Текст книги "Уральский вариант"

Автор книги: Андрей Щербаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Дивизию, – глухим голосом поправил ее Чапаев. Он чувствовал, что если она скажет еще хоть слово или сделает еще одно движение, он тогда не вытерпит.

Внезапно дама встала и потянулась за ридикюлем, брошенным Митричем на пол.

Василий Иванович с боевым кличем "Ура" бросился на нее. Дама нисколько не сопротивлялась. Она только ласково пропищала "шалунишка", и начдив понял, что боевой маневр удался.

Он засунул одну руку корреспонденту под юбку, а второй принялся судорожно расстегивать галифе.

Корреспондент газеты "Правда" Чапаеву понравилась. Он некоторое время старательно уговаривал ее остаться, а когда уговорил, явился Петька.

Он изумленно посмотрел на даму, сидящую рядом с начдивом в полном неглиже, и почесал в затылке.

Начдив крякнул и сказал:

– Петька, знакомься, корреспондент из Москвы.

– Здоров, корреспондент, – испуганно сказал Петька, решивший, что корреспондент сейчас пойдет вот в таком виде на кухню и велит сократить рацион до куска хлеба со стаканом воды в день.

"А кто, интересно лучше, – подумал Петька, Анка или эта ?"

– Здравствуйте, товарищ Петька, – сказала корреспондент. Я буду описывать в газете вашу боевую роту...

– Дивизию, – лениво поправил Чапаев, изучая нижнюю часть спины корреспондента рукой.

– Не слабо, – сказал Петька.

– Чего пришел ? – спросил начдив сурово. Не видишь, мы заняты с товарищем корреспондентом.

"Анка лучше", – подумал Петька, и обнаружил, что забыл, зачем пришел.

– Ну иди. – сказал начдив. – Когда вспомнишь, заходи, поговорим о жизни.

Весть о том, что в избушке начдива сидит офигенная голая баба, разнеслась по дивизии в мгновение ока. Первым прибежал Фурманов. Он посмотрел в окно, щелкнул языком и обиженно сказал:

– Ну почему он, ну почему ?

Следующий порыв страсти Василию Ивановичу пришлось провести под одобрительные возгласы дивизии, собравшейся перед штабом.

Дивизии корреспондент тоже понравился.

Только Петька и Фурманов не нашли в ней ничего хорошего. Они отчего-то быстро забыли все обиды, нанесенные друг другу, и мирно сидели под деревом, глядя в небо.

– Скажи мне, Дмитрий Андреич, есть на Луне люди – ай нету ? – спросил внезапно Петька.

– Не знаю, – лениво ответил Фурманов, немного поразмыслив. – Насчет людев не знаю, а вот коммунисты, пожалуй, точно есть...

– Ну да...

– Точно тебе говорю... Спроси и Василия Иваныча. Он позавчерась после ужина там красное знамя видел...

– А чего он пил ?

Глава четвертая

Лето восемнадцатого года выдалось неудачное. Сразу же после опубликования в газете "Гудок" некролога товарища Чапаева начались дожди.

В дивизии стали поговаривать о иностранной интервенции, о немцах и французах, которые, якобы, где-то там высаживаются.

Ободренные такими заявлениями белые в одну ночь собрались и дружно отступили аж на двести сорок километров. Василий Иванович приписывал данное событие своему чуткому руководству и своей великой пролетарской и полководческой мудрости.

В честь данного события было поставлено ведро водки, а когда оное кончилось, было назначено наступление.

К наступлению собирались две недели. Сначала уговаривали Анку, плотно засевшую вследствие повышенной удобности избушки-кухни. Затем вытаскивали застрявшую в одной из многочисленных образовавшихся луж тачанку. Когда вытащили тачанку, оказалось, что белые забыли свой пулемет. Перевоз пулемета занял еще три дня.

Тем не менее вскорости чапаевская дивизия двинулась вслед за удравшими белыми.

Впереди дивизии ехал Василий Иванович в тачанке. На его коленях сидела корреспондент из Москвы, которую, как оказалось, звали вовсе не корреспондент, а Клаша. Сзади тачанки плелись все собранные на данный момент лошади и три коровы. Далее плелась гогочущая дивизия.

Василий Иванович предполагал, что преследование белых займет дня два-три. Он понял, что ошибался, только когда была четвертая неделя пути.

