Текст книги "Е.И.В. Красная Гвардия (СИ)"

Автор книги: Андрей Саргаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Глава 15

– Душа моя, половина цивилизованного мира уже два часа ждёт, когда ты закончишь собираться. Иные войны длятся меньше.

– Совсем немного осталось, – голос Марии Фёдоровны доносится из приоткрытых дверей спальни, где она с десятком фрейлин готовится в дорогу, и полон обещаний закончить подготовку и приступить непосредственно к сборам. – Русская царица должна соответствовать своему званию, и не выглядеть какой-нибудь английской или шведской кобылой.

– Во всех ты, душенька, нарядах хороша! – ради любимой жены вполне извинительно мелкое воровство из будущей классики.

– Не льсти столь грубо. Какого цвета будет наш возок?

– Представления не имею. А что, есть какая-то разница?

– Не какая-то, а очень даже большая. Ты представляешь, как странно будут выглядеть красные сапожки в зелёном возке, или зелёные в красном? Слушай, а если белые, но с вышивкой?

– Они всё равно закроются меховым одеялом.

– Но под одеялом-то останутся белыми!

Тьфу… так и с ума недолго сойти. Столько проблем из-за обычной поездки в Москву для встречи с Наполеоном. Ну, Наполеон… и что с того? Никакой Бонапартий не стоит нервов, потраченных при выборе цвета женских сапог. Уже начинаю жалеть, что дал согласие на эту встречу, чёрт бы её побрал.

Мне проще – имея репутацию человека практичного, но эксцентричного, и в меру самодурственного, беру вещи тёплые и удобные. Скажите, чем плохи валенки? Тем более идеально подходят к поддерживаемому мной русскому стилю. Лапти с онучами будут, конечно, явным перебором, но кто сказал, что овчинный полушубок не императорское одеяние? А соболиные меха оставим женщинам.

Но как же долго собирается, мать её немецкую… Или я это уже говорил? Хорошо ещё не надо готовить в дорогу детей – они остаются в Петербурге под присмотром графа Ростопчина, на которого взвалены все государственные обязанности, включая объявление войн и подписание мирных договоров. Не думаю, что воспользуется случаем, хотя взгляд Фёдора Васильевича, брошенный на карту западных губерний и части Пруссии, показался несколько задумчивым. Ещё один человек открыл в себе неведомый доселе дар авантюриста?

Похожий сидит сейчас в приёмной и играет в шахматы с дежурным офицером. Беляков отправится сопровождать меня в Москву в качестве наказания – пусть попробует объяснить Наполеону причины внезапной агрессии против южного соседа. Обычно начало подобных нападений начинается с некоего ритуала, с видимостью соблюдения приличий. Хотя бы ультиматум какой выдвинуть… Нет же – пришёл, увидел, обобрал! И ведь объяснит, что самое удивительное.

Как смог объяснить мне, внятно растолковав, почему участников и организаторов дерзкой войны непременно нужно награждать, а не наказывать. Дословно не помню, но осталось чувство, что только последняя неблагодарная свинья не примет искреннее раскаянье провинившихся героев, а приняв, не воздаст должного подвигу. Убедил, аспид, и теперь носит на груди Георгиевскую звезду – иных наград в шкатулке на моём столе не оказалось. Кстати, чтобы не нарушать статута, пришлось производить Александра Фёдоровича в гвардейские майоры, записав в батальон к полковнику Тучкову. Тот не возражал.

Кулибин ехать в Москву отказался категорически. Можно понять человека – французский император прекрасно проживёт без встречи с механиком, а вот проект новой паровой машины, предложенный инженером Горбатовым с канонерской лодки «Гусар», отлагательства не терпел. И деньги, привезённые Беляковым, тут пришлись как нельзя кстати. Обещают к лету сделать опытный образец, провести испытания, и запустить в производство на трёх заводах одновременно. Дело за малым – построить те заводы.

– А вот и я, дорогой! Заждался? – появившаяся императрица несомненно напрашивалась на комплимент. – Не вижу радости в глазах.

– Душа моя, любая радость меркнет перед твоей обворожительной улыбкой, а звёзды на небе просто гаснут от зависти.

– Льстец.

– С чего бы? Загляни в зеркало.

