Текст книги "Как это все происходит"

Автор книги: Андрей Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Андрей Столяров
КАК ЭТО ВСЕ ПРОИСХОДИТ

В Гонконге на него было совершено покушение. Когда приземистая с затененными стеклами, явно дорогая машина миновала центральный хайвэй, отполированный, точно бронза, и, покрутившись в развязке, как этажерка, спускающейся с одного уровня на другой, выехала на более узкое, но такое же гладкое, без выбоинки и заплатки, чуть выпуклое шоссе, двух-трехэтажные домики вдоль которого указывали на начало пригорода, его несмотря на жару вдруг бросило в пронзительный холод и одновременно прошибло испариной, как кислота, защипавшей – веки, уголки губ, нос, кожу на подбородке.

По предыдущим двум случаям он уже хорошо знал, чему это предшествует, и потому, резко нагнувшись и выставив локти, чтобы не расшибить голову при ударе, сдавленно крикнул шоферу:

– Гони!.. – а потом еще раз: – Гони!.. Гони!.. Скорость прибавь!.. Что ты спишь!?…

От тягучего спазма, который всегда в эти минуты его охватывал, он даже не сразу сообразил, что ведь шофер ни хрена не понимает по-русски, а когда все-таки сообразил, при этом чуть снова не выпрямившись, и попытался, как недоучившийся школьник, построить корявую фразу, все английские выражения тут же выскочили у него из памяти. В сознании плавали лишь ни на что не пригодные грамматические обломки, что-то вроде «гоу эхед», «ассосинэйшн», «иммидьетли» и еще, естественно, «сорри» [1]1
  Goahead – вперед,assassination – убийство,immediately – немедленно,sorry – извините.


[Закрыть]. Он никак не мог выдавить из себя ничего подходящего. В конце концов крикнул: Форвертс!.. Форвертс!.. [2]2
  vorwarts! (немецкий) – вперед!


[Закрыть] то, что застряло в подкорке, наверное, из фильмов, виденных в детстве.

Хорошо еще, что Касим, который по его состоянию догадался, что происходит, не стал тратить время на бесплодные попытки преодолеть языковой барьер, а поступил проще, как уже поступал в подобных случаях ранее: перегнулся долговязым телом своим через сиденье вперед и, ухватив руль поверх пальцев испуганного шофера, изо всех сил крутанул влево.

Машину занесло на встречную полосу. Это их, по-видимому, и спасло.

В следующую секунду раздался хлопок, короткий свист, что-то блеснуло. Автомобиль подбросило, как игрушечный, и развернуло, поставив лакированным туловом вдоль обочины. Загрохотали по металлу вывороченные куски асфальта. Тоненько, будто щенок, заверещал сопровождающий их китаец. Боковые стекла, покрывшись мелкими трещинками, ссыпались внутрь салона. Правда, он воспринимал это все уже только краем сознания, потому что в следующую же секунду вслед за Касимом выкатился из машины, побежал куда-то на четвереньках, упал, снова поднялся, и, перевалившись через низенькие, очень жесткие, как из пластмассы, сросшиеся между собой кусты, наверное, специально высаженные вдоль дороги, распластался по земляной поверхности, втискиваясь в ее спасительные углубления.

Некоторое время он даже не решался поднять голову. Он не хотел видеть темную, в маске с прорезями, согнутую фигуру, целящуюся в него из пистолета с глушителем. Только бы не в лицо, подумал он с отвращением. Куда угодно – в темя, в затылок, в сердце, только бы не прямо в лицо. Ему уже приходилось видеть лица, превращенные выстрелами в кровавую кашу. Господи, если ты есть, сделай так, чтобы не в лицо, а например, в сердце… Пауза, пахнущая травой, тянулась нескончаемо долго, и когда он все-таки поднял голову и осторожно привстал на локтях, уперев их в щебенку, которой была набита здешняя неприветливая земля, он увидел вяло дымящуюся на шоссе брошенную машину, громадный валун, вдоль которого пробирался Касим, ощупывая рукой каждую выемку, белые, окруженные то ли яблонями, то ли сливами здания вдоль дороги и над ними – почти незаметные, блеклые, слабо-фиолетовые облака, будто тени, растянувшиеся вдоль горизонта.