Местный географ Фурманов сказал, что чапаевская дивизия в данный момент находится в пятидесяти километрах от монгольской границы. Услышав данное сообщение, Василий Иванович нисколько не удивился. Он, например, вполне серьезно предполагал, что земля плоская, и что до Америки рукой подать.

Вечером Василий Иванович собрал совет дивизии. В него входили: Василий Иванович – само собой, начдив, главный вождь и идейный вдохновитель; затем, товарищ Фурманов – политрук и т.д.; Петька для ведения конспекта и вообще; Анка – для того, чтобы Петьке не было скучно вести конспект и тоже вообще, и, конечно же, московский корреспондент Клаша, чтобы не скучно было Василию Ивановичу.

– Ну вот чего, уважаемый совет, – важно начал Василий Иванович, прикурив от керосиновой лампы. – Ща на повестке дня аж два вопроса догонять тех, с которыми мы воевали... как их, Петька ? Ну да, белых, или пересечь монгольскую границу и помогать тамошним коммунистам в борьбе за ихнее светлое будущее. Скажу вам для начала, что я за второй пункт. Вот.

Начались бурные дебаты. Попросту говоря, Василий Иванович щупал коррепондента Клашу, а Петька, соответственно, Анку, и все это сопровождалось оглушительным визгом на повышенных частотах.

– Ну, чего решим ? – спросил Василий Иванович.

– Второй пункт, – сказал Фурманов. Всем

остальным было все равно, и поэтому рано утром чапаевская дивизия пересекла монгольскую границу, коей являлся полупротухший и почти совсем засохший узенький ручей. В честь удачного форсирования ручья было выставлено еще ведро водки, а после его опорожнения еще два. Кончилось тем, что все жутко перепились и три дня и две ночи из зарослей каких-то низкорослых кустов раздавались звуки пролетарских песен и самозабвенного блевания. В таком виде чапаевскую дивизию и застал отряд удивленных монгольских пограничников. Рассуждать о незаконности ареста перепившиеся бойцы никак не могли, поэтому пограничники, не мудрствуя, собрали всех в несколько грузовиков и отвезли на заставу.

Утром Василий Иванович проснулся с тяжелой головой в совершенно неизвестном месте, без сабли, сапог, штанов и что самое главное – без корреспондента Клаши и документов.

На окне была толстенная решетка, в углу ворочался и рыгал кто-то очень знакомый.

Василий Иванович, охая, слез с верхней полки нар на нижнюю и попытался нащупать пол. Попав ногой в лужу чего-то скользкого, он ругнулся и залез обратно. Попытавшись заснуть, он обнаружил, что спать ему не хочется совершенно.

Василий Иванович посмотрел в угол, где кто-то ворочался, и позвал:

– Эй, мужик !

– Че ? – мужик перевернулся, и Василий Иванович с удовлетворением узнал в нем небритого и помятого Петьку.

– Петька, где я ?

– Там же, где и я, – резонно заявил Петька, пытаясь сесть и падая на пол.

– А где мы вообще ? – поинтересовался начдив.

– Вообще ? – Петька попытался поразмыслить и сказал: – Здеся !

Василий Иванович крякнул и понял, что разговор не клеится. Минут пять он поежился, а потом спросил:

– Ты чего-нибудь помнишь ?

– Помню, – твердо сказал Петька, почесав в затылке.

– Ну ?

– Помню, пили много...

– Ну, ну, дальше !

– А потом нехорошо стало – и вот...

– Понятно, – сказал Василий Иванович. Хреново, Петька, что мы с тобой влипли-то так... Надо...

Чего надо было сделать, Василий Иванович сказать не успел, так как дверь с неимоверным скрежетом раскрылась, и в дверном проеме появилась монгольская делегация – офицер и два конвоира.

– Рот фронт, – сказал Василий Иванович, слезая с нар и застегивая гимнастерку, – Руссиш пролерариум, ура ВКП(б)!

– Русс бандит, – твердо произнес офицер. Кай-кай.

– Чего ?

– Кай-кай. Харакири ! – офицер послюнявил палец и показал сначала на Василия Ивановича, а потом на небо.

– Чего говорит басурман ? – забеспокоился Петька.

– Стрелять нас, говорит, надо.

– Василий Иванович, – запричитал Петька, скажи ему, что ты русский герой и друг пролетариата всех стран... Кокнут ведь...