– Уже гляделась. А как ты находишь мою шубку?

Сказать довольной женщине, что на ней шуба как шуба, ничем от тысяч таких же не отличающаяся? Увольте… в пехотной атаке на укреплённые артиллерийские позиции гораздо больше шансов на благополучный исход.

– Она тоже прекрасна.

Удовлетворённая ответом Мария Фёдоровна благосклонно кивнула, сделала знак фрейлинам, и двинулась прощаться с детьми. Но, чёрт побери, зачем она тащит весь свой курятник прямо через мой кабинет? Да что уж теперь, пусть бродят… Главное сейчас, это ничем не отвлекать дражайшую супругу, иначе обязательно вспомнит о чём-нибудь недостаточно тщательно сделанном, и муки ожидания перейдут на новый круг.

Спустя шесть часов.

Неужели свершилось чудо, и мы выехали? Вроде так оно и есть, но верится с трудом. Впрочем, это ненадолго – скоро начнёт темнеть и придётся останавливаться на ночлег. Вот потом можно будет спать прямо в дороге, с относительными удобствами завалившись в кибитку, представляющую собой маленький домик на полозьях, с настоящей печной трубой на крыше. А сейчас нельзя. Нет, не суеверие такое и не освящённая веками традиция следования царских поездов – пока охрана не проверит маршрут и не даст добро, поспешаем медленно.

Проводы императорской четы из Петербурга превратились в народное гулянье. Толпы нарядно одетых людей с радостными криками махали вслед платочками, а некоторые даже утирали умилённую слезу. Уж не знаю, Бенкендорф ли организовал мероприятие, или сами горожане, воодушевлённые предстоящим долгим отсутствием строгого государева пригляда, устроили праздник, но подозреваю, что гудеть будут не менее недели. Как мало нужно человеку для радости!

У нас тоже веселье – ахтырские гусары из Третьего Особого полка красуются перед дамами, те злонамеренно их не замечают и бросают томные взгляды на казаков лейб-конвоя, красногвардейцы с видом превосходства смотрят на всех, а сводный хор дьяконов поёт нечто фривольное, в некоторых местах нарочито неразборчивое. Песенников залихватским свистом поддерживает сам князь Платов-Донской… Вот уж от кого не ожидал подобного ребячества! И общая атмосфера поезда какая-то карнавально-маскарадная – чувствуется приближение масленицы? Так до неё ещё…

Военный министр в веселье участия не принимает – даже лёгкий морозец не мешает Аракчееву читать толстую книгу, время от времени делая на полях пометки карандашом. Новая страсть – переигрывать сражения древности при условии применения обеими сторонами скорострельных винтовок и артиллерии, захватила Алексея Андреевича целиком. По его расчётам Цезарь не имел ни малейшего шанса на успех в галльских войнах, а Ганнибал не только разрушил Рим дважды, но и дошёл до Индии. Вполне нормальное увлечение, всяко лучше амурных похождений фельдмаршала Кутузова.

А не было ли ошибкой доверить подготовку Москвы к встрече двух императоров Михаилу Илларионовичу? Или зря переживаю? Но не Бенкендорфа же посылать, особенно после недавнего конфуза с полным провалом учений его разведшколы. Справиться бы он справился, только без меня ему на глаза Христофору Ивановичу лучше не показываться – строгий отец не прибьёт, но может, воспользовавшись моментом, потребовать жениться. На ком? Найдёт на ком – в Москве из каждого окошка по три княжны да две графиньки выглядывает.

– О чём задумался, Павел? – женский извечный вопрос. Не могут изобрести иное начало разговора?

Мария Фёдоровна говорит тихо – рядом с ней, закутанная в меха так, что только нос наружу торчит, посапывает самая младшая из фрейлин. Зачем маленькую девочку тащить в этакую даль? Ладно бы летом, но сейчас? Не понимаю…

– Душа моя, может быть отправим девочку домой?

– Она не должна расставаться с братом, это, во-первых! – императрица непреклонна. – А во-вторых, с кем Даша останется в Петербурге, с нашими сорванцами? Ты знаешь, кто на прошлой неделе научил курить любимую обезьянку княгини Хованской? Или отчего попугай в оранжерее начал ругаться на военно-морском языке?

