Текст книги "Вожди четвертого рейха"

Автор книги: Андрей Щербаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Щербаков Андрей
Вожди четвертого рейха

Андрей ЩЕРБАКОВ

ВОЖДИ ЧЕТВЕРТОГО РЕЙХА

Эпиграф:

"... При выкапывании ямы следует учитывать почвенные качества и коэффициенты темности и противности почвы... "

(М. Р. Борман, "Оконченному Пакостнику")

ПРОЛОГ

За окном стояла помойка и просто хорошая погода. Теплое весеннее солнце ласкало пухлое брюшко товарища Сталина и пробуждало в нем инстинкты, пришедшие от далеких предков – джигитов и ... Гоги и Гиви Джугашвили. Запах, исходящий из помойки, оскорблял нежный нюх вождя. Товарищ Сталин хотел отвернуться от окна, но упал. Телохранители с нежным шуршанием бросились поднимать его, а по пути любимый вождь всех времен и народов сказал:

– Послушай, Жюков, в ка-аком лагэре сидит теперь товарищ Штирлиц?

– Вообще-то ни в каком, товарищ Сталин, – смущенно ответил Жуков, предвещая конец своей политической карьеры. "Беломор" кончился еще прошлой весной, – А что, товарищ Сталин?

– Как же так, товарищ Жюков? Для почти что шестнадцать раз героя Са-аветского Са-аюза, почти что генерала Гестапо ваши люди не могут найти приличной камеры? Ну погодите же, я с вами разберусь..., – Сталин заворочался, так как инстинкты стали невыносимы, запах помойки тоже. Понимая, чего хочет вождь, один из телохранителей подобострастно поднял его руку и потряс ей, изображая показывание вождем кулака.

– Дать закурить? – с надеждой спросил Жуков, шурша в кармане подмокшей махоркой.

Сталин плюнул на стол и стал сморкаться в рукав пиджака одного из телохранителей, давая понять, что прием окончен. С некоторых пор вождю и отцу всех народов стали очень нравиться импортные сигареты, в частности "Marlboro". Жуков, низко опустив голову, отстегнул портупею и, шатаясь и расстегивая пуговицы на галифе, вышел из кабинета. Темная личность прошмыгнула по двору и внезапный взрыв потряс Кремль, ГУМ и помойку.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Штирлиц спал под березкой, прижимая к телу банку с тушенкой, но даже во сне русский разведчик сосредоточенно думал о победе Мировой Революции. Рядом ползал Борман, держа в зубах противотанковую гранату. Глаза партайгеноссе радостно искрились в теплых лучах заходящего солнца. Он знал, как много пакостей можно устроить под темным покровом ночи, имея такую великолепную вещь и несколько достаточно крепких веревочек. По полю ходили равнодушные коровы, от нечего делать разглядывая широкую натуру Штирлица. Такой мелочью, как толстый партайгеноссе Борман, эти мощные полезные животные не интересовались.

– Штирлиц, а Штирлиц, – тихо позвал Борман, ласково тыкая русского разведчика гранатой в живот.

– Отстань, – попросил Штирлиц, отбрасывая партайгеноссе в соседний перелесок. Бывший рейхсляйтер пролетел метров сто – сто пятьдесят и приземлился толстым задом на весьма твердый пенек и ойкнул, вытаращив подслеповатые глазки, почти что на всю тульскую область. Что-то сильно не нравилось партайгеноссе в этой холодной России, а именно повсеместное наличие противных твердых пеньков. Борман плюнул, отряхнулся и отправился домой. Они со Штирлицем жили в большом доме, оставшемся после раскулачивания одного смышленого кулака, так прекрасно передававшего немцам все известные ему секреты ( а секретов он не знал ни одного ).

Спустилась темнейшая деревенская ночь. Штирлиц хотел встать, отряхнуть росу, солому и лошадиный навоз и отправиться туда же, куда и Борман, но от вчерашнего деревенского самогона болели ноги, чесались зубы и раскалывалась голова, поэтому Штирлиц подтянул к себе поближе задремавшего от принятой из валявшейся в траве бутылки водки поросенка, потыкал его кулаком в бок, чтобы был помягче и поудобней, положил на него разбухшую от местных спиртных напитков голову и крепко уснул. Поросенок блаженно захрюкал и почесался пухлым немытым копытцем, смахивая блох.