Значит, я все-таки жив, подумал он.

И в то же мгновение, будто лопнула пленка, скрадывавшая все звуки. Долетело со стороны города и усилилось, стремительно нарастая, буйство полицейской сирены. Мелькнули красные и синие проблесковые маячки, несущиеся над дорогой. Взвизгнули шины, поспешно захлопали дверцы, поплыли в утреннем воздухе возбужденные командные голоса.

Тогда он поднялся уже во весь рост и, отряхиваясь на ходу от мелкого сора, пошел к машине. Он совершенно не волновался. Только как-то нехорошо, точно он сегодня не завтракал, сосало под ложечкой. И еще было какое-то странное чувство, будто все это в действительности не имеет к нему отношения. Это все оперетта, ненастоящая жизнь, и он наблюдает за действием как бы по телевизору. Он посторонний для всех этих людей.

И он в самом деле, как посторонний, позволил немедленно появившемуся откуда-то весьма озабоченному врачу, продезинфицировать и заклеить чем-то прозрачным длинную царапину на руке – черт его знает, когда успела возникнуть эта царапина, – и тоже, как посторонний, с предупредительным безразличием, поворачиваясь, позволил Касиму почистить себя жесткой щеточкой, которую тот уже где-то достал – на то он, правда, был и Касим, чтобы достать, что угодно, – и уже полностью, как посторонний, не произнося ни единого слова, ждал после этого, пока сопровождающий их китаец закончит свои объяснения с пузатым, но видимо, энергичным офицером полиции.

Все это его абсолютно не интересовало.

И лишь когда очумевший китаец, завершив объяснения, подскочил к ним с извиняющейся улыбкой и пониженным голосом, скороговорочкой доложил, что господин лейтенант понимает, в каком вы сейчас состоянии от этого прискорбного инцидента, он не требует у вас показаний, вы можете дать их завтра в любое удобное для вас время, а потом от себя добавил, еще больше понизив голос: я думаю, что это необязательно, – вот только тогда он как бы очнулся и нейтрально спросил:

– Мы можем ехать?

– Да-да, конечно, уважаемый мистер Марголин. – И китаец распахнул перед ними дверцы точно такой же приземистой и затененной машины. – Пожалюйста, мистер Марголин, нас никто не препятствует…

Правда, перед тем, как устроиться на сиденье из белой кожи, он немного помедлил. Однако дело здесь было, конечно, не в «состоянии от этого прискорбного инцидента». Не в состоянии и не в самой машине, которая тоже могла бы вызвать теперь неприятные ассоциации. Дело здесь было совсем в другом.

Просто он только сейчас вспомнил, под какой фамилией находится в этой стране.

Большую часть оставшегося пути он молчал. Он то ли расслабился и спокойно дремал, действительно приходя в себя после неприятного инцидента, то, напротив, сосредоточился, отключившись от всего менее важного, и, покачиваясь в такт движению, полуприкрыв глаза, мысленно, еще раз готовился к предстоящей беседе. По безжизненному его лицу, казалось, утратившему все теплые краски, догадаться ни о чем было нельзя. Во всяком случае, прерывать это молчание никто не решался. И только когда пейзаж за окном расширился и стал уже совсем сельским: маленькие ухоженные плантации, огородики, где между грядок покоилось в воде желтое небо, он утопил специальную кнопку на боковой дверце машины и, подождав, пока толстое звуконепроницаемое стекло разделит пассажирский и шоферский отсеки, снова откинулся на сиденье и негромко сказал Касиму:

– Выясни, кто это сделал.

– Хорошо, – ответил Касим, даже не шелохнувшись.

– Сколько времени тебе нужно на это?

Касим подумал.

– Скорее всего, недели две-три потребуется.

– Сейчас какие-нибудь соображения есть?

– Сейчас никаких соображений нет.

Машина, не сбавляя скорости, вошла в поворот.

– Ну что там еще?

– Все то же. Опять Южный банк, – ответил Касим.