– Я разберусь по приезду обратно! – о том, что попугай присутствовал при приватном разговоре с Александром Фёдоровичем Беляковым, лучше тактично умолчать.

– Уж разберись пожалуйста.

– Но быть может поручим присмотр Дарье Христофоровне Ливен?

– В их семье достаточно двух гусаров, а при таком присмотре мы получим третьего. Нет уж, пусть с нами едет.

Даша, из-за которой разгорелся спор, родная сестра сержанта Михаила Нечихаева и приёмная дочь генерала Борчугова – Мария Фёдоровна обещала обоим принять посильное участие в судьбе сироты, и выполняет обещанное сверх сил. Смольный институт отвергнут императрицей как рассадник разврата и прочих непристойностей, иные заведения показались недостаточно благородными, и, после недолгих размышлений, девочка осталась жить у нас, ежедневно навещая своих увлечённых службой гусар. Не поверите, но теперь по утрам мне приходится бросать все государственные дела и вести уроки арифметики да истории. Со следующего года ещё география прибавится.

– Знаешь, – продолжила Мария Фёдоровна, – ты никогда не задумывался о впечатлении, производимом тобой на Европу?

– Вот уж на что нас…

– Не смей грубо выражаться при ребёнке, даже при спящем!

– Да, извини… На мнение Европы мне наплевать. Я прекрасно осознаю глупейшее положение своего прадеда, в погоне за так называемым признанием хлеставшего пиво в голландских рыгаловках, и позволявшего снисходительно хлопать себя по плечу неотёсанным ублюдкам в заляпанных дерьмом деревянных башмаках.

– Я просила…

– Ещё раз извини. Так вот… если Европа хочет иметь своё мнение, то пусть прочитает его на остриях моих штыков, там крупными буквами написано. Пусть русский учат, пригодится.

– Печально.

– Что именно?

– Нельзя все проблемы решить одной грубой силой.

– Но большую их часть можно, верно?

– Хочешь, чтобы тебя боялись?

– Добро должно быть с кулаками. А лучше с винтовкой и гранатой.

– Зря.

– Сможешь предложить что-то иное?

– Для тебя? Нет, – улыбнулась Мария Фёдоровна. – А я хочу дать миру сказку о России. Сказку о волшебной стране, где у каждой маленькой девочки есть шанс стать принцессой. Не родиться ей, а именно стать.

– Как Марта Скавронская?

– Дурак!

– Извини.

– Не извиню. Ты в этой сказке будешь добрым волшебником.

– Каким?

– Добрым. Это тебе в наказание.

– Ага, понятно. И подарю маленькой девочке хрустальные туфельки?

– Что за вздор? В них же ходить совершенно невозможно! Туфельки самые обычные.

– А где волшебство?

– Не будет никакого волшебства. Вот принц будет. И любовь будет, и свадьба. А добрые волшебники должны пить цимлянское, кричать «Горько!» и дожидаться внуков.

– Вот оно, значит, как…

– Именно так, – императрица смотрит с вызовом. – Это тебе с женой повезло, а своим сыновьям я не желаю выбирать невест среди захудалых немецких побирушек!

Гитлер капут, бля… Мне нечего больше добавить…

Мы переночевали на какой-то почтовой станции, название которой тут же вылетело из головы, и наутро удивительно быстро поехали дальше. Дорога странным образом воздействует на женщин – отправившись из дома после утомительных и долгих сборов, они разом превращаются в решительных и целеустремлённых особ, способных путешествовать почти без остановок, лишь бы поскорее вернуться к привычному уюту и комфорту.

Про вчерашний разговор не вспоминали, просто сидели и смотрели в разные стороны, пересчитывая полосатые верстовые столбы, а будущая принцесса Дашка тайком протащила в возок полную муфту заранее слепленных снежков, и безнаказанно обстреливала старшего брата. Тот не отвечал, боясь засветить в лоб августейшим особам, но громко обещал дождаться весенней крапивы, и уж тогда отплатить сестричке за всё.

Юная фрейлина украдкой от строгой наставницы показывала язык и повторяла:

– Не отплатишь, не отплатишь!

– А вот увидим.