Несмотря на плохое качество первача деда Кузьмы, известного на всю деревню крупнейшего самогонщика, русский разведчик никогда не терял своей профессиональной шпионской бдительности. Поэтому шесть человек, приехавших из Москвы арестовывать Штирлица на Всякий Случай, из заведения, именуемого официальными органами Куда Следует, очень удивились тому, что мерно спящий на поросенке и собственном валенке Штирлиц в ответ на легкое прикосновение наручников к запястьям весьма ловко отправил их на середину ближайшего грязного пруда, поправил сползшего в канаву блаженно храпящего поросенка, перевернулся на другой бок и уснул еще бдительней. Вылезши из пруда и сняв промокшие и наполненные вонючей тиной шапки-ушанки, кожанки и сапоги, оперуполномоченные, точнее, опернамокшие сотрудники НКВД засели в кустах и стали скрипящим шепотом обсуждать Умный План арестовывания Штирлица.

Ночью Борману спалось плохо. Мешали комары, фуражка и подтяжки, противно булькало в животе. Около часа ночи партайгеноссе встал, обул сапоги, взял кувшин с молоком и, побулькивая, переместил его содержимое себе в живот. Стало немного легче, но противное пищание наглых толстых комаров выводило Бормана из себя. Он вытер испачканный рот и попытался уснуть. Борман страдал от бессонницы и применял противовоздушную артиллерию около тридцати минут, а затем вскочил и решил идти жаловаться Штирлицу. Русский разведчик уж непременно спас бы его от этих наглых тварей каким-нибудь шпионским способом. Борман одел мундир, с которым не расставался с начала тридцать девятого года и вышел в сени. Противная кочерга, неосмотрительно брошенная Борманом вечером, как живая, подпрыгнула и совсем уже по-человечески врезала рейхсляйтеру по лбу. Партайгеноссе ойкнул и, завывая, схватился за ушибленное место. Крупная шишка набухала на глазах, точнее, на лбу. Борман морщился и понемножку копил злобность. Ярость кипела в нем, и он уже готовил множество пакостей, от которых должны были страдать жители деревни Замухлюевка. Осторожно, чтобы не наступить еще на что-нибудь прыгающе-дерущееся, Борман на ощупь выбрался из дома и, прислушиваясь к равнодушным воплям петухов, направился к Штирлицу.

Проходя мимо покрытого тиной пруда, Борман услышал легкий шорох в кустах. На такие вещи партайгеноссе привык не обращать внимание – обычно предполагаемыми противниками в таких случаях становились кошки и куры, но сейчас там сидели звери покрупней. Услышав из кустов знакомое слово, которое Борман много раз слышал от Штирлица, партайгеноссе понял, что в кустах сидят люди, и, возможно, злые. Борман опустился на четвереньки и подполз поближе к кустам. Оперуполномоченные сидели весьма удрученные и ругались, кто первый будет хватать "объект". Одежда не сохла, стоградусный спирт кончился еще вчера.

" Что это за объект? " – с интересом подумал Борман.

Внезапно один из оперов разрешил его сомнения, бросив сапог партайгеноссе в лоб с воплем " Чертов Штирлиц! ". Борман поймал сапог и нахмурился. Зачем эти нехорошие люди хотят обидеть его любимого Штирлица? Ну, он им покажет...

Прежде всего партайгеноссе залез в сельмаг и стащил большой моток веревки. Булавки, кнопки и гвозди он взял там же. Еще нужна была небольшая лопата ( побольше совка, конечно ), так как Борман придумал новое развлечение: теперь несчастная жертва, попав в ловушку Бормана, проваливалась в глубокую яму и сидела там, ожидая спасителя. Рейхсляйтеру очень нравилась должность Любимого и Единственного спасителя. Впрочем, скрипя сердце, Борман решил, что этих злых людей он спасать не будет.

