Текст книги "Nebel"

Автор книги: Андрей Ливадный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Андрей Ливадный
NEBEL

Глава 1

– Ненавижу, когда движутся флаги…

Я повернул голову, с удивлением посмотрев на Лану.

Она сидела, напряженная, будто сжавшаяся в комок, готовая к внезапному неконтролируемому взрыву эмоций.

Я не ответил. Взгляд вернулся к дороге.

На фасаде здания сразу за светофором холодный зимний ветер полоскал Российский триколор. По обе стороны проезжей части рабочие, разбившись на две группы, подвешивали праздничную иллюминацию в виде длинной гирлянды разноцветных лампочек. Чуть дальше другая бригада крепила меж фонарными столбами протянутые над проспектом флажки.

Мельком взглянув на светофор, я отметил, что все еще горит красный. Уже наступили сумерки, снега в этом году выпало мало, и город выглядел мрачно. Тонкий трос с нанизанными на него флажками, больше похожими на вымпелы, начал рывками выбирать слабину. Видимо я засмотрелся, и сзади начали настойчиво сигналить машины.

Лана молчала.

Я медленно тронул машину с места, наплевав на назойливые гудки, и бьющие по зеркалам вспышки дальнего света фар. Кому надо – обгонит, проспект широкий. Нехорошо конечно, но в тот миг я сам почувствовал смутное, неосознанное беспокойство.

Что-то шевельнулось в груди. Словно мягко, но болезненно царапнул изнутри острый коготок.

Флаги. Вымпелы. Боевые штандарты…

Огни города внезапно расплылись перед глазами.

Всего на миг я увидел их – разноцветные заостренные книзу полотнища, трепещущие на ветру, движущиеся навстречу ровной нескончаемой линией, протянувшейся, как показалось от горизонта до горизонта…

Рывок был мгновенным. Мое сознание тут же вышвырнуло назад из непонятного пространства в реальность скользкой посыпанной песком городской улицы.

В салоне машины играла музыка.

Раммштайн. "Feuer Frei"

Я машинально придавил педаль газа. За те секунды, что длился морок, мы едва миновали перекресток, и я, взглянув в зеркало заднего вида, показал правый поворот, прижимаясь к тротуару.

– Что случилось Лана?

– Ничего. Сама не могу понять. – Сухо ответила она. – Эти флажки, что поднимали над дорогой, как-то странно на меня подействовали. Извини, Андрюша, сейчас пройдет.

Я не стал настаивать. Сегодня мы много ездили по городу, оба устали. Сейчас вернемся домой, и все войдет в привычную колею. Так уже бывало не раз. Мы с Ланой разные по характеру, практически антиподы, но тем нее менее, мы вместе, вот уже двадцать лет, со школьной скамьи, и, на мой взгляд, вполне удачно дополняем друг друга.

* * *

Вечер собирался прокрасться незамеченным.

Именно собирался. Смутное беспокойство, как и царапнувшая изнутри боль неявных, секундных воспоминаний больше не возвращались.

…

Так думалось мне, но совсем иначе чувствовала себя Лана.

Боль в душе, что саднила уже не первую неделю, после внезапного инцидента с безобидными на первый взгляд флажками, стала вдруг резче, отчетливее.

Странные вещи порой вытворяет наше подсознание.

Она чувствовала распутье, но видела тех дорог, на перекрестке которых стоит ее душа.

Внутри копилась непомерная усталость от невысказанных чувств, – кому и как их поведать, если боль внутри не имеет никакой связи с реальностью?

Я схожу с ума…

Хотелось закричать, взорвать воем бубнящую тишину, так чтобы заткнулся на полуслове телевизор, дрогнули стекла в оконных рамах, лопнула, разлетаясь брызгами дешевого фарфора, тарелка в руках.

Нет.

Лана бессильно прикрыла глаза. Это становилось невыносимым.

Андрей за компьютером. Сын в свой комнате делает уроки. За окном густой холодный зимний вечер обволакивает ветви деревьев хрупким бархатом голубоватого инея.

Она стояла, прижавшись спиной к небольшой арке, отделанной под белый мрамор. Нужно готовить ужин. Только в голове метались совершенно иные мысли и желания, далекие от сиюминутных проблем приготовления ужина.

Перед закрытыми глазами на фоне плотно смеженных век, внезапно начала проступать незнакомая картина.