– Я-то скажу, – пообещал Василий Иванович. – Но, кажись, эта рожа ни за что не поверит...

В дверях появился еще один офицер, больше похожий на жителя самого крайнего севера, чем на монгольца, и почти по-русски сказал:

– Начальника говорить, русская весь бандита. Будет вы тра-та-та-та-та.

– Врет начальник ! – заявил Петька. Русские не бандиты, а пролетарии, борцы за народное счастье...

Судя по ожесточенной борьбе мысли, начертанной на физиономии переводчика, данная фраза должна была быть переведена очень нескоро.

После перевода офицер, не говорящий по-русски, что-то сказал вышеописанному, так сказать, чукче, и тот заявил:

– Начальника говорить, его тоже пролетарий. Его хотеть русский партий в тюрьма. Он вы сам стрелять.

– Ну спасибо, удружил, – сказал Василий Иванович. – Только нам чего не хватало – под пули товарища по партии... Скажи твоему начальнику, сказал он более твердо, и произнес несколько слов, которые, судя по всему, на монгольский не переводились.

– Начальника говорить, сидеть здесь и не убегать. Завтра вы стрелять.

Ночью Петьке и Василию Ивановичу отчего-то не спалось. Они сидели перед окном и пели "Замучен в тяжелой неволе".

Ближе к утру Петька достал из матраса штабные карты, и они сели играть в дурака. Затем начдив решил самоувековечиться и велел Петьке выбить на стенке надпись "Здесь были Вася и Петя. А чукчи ...". Петька взял ложку и принялся за работу.

Неизвестно, как сложилась бы их судьба, если бы начдив не решил выбить эту надпись.

На первой же букве стена основательно треснула, а после осуществления двух слов поехала вообще. Василий Иванович еле успел выскочить в образовавшееся в стене отверстие, Петька сделал тоже самое, и тюрьма мгновенно приняла вид дома, рухнувшего прямо перед сносом.

Довольные арестанты, обнявшись, сидели в куче пыли. Из под обломков, матерясь, стали вылезать очень знакомые люди.

Василий Иванович пригляделся и заметил корреспондента Клашу, застрявшую между кроватью и шкафом. Подбежав к ней, он отбросил шкаф, и утащил Клашу и соответствующую кровать в неизвестном направлении.

Позже Клаша сообщила боевому начдиву, что монгольцы ее не обижали, делали ей хорошо и даже обещали устроить с ней большой Йыкыргын.

Собравшиеся бойцы чапаевской дивизии обнаружили, что их осталось всего семь человек: Петька, Василий Иванович, Анка, корреспондент Клаша, Фурманов, дед Митрич и боевой солдат Кузя.

Василий Иванович произнес пламенную речь, из которой следовало, что монгольцы и чукчи все поголовно козлы и уроды, что они недостойны звания советских пролетариев, и что Василий Иванович по воле судьбы уже успел состоять с ими всеми в интимных отношениях.

– Да здравствует мировая революция ! закончил Василий Иванович речь, и, страстно обняв корреспондента Клашу, запустил руку ей под юбку. То же самое попытался сделать Петька с Анкой, но тут же схлопотал от нее крупного запоминающегося тумака.

После данного эпизода тема дискуссий перешла на баб, причем у каждого отдельного бойца на данную тему нашлись свои мысли и высказывания.

В конце концов постановили: бабы самые лучшие – задастые, грудастые и чтоб по многу раз. Данный факт был принят за всенародное решение и занесен в протокол.

Василий Иванович остался доволен всеобщим собранием.

Тем временем стало светать, и Василий Иванович, боясь, как бы монгольцы не согнали сюда всех своих буржуазных элементов, приказал собрать личное (и не только личное, а кто какое найдет) имущество, погузить таковое в телегу и быстренько делать ноги.

Все собрали, кто чего мог и уселись на телегу, слушая бурчание пустых животов.

– Василий Иванович ! – жалобно протянул Петька.

– Ну ?

– Жрать охота !

– Ну ?

– Так давайте ж пожрем ?

– Это ты, Петр, хорошо придумал, – сказал Василий Иванович, сажая Клашу рядом и степенно застегивая галифе. – Вот только жрать-то у нас совсем нечего... Черт побери...

– Товарищ Чапаев ! – раздался откуда-то из подворотни испуганный голос Фурманова. – Погодите !