Скоро оперы слегка подсохли и уснули. Громкий храп возвещал округе о их тяжелой и опасной службе. Спокойно спящий в лесу медведь проснулся, прислушался к столь громким звукам и решил, что этих хамов он съест завтра утром. Тем временем Борман приступил к выполнению своего опасного развлечения. После четырех часов ночной работы то несчастное место, где сидели оперы, было опутано сложной системой веревочек, заканчивающейся тяжелым ведром с камнями, подвешенным Борманом на дерево. Все подходы были хорошо заминированы банками с протухшей тушенкой, взрывавшимися даже от легкого прикосновения, и перекрыты самими глубокими ямами в тульской области. На дно каждой ямы была положена доска с вбитыми в нее гвоздями, причем что интересно: гвозди были остриями вверх. Сам Борман сидел в близлежащих кустах, предвкушая исполнение пожалуй, самой удачной пакости за всю историю его развлечений.

Вскоре расцвело. Лучи утреннего солнца ласково согрели партайгеноссе. Борман расслабился и подставил под них толстый живот в засаленном черном мундире.

Внезапно из кустов показался один из оперов. Ему чего-то сильно захотелось. Он рысцой подбежал к одной из ловушек Бормана и остановился, приплясывая на месте.

– Ну! – довольно громко попросил Борман, с надеждой вглядываясь в возможную жертву. Жертва не торопилась. Наконец Борман не вытерпел и поднял голову повыше. Опытный, как крокодил по неграм, опер живо его заметил. Он быстро упал на землю, и Борман потерял его из виду.

– Черт... – разочарованно пробормотал партайгеноссе.

Тем временем опер, ловко огибая все его веревочки и ямы, приполз с совершенно другой стороны и, увидев Бормана, сильно испугался. Не менее сильно испугался и сам Борман, когда сзади него раздался истерический визг. С быстротой дикой кошки ( тигра ) он забрался на самое высокое дерево и сел там на самой длинной ветке, слабо покачиваясь от легкого утреннего ветерка.

Опер перестал визжать, поднял голову и стал рассматривать Бормана. Его сильно смущала его нацистская форма одежды.

" Странный он какой-то ", – подумал опер и сделал шаг вперед, чтобы получше рассмотреть Бормана. Тот с удовлетворением потер руки. Опер не успел даже крикнуть мама, как оказался на дне весьма глубокой ямы с отвесными краями. Борман ухитрялся копать такие ямы совершенно бесшумно, а также вылезать из них без каких-либо сложных приспособлений. Борман еще раз радостно потер руки и стал спускаться вниз. Он ловко перешагнул подряд шесть своих веревочек и заглянул в яму.

– Не холодно? – ласково спросил он сидящего на гвоздях опера с идиотским выражением на лице.

– Не-а, – радостно ответил опер, принимая ласку Бормана за чистую монету.

– А не сыро? – спросил партайгеноссе, расплываясь в улыбке.

– Да нет, хорошо, – сказал опер, вытаскивая колючки, булавки и гвозди.

– Это плохо, – сказал Борман, живо меняя выражение на лице. – Ну ничего, месяц посидишь, будет хорошо, то есть плохо. Ну ладно, ты понял. Я пошел.

***

Вставший рано утром Штирлиц произвел отрыжку, от которой упала с насеста и уронила яйцо курица, и стал искать, чем бы опохмелиться. Деревенский самогон ему уже не шел ни в одно место, а больше ничего в деревне Замухлюевке не было, разве только керосин.

– Кому бы в морду дать? – мрачно вслух подумал Штирлиц. Желающих не было. Штирлиц сполз в канаву и стал одевать сапоги. Поросенок перевернулся на другой бок и блаженно захрюкал.

Спотыкаясь и матерясь, Штирлиц добрался до дома и попытался взойти на крыльцо.

– Черт, ну почему так ходить неудобно? – ругнулся Штирлиц, тупо разглядывая надпись на двери "Borman Shtirlitz GmbH". Бормана рядом не было и некому было сказать русскому разведчику, что он надел левый сапог на правую ногу, а правый, соответственно, забыл в канаве. Штирлиц яростно снял единственный сапог и запустил его в курятник. Птицы дико заорали и разлетелись. Местный петух подлетел к внезапно разогнавшему весь его гарем сапогу и, склонив голову набок, долго его разглядывал. Клюнув пару раз неизвестного зверя, петух успокоился.