Низкие, хмурые облака. Под ними притихший в ночи, аккуратный западноевропейский городок. Темный лес отделяет пустынные в этот час улицы от территории военной базы. Лана почувствовала, что уже когда-то видела это. Откуда в ней родилось знание, что городок маленький, а освещенные площадки перед приземистыми зданиями за высоким бетонным забором принадлежат именно военной базе, она не имела ни малейшего понятия, но главным, знаковым ощущением была все не эта уверенность, поясняющая размер поселения и предназначение сопутствующих ему объектов.

На окраине города, там, где бескрайнее заснеженное поле смыкалось с темной полоской леса, на небольшом холме стоял католический храм.

Ощущение бестелесного полета над заснеженным полем в первый момент вызвало ощущение тошноты, но это чувство быстро прошло: Лана уже утвердилась на узком скошенном отливе, перед огромным витражом, и тошнота мгновенно отступила, словно наличие скользкого, обледеневшего козырька "под ногами" имело какой-то практический смысл…

Чудилась тихая печальная, тревожная музыка. Низкий голос колокола вторил ей, отдаваясь в душе глухой непреходящей болью.

Взгляд помимо воли тянулся туда, – за прозрачный фрагмент огромного витража, в терпкое от запаха свечей тепло.

Священник стоял спиной к ней.

Лана не видела ни длинных рядов скамей для прихожан, ни дрожащих язычков пламени, что освещали небольшое пространство перед фигурой женщины с младенцем на руках.

Ее взгляд неотрывно следил за священником. С высоты она могла видеть лишь его затылок, ссутуленные плечи, да толстую цепь, на которой, по всем канонам, должен висеть крест.

Сзади, за ее спиной, над лесом и городом, вдруг начал пониматься плотный туман.

Священник что-то читал, низко склонив голову, чтобы разобрать готический шрифт толстого древнего фолианта.

Внезапно цепь на его шее шевельнулась.

Крест, который скрывала темнота, видимо был тяжел, раз сумел привести в движение свою массивную подвеску.

Лана плотнее прижалась к цветному стеклу.

Ее душа рвалась внутрь, раня себя о несуществующие осколки цветных стекол, и чем острее, резче, больнее проявлялось это стремление, в котором смешались непонятная надежда и столь же непонятная скорбь, тем сильнее, зримее становились движение цепи, словно висевший на ней крест внезапно превратился в маятник Фуко, черпающий силы из напряженности магнитного поля Земли…

Только священник, казалось, не замечает происходящего.

Туман за ее спиной поднимался все выше. Деревья уже тонули в нем, завитки эфемерного кружева касались ветвей, обтекали их, длинными языками тянулись к взгорку, превращая огни города и военной базы в смутные пятнышки света.

Крест раскачивался все сильнее, с каждым разом увеличивая амплитуду колебаний, и, наконец, Лана увидела его.

Взрыв…

Брызжущие искры света, безумный хаос туманных образов, рвущихся из подсознания, набат, который моментально глох в молочной пелене, оставляя звучать лишь редкие удары сердца.

Крест.

Он раскачивался все сильнее, будто рвался к ней, изо всех сил стремясь порвать удерживающую его цепь.

Строгий, без вычурных украшений, лишенный камней и позолоты, необычайно массивный, казалось, что он сейчас оторвет священнику голову в своем безудержном порыве…

Первой не выдержала цепь.

Туман уже облизывал стены храма, грозя затопить все сущее.

Тусклый свет лился сквозь витраж.

Цепь порвалась абсолютно беззвучно, мягко соскользнула с плеч поглощенного чтением молитвы священника, и вдруг…

Крест рванулся вверх, к покрытому замысловатыми узорами изморози витражу, за которым притаилась Лана.

Медленно поворачиваясь в воздухе, он задрожал, на секунду превратился в сгусток тумана и материализовался вновь, на глазах меняя очертания.

Лана, в немом оцепенении наблюдавшая за метаморфозами креста, отчетливо видела, как с него будто окалина отлетают фрагменты оболочки, обнажая четыре лезвия кинжальной заточки, тускло сверкнувшие в неверном свете свечей.

Туман, поднимаясь все выше, коснулся ее ног.

Уже не было видно ни города, ни окрестностей, она сама стала частью этой эфемерной субстанции, просачиваясь сквозь витраж, навстречу видоизменившемуся кресту, вращающемуся в полете.