– По-прежнему не хотят работать?

– Отказываются категорически.

– Ломейкин говорил с ними?

– Ломейкин туда летал и получил от ворот поворот.

– У них там. Кажется. этот… как его… Коротеев?

– Слышал, как его называют?

– Как?

– «Японский бульдозер».

– Забавно. Он свой отказ чем-нибудь мотивирует?

– Утверждает, что хочет остаться полностью самостоятельным.

– Ну это фикция. С «алтайским пулом» он работает, по-моему, уже года четыре.

– Знаешь, «алтайский пул» – это вообще нечто особенное.

– Ну так что? – сказал он. – Давай конструктивные предложения.

Касим чуть прищурился.

– У меня все готово, – после непродолжительной паузы сказал он.

– Тогда в чем дело?

– Нужна санкция.

– Чья?

– Лично твоя.

Теперь они уже оба некоторое время молчали. Машина вышла из поворота, и скорость на гладком покрытии практически не ощущалась. Будто едва-едва покачиваешься в колыбели. Плантации за окном сменились бугристой желтоватой равниной.

Он вздохнул и безо всякого интереса глянул на это пейзаж. А потом вежливо и несколько утомленно сказал:

– Касим, будь другом, пожалуйста, реши эту проблему.

На встречу он опоздал не более чем на пять минут. Когда ведомый все тем же чрезмерно улыбающимся китайцем, после покушения, вероятно, чувствовавшим себя еще немного растерянным, он поднялся по ступенькам крохотной виллы, утонувшей, как и другие, в нежно-воздушном, яблоневом, буйном цветении, стрелка на циферблате часов, постукивающих в полумраке гостиной, только-только еще отошла от цифры «двенадцать» и ажурный посеребренный кончик ее замер против первого большого деления.

Ожидание еще не приобрело раздраженный характер.

Он это мгновенно заметил и потому, легко опустившись в кресло с золочеными подлокотниками, возле которого остановился китаец, сдержанно произнес:

– Здравствуйте, господа.

Сразу же зашуршал из-за спины негромкий перевод на английский, и сидящие в отчетливом полумраке люди чуть наклонили головы. В этот раз их было несколько больше, чем на прошлых переговорах: в некотором отдалении от уже знакомых ему француза, немца и итальянца, более-менее изученных за последние месяцы, в общем, благожелательных и потому в настоящий момент опасности не представляющих, в таком же, как у него, золоченом кресле с гнутыми подлокотниками, сидел четвертый партнер – китаец, естественно, ради которого они все и прилетели в Гонконг, – сухощавый, на первый взгляд, совершенно без возраста, идеально, как деревянный, держащий прямую плоскую спину.

Именно он и начал беседу, не пошевелив ни одним пальцем выложенных вперед костлявых узких ладоней.

– Я слышал, что у нашего уважаемого гостя были некоторые… особые… неприятности по дороге. Примите мои сожаления. Мир стал безумным, и никто не может сказать, что с ним будет даже через минуту.

Темное, какое-то подсушенное лицо было непроницаемым. Или, может быть, даже участливым; черт его разберет эти китайские лица. Он смотрел в скорбные, полные черноты глаза мистера Чена и чем дольше смотрел, тем больше чувствовал в себе странную ненависть. Ты же сам, наверное, все это и подстроил, внезапно подумал он. Сам все рассчитал, подбил бабки, отдал приказ местному своему «Касиму». Сальдо, по-видимому, оказалось не в мою пользу. И вот, пожалуйста, выскакивает на повороте чурка с гранатометом.