Штирлиц тем временем упорно дергал кран умывальника, приняв его за ручку двери, и думал, почему раньше он открывал дверь – не было мокро, а теперь мокро. Вскоре в умывальнике кончилась жидкость. Штирлиц с удовлетворением оторвал кран и стал думать, почему дверь так и не открылась. Появился Борман с разодранным мундиром. Он хотел оспорить приоритет на право поиздеваться над операми. Его соперником был небезызвестный медведь, решивший подкрепиться.

– Ну кому бы по морде дать? – вслух спросил Штирлиц, искоса поглядывая на Бормана.

– Там! – сказал Борман, показывая в сторону пруда и отскакивая на почтительное расстояние.

– Понял, – сказал Штирлиц, мучительно вспоминая, куда же он дел вчера кастет. В поисках кастета они с Борманом провели все утро. Наконец в горшке из-под каши ( которая, надо сказать, была сделана, конечно же, из тушенки ), стоящем в печке Борман обнаружил нечто весьма похожее. Партайгеноссе понимал, что если он покажет Штирлицу кастет, то пары выбитых зубов ему не избежать. Поэтому он осторожно положил кастет на стол и вылез в окно.

– Ну? – спросил Штирлиц весьма равнодушно.

Борман показал пальцем на стол и исчез в лопухах.

Штирлиц увидел свой любимый кастет, и лицо русского разведчика запылало любовью к родине.

– Борман! – ласково позвал Штирлиц.

– Меня нет, – сказал Борман, быстро высунув голову из лопухов и молниеносно исчезнув там вновь.

– Ну ладно, – сказал Штирлиц довольно прозаично. Борман затаился в кустах. Штирлиц поправил портупею, лихо сдвинул набок буденовку и отправился расправляться с нехорошими людьми.

Нехорошие люди сидели каждый в своей яме и громко вопили. Наверху нервничал крупный толстый медведь. Веревочка на редкость крепко связала ему все лапы, и он не знал, как обычно освобождаются от таких вещей. Появление Штирлица обрадовало его. Медведь заворочался и попытался завилять хвостом. Штирлиц таких выражений преданности не заметил и, достав кастет, ласково улыбнулся. От сильного удара у медведя потемнело в глазах и также в ушах. Посыпался песок в одну из ям, и Штирлиц начал материться – он зацепился за одну из веревочек, расставленных Борманом. Сидевший в яме майор протер глаза и громко чихнул.

– Ага, – сказал Штирлиц, сняв сапог и поправляя портянку. Глубокая интуиция и невероятная находчивость позволили опытному разведчику догадаться, что в яме кто-то сидит. Через полчаса Штирлиц догадался, что это не Борман. Еще через полчаса он понял, что это не Кальтенбрунер – тот спрыгнул с самолета по пути в Москву и приземлился как раз в Нюрнберге. Через час Штирлиц посмотрел в яму. Майор увидел его и поправил сползший набок китель.

– Сидишь? – с участием спросил Штирлиц.

– Ну да вот, сижу, – подтвердил майор.

– За что? – спросил Штирлиц.

– Вообще то ни за что... – начал майор рассказывать трагическую историю своей встречи с партайгеноссе Борманом, но Штирлиц прервал его при помощи своего кастета.

– Кого же поймал этот Борман? – вслух сказал Штирлиц, деловито шаря по карманам вытащенного из ямы майора. Помимо запасных шнурков и носка с махоркой майор принес с собой также и ордер на арест Штирлица. Русский разведчик заметил ордер только после того, как порвал шнурки и выкурил махорку.

– Каждая свинья с собой бумажки таскает, прямо как взрослая, – злобно сказал Штирлиц, выражая тем самым всю свою ненависть к бюрократии. Развернув ордер на свой арест, Штирлиц внимательно, как мог, перечитал его и, сказав "Нахал", врезал только что очнувшемуся майору еще раз. Майор упал навзничь и страдальчески заохал.

– Нет, ну кому бы в морду дать? – думал вслух Штирлиц, изготавливая из ордера самокрутку. Для таких целей томно охающий майор уже не годился. Борман бегал где-то поблизости, но в зоне недосягаемости. Штирлиц ласково потрепал майора по щеке и пошел исследовать следующую яму.

