого помнили по войнам своего времени.

Сочетание глубокой религиозности спартанцев с разделением их по разным культам создало противоречие в античных источниках: с одной стороны фиксируется спартанское религиозное благочестие, с другой – возмутительное бесстыдство при использовании царями религиозных культов. Разрешить это противоречие можно лишь при понимании, что мы имеем дело не с единым народом, не с единой властью, не с единым культом.

Единым государством Спарта оставалась лишь благодаря культу героев и солдатскому коллективизму с высоким социальным статусом воина. Царская власть не была священной (царей могли судить, налагать штрафы, изгонять и даже казнить), культы у разных этнических и социальных групп были разные, за пределами Спарты у представителей различных «партий» (например, проафинской и антиафинской, антиперсидской и проперсидской) во власти были конфликтующие агенты. Этот конфликт переносился на оценки действий Спарты в целом.

Плутарх сообщает, что Ликург покончил с суевериями, которыми были окружены похороны. Он разрешил хоронить в черте города и вблизи святилищ, и постановил не считать ничего, связанного с похоронами, скверной. Было также запрещено класть с покойником какое-либо имущество. Разрешено было лишь заворачивать его в листья сливы и пурпурное покрывало. Все спартанцы уравнивались и после смерти. Также Ликург запретил надписи на могильных памятниках, за исключением тех, которые были воздвигнуты погибшим на войне.

Жесты погребальных ритуалов: этрусская фреска, спартанская плакетка.

Запрет, будто бы введенный Ликургом на плач и рыдания при похоронах, отчасти опровергается данными Геродота, который описывал похороны спартанского царя: «Много тысяч периеков, илотов и спартанцев вместе с женщинами собирается [на погребение]. Они яростно бьют себя в лоб, поднимают громкие вопли и при этом причитают, что покойный царь был самым лучшим из царей».

В этом описании имеется подчеркнутое Геродотом своеобразие – «яростно бьют себя в лоб». Изобразительную иллюстрацию подобного рода мы можем видеть в этрусском захоронении. Строки Геродота расшифровывают неясный жест на одной из этрусских фресок.

Сближает спартанцев и этрусков многое. Например, большая любовь к музыке флейты. Если о спартанской приверженности флейте мы знаем только из письменных источников, то этруски дают наглядные примеры в своих погребальных изображениях.

Если почитание умерших или погибших царей не предполагало применение ограничений введенных Ликургом, то обычные похороны, вероятно, были лишены избыточного трагизма. Возможно, этот факт отражен в радостных этрусских росписях, где трагический жест прощания и памяти (вытянутая рука – жест расставания, приложенная ко лбу – жест памяти) сопровождается картинами плясок и пиршеств.

Ликургова реформа погребального обряда означала некий очень глубокий кризис. Введение подобной реформы указывает, что Спарта в какой-то момент находилась между жизнью и смертью. Можно лишь предполагать, что позволило провести столь глубокие преобразования священного ритуала.

Если судить по ритуалу похорон, то речь шла, вероятно, о массовой гибели, возможно – эпидемии. Спартанское общество разорялось, исполняя дорогостоящий обряд. Поэтому снятие обязанности снабжать умершего всем необходимым в загробном мире должно было восприниматься как облегчение. Прежнее убеждение в том, что труп связан со скверной, также свидетельствует в пользу эпидемии. Лишь по завершении эпидемии можно было призвать отказаться от суеверия.

Возможно, архаический обряд погребения сохранялся только для царей, а гражданам был запрещен, поскольку требовал накопления богатства семьей спартиата, чтобы в случае гибели близких, их можно было бы достойно проводить в последний путь.

Другая возможная гипотеза смены ритуала – частичная реставрация прежних обычаев, более простых в сравнении с дорийскими, во многом схожих с персидскими (на что указывает Геродот, отмечая эту особенность спартанцев в Греческом мире). Впрочем, гипотезы непротиворечивы: эпидемия или какая-то природная катастрофа могла привести к политическом переделу, перераспределению власти и символическому закреплению этого события при восстановлении в правах старых ахейских ритуалов.

Введенная Ликургом ксеноласия – изгнание иноземцев – наверняка была связана с подозрениями не столько в шпионаже, сколько в занесении все той же скверны – либо эпидемии, либо политической измены. Предположение, что иноземцы оскверняют святилища спартанцев, вполне могли быть связаны и с прагматическими подозрениями о том, что они являются носителями страшных заболеваний или же осведомителями врагов.

Верования спартанцев античным историкам представляются простыми и даже примитивными. Плутарх пишет, что в молитвах они просят достойно вознаградить благородных людей и больше ничего. Иногда к этому присоединятся просьба даровать силы переносить несправедливость. И это доказывает, что спартанское общество не столь уравнивало спартиатов в правах, чтобы считать проблему справедливости исчерпанной.

Сообщение в «справке» «Древние обычаи спартанцев» скупо говорит о спартанских богах. Указывается, что они почитают Афродиту вооруженную и вообще всех богов и богинь изображают с копьем в руке, ибо считают, что всем им присуща воинская доблесть. Тем не менее, до нас не дошли подобные изображения. Мы можем наверняка сказать, что у спартанцев имелась верховная богиня, именуемая условно Артемида Орфия, а также мужское божество, условно названное Аполлоном. В первом случае мы имеем ряд изображений, где нет никакого копья. Во втором случае есть описание Павсания колоссальной статуи с копьем и луком в руках.

