Текст книги "Правила игры без правил (опыт литературной войны)"

Автор книги: Андрей Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Столяров Андрей
Правила игры без правил (опыт литературной войны)

ПРАВИЛА ИГРЫ БЕЗ ПРАВИЛ

(опыт литературной войны)

ДОКЛАД А.М.СТОЛЯРОВА на ИНТЕРПРЕССКОНЕ-94

В чем суть нынешней нынешней ситуации? Суть ее заключается в том, что завершился романтический деструктивный этап развития российской фантастики. Исчезла политическая цензура, развален монополизм единственного издательства, доминировавшего в жанре фантастической литературы, каждый волен сейчас писать, а главное – издавать все, что хочет. Короче говоря, исчез старый мир – это понимают все – но, мне кажется, многие не конца понимают, что уже начался совершенно новый этап, этап конструктивного реализма, что как раз сейчас возникает новый мир фантастики, создаваемый отнюдь не государством и партией, и даже не Союзом писателей, а создаваемый нами самими – мир, в котором мы будет жить теперь много лет – и от того, какие принципы лягут в основу этого мира, какие правила и законы будут там приняты, вероятно, зависит не только будущее фантастики, но во многом и творческая судьба каждого автора. Вот об этом я и хотел бы сегодня поговорить.

1

Только что закончилось длившееся почти тридцать лет противостояние художественной фантастики с издательством "Молодая гвардия", выражавшим в литературе идеологию серости и непрофессионализма. Это противостояние завершилось полной победой фантастики: непонятно даже, куда делись все эти люди, которые еще недавно учили нас, как надо жить и писать. Демократическая фантастика победила, однако, опыт данной войны безусловно полезен в том нынешнем противостоянии, что уже зарождается в недрах новой российской фантастики.

Можно выделить три главных момента Великого противостояния:

Со стороны "Молодой гвардии" это была война на уничтожение: в идеале демократической фантастики не должно было существовать вообще, потому что при литературном сравнении с нею молодогвардейские опусы неизменно проигрывали. Со стороны же фантастики это была битва за выживание: авторы новой фантастики вовсе не стремились к уничтожению серости как таковой: они просто хотели получить равные издательские возможности – вы издавайте свое, мы – свое, а там посмотрим.

Это различие целей – принципиально.

Необходимо учитывать, что демократическая фантастика терпела в этой войне одно поражение за другим. И причем не только от испытанных молодогвардейских функционеров, за которыми действительно стояли партия и государство, но и даже от так называемого ВТО, появившегося уже в период гласности и демократии. ВТО разгромило нас по всем статьям: они раньше, чем мы, нашли издательские возможности, они раньше достали денег и развернули массовое издание книг, они первыми вне рамок Союза начали проводить семинары и вручать литературные премии тем, кто соглашался эти премии получать. И к тому же они привлекли такое количество пишущих авторов, о котором демократическая фантастика могла только мечтать. Казалось, что эта армада непобедима. Казалось, что фанфары ВТО будут греметь вечно. И тем не менее, проиграв все сражения, демократическая фантастика выиграла саму битву – выжив и отодвинув молодогвардейские опусы в забытье: за какой-то ничтожный срок ВТО исчезло, как наваждение – рассеялось в литературном пространстве, и, оглядываясь сейчас назад, даже трудно понять, как собственно это произошло.

А все было достаточно просто. Основным залогом победы новой фантастики послужила ее принадлежность к подлинной художественной литературе. "Молодая гвардия" с ВТО не могли ничего предложить, первоклассных авторов у них не было, пара-тройка приличных имен не могла ничего изменить, они сами начали угасать в море серости, изумляющее количество в качество не перешло, и когда накатилось цунами англоязычной фантастики, то смело оно прежде всего не нас, оно смело ВТО и смело так надежно, что ни о каком возрождении этих структур уже говорить не приходится. Это – третий и, видимо, главный момент Великого противостояния: побеждает литература – пусть не сразу, но зато неизбежно, всегда, и из этого принципиального вывода, вероятно, следует исходить в нынешней непростой ситуации.

2

Война – это нормальное состояние литературы. Основной источник ее – противостояние вкусов: низкий вкус (посредственная литература) и высокий вкус (литература художественная). Так всегда было и так будет тоже всегда. Непрерывным поводом для войны, вероятно, послужит стремление высокого вкуса отмежеваться от литературы посредственной, с одной стороны, и стремление низкого вкуса занять место литературы художественной – с другой.