Он знал, что его подозрения, скорее всего, безосновательны. Кому-кому, а мистеру Чену, это сегодняшнее покушение просто невыгодно. Никому из присутствующих оно не было выгодны. Тут все люди разумные и понимают, что без него операция осуществиться не может. И все-таки след к покушению тянется, вне всяких сомнений, отсюда. Во-первых ни один человек в России не знал, что он собирается в эти дни быть в Гонконге. Даже Касим не догадывался практически до самого вылета. Во-вторых, неизвестен был адрес, по которому его должны были здесь повезти. Кстати, он до сих пор не знает этого адреса. А в-третьих, господа, в-третьих, у нас так топорно эту работу не делают. Хотели бы отключить, поверьте, отключили бы без вопросов. Да и зачем в Гонконге, гораздо удобнее, например, в Санкт-Петербурге или в Москве. Нет, как хотите, а эта ниточка тянется из вашего «зоопарка». Это не мой прокол, утечка информации произошла в другом месте. И, по-моему, господа, вам следовало бы «прозвонить» всю местную ситуацию. Именно так, к сожалению, именно так, господа. Нельзя же, в конце концов, спотыкаться на таких пустяках.

Вся эта тирада была выслушана в абсолютном молчании. И молчание еще некоторое время царило после того, как он свою речь завершил. И по мере того, как росла, становясь значимой, тишина в сумеречной гостиной, по тому, как все четверо смотрели не на него, а как будто узрели нечто неожиданное в пространстве, главное же, по тому, как чуть слышно пришмыгнул носом Касим, находящийся где-то слева, стало ясно, что он их снова полностью переиграл. Он их переиграл, как переигрывал уже несколько раз и как, видимо, что бы там ни случилось, будет переигрывать впредь. Он будет переигрывать их всегда, просто потому что он прошел через такие джунгли, каких при всем здешнем опыте они не могут даже вообразить.

Ни в каком Гонконге таких джунглей нет.

– Мы очень сожалеем, – наконец с чопорной вежливостью повторил мистер Чен.

И опять склонил голову, как бы признавая свою вину.

В результате данный инцидент был предан забвению. Не было никаких сомнений, конечно, что на расследование его теперь будут брошены лучшие силы мистера Чена, что весь Гонконг, а если понадобится, и вся Европа, будут теперь исследованы, обнюханы и перекопаны буквально по сантиметру, что задействованы будут все связи в полиции и криминальных структурах, что виновные будут найдены и понесут заслуженное наказание. Он нисколько не сомневался, что именно так и будет. Только лично к нему это уже не имело ни малейшего отношения.

Лично ему были заданы всего три вопроса. Понимает ли мистер Марголин, что в результате осуществления в полном масштабе предлагаемой им структурно-банковской операции, если только она действительно будет в полном масштабе осуществлена, произойдет не просто некоторое смещение денежных и кредитных потоков из Северо-Американского региона, каковой таким образом несколько девальвируется и обмелеет, но и реальное непредсказуемое истощение всей государственной казначейской системы Соединенных Штатов; доллар через несколько месяцев окажется валютой необеспеченной, следствием чего станут серьезные потрясения на мировых финансовых рынках?

К этому вопросу он был, разумеется, подготовлен и ответил коротко, ясно, стараясь, не вдаваться в долгие рассуждения.

– Согласно нашим расчетам, доллар упадет примерно на десять процентов. Его дальнейшее понижение будет амортизировано резервами евро-азиатских валют. Это еще не крах. Это лишь болезненное, согласен, но все-таки терпимое кровопускание. Ситуация стабилизируется, скорее всего, к концу года.

Второй вопрос звучал так. Понимает ли уважаемый мистер Марголин, что в обвале Северо-Американской кредитной системы обвинят в первую очередь нас? Нетрудно будет установить банки, которые приняли на себя новые финансовые потоки, нетрудно будет вычислить конкретных людей, ответственных за эти не вполне моральные действия. Мировое общественное сознание будет настроено весьма негативно.

Об этой, кстати, вполне реальной опасности он тоже подумал и таким же ясным, гипнотизирующе коротким, энергичным деловым языком объяснил, что в данном случае они выдадут причину за следствие: в первые дни и недели стремительно развивающегося обвала, естественно, никто ничего не поймет, вы же знаете, господа, как это обычно бывает, никому будет ни до чего, все ринутся спасать то, что можно. А когда дым рассеется, по нашим расчетам, примерно месяца через три, выяснится, что это были жесткие, разумеется, но абсолютно неизбежные меры. Мы просто были вынуждены их принять перед лицом всемирной финансовой катастрофы. Мы вовсе не злодеи, господа, мы – спасители. План необходимой промоутерской кампании уже разработан.