Василий Иванович дернул за вожжи, кобыла нехотя остановилась. Из подворотни выскочил Фурманов, за ним гналась монгольская женщина с очень русским коромыслом, которым она грела политрука по голове и бокам.

В руках у Фурманова были две курицы и крупная монгольская лепешка.

Василий Иванович дождался, когда Фурманов запрыгнет в телегу и взмахнул кнутом.

Лошадь медленно перешла на дикий галоп, и удивленная монголка остановилась и выронила коромысло.

Когда Василий Иванович сумел остановить кобылу, собравшуюся, по-видимому, разогнаться до сверхзвуковой скорости, хмурый монгольский город был далеко позади в облаках пыли.

– Ну, товарищ политрук, объявляю вам свою и общественную благодарность, – сказал Василий Иванович важно, протягивая руку за куском лепешки. Хотя, конечно, красть недостойно для совейского коммуниста. А, Петька ?

– А лепешки краденные жрать достойно ? угрюмо пробурчал обиженный политрук.

– Чего ты ?

– Ничего.

– А ! Ну, конечно, это правильно, товарищ Фурманов, что вы заботитесь о своих товарищах, но вообще-то... Ну ладно.

– Ничего, привыкнешь, – пробурчал Фурманов. – Я еще и не так могу.

Глава пятая

За корреспондентом Клашей прислали автомобиль из Москвы. Василий Иванович долго не мог расстаться с ней, уговаривал ничего не рассказывать мужу, она соглашалась, он горестно вздыхал и начинал уговаривать снова.

Вместе с телегой в чапаевскую дивизию пришла посылка для политрука Фурманова. Дмитрий Андреич, распаковав присланный тюк, пришел в неописуемый восторг. В посылке были три свеженькие, пахнущие вонючей типографской краской экземпляра книги "Чапаев".

Один из них был подарен главному герою описываемых в фолианте событий, вследствие чего Василий Иванович понемногу стал забывать горесть разлуки с Клашей.

Несколько озадачило всю дивизию и особенно Петьку замечание редактора (страниц на сорок) в начале книги. Там на полном серьезе сообщалось, что Петька Исаев – ни кто иной, как "собирательный образ советского красноармейца". Петька был сильно обижен таким отношением, и пообещал встретить Фурманова в темном улгу и набить оному морду.

– Эх, Петька, – слезливо сказал Чапаев, держа в одной руке уже весьма сильно испачканную книгу, а другой обнимая "собирательный образ". – Не расстреляли мы с тобою вовремя этот гнусный элемент, вот он теперь и оскорбляет красных бойцов всякими гнусными емпитетами.

Петька тягостно вздохнул, Василий Иванович взмахнул кнутом, и кобыла медленно стала разгоняться по пыльной дороге.

Чапаевская дивизия держала курс на запад.

Очередной инцидент, связанный с похищением пищи, произошел у Фурманова уже на своей территории. Василий Иванович, зазевавшись над вожжами, не заметил, как равнодушная кобыла съехала в поле и вброд перешла пограничную речку.

Рано утром Фурманов, почувствовав неумолимое желание чего-нибудь сожрать, сполз с телеги и направился в ближайший населенный пункт, где из печных труб уже поднимался дымок, и заспанные крестьянки тащили таких же сонных коров на утреннее доение.

"А не плохо бы попробовать молока", подумал Фурманов, подтягивая штаны.

Он напился из лужи, обошел одну из избушек через огород и увидел то, что и желал увидеть свободную корову с уже подставленным под вымя ведром.

Политрук огляделся – никого. Он осторожно подобрался к корове сзади, сорвал пук крапивы и вскоре оказался около заветного ведра. Он заглянул внутрь – пусто.

"Не надоили еще, лежебоки".

Корова оглянулась и, медленно пережевывая жвачку, оценила боевого красноармейца равнодушным взглядом затуманенных глаз.

Фурманов похолодел.

"Вот ведь как врежет копытом, а ?", подумал он с опаской, отступая на шаг назад.

Он неловко уронил ведро, оно загремело, и это заставило встрепенуться хозяйку коровы.

– Красные ! – завизжала она, увидев в своем огороде и около своей коровы боевого красноармейца.

Взвыла собака, заменив сирену. Дмитрий Андреич, схватив зачем-то ведро, помчался огородами в ту сторону, где на горизонте исчезала чапаевская телега.