Лана непроизвольно протянула руку навстречу остро отточенным лезвиям, ощущая, что она уже внутри, на головокружительной высоте, под самыми сводами храма.

В этот миг с ледяным звоном брызнули осколки разбитого витража, крест, сверкнув глубокими кровостоками, на миг канул в туман, слился с ним, и… секундой позже вернулся, замедлив свой полет.

Лана внутренне сжалась, похолодела, но не от какого-то дурного предчувствия, а скорее от запредельного напряжения событий.

Крест-нож.

Обрывок цепи коснулся ее запястья, захлестнул его, подарив ощущения веса, и крест, сияя кинжальной заточкой лезвий, спокойно повис на правой руке, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.

…

Вздрогнув всем телом Лана, открыла глаза.

Взгляд затуманивали слезы. Обстановка столовой двоилась, не желая обретать резкость. Правая рука была согнута в локте, на запястье, казалось, ощущается вес цепи и креста.

Лана медленно повернула голову, заставив себя посмотреть на руку.

Креста не было.

Конечно, рука устала, – сколько она удерживала на весу блюдо из дешевого китайского фарфора?

От резкой смены ощущений, в ушах стоял звон.

Сердце глухо ломилось в грудную клетку, словно обезумев от желания вырваться наружу.

Волна горечи плескалась в сознании, требовала немедленного, сиюсекундного выхода, мышцы дрожали от переизбытка адреналина в крови.

Украшенное незатейливым растительным орнаментом блюдо с резким звенящим хлопком ударило в стену, разлетаясь жалобной дрожью осколков.

Выйдя из-за барной стойки, Лана еще секунду помедлила, а затем решительно поднялась на второй этаж, где Андрей уже вскочил из-за компьютера, обеспокоенный звуком разлетевшегося вдребезги столового прибора.

– Что случилось, милая?

– Ничего. – Лана старалась овладеть собой, но получалось из рук вон плохо. – Нам нужно поговорить. – Она присела на край дивана, перед которым стоял стол с компьютером.

Андрей отодвинул в сторону клавиатуру, прикурил сигарету.

Лана не знала с чего начать. В принципе Андрей не противился ее внезапному увлечению изотерикой, но, будучи материалистом, не имел способности воспринимать на веру то, в чем не мог убедиться на личном опыте. Впрочем, сейчас она не собиралась пересказывать суть только что произошедшего. Еще поднимаясь наверх, она уже знала, о чем хочет поговорить.

– Что за шум был в столовой?

– Так, уронила тарелку. Мне нужна твоя помощь.

Андрей глубоко затянулся, внимательно посмотрел на бледное лицо Ланы и уточнил:

– В чем конкретно?

– Мне нужен крест.

– В смысле?

– Крест. – Повторила Лана. – Необычный. В церкви такого не купишь. – Она поискала взглядом лист бумаги, взяла ручку и стала быстрыми движениями делать схематичный набросок.

Андрей, посмотрев на рисунок, нахмурился.

Да, – мысленно согласился он с последним утверждением Ланы. Такого не купишь ни в церкви, ни в оружейном магазине. Перед ним было изображение креста, имевшего четыре обоюдоострых лезвия. Два боковых чуть короче, чем центральное, далее тонкая незатейливая рукоятка, как раз по ширине ладони, оканчивающаяся четвертым лезвием, напоминающим остро отточенный наконечник копья.

Сказать, что рисунок был странным – означало не сказать ничего.

…

Что удивительно – я не противился.

Рисунок лежал передо мной, взгляд постоянно возвращался к нему, и не хотелось задавать лишних вопросов. Я видел состояние Ланы, и понимал: начать сейчас расспрашивать, – с чего это вдруг ей понадобился столь необычный и опасный, на мой взгляд, крест… – было неправильно. Я действительно мог изготовить подобную вещь. В свое время пришлось поработать инструментальщиком, и уверен, руки не забыли навыков. Разглядывая рисунок, я сам не заметил, как начал мысленно прикидывать практическую сторону вопроса. Что потребуется? Естественно хорошая сталь, которую после обработки следовало закалить, иначе грош цена этим лезвиям. Сама конструкция не вызвала у меня долгих размышлений. Все четыре лезвия не должны изготавливаться по отдельности, – изделие предполагало монолитность. Значит нужно найти достаточную по размерам пластину четырех– пятимиллиметровой стали, из которой необходимо сначала вырезать крест, а уж затем придать его элементам форму лезвий.