Речь, по сути, идет о выживании нынешних российских фантастов. Стало совершенно понятным, что конкурировать с англоязычной фантастикой мы просто не в состоянии. Мы базируемся на разных литературных основах. Для того, чтобы конкурировать с массовой фантастикой США надо выбабахивать по три четырехсотстраничных романа в год. С помощью компьютера или там другими способами – неважно. Важно то, что ни один российский фантаст сейчас этого не осилит. Мы по-другому устроены. И к тому же здесь требуется не просто выбабахивать эти романы, в первую очередь требуется, чтобы романы эти были доступны практически всем. То есть, говоря простым языком, требуется отказаться от содержания. Что, по-видимому, невозможно для автора, выросшего на российской культуре. Поэт в России всегда был более, чем поэт, таковое ощущение избранности сохраняется и поныне, и если уж ты берешь в руки перо, то, наверное, не за тем, чтобы написать, например, "К западу от Эдема". Никому из нынешних российских фантастов и в голову не придет писать аналогичный роман. Потому что – о чем тут писать? Потому что – в тематике Гаррисона нет повода для художественного высказывания. Никому и в голову не придет писать "Мир реки" или, скажем, "Левую руку тьмы", почему-то являющуюся, по крайней мере в фантастике, знаменитым произведением. Это, значит, про то, как некий инопланетянин попеременно является то мужчиной, то женщиной. Яркое художественное открытие. Я не знаю, сколько Урсула Ле Гуин писала этот роман. Предположим, три месяца, вряд ли больше. Но неужели ей не жалко было трех месяцев жизни? Это целых три месяца на подобную дребедень. В общем, для российского автора это исключено. Даже если кто-то из нас и захочет создать аналогичный роман, у него все равно ничего не получится. Существует иллюзия, будто бы написать плохую книгу легко, будто бы масс-культовое произведение требует значительно меньших усилий. Дескать, я такое левой ногой напишу. Так вот это именно убаюкивающая иллюзия. Проходной роман вовсе не требует меньших усилий, он требует другого автора. Чтобы написать аналогичный роман надо попросту стать другим человеком – с совершенно иным ощущением современного мира и с принципиально иным подходом к художественной литературе. Нужно быть слегка художественно недоразвитым. Нужно растянуть период литературной незрелости. А мы это уже проехали. Мы ушли дальше, и я просто не верю кому-то из нас удастся вернуться. И поэтому прав бы Борис Стругацкий, который, выступая по Петербургскому радио, четко сказал, что нам не следует конкурировать с англоязычной фантастикой, здесь мы уже проиграли, нам не следует учиться играть в бейсбол, которого мы не знаем, играть надо в свою игру – там, где мы хоть что-то умеем – и поэтому конкурировать надо не с Гаррисоном и Кларком, конкурировать надо с Маркесом и с Булгаковым, только здесь, вероятно, можно иметь какие-то вещественные результаты.

Чтобы выжить – я имею в виду, конечно, литературное выживание – мы обязаны предложить читателю то, что ему никто иной предложить не сможет. И мне кажется, что российская фантастика это сейчас предлагает. Мы – другие. Мы достаточно сильно отличаемся от англо-американских стандартов. В чем это отличие заключается, я сейчас обсуждать не стану: это дело критиков, настоящих и будущих, в конце концов, но принципиальная разница между российской и зарубежной фантастикой ощущается достаточно ясно. Если мы сохраним эту разницу, если море посредственной литературы не растворит нас одного за другим, если мы, как ныне говорят, дистанцируемся – по крайней мере в сознании квалифицированного читателя – от бурды, которой сейчас завалены лотки и прилавки, то мы выживем и вместе, и по отдельности. Если – нет, значит, нет. Наш читатель – это квалифицированный читатель. И он не должен вообще выбирать между Гаррисоном и Лазарчуком. Он должен знать: Гаррисон – это одно, и Лазарчук – это другое. Выбирать он должен между Лазарчуком и Пелевиным. Кому что ближе. Но дистанция между нами и литературой посредственной должна им подсознательно ощущаться.