– Ну Штирлиц, – умоляюще пропищал майор, держась за свернутую челюсть. поедем же в Москву... Тебя там вождь ждет...

– Товарищ Сталин? – благоговейно переспросил Штирлиц.

– Да он же, черт бы его... то есть тебя... то есть меня... Ну, в общем ты понял, кого...

– Щас в глаз, – злобно сказал Штирлиц, поигрывая кастетом. Ехать в пыльную Москву не хотелось. Штирлиц не мог обменять парное молоко, комаров и Бормана на какую-то Москву, но к товарищу Сталину он питал симпатические чувства любимый вождь всех времен, народов и поколений мог бы гордиться этим, но он про это не знал. Штирлиц вздохнул, поправил сапоги и сказал:

– Ну ладно, черт с тобой... Только без Бормана я не поеду.

– Да возьми ты с собой хоть трех Борманов... милостливо разрешил майор.

– Трех не надо... Зачем нам три Бормана? – быстро отказался Штирлиц. Ему живо представились сразу три веревочки, натянутые в каком-то темном коридоре и сразу три кирпича, падающие с ясного голубого неба с разных сторон. Штирлиц мотнул головой, чтобы отогнать неприятные видения, и стал звать Бормана.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Партайгеноссе Борман сидел на крыше поезда, который вез его в Москву, держа в руках по крупному камню, и ждал, когда внизу кто-нибудь появится. Никто не появлялся. Партайгеноссе вытер лоб, поправил сползшую набок пионерскую пилотку и вытер запотевший булыжник носовым платком. Внизу появился заспанный охранник. Борман приготовился к броску и оскалил кривые желтые зубы. Охранник так и не понял, почему вдруг стало так хорошо и откуда взялась эта ухмыляющаяся круглая рожа, повесившая ему на нос пару веревочек и старый продранный ботинок. Борман долго радовался, а затем залез на крышу и достал из кармана еще парочку камней. Поезд неожиданно тронулся, и Борман, стукнувшись лбом об торчащую из крыши вагона печную трубу, выронил камни и прикусил язык. Борман совсем по-русски упомянул чью-то мать ( почти как Штирлиц ), и подумал: "Не успеешь совершить доброе дело, как тебе тут же по морде трубой...".

Партайгеноссе свесил с крыши ноги в форменных армейских сапогах и задумался на тему, где бы достать парочку гирь потяжелее.

***

Самогон, "Беломор" и тушенка кончались. Штирлиц нервничал. Почти что за час перед отправлением пропал Борман. Русский разведчик сидел на верхней полке, высунув голову в окно и поминутно стукаясь лбом о пробегающие мимо детали придорожного пейзажа, и думал, куда мог пропасть этот мелкий пакостник. От партайгеноссе Бормана можно было ожидать чего угодно.

После восьмого, особо твердого светофора, Штирлиц равнодушно зевнул и заснул. Сверху свесилась коварная физиономия партайгеноссе Бормана, совмещенная с довольно тяжелой трубой от крыши ( Борман оторвал ее именно там ). Положив трубу под голову мерно храпящему на весь вагон Штирлицу, Борман скрылся наверху, восторженно потирая руки. Делать Штирлицу крупные гадости партайгеноссе опасался, но по мелочам... Борман заботился о том, чтобы карманы Штирлица всегда были набиты булавками, чтобы в них было неудобно и больно засовывать руки, а спину старался по мере возможности мазать мелом. Обычно Штирлиц терпел, но чаще всего партайгеноссе приходилось идти вставлять новые зубы.

Борман очень удивился, когда та же самая труба, которую он только что подложил под голову Штирлицу, довольно сильно стукнула его по голове. Советский разведчик любил делать приятные сюрпризы друзьям. Друзья чаще всего это не любили. Борман с прокисшей физиономией потер внезапно возникшую шишку на затылке и достал свою любимую противотанковую гранату. Со Штирлицем всегда было опасно тягаться.