– Ведро отдай, сукин кот ! – хозяйка коровы и соответственного ведра не отставала и угрожающе помахивала кривым топором.

Фурманов, бросив злосчастное ведро, попытался сделать крутой вираж и оказался в канаве.

Крестьянка победоносно подобрала ведро, в знак презрения швырнула в боевого красноармейца комком глины и удалилась.

– Проклятые буржуазные пережитки, захныкал Фурманов, пытаясь выбраться из канавы. Телега с Василием Ивановичем уже совсем скрылась за горизонтом.

Пришлось удовольствоваться похищением почти ничейного подсолнуха у дороги и ретированием.

– Дмитрий Андреич ! – восхищенно сказал Чапаев, увидев оттопыренную гимнастерку политрука. Никак, с обедом пожаловали ?

– Да какой там обед, – уклончиво сказал политрук, доставая из-за пазухи подсолнух поменьше.

– И на том спасибо, – сказал Чапаев, запуская руку за экземпляром побольше. – А скажи-ка, Дмитрий Андреич, ведь мы ж так могем и до немецкой границы, понимаш, дотянуть ?

– Можем, – поразмыслив, сказал политрук. Но долго. Вот ежели, например, на поезде...

Он посмотрел вдаль, и в глазах его стали медленно разгораться задорные искорки.

– Где ж ты поезд возьмешь... – протянул Василий Иванович, который в жизни паровоз не видел ни разу.

– Да вон он, – сказал Фурманов, показывая куда-то вдаль.

Все пригляделись. Петька присвистнул – на горизонте пыхтел совсем крошечный паровоз.

Василий Иванович не вытерпел:

– В атаку !

Не нужно и говорить, что перепуганные машинисты сдались без какого бы то ни было сопротивления.

Анка, Фурманов и все остальные были отправлены в единственный прицепленный к паровозу почтовый вагон, где и занялись чтением шедевров эпистолярного жанра, как то:

"Дорогой Шура,

вышли нам с Нинкой два мешка галош помягше"

Петька и Василий Иванович отправились в машинное отделение, где Петька моментально отломал от приборной доски регулятор давления в котле.

– Ну урод! – сказал Василий Иванович. – Она ж теперича не поедет...

– Поедет, – сказал Петька уверенно.

– Поедет, – сказал сзади Фурманов насмешливо. – Но не остановится... Так что тушите свет, товарищ Петька!

– А ты не шибко радовайся, – сказал Василий Иванович. – Ты вместе с нами в такое же дерьмо влип, так что можешь кончать радоваться...

– А я спрыгну!

– Не спрыгнешь!

– Спрыгну!

– Хрен!

– Да!

– Нет!

– Ей-Богу!

– Бога нет!

– Я!

– Ты!

– Щас!

– Побоисьси!

Фурманов покраснел, как помидор и от бессильной злобы прикусил себе язык.

Прыгать на ходу действительно не было никакого желания.

Василий Иванович показал ему язык и погладил по голове совсем поникшего Петьку.

– Не боись, Петенька, – сказал он, – Паровоз – ему супротив лошади даже помочиться слабо, так что скоро он совсем устанет, и хрен куда поедет... Это ж надо, такую уйму вагонов тащить... Почти что больше трех!

"Как же – устанет", – злорадный Фурманов в кочегарке бросал в топку уголь лопату за лопатой. – "Ща так накочегарю, самолет обгоним".

Сняв намокшую гимнастерку, политрук вытер ей волосатый живот и шею.

Внезапно в кочегарке появилась Анка с папироской в зубах.

– Че? – спросила она, глядя вопросительно на Фурманова.

– Ничего, – сказал Фурманов, – Едем, Анна Семеновна!

– Вижу, – сказала Анка мрачно. – Но не пойму я чегой-то, как эта зверь сама едет...

– Я вам все объясню! – встрепенулся Фурманов. – Вот тут... – он ткнул пальцем с грязным черным ногтем в сторону топки, – котел... Там – пар... Пар – в цилиндр... А там – поршень... Он... Там... Входит... И выходит... Туда...... И сюда... Там... Ых! – вдруг Фурманов не сдержался и, повалив Анку на пол, начал расстегивать галифе.

– Верботен, – сказали у него над ухом.

– Чего? – изумился Фурманов.

– Спокойно, – сказали сзади голосом Петьки, и тупое дуло какого-то неизвестного оружия. – Чего тебе надоть от ентой бабы?