– И не увидим! Ты весной на войну уйдёшь, там генералом станешь, а генералы крапиву не рвут. Им не положено!

– Дашенька, а с кем же он воевать будет? – удивилась императрица.

– С англичанами, – уверенно ответила девочка. – Мне Миша обещал живого английского принца привезти.

– Вот как? И что ты с ним будешь делать?

– Хлебом кормить. Маленькие такие кусочки хлеба буду ему в клетку бросать, а когда он издохнет, попрошу похоронить в саду.

– А зачем в саду?

– Чтобы сидеть около могилки, и жалеть его.

– Добрая какая девочка, однако! – это уже я вмешиваюсь в беседу. – Боюсь огорчить, но этой весной мы не станем воевать с Англией.

– Точно?

– Точнее не бывает.

Дашка тяжело вздохнула, бросила взгляд на брата, и тихо-тихо прошептала:

– Значит, Мишка выпорет крапивой…

В это же время. Нижний Новгород.

– Раз-два-три, раз-два-три… Плавнее движения, Елена Михайловна! – генеральша Бибикова изобразила отчаянье, переходящее в панику. – Сколько можно повторять – во время танца вы кладёте руку партнёру на плечо, а он поддерживает вас за талию.

– За что, простите?

– За талию, – и генеральша пальцем показала, где оная располагается.

– Срам.

– Нет, Елена Михайловна, срам – это отсутствие талии, но у вас-то она есть! И по нынешним временам не уметь танцевать – стыдно.

– Домна Алексеевна, зачем мне такое умение?

– Что вы такое говорите, голубушка? – всплеснула руками Бибикова. – А ну как на балу в Москве сам Наполеон пригласит?

– При муже-то? Да Александр Фёдорович ему…

– Я подразумевала тур вальса, а не что-то иное.

– Про что-то иное даже думать пусть не смеет, недомерок!

– Введёте вы государство в конфузию, Елена Михайловна.

– Значит так этому государству и надо. Чего удумали, мужних жён учить танцевать вальсы.

– А чему же ещё?

– Как это чему? – Белякова остановилась посреди залы, заставив растерянно моргать партнёра, престарелого генерала Бибикова. – Женщине в жизни много полезного нужно знать – хозяйство вести, пироги печь, варенье варить, из пистолетов стрелять, сабельный бой опять же…

– Что? – поразилась Домна Алексеевна.

– На саблях рубиться, – охотно пояснила Елена Михайловна. – В купеческом деле как бы не важнее арифметики.

– Ах, сударыня! – оживился генерал. – Я сразу почувствовал в вас родственную душу.

Генеральша мысленно застонала и закатила глаза. Если муж сейчас начнёт рассказывать, как ходил на Крым под началом самого Миниха, об уроках танцев можно будет забыть. А ведь губернатор просил непременно выручить в столь деликатном деле.

– Порфиша, друг мой, ну к чему ты начинаешь?

– Молчать штафиркам! – впервые в жизни Порфирий Петрович повысил голос не на врага, а на собственную жену. – Хорошему фехтовальщику раз плюнуть освоить эти ваши дурацкие танцульки, нужно только показать правильно.

– Каким образом?

– Сейчас увидишь. Гришка, где тебя черти носят? Подай сабли!

Гришкой оказался седой сморщенный старичок, хромающий на правую ногу, но ещё сохранивший военную выправку. Начав когда-то службу денщиком у юного прапорщика, он так и прижился при командире, став доверенным слугой, управляющим, и другом одновременно.

– Прикажете обычные, Ваше Превосходительство?

– Нет, давай те, что при Ставучанах с паши снял.

– Ого!

– Не ого, а бегом! И полотенца принеси – чую, жарко станет.

Где-то через половину часа изнывающий от неутолённого любопытства Григорий не выдержал, и приник ухом к замочной скважине. Прихваченная прострелом спина возмущённо застонала, но смирилась под приказом извечной человеческой слабости, порой бывающей неодолимо сильной.

– Сударыня, я бы доверил вам командование левым флангом.

– Муж не пустит, Порфирий Петрович.

– И правильно сделает.

– Это почему же?

– В таком случае ему придётся возглавить дивизию. Он же у вас по финансовой части при государе?