Советский разведчик спокойно перевернулся на другой бок, равнодушным броском отбросил пролезавшую в его карман, где лежала последняя бутылка самогона, руку одного из оперов и уснул. Но бдительно. Этого не учел Борман, свесившийся со своей крыши с какой-то частью от прицепа. Сильный бросок отправил партайгеноссе прямо в вагон-ресторан, где между рядами ходили девушки с длинными ногами и вообще неплохо кормили. Борман успокоился. Взяв со стола столовый прибор, Борман выделил из него наиболее хорошо колющиеся предметы и, честно поглядывая в глаза стоящему напротив официанту, положил их себе в карман. Официант задумался. Борман взял с соседнего стола вилку, причем сидящий там боевой генерал подивился, куда она так быстро исчезла из его руки, и стал ковыряться ей в зубах. В ресторане Борман не был с семнадцатого года. Тогда это был другой ресторан, без тряски и даже со стриптизом. Теперь же, если в советском ресторане могли бы показать стриптиз, то обнаженная часть женского тела заключалась бы в лучшем случае в кончиках пальцев. Борман соскучился по нормальному стриптизу. Когда люди смотрели на ярко раскрашенных женщин, они забывали все на свете, и им на стул можно было налить мазута или набросать кнопок, или написать на спине неприличное слово из небольшого количества букв – в России Борман, с помощью Штирлица, выучил с десяток таких слов. Внезапно ресторан притих. В проходе показался Штирлиц в форме шнатдартенфюррера СС, но в галифе от генеральской формы, красных от обилия лампас. Борман притих и незаметно исчез под столом. Штирлиц снял со стола сидевшего там боевого генерала с обилием орденов, как на груди, так и на спине, и аккуратно положил его в мойку для посуды. Генералу, по-солдатски равнодушному к смене обстановки, и там было очень хорошо. Штирлиц презрительно бросил за шиворот одному из сидящих в зале штатских окурок "Беломора" и с грохотом сел за столик. Дама генерала подсела ближе.

– Что будет пить мадам? – галантно спросил Штирлиц. В вагоне-ресторане стало еще тише. Мадам задумалась и со скрежетом почесала под мышкой.

– Газюровку, – хрипло сказала она, поправляя сползший валенок.

– Прекрасно! – радостно сказал Штирлиц, довольный, что первый раз в жизни совершенно задаром попалась смышленая и неприхотливая женщина. – Ты, с прической, – грубо обратился он к стоящему в почтительном ожидании официанту. Дамы приготовились завизжать в предвестии драки. Драки не последовало.

– Чего изволите? – подобострастно спросил официант, сгибаясь в почтительном поклоне.

– Нам три графина водки и полстакана газировки, сказал Штирлиц, вежливо сморкаясь в салфетку, небрежно свисающую с руки официанта. Драки так и не последовало. Поезд мерно стучал по скользким рельсам.

" Штирлиц... ", – облегченно подумали в ресторане.

– Штирлиц, – ласково, как могла, сказала Мадам Ее ласковый голос больше напоминал звук, исходящий из глотки объевшейся коровы. – А где моя газюровка?

– Да, – злобно сказал Штирлиц, ощупывая в кармане кастет. – Где наша газировка?

– А газировки нету! – радостно сказал официант. – Она того... В смысле кончимши.

– Я тебе дам " кончимши "! – рассвирепел Штирлиц, с треском доставая из кармана кастет. Одного удара по голове вполне хватило на то, чтобы все дамы в ресторане начали истерически визжать. Кто-то ( а это был партайгеноссе Борман ) опустил затемняющие занавески. В ресторане началась неразбериха. Борману, который, сидя под столом, уже хотел порадоваться за удачный бардак, отдавили ухо. Борман с поросячьим визгом, порвав кому-то штаны и вытащив попутно из кармана кошелек, выскочил из вагона-ресторана, и, тяжело дыша, забился в ватерклозет. Борман ни как не мог отдышаться. Ухо противно ныло, и он боялся, как бы ему не занесли какую-нибудь русскую инфекцию. Борман высунул голову в небольшое окошечко и начал от души материться. В вагоне-ресторане не утихали звуки драки. Штирлиц на редкость разыгрался. Борман прекратил материться и прислушался. Раздавались удары головой об угол стола. Борман облизнулся и смачно плюнул в зеркало, представив себе это зрелище. Поставив на крышку унитаза пару гвоздей остриями наружу, чтобы было удобней сидеть, Борман облизнулся, и хотел выйти. Дверь оказалась запертой снаружи. Борман не знал, что в советских поездах не принято посещать ватерклозет на остановках, и он яростно заколотил ногами, руками и головой по двери. Та не поддавалась, и партайгеноссе решил применить гранату.