И третий вопрос, который голосом, тонким от избыточной вежливости, задал ему мистер Чен, касался гарантий, обеспечивающих первичное продвижение капиталов.

Эту тему он проработал особо.

– Гарантии, господа, я вам привез. Они имеют как частное, так и частично государственное страхование. В систему войдут три уральских банка, о которых мы с вами уже говорили, три банка сибирских и три самых крупных дальневосточных. Это так называемая «Золотая девятка». Все девять участников уже переведены на режим «без границ». Вы, разумеется, понимаете, что это значит? Готовность «номер один». Негласный аудит завершен. Вот, пожалуйста, вся внутренняя спецификация.

Касим, до этого времени державший на коленях четыре кожаных папки, бесшумно вскочил и с легким поклоном вручил по одной каждому из присутствующих.

После чего опять сел и замер.

– Я только вас очень прошу, господа, во-первых не делать с этих документов никаких копий, у каждого они имеются в одном экземпляре, пусть так и будет, а во-вторых, ни в коем случае не переводить их в электронную форму. Вы меня понимаете? Речь идет об успехе нашего общего дела.

Восемь глаз оторвались от просмотра таблиц, заполненных многозначными числами, восемь темных зрачков уставились на него, будто прицеливаясь для выстрела.

На него это, впрочем, никак не подействовало.

Он откинулся в кресле и непринужденно положил ногу на ногу.

Настроение у него было отличное.

– А теперь, господа, мне нужны такие же гарантии от вас, – сказал он.

Следующее покушение на него было совершено в Москве. Причем, после инцидента в Гонконге, каковы бы ни были настоящие корни этого происшествия: русские, китайские, европейские или, может быть, совершенно иные, он, на всякий случай подстраховавшись и ни слова ни кому не сказав, вылетел на Москву не прямым и потому легко вычисляемым рейсом, как ранее предполагалось, а сначала – зарегистрировавшись лишь в самый последний момент, – на Берлин, где в течение трех часов не без пользы для дела общался со своим немецким партнером, далее из Берлина на Прагу, – и там тоже имела место одна очень перспективная встреча – и только из Праги, опять-таки в последний момент взяв билет и зарегистрировавшись, уже собственно на Москву, дополнительным рейсом, который не был указан ни в одном расписании.

Причем, даже машину в аэропорт Шереметьево, он на этот раз вызвал не через фирму, где о приезде его, согласно распоряжению, никто даже не подозревал, а по особому телефону, номера которого не было ни у кого, подключенному всего месяц назад и хранимому про запас именно для такого случая.

Казалось, сделано было все возможное.

И тем не менее, когда плотная, с тонированными стеклами, внешне ничем не выделяющаяся машина, как бы одна из тех, что тысячами и десятками тысяч ежедневно крутятся по столице, мигнув поворотами, въехала в неприметный кривой переулочек, ведущий к зданию фирмы, и, слегка снизив скорость, начала метр за метром одолевать довольно-таки крутой подъем, его вдруг опять прошибло сперва холодом, а потом липкой испариной, и он, точно так же, как недавно в Гонконге, выдавил сквозь перехваченное судорожным волнением горло:

– Гони!..

Хорошо еще, что Мише, шоферу, не требовался перевод на русский. Миша, который работал у него уже третий год, вообще неплохо соображал, опыт вождения приобрел еще в армии, где намотал приличный километраж, видел всякое, попадал на своем «драндулете» в самые разные переделки, реакцию на такие дела имел просто отличную, и поступил, вероятно, так, как и следовало в данной ситуации поступить: не погнал машину вверх по горбатой улице, где необходимую для отрыва скорость все равно развить было нельзя, и не притормозил, разумеется, что было бы для них и вовсе губительно, а мгновенно вывернул руль, проехав буквально на двух колесах, вдавил гудок, чтобы, по крайней мере, ударить нападавших по нервам, отжал газ, по птичьи выставил локти и, едва не задев женщину, как раз в этот момент ступившую на мостовую, бросил машину в узкую щель между домами.