Когда Плутарх пересказывал Большую Ретру и приписывал Лукургу повеление создать святилища Зевса Силания и Афины Силании, скорее всего, он имел в виду реабилитацию ахейских богов. Ведь священный договор (Ретра) был «санкционирован» Аполлоном Дельфийским, а вовсе не Зевсом и Афиной. Не случайно у спартанцев понятие закона (ретра) связано с дорийским наречием, а понятие древнего обычая (ретма) озвучивается ахейским наречием. Это отличие позволяет верно осмыслить эпитафию на обелиске, поставленном спартанцами в Фермопилах: «Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне // Что, их обеты блюдя, здесь мы костьми полегли». В данном случае употреблен ахейский термин «ретма», что также подчеркивает ахейское происхождение царя Леонида, приведшего для защиты Фермопил 300 спартиатов и несколько сот периеков. Заметим, что Спарта медлила с вводом в действие всей своей армии только потому, что дорийцы не могли прервать священный праздник Аполлона Карнейского.

Путаницу в оценке верований спартанцев внесли последующие интерпретаторы, которые с Античности подверстывали все исторические сюжеты под афинский пантеон. Так наверняка случилось и с храмом Афины Меднодомной, которая, скорее всего, была ахейским святилищем, но не общеспартанским. Афинские наблюдатели видели женскую фигуру с копьем и тут же сравнивали ее с собственной прародительницей и рассказывали об этом у себя на родине. Возможно, это было даже не святилище Афины, а святилище Орфии.

Ошибки могли возникнуть в связи с тем, что в Спарте не было профессиональных жрецов. Жреческие функции были изначально закреплены за царями, но те были заняты войной и борьбой за власть. Для отправления культов спартанцы приглашали жрецов-прорицателей из других греческих государств, что, разумеется, не позволяло менять сущность культа. Скорее иноземцы были гарантами непредвзятого толкования жертвоприношений. Они вполне могли судить о святилищах по афинским аналогиям, не понимая значения местных культов, но добросовестно толкуя результаты жертвоприношений по общегреческим правилам.

Известно, что спартанские цари в начале и в конце семидневника приносили жертву Аполлону – дорийскому божеству. Что касается государственного культа Зевса Лакедемония и Зевса Урания, жертвоприношений различным «зевсам» и «афинам», то в этих случаях цари отдавали дань божествам ахейских общин. Перед началом войны царю полагалось принести жертву Зевсу Агетору (Предводителю), при пересечении границы страны – Зевсу и Афине. Но перед битвой возникала необходимость жертвовать Артемиде Агротере молодую козу (Агесилай перед походом в Малую Азию принес в жертву лань). В случае победы, словно в насмешку, воинственному Аресу жертвовали петуха.

Для дорийцев, скорее всего, их поведение предопределялось вердиктом Аполлона. Поэтому цари дорийской династии Эврипонтидов достаточно произвольно относились к результатам жертвования. Они либо повторяли жертву, пока не появлялись благоприятные признаки, либо отказывались от своего предприятия, обосновав это результатами жертвоприношения. Агесилай в 396 году прекратил вторжение в Малую Азию, обнаружив, что печень жертвенного животного лишена одной доли. Но в рассказе об этом Ксенофонт сообщает, что прекращение похода было обусловлено тем, что у спартанцев было недостаточно конницы.

Если речь шла не о текущих вопросах, а о законах, то таковые могли появляться только с одобрения Дельф – по оракулу. Это свидетельствует о том, что законодательство контролировалось дорийским культом, а эфоры были в основном дорийцами. Попытка применить оракул к частному случаю, вероятно, считалась неприемлемой. Так, хромой Агесилай занял трон, хотя соперничающий с ним Леотихид (оба от дорийской ветви) обнародовал оракул, где говорилось об угрозе «убийственной брани» в случае «хромого царенья». Чтобы отстранить царя от власти в каждом случае требовалось обращение к дельфийскому Аполлону. Данный случай показывает, что даже это не всегда срабатывало.

По свидетельству многих источников известно, что ахеец Клеомен, когда ему было необходимо, просто фальсифицировал дельфийский оракул. Это, в конце концов, перечеркнуло все его многочисленные заслуги и привело к казни и посмертному позору. Клеомен, как уже сказано, был совершенно равнодушен к священному статусу Дельф. Что же касается ахейского культа Геры, то здесь он был непримирим вплоть до приступа ярости. Только этим можно объяснить один из его поступков: когда аргосские жрецы попытались помешать Клеомену (как иностранному царю) совершить жертвоприношение в храме богини, Клеомен приказал илотам отогнать жрецов от алтаря и выпороть. Жрецы приняли его за дорийца, а царь считал себя первым жрецом в ахейских культах.

На различное происхождение династий указывает и еще одно правило. Практически постоянно проперсидскую «партию» возглавляли Еврипонтиды, а антиперсидскую – Агиады. Это подтверждает предположение о том, что первая («пришлая») династия имеет переднеазиатское происхождение.

На то, что за мифом скрывается некий договор, указывает само происхождение культа Аполлона Дельфийского – основного для дорийцев. По мифу Аполлон убил дракона Пифона, сына Геры.

По преданию, Пифон охранял Дельфийское прорицалище, либо сам давал прорицания. Аполлон низложил его и занял его место покровителя святыни. Данный сюжет – мифологическая запись смены власти на Пелопоннесе, связанной с дорийским нашествием. Мирный договор в этой записи связан с обязательством Аполлона перед матерью Пифона богиней земли Геей 8 лет быть в изгнании. И именно 8-летний период первоначально разделял Пифийские игры, учрежденные Аполлоном. Ублажению древних местных богов посвящен и проводимый каждые 8 лет дельфийский праздник Септерий – в честь змей. Змеи как атрибут присутствуют не только у Аполлона (змеи священной рощи Аполлона в Эпире), но и спартанской Артемиде-Орфии.