Неизвестно, как действуют подобные вещи против танков, но, когда рассеялся дым и прекратили слезиться глаза, Борман с удивлением заметил, что дверь совершенно равнодушно закрыта, и взрыв снес унитаз и боковую стенку. Борман удивился и вытер запачканные сажей руки об обшлага мундира. Он плюнул и вылез через образовавшийся в стене проем на какую-то захолустной станцию. Из окон вагона-ресторана слышался шум ударов ногой по носу. Раздавались вопли официантов. Невдалеке раздался свисток милиционера. Борман насторожился и присел за ящиком с бананами. Милицию он, также, как и Штирлиц, не любил. Толстый милиционер важно рыгнул и взявшись одной рукой за рукоятку пистолета, вступил на подножку вагона-ресторана. В это время поезд тронулся, и милиционер начал качаться, очень боясь упасть. Упасть получше ему помог, конечно же, партайгеноссе Борман. Чтобы не остаться на перроне, Борман короткими перебежками от носильщика до следующего дуба добежал до болтающейся вместе со служителем закона двери и помог ему упасть прямо в самую грязную лужу. Лужа моментально расплескалась. Милиционер важно поправил мундир, вытер с лица коровий навоз и гордой походкой отправился в отделение.

Тем временем драка не унималась. Штирлицу случайно попали пальцем в ухо и он, страшно обидевшись, достал из внутреннего кармана автомат ППШ, начал стрелять в потолок. Дерущиеся с визгом разбежались, драка продолжилась в коридоре. Штирлиц подошел к занавеске и основательно высморкался. Официанты поднимали поваленные стулья, собирали разбитую посуду.

Из головного вагона шел наряд НКВД арестовать Штирлица. О таких вещах русский разведчик знал заранее. Он, конечно же, успел переодеться в штатскую одежду и, спокойно поигрывая наклеенной бородкой, сел за столик. Вошел наряд. Мимо него, горлопаня " Вихри враждебные веют над нами ", прошел надравшийся старичок с газетой "Morning Star".

– Вот он – Штирлиц! – громким шепотом сказал Штирлиц, показывая пальцем почти что в нос старичка.

– Сам ты Штирлиц, – презрительно сказал один из НКВД-шников, поглощая жирную селедку.

Штирлиц побледнел. Он никогда не думал, что даже после основательной маскировки его может кто-то узнать. Оторвав бородку, он боком вышел из ресторана и напоролся на партайгеноссе Бормана, который, стоя на коленях, протягивал очередную веревочку. Штирлиц ласково потрепал его по загривку и тут же споткнулся. Русский разведчик хотел дать партайгеноссе пинка, но Борман уже исчез. Штирлиц плюнул и отправился в другой конец поезда в поисках своей дамы. Он так и не рассказал ей, когда наступит светлое будущее Мировой Революции, и поскольку тогда будут давать в магазинах тушенку.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Поезд прибывал в Москву поздно ночью. Бормана, заснувшего под скамейкой, долго не могли растолкать, а когда растолкали, Борман стал плаксивым и злым, и во всех автобусах хотел вырвать у кондукторши связку билетов. Наконец Борман и Штирлиц приехали к Штирлицу на квартиру. Там царил полнейший бардак. Собрания сочинений Бормана, Штирлица, Геббельса ( в семи томах по четверти страницы каждый ), Кальтенбрунера и какого-то Исаева валялись на полу. Собрание сочинений великого вождя всех времен товарища Сталина одно лежало на столе, подпираемое с одной стороны батареей от рации, а с другой банкой из-под селедки. В единственном кресле был устроен склад пустых водочных бутылок. Раковина на кухне была по потолок забита немытой посудой и банками от тушенки.

– Вот, – сказал Штирлиц, снимая сапоги и бросая их в кадку с чахлым фикусом. – Вот я и дома...