Механизм литературного дистанцирования вполне понятен. Это соответствующие критические статьи, которые, к счастью, уже появляются, это выступления и интервью, где будут расставлены четкие художественные приоритеты, и, конечно, это, в первую очередь, литературные премии, выделяющие того или иного автора из безликой среды. Не случайно они привлекают последнее время такое пристальное внимание. Кто конкретно присуждает литературную премию, достаточно ли авторитетно жюри, не сомнителен ли способ ее присуждения, и чем, собственно, руководствуется орган, премию присуждающий: непосредственно литературой или здесь доминируют какие-либо иные соображения. Такие вопросы встают. И это вполне понятно. Потому что, присуждая премию, мы как бы говорим всем читателям: Это – хорошо. Это – лучшее, что есть в российской фантастике. И поэтому мы не можем сокращать дистанцию между высоким вкусом и вкусом низким. Если неквалифицированный читатель откроет книгу, которая для него излишне трудна, и оставит ее, то ничего страшного в этом нет – это все равно не совсем наш читатель, за него мы конкурируем с "Анжеликой", а, значит, проигрываем заведомо. Гораздо хуже, если квалифицированный читатель откроет автора вот только что получившего литературную премию, и вдруг увидит, что это – вторично, серо, затянуто, и что это пережевано не то, чтобы даже Стругацкими, а еще Биленкиным и Днепровым, я уже не говорю про англоязычных фантастов. Мы не можем позволить себе потерять квалифицированного читателя, потому что, растворившись в посредственности и утратив его, мы лишимся той базы, которая держит нас на плаву без которой мы просто утонем в море книжного рынка.

3

Разумеется, возникает вопрос: А как отличить хорошее произведение от плохого? Где критерий художественности и кто именно будет отделять зерна от шелухи? Это вопрос, на котором сломало зубы не одно поколение критиков и неразрешимость которого позволяет представителю низкого вкуса уверенно заявлять: А собственно, почему вы считаете эту книгу посредственной? Мы считаем эту книгу талантливой и хорошей. И при этом еще вполне правильно добавлять, что в литературе должны существовать разные вкусы. Вроде бы и не оспорить. Но это только если не понимать механики литературной оценки. Да, действительно, вопрос о качестве произведения теоретически неразрешим. Да, действительно, критериев художественности не существует. Но, являясь неразрешимым теоретически, практически этот вопрос решается довольно легко. Те, кто работал в науке, наверное, знают, существует метод оценки явлений, не поддающихся количественному анализу. Это метод независимой экспертизы. Несколько квалифицированных экспертов независимо друг от друга оценивают какие-либо параметры, затем выводится средняя, и на эту среднюю можно уже опираться как на достоверную математическую величину. Я сам работал таким экспертом и знаю, что ошибка здесь составляет в самом худшем случае пять процентов от условно выбранной математической единицы.

Нечто сходное присутствует и в литературе. Существует авторитетный Экспертный совет, непрерывно оценивающий вновь появляющиеся произведения. Этот Экспертный совет может быть оформлен структурно, и таким Экспертным советом, на мой взгляд является жюри премии "Странник", но он может и структурно не оформляться и тогда присутствует в виде мнения, складывающегося в профессиональной среде. Тут все просто до чрезвычайности. Если десять хороших писателей говорят, что книга хорошая – значит, она хорошая. Если же они говорят, что она плохая – значит, она плохая. И все. Споры возникают лишь в тех редких случаях, когда книга оказывается в интервале, отделяющем художественную литературу от посредственной. Но само наличие книги в таком интервале несомненно уже свидетельствует о ее литературной локализации. Грубые ошибки здесь исключаются, потому что в профессиональной среде непризнанных гениев нет.

4

Избежать литературной войны, по-видимому, невозможно.

Лучшая часть фантастики всегда будет стремиться к выделению самой себя из массы посредственной литературы, таким образом отстраняя всех остальных. В свою очередь авторы низкого вкуса никогда не смирятся с тем, что их деятельность не получает признания.