В принципе работа не сложная, хотя и трудоемкая. В распоряжении не было ни фрезерного, ни заточного станка, значит, все придется делать вручную, при помощи тисков, ножовки по металлу и набора напильников.

Я вновь посмотрел на Лану. Она сидела бледная, напряженная, встревоженная.

– Успокойся, милая. Нужно – значит сделаем. – С моей стороны это не являлось позицией конформизма. Конечно, я не мог полагать к каким последствиям для нас обоих приведет эта внезапно высказанная просьба, но идея внезапно захватила меня. Есть такая черта в мужском характере. Не знаю, к какой стороне – сильной или слабой ее следует отнести, но иногда у меня возникает внезапная, настойчивая потребность в самореализации. Не стану утверждать, что годы, проведенные на инструментальном производстве одного из промышленных предприятий города, являлись лучшими в моей жизни, скорее наоборот, но сейчас задача показалась мне творческой, – столь необычная конструкция ножа не могла придти в голову никому кроме Ланы. И для меня вдруг стало абсолютно неважно, откуда в ее мыслях возник этот эскиз…

– Завтра. – Подытожил я свои мысли, окончательно согласившись с ее желанием. – Съездим на завод, я поговорю с мужиками. Думаю, у них найдется нужная заготовка.

– А если нет?

Я пожал плечами.

– Тогда на металобазу. Там уж точно отыщется подходящая пластина.

– Завтра мы собирались съездить в деревню. – Напомнила Лана.

– Вот и совместим. Все будет хорошо, милая.

Похоже, она успокоилась.

Ни я, ни Лана, наверное, не полагали в тот вечер, что он станет некой точкой отсчета нового времени.

Пока не полагали.

Глава 2

Утром мы сначала съездили в деревню.

Проведав стариков, возвращались в город по дороге вьющейся меж заснеженными полями.

В салоне машины тепло, приятно под тихий шепот двигателя наблюдать за зимними пейзажами, когда между тобой и трескучим морозом лежит прослойка цивилизации.

Приближался поворот.

Начиная притормаживать, я посмотрел направо, и вдруг заметил, что Лана сидит будто окаменев, с уже знакомым выражением лица: черты заострились, щеки побледнели, а взгляд полуприкрытых глаз как будто направлен внутрь себя самой.

Трудно объяснить, почему я в тот момент обратил внимание на музыку.

В последнее время мы слушали немецкую группу "Раммштайн", хотя манера и ритмика их исполнения резко отличалась от любимых еще с юности групп так называемой "новой волны".

Композиция, которая играла в данный момент, называлась "Nebel", что в переводе с немецкого, если мне не изменила память школьных лет, означало – "туман".

Не понимая сути происходящего, я предпочел прижаться к обочине.

Заметив мои действия Лана, не прерывая транса, сделал знак рукой: все в порядке, подожди.

И в этот миг я увидел его.

…

Бескрайнее заснеженное поле граничило с темной полоской леса.

Оттуда, из-под сени хвойных деревьев толчками выдавливало густой, молочно-белый туман.

На небольшом взгорке, у распахнутых сводчатых дверей католического храма, рухнув на колени, неподвижно застыл священник.

С его шеи на белый снег капала алая кровь.

В воздухе над ослепительно-белой равниной навстречу Лане, медленно вращаясь, летел крест-нож, увлекая за собой массивную цепь, которая чертила в морозном воздухе гудящую на низких нотах окружность.

Последние аккорды композиции "Nebel" совпали с тем как крест, сверкая своими смертельно опасными гранями, вдруг потерял резкость контура, затуманился, и в следующий миг уже висел, медленно покачиваясь на запястье согнутой в локте правой руке Ланы.

Музыка стихла, и в салоне машины наступила оглушительная тишина.

Прошло не меньше минуты, прежде чем Лана открыла глаза и вдруг с безмерной усталостью в голосе произнесла:

– Теперь он со мной.

Я не стал спрашивать – кто?

Слова на какое-то время утратили смысл. Хотя, что там слова, – сама жизненная позиция в ту минуту дала первую, едва заметную трещинку.

Мое неверие пошатнулось.

Я видел его – крест-нож, который мне еще только предстояло сделать.

И я знал его имя.