– Да, в общем-то, ничего, – сказал перепуганный насмерть Фурманов, отодвигаясь подальше от Анки и пытаясь застегнуть галифе.

– Стоп!

– Что?

– Штаны...

– Чего "штаны"?

– Не надо застегивать – вещдок все жа... Василь Иваныч!

– Че?

– Подь сюды!

– Зачем?

– Тут Фурманов Анку хочет забесчестить!

– Гы-гы-гы... Не могу я, Петька! На дорогу смотреть надоть!

– Зачем?

– Вдруг – рельсов нету... Или шпалов...

– И что?

– Как что?

– Сделаешь ты чего?

– Ничего не сделаю... А, ну да!!

Василий Иванович появился в кочегарке и уставился на распластанного на полу Фурмонова.

– Итить твою в качель, – выругался он. – Никак, разодрались опять, бараны?

– Не, он хотел Анку того... Уделать.

– Ну и че?

– Как – че!

– А фигли ж ты подсматривал? – строго заметил Василий Иванович. Нехорошо подсматривать... Нехорошо...

Петька пристыженно покраснел и понурил голову.

– Ну а вы, ребятки, не обессудьте, – сказал Василий Иванович политруку и Анке. – В другой раз как-нибудь, раз мы вас вовремя зашухерили...

Глава шестая

– Ты, интиллегент паршивый, давай, протирай очки и смотри, куда мы едем!

– Как куда?! Прямо!

– Вижу, что прямо... Ты пальцем покажи, куда...

– Ну вон же, вон же!

– Что – "вон"? Какого ты мне тут пальцем тычешь? Куда едем?

– Да вроде как на Запад...

– На Запад? Ну, это уж что-то... Удружил, молодец... Ну, иди... Тока никому, про то, что на Запад, понял меня, да?

. . .

– А скажите, незабвенный Василь Иваныч, вы могете водку "Столишнюю" пить?

– Могу...

– А "Пшенишную"?

– Могу...

– А самогон?

– И самогон могу...

– А спирт "Рояль"?

– Не, Петька, рояля не могу...

– А че, Василь Иваныч?

– Языков-то не знаю... А ну как отравят?

– Да хватит вам про водку! Не травите душу... Да, кстатя, что там у нас в хвосте за бочка така железна громыхат?

– Бочка? Какая бочка?

– Ну вона, блестяшша така...

– А, цистюрна! А правда, что в ей? Можа, спирт, Василь Иваныч?

– Спирт? Гм... А можа... Иди ты, нечто тут в такой захолустье будет сратегиссьский продукт?

– Какой продукт?

– Сратегиссьский.

– Это почему?

– Потому что всех вас, олухов, может в нехорошие чуйства свесть... И какие вы тады будете вояки?

– Плохие, Василь Иваныч...

– Вот то-то оно... А стакан твой – где?

– Как от беляков бежали, обронил, Василь Иваныч...

– Смотри у меня, ща заставлю в речку нырять, как за винтовкой... Помнишь, кину-то привозили... про мене... эк я тама... Во, смотри, к речке якось-то подъезжаем... Ща вот ты у меня попрыгаешь за стаканом...

– Знакомая какая-то речка, – задумчиво сказал Фурманов.

– Кому?

– Мне, понятно...

– И что за речка?

– Не знаю... Волга, вродь... Быстро мы управились!

– С чем?

– Да так, географию вспоминаю... Монголия во где, а Волга – во где...

– Иди ты!!! А где та речка... Ну, как ее?.. Где меня тонули?

– Урал? Во где!

– Да ты что! Куды ж мы едем-то?

– Не знаю дажа... Если так и дальше пойдет, скоро выедем на эту... как ее?.. линию... линию...

– Говносральную линию Партии?

– Не-е-е... На линию фронта...

– Фронта? Ой, мудришь ты, Фурман... Перепил видать... Да, мы ж с цюстерной не закончили... Чего там, вот ведь вопрос? Петька! ПЕТЬКА! Где ты, придурок, тебя легендарный начдив зовет... Иди, Петька, разузнай, что в этой цюстерне, и смотри, не пей все, если горячичельное...

Петька достал из кочегарки лом побольше и отправился к цистерне по крышам вагонов.

Он вернулся через час.

Пьяный в стельку.