Рассуждения о мире в литературе, которые иногда приходится слышать оторваны от реальности. Они очень напоминают мне те доклады, те ужасные выступления по телевидению, те статьи, что нам всем приходилось читать и слышать в застойные годы. Если отбросить обязательную риторику, то вся суть их сводилась к следующему: нас, во-первых, призывали писать хорошо и талантливо, а во-вторых, призывали жить дружно, так сказать, единой семьей советских писателей. Я ни разу не слышал, чтоб призывали писать бездарно и плохо или чтоб призывали ссориться и враждовать друг с другом. То есть, все было правильно. Нечего было возразить. Но при этом и докладчик, и слушатели понимали, что под "хорошо и талантливо" подразумевается воспевание развитого социализма, а под "жить дружно, не ссориться" – безусловное подчинение литературным секретарям.

Это была демагогия.

Нечто подобное, как мне кажется, представляют собой и нынешние рассуждения о мире в литературе. О каком, собственно, мире идет речь? Нет мира вообще. Есть мир лишь на определенных условиях. И когда представитель низкого вкуса рассуждает о мире в фантастике, то под этим подразумевается: признайте нас, согласитесь, что наши произведения – тоже литература, допустите нас в номинации и в жюри, дайте право решать, что хорошо, а что плохо. Проще говоря, станьте такими же. Уничтожьте демаркационную линию. Уничтожьте границу между литературой и чтивом. Вот о чем идет речь. Речь идет о мире на условиях низкого вкуса.

Это вовсе не мир. Это – капитуляция.

Дело здесь не только в квалифицированном читателе, которого мы теряем,– новая фантастика сама ведет изнуряющую борьбу за признание ее со стороны реалистической литературы. Всем известно, что на фантастике стоит клеймо второсортности. Стало устойчивым использование клише: "детективы, фантастика и прочее низкопробное чтиво". Критика фантастики не замечает. Как бы заранее предполагается, что здесь ничего приличного быть не может. Все, наверное, сталкивались с ситуацией, когда книга российского автора отвергается просто потому, что это – фантастика, но одновременно признаются и анализируются произведения – да, конечно, реалистические но по своему литературному исполнению уступающие лучшим книгам современных фантастов. Вся фантастика скомпрометирована. Я не знаю, удастся ли каким-то образом реабилитировать жанр – например, Стругацким это не удалось – но в условиях борьбы за признание, что, конечно, является борьбой и за выживание тоже, мы не можем согласиться на лидерство литературной посредственности. Потому ни один современный критик, ни один настоящий писатель, ни один так называемый деятель литературы никогда не будет вникать в наши внутренние отношения. О фантастике как о жанре безусловно будут судить по внешним ее проявлениям. И если э т о считается в фантастике лучшим, значит, остальное просто бурда, и все разговоры о том, что фантастика это литература, бессмысленны. Ситуация чрезвычайно проста. Либо мы соглашаемся, что фантастика это второсортное чтиво, и тогда конкурируем с Гаррисоном, заведомо проигрывая ему, либо мы конкурируем с реалистической литературой, где, конечно, ничтожные, но шансы все-таки есть, но тогда мы обязаны достаточно ясно дистанцироваться от литературной посредственности.

5

Разумеется, я понимаю, что многих из здесь присутствующих смущает само слово "война", и что лучше бы было использовать какие-нибудь мягкие термины. Называть это, скажем, внутрижанровой конкуренцией, называть это, скажем, борьбой литературных течений. Вообще не использовать милитаристскую лексику. Однако, суть от этого не меняется. Говорить о борьбе течений можно только в рамках собственно литературы, а здесь речь идет о конфликте между литературой и чтивом. А такого рода конфликт в принципе не разрешим и всегда приводит к экстремальным военным формам, что, по-моему, объясняется личным составом противостоящих сторон.

Здесь необходимо иметь в виду следующее обстоятельство. Плохой писатель – это, как правило, еще и плохой человек. Почему это так, я сейчас обсуждать не буду, но мы все достаточно долго пребываем в литературе, чтоб уже убедиться в правильности данного утверждения. Причем, когда я употребляю термин "плохой писатель", то я вовсе не имею в виду подавляющего числа начинающих авторов или авторов, пока еще не написавших серьезных литературных произведений. Это, как мне кажется, еще никакие писатели. Не плохие и не хорошие. Только будущее покажет, что из них выйдет. Я имею в виду лишь тех писателей, что присутствуют в литературе уже достаточно долго и чье творческое бесплодие представляется очевидным. Мы такого рода писателей знаем по Великому противостоянию, вероятно, нет смысла перечислять конкретные имена, и мне кажется, что люди именно этого типа и возглавят наступление на художественную фантастику.