В заднее чуть скошенное стекло, к счастью, недавно протертое, было видно, как из подворотни, взирающей им вдогонку недоброй приземистой чернотой, выскочили двое мужчин с головами, как редька, туго обтянутыми материей, подняли было автоматы, прицеливаясь, в растерянности повели стволами, но потом, видимо, сообразив, что стрелять с такого расстояния не имеет смысла, в раскорячку присели и метнулись куда-то в сторону.

Машина еще дважды свернула, давя колесами цветы на газонах, вырвалась через сквер на проспект, включившись в нескончаемый и потому безопасный сейчас поток транспорта, проскочила под светофор, как раз сменившийся с красного на зеленый, и, проехав еще метров четыреста, затормозила у разноцветных витрин какого-то магазина.

Тогда он выпрямил спину, став деревянным, подобно мистеру Чену, напряг щеку, чтобы там перестала пульсировать какая-то сумасшедшая жилочка, и, ни на кого не глядя, вроде бы даже ни к кому и не обращаясь, сказал ровным голосом:

– Мне это не нравится.

– Да, – сейчас же ответил Касим, тоже выпрямившись. – Как-то это – того, многовато…

– Съездите, пожалуй, на фирму.

– Зачем?

– Проверьте подходы.

– Ну, вряд ли они нас до сих пор поджидают, – сказал Касим.

– Ничего-ничего, скатайтесь. Лучше подстраховаться.

– А ты как же?

– Я пока буду ждать вас – вон там.

Он ткнул пальцем в сторону синевато-горящей вывески «Салон Асаги».

– Судьбу хочешь узнать?

– Вреда не будет.

– Вреда не будет, пользы тоже не очень, – сказал Касим.

– Ты не разговаривай, ты – поезжай. – Он, немного привстав, перегнулся через сиденье водителя. – Миша!

– Да?

– Спасибо тебе что выручил.

Шофер от неожиданной похвалы покраснел.

– Главное все – как-то внезапно…

– Молодец-молодец.

– Честно говоря, еле сообразил.

– В общем, за мной – должок.

– О!… – подняв указательный палец, сказал Касим.

Шофер совсем засмущался.

– Да я – что? Да я – ничего, – ерзая на сиденье и от неловкости горбясь, сказал он.

Хрусталь слабо тенькнул и тонкий неземной звон поплыл по комнате. Подвески заколебались словно от невидимого дуновения.

Он осторожно убрал со стола ладони.

– Так вы русская? – спросил он с некоторым разочарованием.

– Не отвлекайтесь, – строго сказала госпожа Асаги. – Предположим, русская. Ну и что? Вам это мешает? У меня мать – японка. Так что это – вопрос спорный. Вообще – национальность здесь не имеет значения…

Длинными узловатыми пальцами, в которых чувствовалось нервное напряжение, она дотронулась до цветных бамбуковых палочек, образовывавших на столе сложное переплетение, и, мгновение подержав их над чем-то, напоминающем полураскрытый цветок, повела кончики вдоль двух расходящихся, а потом вновь сплетающихся дорожек.

– Долгий холод, – как-то неуверенно сказал она. – Ветер над дорогой… Снова холод… Освобождение… Вы будете умирать несколько раз. – Удивленно подняла брови, представляющие собой угольные тонкие ниточки. – Странно как-то у меня получается. Вы уже умирали?

– Сегодня, например, – вежливо сказал он.

– Да-да… Я чувствую… Это, вероятно, и соответствует освобождению… Впрочем, попробуем положить это немного иначе.

Она придвинула к себе толстую книгу с черными иероглифами на обложке, открыла примерно посередине, перелистнула несколько слабо шуршащих, нежных страничек, чуть подернула рукава синего кимоно, вышитого тремя сияющими драконами.

– Вот, кажется, есть соответствующая гексаграмма…

Он, не отрываясь, смотрел на ее кукольное лицо.

– Сколько вы стоите?

– Нисколько, – сразу же, точно выражая предчувствие, сказала она.

– Что так?

– Тот, кто занимается «толкованием», не должен быть отягощен ничем конкретно-земным. Тем более, если это «низкие» биологические эмоции. Сферы открываются только абсолютно чистому человеку.