* * *

Домой мы вернулись во второй половине дня.

На улице уже сгущались зимние сумерки.

Лана держала обернутую куском ткани металлическую пластину толщиной в пять миллиметров. Сталь 65G. В просторечье ее именуют "пружинной". Идеальный вариант для изготовления задуманного. В сыром виде легко обрабатывается обыкновенным напильником, но после термообработки обретает высокую прочность в сочетании с некоторой пластичностью.

Я нес полиэтиленовый пакет с купленными в магазине напильниками, двумя наборами надфилей и абразивными брусками.

Ножовка по металлу, дрель, тиски – все было дома.

В квартире шел затянувшийся ремонт, а если говорить вернее – перепланировка. Поднявшись на второй этаж, я сложил инструмент на бетонированный пол будущего зимнего сада. Рядом выступал мощный фундамент камина. Чуть поодаль в качестве временной меры возвышался круглый раздвижной стол, на котором стоял компьютер. Завершал обстановку помещения диван и сложенные вдоль стены отрезки арматуры, вперемешку с металлическим уголком.

Пока Лана готовила ужин, я занимался обустройством рабочего места. Верстака естественно дома не было, но выход из положения нашелся легко: взяв старую чугунную батарею, я обложил ее гранитными валунами, предназначенными для отделки зимнего сада, поперек положил полутораметровый обрезок массивного швеллера, оставшегося после изготовления перекрытия. Один конец металлической балки я положил на готовую кладку, второй лег в углубление между звеньями чугунной батареи, на него я закрепил тиски и опробовал конструкцию на прочность.

Получилось вполне приемлемо. Если особо не усердствовать, то выдержит.

За ужином мы разговаривали на отвлеченные темы, не касаясь необычного дневного происшествия, и моих очевидных приготовлений.

Я уже примирился с мыслью, что внезапное видение является плодом моей богатой фантазии. Лана со всей очевидностью была убеждена в обратном, и потому мы избегали откровенного разговора, понимая, во что может вылиться радикальное несовпадение взглядов.

Поужинав, я забрал кофе и ушел наверх.

Прежде чем приступать к первому этапу работы, я включил компьютер, вставил в CD-привод диск с "Раммштайном", нашел композицию "Nebel" и запустил непрерывное воспроизведение.

Тихая, чуть печальная, и одновременно будоражащая воображение музыка зазвучала в унисон мыслям.

Кофе так и остался остывать на столе, я взял инструмент и начал размечать заготовку.

Время постепенно теряло смысл. Никогда я не работал с таким упоением, не понимая, что за сила завладела моим сознанием. Нет, я не ощущал себя марионеткой, внезапно подпавшей под власть чуждой воли, наоборот, я чувствовал сравнимый с вдохновением душевный подъем.

Закончив разметку, я зажал заготовку в тиски и, спустя минуту, в помещении раздался характерный визг ножовки по металлу.

Сталь поддавалась легко, пропил шел ровно, никто не подгонял меня, не ограничивал во времени, благо мы живем в доме, построенном еще до революции, – стены из красного кирпича толщиной в семьдесят сантиметров прекрасно глушат звук, так что я мог продолжать свое занятие хоть до самого утра.

Так оно собственно и вышло.

Не помню сколько часов потребовалось на выпиливание грубой заготовки. Несколько раз я менял полотна, время застыло, словно мое сознание погрузилось в густой сироп, подспудно ожидая каких-то событий.

В руках ощущалась усталость, но я подсознательно понимал, что не остановлюсь, пока не увижу крест.

Наконец, уже за полночь, соединив два последних пропила, я поймал в ладонь нагревшийся прямоугольный обрезок металла и, взглянув на тиски, понял – в них зажат крест.

Некоторое время я смотрел на него, разминая сигарету в испачканных металлической пылью пальцах.

Получилось.

Мысль пришла спокойная, удовлетворенная, в те минуты я не вспоминал о странном дневном видении, просто был доволен результатом проделанной работы.

Докурив, я понял: не смотря на поздний час, спать мне совершенно не хочется.

Что ж, пожалуй, можно сделать окончательную разметку, и спилить под углом оконечности крестообразной заготовки, придав им заостренный вид будущих лезвий.

Погасив сигарету, я вновь взял в руки штангенциркуль, собираясь размечать скосы.