Материалом здесь, как всегда, послужат обиженные. Их будет много – уже в ближайшие годы большинство российских фантастов осознает тот горький факт, что они никогда не получат ни "Странника", ни "Улитку", ни пока еще, быть может, не очень престижную, но все-таки премию "Интерпресскона". Большинство осознает тот факт, что оно никогда не будет стоять в первом ряду российских фантастов и при составлении сборников, антологий или в представлении российской фантастики за рубежом им придется довольствоваться скучной и длинной очередью. В личном плане эта ситуация вполне разрешима. Автор может сказать себе: Да, конечно, ни хрена я писать не умею. Набуровил какую-то тягомотину, стыдно людям показывать. Надо плюнуть и начать все сначала.

Короче, автор может начать работать.

Но он может пойти и другим путем.

Плохой писатель тем и отличается от хорошего, что он никогда не скажет себе: Я не умею писать. Он заранее убежден в ценности всего им созданного. И если книги такого писателя не получают признания, значит, виноваты в этом другие. Значит, виновата литературная мафия, захватившая якобы власть в фантастике, виноваты конкретные люди, мешающие писателю, виновата сама фантастика, движущаяся, по мнению автора, не туда. А отсюда – и средства борьбы, которые вполне очевидны.

Я не стану далее углубляться в эту благодатную тему. Материал здесь слишком взрывоопасен. Однако, вся история отношений с молодогвардейскими лидерами свидетельствует, что экстремальные формы соперничества рождались именно той стороной и что именно "Молодая гвардия" превратила борьбу литературных течений в войну, применяя те методы, которые в литературе недопустимы. Потому что борьба – это когда оппоненты уважают друг друга, а война – когда уважения к противнику нет. Вероятно, нечто подобное будет существовать и в дальнейшем. Творческое бесплодие разъедает писателя как кислота, и поэтому маргиналии будут, видимо, исходить, в основном, от представителей низкого вкуса.

6

Каковы могут быть тактика и стратегия этой войны?

Вероятно, не следует создавать каких-либо организационных структур, потому что функционеры, которые при этом потребуются, безусловно захватят там власть и используют эту организацию в борьбе за лидерство в литературе.

Также, вероятно, не следует использовать административные методы. Скажем, в рамках Союза или отдельных писательских организаций. Разумеется, нельзя допускать, чтобы лидеры молодогвардейского типа становились в Союзе влиятельными администраторами. Но и вытеснять их собою с административных постов не следует. Потому что мы либо в этой борьбе проиграем – так как в бюрократических танцах функционеры всегда сильнее писателей – либо, автор, решивший стать крупным администратором, постепенно утратит творческие способности, что опять-таки будет означать литературное поражение.

Эти пути, по-моему, не приемлемы.

Действовать, вероятно, следует по-другому.

Следует, вероятно, помнить, что основное достоинство высокого вкуса – художественность. Это то, что в конечном итоге позволило выстоять при натиске "молодогвардейцев". Потеряв критерий художественности, мы потеряем все, потому что ничто другое противопоставить посредственности не сможем.

Демаркационная линия должна быть достаточно ясной.

Следует, вероятно, помнить, что маргинальные формы борьбы существуют лишь там, где размыты формы морали. Если действия сомнительного характера будут осуждаться в мире фантастики, то и действия эти удастся вытеснить на периферию. Война в фантастике должна быть литературной войной, и бескомпромиссность ее должна оставаться лишь в сфере эстетики.

Вот два главных принципа литературной войны: дистанцирование художественное и дистанцирование этическое.

Механизм художественного дистанцирования я изложил, в механизм дистанцирования этического я не вдавался: он достаточно ясен.

Может показаться кому-то, что принципы эти слишком абстрактные. Это не так. Принципы обладают большой вещественной силой, потому что они форматируют общественное сознание, создавая координаты, в которых происходит существование.

7

И – совсем короткое заключение.

Разумеется, я несколько заострил ситуацию: собственно войны еще нет, хотя первые выстрелы, по-моему, уже прозвучали. Но я хотел, чтобы стало совершенно понятным: мы сейчас создаем новый мир – мир российской фантастики – и от того, какие принципы будут заложены в основу этого мира, от того, какие правила там будут существовать, вероятно, в значительной мере зависит судьба – и всех нас, и каждого.