– Да за всё берётся. Александр Фёдорович у меня работящий. Недавно вот к персиянам по делу ездил… Детей по полгода не видит.

– Так вот это кто! Наслышан, весьма и весьма наслышан.

Голоса сменились звоном металла, и раздосадованный Григорий сердито засопел. Ну как тут что узнаешь?

– Нет-нет, сударыня! – ага, это опять Бибиков. – Представьте, будто противник всё время атакует слева, а вы, не разрывая дистанции, уходите вправо и одновременно пытаетесь достать его под ухо. Ух ты…

– Ой, простите, Порфирий Петрович.

– Пустое, Елена Михайловна, не переживайте. Но примите дружеский совет – при танце с Наполеоном постарайтесь сдержать руку, а не то зашибёте коротышку напрочь. А теперь всё повторим! Домна, голубушка, сядь к роялю. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

Вечером отставной генерал с кряхтением укладывался в постель, а помогавший раздеться Григорий сочувственно вздыхал:

– Не в наши годы, Порфирий Петрович, так с саблями скакать. Мало не до смерти уходила проклятущая баба.

– Дурень ты, Гришка, – поморщился Бибиков и потёр зашибленную шею. – Люди с оружием в руках бабами не бывают.

– Так не мужиком же её называть?

– Зови вашей светлостью, не ошибёшься.

– Так ведь это…

– Зови-зови, я тоже редко ошибаюсь.

– Чудны дела твои, Господи! – перекрестился Григорий. – А вообще, Ваше Превосходительство, как она на саблях-то?

– Ну… супротив нас с тобой и сейчас не устоит, да и с янычаром каким не дай Бог встретиться, но пару разбойников на дороге положит не запыхавшись. Большего и не нужно.

– А я-то подумал…

– Не думай, дурак потому что! Чай не людей на куски пластать учил, а вальсы вальсировать. С менуэтом долго провозились – скорости в нём нет, будто пудовыми булавами бьёшься.

– Это точно.

Старики немного помолчали, вспоминая давние сражения, и Порфирий Петрович вдруг шлёпнул себя ладонью по лбу:

– Совсем из головы вылетело… В Сергач людей послал?

– Так точно, и ответ ужо получен. Зачитать письмецо?

– Своими словами обскажи.

– Обещались быть всенепременно к масленой неделе.

– Не обманут?

– Сергачи-то? Они обманывать не умеют.

– Смотри у меня, Григорий! Кутузов лично просил посодействовать, как бы не осрамиться перед Михаилом Илларионовичем.

– Слово твёрдое, не подведём. А ведь высоконько взлетел наш-от подпоручик!

– По уму. Мишка завсегда головой славился.

– Нешто славнее вас, Ваше Превосходительство?

– Нашёл с кем сравнивать. Против нас с тобой, Гриша, любой фельдмаршал сущим ребёнком выглядит.

– А в чинах он, а не мы.

– Да разве в бабьи царствования военного человека за ум ценили? Сам знаешь, за что ценили. Да не прячь рожу-то, один раз не считается.

– Угу, – кивнул Григорий, и на всякий случай повернул подаренный когда-то перстень камнем внутрь. – Нынче по уму чего не послужить.

– С сергачами не опозоримся, глядишь, и позовёт Павел Петрович обратно на службу.

– Точно?

– Точнее и быть не может.

Григорий тут же объявил:

– А прогуляюсь я сам до Сергача, так оно надёжней будет.

– Правильно! Послужим ещё, Гришенька!

Глава 16

Москва, Покровка, дом князей Трубецких.

– И как в таком виде ты поедешь, друг мой? – супруга печально оглядела наряд князя Сергея Николаевича, известного в свете под прозвищем Трубецкой-Комод. – Хоть бы ленту поверх шубы надел, ведь как есть с купчишкой спутают.

– Матушка, экономический штиль в платье ныне куда как моден. Да появись я в Вокзале расфранчённым, стыда не оберёшься.

– Крохоборство и грошовничество эта мода, – сурово поджала губы княгиня. – Нелединский, говорят, до того скареден стал, что весь вечер в доме лишь одну сальную свечу жжёт.

– Двенадцать копеек стоимости против полтины за восковую… Недурно Юрий Александрович считает, за год чуть не на полторы сотни разницы набегает. Умнейший человек.