– Все выпил? – с сожалением спросил Василий Иванович.

– Ты че, чувак! Там на роту, – сказал Петька и неожиданно для всех схватился за рот.

– Зубы чешутся? – посочувствовал Василий Иванович.

Петька вместо ответа отвернулся от ветра и сделал экстренный выброс съеденной пищи и выпитой жидкости на железнодорожное полотно...

Василий Иванович почувствовал в воздухе явный запах спирта, и в его взгяде проснулась явная заинтересованность.

– Политрук!!!

– Здеся я...

– Стакан мой – ГДЕ?!

– Так от беля...

– Отставить! Стакан мне, живо! Не, бутыль! Не, не бутыль, ведро мне! Ур-р-ра!!! Дивизия, на цюстерну – за мной!

Покачиваясь от движения поезда, чапаевская дивизия помчалась в последний вагон, за которым была прицеплена цистерна со спиртным напитком.

Если бы у них была конница, процесс достижения цистерны мог бы значительно ускориться.

. . .

Офицерская оргия в доме архиерея в Саратове закончилась только под утро.

Основательно проблевавшись в хозяйское корыто, белогвардейский поручик Ржевский выполз на крыльцо, погромыхивая саблей о косяк двери. Левой пятке было холодно – сапог с левой ноги куда-то делся, портянки не было.

Поручик поежился.

Когда лежать в мокрой грязной луже тоже стало холодно, поручик поднял намокшую рожу, с которой коричневыми потоками стекала размокшая глина, и увидел сцену, которая его немного удивила – немного, потому что его пьяного совершенно ничего не удивляло, разве только если бы у Наташи Ростовой вдруг появилась грудь.

Но тут поручик неожиданно заметил, как по рельсам железнодорожного пути, в охране которого и состояла его основная обязанность, движется поезд.

Он двигался очень медленно, труба паровоза не дымила, в окнах пассажирских вагонов света не было.

Поначалу поручик подумал, что это приехал долгожданный бронепоезд с подмогой. Но почему-то ни одной бронированной части у бронепоезда не было, поэтому мысль о бронепоезде пришлось отвегрнуть как неправильную.

Ржевский шумно рыгнул, чтобы собраться с силами, и взглянул повторно. Поезд, могущий оказаться пьяным бредом, к его большому сожалению, не исчезал.

Поручик ругнулся и пополз обратно в дом.

На полу в гостиной, подложив под голову телевизор (о Боже, какой телевизор?!), чтобы не жестко было спать, храпел Пьер Безухов в грязных исподниках.

– Петя! – позвал поручик, тыкая Пьера в жирный бок. Из бока Безухова раздавался такой подозрительный звук, как будто бы это был барабан, и в него били специальной барабанной палочкой.

Ржевский собрался с силами и крикнул что-то Пьеру в ухо.

Тот моментально вскочил и набил себе здоровую шишку на лбу об неподходяще подвернувшийся камин.

– Где моя баба? – спросил он первым делом пьяным голосом, оглядывая окружающую его местность.

– Какая?

– Наташка...

– Я почем знаю, – поручик смущенно потупил взор.

– Ну, хрен с ней!

– Как – с ней?!

– Да я не в том смысле, солдафон паршивый...

– Сам солдафон!

– Я?!

– Ты!..

. . .

Когда драка прекратилась, Пьер оказался наверху, держа для безопасности Ржевского за горло. Тот хрипел и старался вырваться.

– Чего ты завыпендривался? – поинтересовался Пьер миролюбиво.

– Поезд! – сказал Ржевский хрипло.

– Иди ты! Где?

– На железной дороге... Пусти же, жирная свинья!..

Пьер отпустил поручика, тот принялся откашливаться и выглянул в окно.

Поезд, на счастье Ржевского, далеко не уехал и уже совсем остановился.

– М-да-а-а-а... – протянул Безухов. – На бронепоезд непохоже... Может, красные?

– А он у них на запасном пути, – заявил Ржевский резонно.

– Кто?!

– Их бронепоезд. Стоит. И люди мирные...

– Бред какой-то, – заметил Безухов. – Ты там уже был?

– Где?

– Ну, в поезде?

– Что ж я, самоубивец!

. . .

– Ой, погано мне... Ой, погано...

Василий Иванович сидел на полу почтового вагона и держался обеими руками за раскалывающуюся голову. Ему казалось, что голов у него две, причем большая из них почему-то внутри...