– Я не верю ни в какой астрал, – спокойно сказал он.

Госпожа Асаги прищурилась, вглядываясь в возникающую картину.

– Не верите? Да? Это не имеет никакого значения. Астрал существует, верите вы в него или не верите. Это как электричество, которое тоже никто никогда не видел. Вы же не видели электричество, так? Однако вы не сомневаетесь, что оно существует.

Она притронулась пальцами к иероглифам.

– Электричество, во всяком случае, можно измерить, – сказал он. – Есть приборы, которые показывают его наличие или отсутствие. Мы можем установить напряженность тока или его силу. По крайней мере почувствовать – сунув пальцы в розетку. Вас хоть когда-нибудь в жизни током дергало?

– А вас когда-нибудь касался астрал? – держа на весу коричневую суставчатую соломинку, ответила госпожа Асаги. – Откуда вы знаете? Может быть, с рождения находитесь под его незримым воздействием.

Она вдруг уронила соломинку и замерла.

– Тень, – мертвящим шепотом сказала она. – Вы недавно сходили в Царство теней.

– Я же вам говорил, что уже умирал сегодня.

– Да, конечно, но я решила, что речь идет о метафорической смерти. – Госпожа Асаги, как завороженная, глядела на переплетение бамбуковых палочек. Веки ее трепетали, а на щеках появился легкий румянец. – Человек, спускавшийся в Царство теней, уже не принадлежит этому миру. Земные законы более не имеют над ним власти.

– Что это значит? – спросил он, скользя по ней откровенным взглядом.

– С точки зрения астральных энергий, это означает «полное изменение». В вас уже не должно оставаться ничего человеческого.

– Вот видите! И тем не менее, я сейчас сижу перед вами. Вы можете дотронуться до меня, если хотите. Вы можете почувствовать мое существование любым иным способом. Вы, надеюсь, догадываетесь, что я имею в виду?

Ему хотелось коснуться порозовевших щек.

И, наверное, госпожа Асаги это почувствовала, потому что откинулась в кресле и посмотрела на него с некоторым испугом.

– Нет, вы не понимаете, – как-то с трудом подбирая слова, сказала она. – Царство теней гораздо могущественнее, чем привычный нам мир земли. Жизни принадлежит только сегодняшний день, а Великое Царство теней простирается в прошлое на многие тысячелетия. Оно не имеет границ. Пределы его расширяются с каждой секундой. Потому что каждое прожитое нами мгновение неумолимо соскальзывает в небытие. Вот, что такое – Царство теней. Человек, побывавший там, приобретает необыкновенную власть. Он уже живет в иных энергетических сферах, где находится эманация свободного разума. Именно через него звездная энергия космоса идет к земле. Именно через него астрал приходит в нижние круги мироздания. Он – связь между существованием и несуществованием. Он – то, с чего создаются все земные подобия…

Госпожа Асаги смотрела на него, как завороженная. Неожиданно положила руки на стол и склонилась, коснувшись лбом цветных бамбуковых палочек. Иссиня-черные волосы ее были сплетены в два сложных узла и разделены на затылке молочно-белым пробором.

– Вы это серьезно? – несколько иронически спросил он.

Затрещала толстая оранжевая свеча на боковом столике. Снова тенькнули и зазвенели на разные голоса хрустальные переливающиеся подвески. Точно неощутимое дуновение прошло по комнате.

Госпожа Асаги торжественно выпрямилась.

– Приветствую того, кто пришел, – сказала она слабым голосом. – Склоняюсь пред тем, чем неверным подобием я являюсь. Предаю себя в руки того, кто выше меня.

Несколько секунд она глядела на него расширенными зрачками, а потом встала и, потянув сзади большой желтый шелковый бант, распустила на кимоно пояс.