– Скряга он!

– Не говори глупостей! – рассердился князь и в сердцах топнул ногой. К сожалению, валенок на паркете не звучал, и должного впечатления не получилось. – Нелединский только в этом месяце получил два письма от императора Павла Петровича, и прекрасно знает, какие ветры веют в столице.

– Так уж и от государя?

– Я их сам видел.

– А что же тогда опалу не снимает?

– Юрий Александрович пребывает в резерве Верховного Главнокомандования. Так, во всяком случае, было написано, – объяснил Сергей Николаевич и в последний раз посмотрелся в зеркало. – Лапушка моя, тебе не кажется, что поясные кобуры недостаточно скромны?

– Куда скромнее-то? Как от старьёвщика принесёны, хуже только у князя Долгорукова-Балкона.

– Замечательно! – к Трубецкому, которому сия невзрачность обошлась без малого с два ста рублей, опять вернулось прекрасное расположение духа. Без пистолетов на бульваре нынче лишь дамы да неотёсанные провинциальные недоросли, но только искушённый человек может следовать моде не впадая в крайности. – Душенька, к ужину не жди, зван для разговору к генерал-губернатору.

– Кто ещё будет? – живо заинтересовалась дражайшая половина, за болезненным своим состоянием вынужденная уже полгода сидеть дома безвылазно.

– У Христофора Ивановича не бал собирается, одни будем. Всё, я упорхнул.

Упорхнул бы, но грубая проза жизни заставила окунуться в обыденные заботы, увы. Да, увы ещё раз! Едва только спустился с лестницы в прихожую, как тут же набежали слуги, будто специально подкарауливавшие князя. И с престранными требованиями… Неужели и вправду опять наступила суббота и пришла пора выдавать жалованье? Вот черти ненасытные, ведь на прошлой неделе заплати, и вот снова просят.

– Занят я нынче важным государевым делом! – отмахнулся Трубецкой, лишь слегка покривив душой. По безделице, конечно, генерал-губернатор вызывать не будет, но связан ли предстоящий разговор с визитом императора? – И мелких денег нет, ждите до вечера.

И тут Сергей Николаевич говорил сущую правду. Предпочитая умалчивать о самой малости – кроме мелких, в доме отсутствовали и крупные деньги. Совсем отсутствовали. За последнее время дела пошатнулись настолько сильно, что пришлось потихоньку распродавать драгоценности. Имения, до того приносившие неплохой доход, забраны в казну, должности нет, на военную службу по возрасту не берут, причитающаяся отставному генерал-поручику пенсия истребована за год вперёд… Всё сволочь Шепелев, отговоривший дать крестьянам вольную и перевести на аренду – он уверял, будто настроение Павла Петровича изменчиво и торопиться не следует. Самому-то ему что… полученное за женой приданое позволяет в ус не дуть при любых переменах. Шутка ли, самого Баташова зять! И железные заводы на Выксе новой политике отнюдь не противоречат. Как есть сволочь!

Может, у него и перехватить тысяч десять-пятнадцать? Или напоить до изумления, да на игру уговорить?

– Никак не можно до вечера ждать, ваша светлость! – сутулый старик с бородой и голосом, более подходящими дьякону, чем истопнику, почтительно поклонился. – Ить по субботам добры люди в баню хотят, а как без денег-то? Никак не можно ждать.

Князь сердито засопел и принялся расстёгивать широкий ремень с кобурами, пытаясь добраться до карманов. Вдруг там завалялись рубль али два? Лучше, конечно, сто. Прислуга, неправильно поняв движение, отпрянула.

– Ваша светлость, мы подождём!

– Цыть, ироды! – Трубецкой вытащил откуда-то из-под шубы тонкую золотую цепочку – она осталась после продажи часов, оцененных ровно в две сотни рублей, отданных за кобуры. – Хватит?

– Да тут с лихвой будет!

– Так наперёд возьмите. И прочь с глаз моих все, кроме кучера. Почто до сих пор не запряг, дубина стоеросовая?

– Дык не заплачено было!

– А сейчас?

– Дык заплачено.

– Что же ты стоишь, дурак?