– Спирт, видать, погань... – сказал Василий Иванович. При упоминании спирта его чуть не стошнило. – Это ж надо, – пожалел он сам себя. – Целое ведро выжрал!

– Оо-о-ох... – раздалось из-за печки-буржуйки.

– Петька? – позвал Василий Иванович неуверенно.

– Я-а-а-а...

– Ты жив?

– Не знаю... Вроде, жив... О-о-о-х, башка болит...

– А Фурман где?

– Кто ж его знает... Проблевался и спит, наверное, где-нить... О-ох, хреново...

– Хоть бы рассолу жахнуть... – замечтался Василий Иванович. – Я ж тебе говорил, занюхивай...

– Чем? Там не было ни хрена...

– Чем-чем... Да хоть носками. Все одно запах повывендрится...

Со стороны выхода раздались гортанные звуки. То есть, это была не норманнская речь немецко-фашистских оккупантов, до которых еще далеко, а это застенчиво, чтобы никому не помешать, блевал Дмитрий Андреич Фурманов, легендарный политрук и т.д.

– Эк заливается, сердешный, – умилился Василий Иванович и попытался встать на ноги. Это ему удалось с трудом.

Пошатываясь, Василий Иванович вывалился из почтового вагона и вскоре где-то в ночной тиши стрекотание психованных сверчков смешалось с журчащими звуками.

Начдив вернулся назад немного посвежевший и застегивающий галифе.

– И вот, однако ж, вопрос, – сказал он. – Иде ж мы все щас того, то бишь находимся?

– Ой, Василий Иваныч, давай проспимся, – предложил Петька. – И так в башке фигармония и хренсерватория, а ты какие-то находимся...

– Это верно, – сказал начдив. – Но покамест ты будешь дрыхнуть, мы заедем незнамо куда, а там...

– Не заедем, – сказал политрук, вползая в купе. – Паровоз встал, а как его того, не знаю...

– Что ж ты глядел!!!

– Пьян был, Василий Иваныч... Ну вы ж сами в меня ведро за ведром вливали, говорили еще "Пей, оглоед".

– Оглоед – не спорю, – сказал Василий Иванович. – А за паровоз тебе того, строгий-престрогий сам знаешь кто... То есть, что. И чтоб щас сразу выяснил, где... То есть, мы. Это приказ.

Политрук вздохнул и вывалился наружу.

До утра он не появлялся.

Едва рассвело, Василий Иваныч, достав свою любимую саблю, уселся напротив отполированного самовала и начал основательно бриться, в смысле, делать так, чтобы выглядеть перед дамами (если оные предвидятся) не совсем заросшим, а немного.

. . .

В доме архиерея матерились.

Поручик Ржевский и Пьер Безухов не могли решить, кто первый пойдет на разведку.

Перепалка продолжалась уже третий день.

. . .

Когда в поезде кончилось все, что можно было съесть, включая ананасы и запасы рябчиков, Василий Иванович заявил, что пора принимать решительные меры и недвусмысленно посмотрел на Петьку.

Петька же заявил, что насчет мер он уже решил, на том и порешили.

За хавкой послали Фурманова.

. . .

В доме архиерея дрались.

Выбранный общим собранием в составе поручика Ржевского и Пьера Безухова Ржевский наотрез отказывался идти в разведку, мотивируя это тем, что если его убьют, Наташа Ростова сойдет с ума, а Пьер вообще смухлевал со своей монеткой, и что всему полку известно, что у него там четыре головы на два орла.

На разведку Пьеру было глубоко плевать, но честь жены и монетки его немного волновали.

Бинты и йод в доме архиерея кончались...

Глава седьмая

Итак, постепенно, шаг за шагом, абзац за абзацем, мы приближаемся к минуте, когда встретились, наконец, два противоположных фронта поручик Ржевский и просто Петька из легендарной дивизии Василия Ивановича.

Посланный за питанием Фурманов бесследно пропал.

Василию Ивановичу очень недоставало провианта, но рисковать он не решался.

После полутора суток, проведенных в темноте и без провизии, дивизия Василия Ивановича, точнее, то, что от нее осталось, начала скучать.

Из темного угла почтового вагона раздавались томные вздохи Анки, заставлявшие Петьку издавать не очень приличные в обществе звуки.

Внезапно где-то под днищем вагона зашуршало.