– А я? – с надеждой спросил Борман, также снимая сапоги.

– А тебя, Мартин Рейхстагович, я попросил бы не чувствовать себя, как дома, – грозно попросил Штирлиц, поигрывая кастетом.

" Не хватало мне еще веревочек в коридоре и кирпичей над дверью ", подумал он озабоченно.

– Штирлиц, а где тут это... – Борман описал в воздухе круг и показал руками дерганье за подвешенную над кругом веревочку.

– Чего? – Штирлиц не понял таких тонкостей.

– Ну этот... Пшшшш... – Борман имитировал звук спускаемого унитаза.

– А! – понимающе сказал Штирлиц. – Ватерклозет фон Штирлица за углом, в конце коридора.

" Почему фон Штирлица? " – подумал Борман, на ходу расстегивая брюки.

Несмотря на страстное желание, Борман не сразу вошел в ватерклозет, а сначала расставил четыре веревки и одну установку с кирпичом. День обещал быть удачным. Борман вошел в ватерклозет и тут же пожалел о своей неосторожности. Тяжелый совок, как гильотина, рухнул ему на голову. Борман был настоящим мерзопакостником и успел вовремя отскочить. Но это было еще не все. Большой кирпич с предательским свистом вылетел из-за угла и, попав партайгеноссе по кончику носа, рассыпался на кусочки, ударившись об стенку. Борман с облегчением вздохнул, полагая, что это все, и блаженно опустился на крышку унитаза. С воплем " МАМА! " Борман покинул это прекрасное место. То, чем нормальные люди сидят, у него теперь было покрыто слоем репьев и булавок, а также одной очень большой кнопкой. Борман выскочил на улицу и побежал по ночному городу в поисках нормальных кустов. Ночные сменщики, возвращающиеся с работы, были немало удивлены, когда из кустов с кряхтением вылез лысый толстый человек в черном, испачканном тиной и землей мундире и сказал не по-русски "Main Gott, Chertoff Shtirlitz". Борман основательно заблудился, и не знал, где теперь искать своего родного Штирлица.

Он пришел в справочное бюро, местонахождение которого ему подсказала вездесущая старушка, но оно имело обыкновение не работать по ночам. Партайгеноссе обиделся и насупился, как ребенок. К нему подошла другая старушка, и спросила, погладив его по лысому затылку, слегка поблескивающему в ночной темноте:

– Кого потерял, детка?

– Штирлица, – капризно и протяжно сказал Борман, приготовившись томно зарыдать.

– Ах, Штирлица! Ну пойдем, детка, я тебя провожу, старушка достала из сумки заплесневелый пряник и дала его бывшему германскому рейхсляйтеру. Борман чуть не сломал себе зубы. Он хотел поставить старушке подножку, но удержался.

К утру старушка вывела Бормана к дому, где жил Штирлиц. Того дома не было. Борман около трех часов сидел под дверью, распевая неприличные песни из тюремного фольклора, которым обучился у Штирлица, но вскоре сосед Штирлица по фамилии Дрищ сказал, что если Борман не прекратит совращать его жену Дуську, то он, Дрищ, Борману по морде даст. Борман обиделся и протянул напротив дрищевской квартиры несколько веревочек, но петь перестал. Вскоре появился Штирлиц в сапогах, густо измазанных грязью.

– Где тебя носит? – угрюмо спросил Штирлиц, снимая сапоги об косяк двери. Фикус обреченно скорчился в своей кадке. Борман замялся и стал пороть всякую чушь. Штирлиц, не слушая его, налил себе водки и выпил. Налил еще и выпил опять. Изрядно подобрев, Штирлиц сел в кресло, мягким жестом вытащил из-под себя пустую бутылку и сказал:

– Молодец. Пей, – и налил партайгеноссе стакан водки. Борман не стал ждать, пока его будут упрашивать. Он отхлебнул водки и закусил бутербродом с тушенкой.

– А где ты был? – спросил он Штирлица, пережевывая хрящи, в обилии содержащиеся в тушенке.

– В нашем русском Гестапо, – сказал Штирлиц.

– О! – восторженно сказал Борман, вспоминая столь милое своему сердцу заведение на своей родине.