Сей пренеприятный разговор окончательно испортил князю наладившееся было настроение, и весь путь до бульвара он проделал в полном безмолвии, вспоминая прекрасное время своей молодости. Это сейчас не приведи Господь больше одной лошади в выезд запрячь, а тогда… Никто и не покидал двора иначе, чем на четверике или шестернёю, с двумя лакеями на запятках. «Берлины», «купе», «визави»… [5]5
  Названия карет по лондонским и парижским модам.


[Закрыть]А дослужишься до генерал-аншефа или фельдмаршала, то и вершников в сопровождение позволительно. В Петербурге закону следовали неукоснительно, в Москве же иные полковники с полуэскадроном из собственной дворни езживали.

Меняется век, меняются нравы, меняются доходы. И если с первыми двумя переменами вполне можно смириться, то последняя вот-вот заставит впасть в отчаянье. И как же другие люди умудряются устроить жизнь? Ведь куда ни взгляни, везде кипит бурное веселье – балы, приёмы, крестины, пышные похороны, сговоры, свадьбы, званые ужины. Неужто и остальные тайком распродают остатки былой… былой…

Тут князь запнулся мысленно, не сумев подобрать нужного слова. Но откуда-то люди деньги берут, это точно. Иначе с чего бы бульвару каждый день быть полну праздными гуляками, а число желающих посетить Вокзал [6]6
  Вокзал устроен иностранцем смутного происхождения Медоксом близ Рогожской заставы и Дурного переулка, и являлся одним из модных мест. Имел недурной летний театр, после представления давался бал или маскарад, заканчивающиеся ужином.


[Закрыть]не убывает?

– Ба, князь Сергей Николаевич пожаловали! – сухой дребезжащий голос с обгоняющего возка принадлежал Ивану Андреевичу Муравьёву, человеку сволочному с точки зрения Трубецкого, но весьма богатому. Доходные дома тоже не противоречили новой политике государства. Короткий взгляд на пистолеты. – Не на войну ли собираетесь?

Сам он ещё не решался следовать петербуржским модам, и был по обыкновению одет в распахнутую хорьковую шубу с хвостами, из-под которой выглядывал непременный фрак. Наверняка и в розовом атласном жилете со множеством карманов и часами в каждом, а свисающие крест-накрест цепочки мерзко звенят, ударяясь об… Впрочем, обо что там ударяться? Полвека молодится старикашка, пытаясь выглядеть записным ловеласом, а толку-то? Всё равно не ловеласом смотрится, а сущей прошмандовкой – лицо набелено, брови насурьмлены, щёки нарумянены… Верно Долгоруков писал:

 
Вот они, что тянут тоны,
Сильна рвота модных слов,
В точь французски лексиконы,
В кожу свёрнуты ослов.
 

Или вот ещё лучше, почти про него:

 
Ходячий косметик, простёган весь на ватке.
Мурашки не стряхнет без лайковой перчатки.
Чинится день и ночь, напудренный скелет,
Поношен как букварь, и стар как этикет!
 

Трубецкой окриком попридержал кучера и, безуспешно борясь с появившейся неизвестно почему злобой, ответил:

– Нет, любезный Иван Андреевич, не на войну, всего лишь к Его Высокопревосходительству Христофору Ивановичу. А вы, судя по всему, едете жёлтый билет выправлять?

– Что? – Муравьёв задохнулся от возмущения и с угрозой поднял трость. – Я вот вас сейчас…

– Так подойди поближе, ослица валаамская! – князь поманил пальцем. – За пять аршин каждый геройствовать умеет.

Тут же стала собираться публика. Привлечённая шумом разгорающегося скандала – подобное на люди выплёскивали редко, и следовало успеть насладиться зрелищем. Некоторые даже начали заключать пари о том, сколько времени продержится домовладелец против княжеских пистолетов.

– Дуэль! – кричал Иван Андреевич, не решаясь, впрочем, покинуть возка. – С пяти шагов стреляемся! Нынче же пришлю секундантов!

В толпе зашушукались и принялись с некоторой опаской оглядываться по сторонам, дабы успеть вовремя ретироваться при появлении военных с голубыми петлицами на вороте мундиров. Москва, конечно, город патриархальный, и многие петербуржские строгости обходят первопрестольную стороной, но о кое-каких вещах лучше не заявлять вслух. О дуэлях, например.