В эту минуту в очередной раз зазвучала повторяющаяся раз за разом композиция. Я освободил заготовку из тисков, ощущая, как нагревшийся металл отдает моей ладони накопленное тепло. Словно в руках притаилось живое существо, с которым я уже успел сродниться.

Приятное, необычное чувство.

Мы любим одухотворять вещи, поэтому в первый момент, услышав в своем рассудке голос, я не вздрогнул, не смутился, лишь удивился странной игре воображения, пока вдруг с необычайной отчетливостью не осознал: мысль хоть и созвучна ситуации, но не может принадлежать мне.

Прошу, оставь меня крестом.

Легкий озноб коснулся затылка, пробежал мурашками вдоль спины.

Почему? – Машинально спросил я, полагая, что разговариваю с собственным сознанием.

Смерть.– Лаконично пояснил голос. – Я достаточно убивал.

Нет. – Строго ответил я, поражаясь двойственности внезапно возникшей ситуации, и все же продолжил мысленный диалог: – Ты должен понимать, что форма клинков не меняет твоей сущности. Ты не убьешь, если не пожелаешь чьей-либо смерти. В этом твоя сила. Главное не форма, а ее содержание.

Да я знаю. Ты то же перед боем вонзал в землю меч, и обращался с молитвой к Создателю, глядя на рукоять в форме креста.

Меня прошиб холодный пот.

Бремя воина. Откуда мне так хорошо знаком потаенный смысл этого сочетания слов?!

Я смотрел на крест, удобно лежащий в ладони, и продолжал ощущать его тепло.

Нет. Это откровенный бред. Я не могу разговаривать с только что выпиленной металлической заготовкой.

Голос в моем рассудке смолк.

Либо он испугался моей реакции, либо я действительно говорил с собственным воображением.

Последнее показалось мне предпочтительнее, иначе следовало признать, что пора обращаться к психиатру.

Аккуратно зажав заготовку в тиски, я выключил компьютер, погасил свет и ушел спать. В первый и последний раз в ту ночь мне удалось бежать от самого себя, наглухо отгородившись полным неверием, от внезапных, ранящих мыслей и ощущений.

* * *

Утром я встал поздно, не выспавшимся, совершенно сбитым с толку. Весь остаток ночи мне снились странные образы, не имеющие, на первый взгляд, ни единой точки соприкосновения с реальностью.

Мне очень хотелось спросить у Ланы, что означала ее вчерашняя фраза: Теперь он со мной. Однако я удержался от вопроса, чувствуя скептический настрой собственного сознания.

Собственно оставался один путь – наверх, к кресту, но, поднявшись на второй этаж, я лишь мельком взглянул на зажатую в тисках заготовку и сел за компьютер.

Почему именно Раммштайн?

Раньше я не задавался подобным вопросом, хотя, по логике вещей, следовало его задать. Слишком резко все произошло. Столько лет отдавать предпочтение Цою, Бутусову, Гребенщикову, и вдруг: незнакомая до недавней поры немецкая группа, о которой мне не известно ровным счетом ничего.

Соединившись с Internet, я вошел в поисковую систему Rambler, задал ключевые слова для поиска и коснулся клавиши ввода.

К моему удивлению информации оказалось в избытке. Однако, по мере чтения биографии группы, меня постепенно охватывало разочарование. Не за что зацепиться.

Наткнувшись на тексты песен (на немецком языке, естественно) я скопировал их и перешел на страницу он-лайн переводчика.

Нет, к своему разочарованию я не нашел в текстах песен никаких явных аналогий со странными видениями последних суток. Скорее всего, музыка просто совпадение. – Подумалось мне. Конечно, слушая мелодию, без понимания слов, легко представить себе любую картинку, – это вопрос работы воображения. Например, вступление композиции «Nebel» гармонично сочеталось с моим представлением о плавном полете над заснеженным полем. Однако перевод песни убедительно показал, что в тексте нет даже намека на крест, храм, лишь упоминание тумана совпадало с моим вчерашним видением…

В конце концов, я разозлился сам на себя. Вечно ищу проблемы там, где их нет. Слышаться голоса? Ну и что? С раннего детства я мысленно спорю сам с собой, обдумывая ту или иную житейскую задачу. Почему тогда вчера ночью я вдруг приписал возникший в моем рассудке голос неодушевленной металлической заготовке? Только оттого, что крест был теплым, казался живым?

С такими мыслями я включил свет над импровизированным верстаком.