Почти вся территория Западных штатов и большая часть Восточных были окрашены в светло-коричневые, как подтаявшее мороженое, зыбкие, переливающиеся цвета. Судя по всему, обстановка здесь постепенно нормализовалась. Сыграло роль, вероятно, и так называемое «Соглашение о взаимных зачетах», что позволило хотя бы на первых порах преодолеть катастрофический «кризис неплатежей», и неоднократно переданное средствами массовой информации заявление президента и глав крупнейших банков страны о «режиме оплаты» и о сохранении на всей территории США «единого экономического пространства», и решение о введение с третьего числа сего месяца «нового доллара», жестко привязанного к курсам основных евро-азиатских валют, и совместное заявление правительств Мексики, Японии и Канады о возобновлении в связи с этим главных линий кредитования. И хотя многокилометровые очереди к отдельным еще работающим супермаркетам практически не уменьшились и порог «кредитного максимума», то есть суммы товаров, отпускаемых единовременно за наличный или безналичный расчет, в результате был увеличен всего на тридцать процентов, что едва-едва покрывало необходимые жизненные потребности, все-таки понемногу становилось ясным, что нижняя точка кризиса, скорее всего, преодолена, катастрофы не будет и ситуация в «Северной зоне» действительно стабилизируется. Среди вялых коричневатых тонов уже угадывались кое-где слабые светло-зеленые, ядовито-угольные расплывы сохранялись лишь в очень мелких и, видимо, рассасывающихся зыбких образованиях, непрерывный синюшный бордюр, опоясывающий это пространство, почти исчез, а вокруг Вашингтона, еще недавно стиснутого темным скопищем клякс, ныне проступала веселая травяная жидкая кашица. Вероятно, федеральный округ Колумбия вернулся к жизни.

Гораздо хуже дела обстояли на Юге и Юго-Западе. «Свободная Экономическая Конфедерация» в рамках 1861 года, провозглашенная представителями Южных штатов, собравшимися в начале июля на Ассамблею в г. Монтгомери (штат Алабама) и объединившая, несмотря на широковещательные декларации, всего семь из первоначально планировавшихся тринадцати штатов американского Юга, оказалась как государственная система нежизнеспособной и фактически прекратила свое существование уже через месяц. Президенту Обмейеру, «Цезарю нашей эпохи», как о нем с неумеренными восторгами возвестил ряд южных газет (признанному, впрочем, даже далеко не всеми делегатами Ассамблеи), не удалось наладить за это время реально работающий правительственный механизм, кредиты, обещанные некоторыми арабскими странами, в частности Саудовской Аравией, Иорданией и Кувейтом, вопреки всем клятвам и обещаниям, так и не поступили, «новое экономическое сообщество», едва возникнув, утонуло в море фатально неразрешимых проблем, и «южный доллар» с портретом генерала Ли на синеватой банкноте обесценивался быстрее, чем его успевали печатать.

С теми же трудностями столкнулось и так называемое «Независимое государство Калифорния», объявившее испанский своим вторым официальным государственным языком и поспешно начавшее печатать не обеспеченное ничем «калифорнийское песо».

В результате на территориях Юга и Юго-Запада США большей частью преобладали коричневые, тревожно меркнущие, некротические оттенки. Причем время от времени они сливались в чуть закипающую, как кисель, легко подвижную, струящуюся, однородную массу, вздымались бурым протуберанцем, который обнажал их до дна, немного закручивались и устремлялись в сторону евро-азиатского континента. Где-то над океанской гладью этот мощный протуберанец раздваивался, образуя змеиный язык, колеблющийся в высоких астральных потоках, и одна его часть, свиваясь жгутами, сворачивала и направлялась к Китаю, по мере приближения высветляясь и приобретая солнечное сияние, а другая, гораздо более темная, но тоже как бы сияющая, точно ливневый дождь, орошала Западную Европу. И он знал, что там, где странное сияние это соприкасается с черными, но кипучими, как муравейники, выпуклостями жаждущих мегаполисов, оно тут же превращается в деньги, впитываемые всеми порами банков и промышленных предприятий, немедленно растворяется в них, расходится, словно радиоактивные соли, и, начиная фосфоресцировать от нового дыхания жизни, перекрашивает карту астрала в зеленые, радостные цвета. Именно так это все, по-видимому, и происходило, так это было задумано, и изменить здесь что-либо было уже нельзя.