Оные находились под строжайшим запретом, и само намеренье дуэлировать попадало под действие закона «О покушении на жизнь и свободу подданных Российской Империи», которым участники будущего поединка приравнивались к иностранным интервентам. Рискует Иван Андреевич, ох как рискует! Настолько смел, или настолько глуп?

– Перчатку можешь себе оставить! – продолжал насмешничать Трубецкой. – От неё шлюхами пахнет!

Тут уже Муравьёв не стерпел и полез из возка. Сегодня спустишь такое, а завтра поползут слухи про позорное поражение в словесной баталии. И хуже того, появятся глумливые стишки, коими балуется половина московского общества, ославят трусом, и целый год из дому носа лучше не высовывать. И куда там кулакам Трубецкого до злых языков!

Князь, при первом движении противника выпрыгнувший на дорогу, принял удар щегольской, но тяжёлой трости на рукоять забранного у кучера кнута. Отбил, сбросив вправо, и сильно пнул провалившегося вслед за собственным оружием Ивана Андреевича в колено. В валенке это получилось чуточку неудачно, но оказалось достаточным для потери противником равновесия.

Может быть и не случилось бы ничего, но того подвели сапоги. Обыкновенные такие сапоги с красными каблуками в пядь высотой, с пышными кистями на шнуровке… Муравьёв взмахнул руками, пытаясь устоять, неосторожно вступил в два свежих конских яблока разом, гладкие подошвы проскользнули, и он упал, уткнувшись носом в валенки Трубецкого.

– На говнах станцевал да награду выпрашиваешь? – князь решил нанести добивающий удар и поворотился к толпе. – Люди добрые, не оставьте фигляра без достойного вознаграждения, помогите копеечкой!

– Сегодня же стреляемся! – закричал Иван Андреевич одновременно с попыткой подняться. Его ярость увеличивалась с каждой упавшей перед ним копейкой. – С пяти шагов!

Крикнул, и поразился собственной грозности – дождь из монеток мгновенно прекратился, послышался торопливый топот разбегающихся зевак, а Трубецкой отпрянул назад. Испугался, щучий выкормыш?

Сержант Министерства Государственной Безопасности возвышался над Муравьёвым и Трубецким словно утёс. Сам росту немаленького, да ещё провинившиеся скандалисты втянули головы в плечи…

– А теперь, господа, постарайтесь объяснить мне суть происходящего! – Что ответить? Патруль появился ровно в тот момент, когда Иван Андреевич громогласно объявил на весь Тверской бульвар о намеренье сегодня же убить князя на дуэли. Наверняка сержант всё слышал, и вопрос свой задал исключительно для составляющего протокол солдата. – Ну что же вы молчите, сказать нечего?

Ага, скажи тебе. Может, и есть что сказать, но молчание много безопаснее, и рёбра целее будут. Сопротивление властям, и всё такое… Дерут их, конечно, за превышение полномочий и прочие злоупотребления, но утешит ли чужая поротая задница собственные отбитые бока? Были бы обычные полицейские – совсем другое дело, тут и откупиться можно, а от этих… Как говорится – не всё коту яйца вылизывать, когда-то и пинка по ним получит.

– Я жду.

Ждёт он… В былые времена такие сержанты сусликами скакали перед грозным генерал-поручиком Трубецким! Или суслики не скачут? Они, может, и нет, а вот самому поскакать придётся. Вроде бы малый чин у господина из госбезопасности, но…

– Мы тут немного заспорили с Иваном Андреевичем, – попытался объясниться князь. – Но дальше разговоров, разумеется, пойти не собирались. Ну, вы понимаете?

– Кое-что, – усмехнулся начальник патруля. – Но мне достаточно, а остальные откровения приберегите для суда – в его обязанности входит выслушивание вранья. Вы арестованы, господа, прошу сдать оружие.

– Разрешите кое-что секретное сказать, господин сержант? – Трубецкой посмотрел с отчаяньем. – С глазу на глаз.

– Извольте, – обернулся к солдатам и указал на Муравьёва. – Этого пока в возок, не пешком же доставлять.