Текст книги "Распутин. Три демона последнего святого"

Автор книги: Андрей Шляхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Пророческий дар Распутина также был востребован при императорском дворе. Николай II нашел в нем советчика и даже более того – своеобразный эталон, с которым сверял все свои решения. Не следует думать, что Григорий полностью подчинил царя своей воле, подмяв его под себя. Это раз и навсегда сделала царица, под каблуком которой могущественный, но в то же время слабовольный и беспомощный российский император пребывал до последних дней своих и ее. (Как цинично звучит применительно к судьбе Николая и Александры известная формула супружеского благополучия: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день»!)

Григорий Распутин, что бы там ни утверждали его противники, никогда не подчинял себе Николая II. Он сделал другое – вдохнул в императора волю, придал ему сил править дальше. Ни для кого не секрет, что осенью тяжелого 1905 года императорская чета буквально сидела на чемоданах, всерьез помышляя о бегстве в Англию, под крыло тамошних монарших родственников.

Хотя, может быть, для них и для России в целом подобное окончание правления было бы более благоприятным? Кто знает… За лишние двенадцать лет у власти последние из Романовых заплатили поистине страшную цену, погибнув от рук большевиков много позже отречения Николая.

Но тогда последнему царю казалось, что жизнь изменилась к лучшему. Появился Друг, и не какой-то там иностранный авантюрист (все-таки к мсье Филиппу император, в отличие от императрицы, относился критически, особенно под конец знакомства), а свой, православный, плоть от плоти народной, святой старец, праведник Григорий.

Немного отлегло от родительского сердца – старец обещал, что, достигнув возраста восемнадцати лет, наследник престола будет абсолютно здоров.

Спокойнее стало царствовать – старец убедил, что надо продолжать. Продолжать во что бы то ни стало. Надо терпеливо нести свой крест, и рано или поздно все сложится наилучшим образом.

Все вокруг пытались чего-то добиться от императора, надоедали ему требованиями, лишь ради приличия замаскированными под нижайшие просьбы, докучали проектами, делами и тому подобным.

Старец ничего не просил, ничего не желал получить, ни на чем не настаивал. Он приходил, начинал разговор, утешал, советовал. Он помогал одним лишь своим присутствием, осознанием того, что на свете есть Друг. Бесхитростный и бескорыстный.

О, как же Григорий Распутин отличался от людей, окружавших императорскую чету! И в этом отличии крылись корни расположения к нему Николая и Александры.

Дневник царя за 1906 год:

«18 июля… Вечером были на Сергиевке и видели Григория…»

«13 октября… В 6 ¹/ ₄к нам приехал Григорий, он привез икону Св. Симеона Верхотурского, видел детей и поговорил с нами до 7 ¹/ ₄…»

«9 декабря… Обедали Милица и Стана. Весь вечер они рассказывали нам о Григории».

Надо отметить, что, обособившись от света и не слишком утруждая себя соблюдением светских правил, императорская чета, тем не менее, сознавала, что, постоянно принимая во дворце «мужика» как равного себе, нарушает неписаные правила поведения. Именно поэтому посещения Распутина облекались тайной, вводился он в императорские покои чаще всего через задние двери, минуя множество официальных барьеров и не оставляя о себе записей в камер-фурьерских журналах. Встречи императорской четы с Распутиным также происходили и в доме, снятом Анной Вырубовой в Царском Селе, неподалеку от Александровского дворца.

В этот самый домик императрица пригласит и детей Григория, желая познакомиться с ними. Об этом событии очень трогательно вспоминала Матрена Распутина. «В царском экипаже мы приехали в Царское Село, – пишет Матрена, – я помню только, что дрожала как в лихорадке, когда вошла в дом госпожи Вырубовой. Царицы еще не было, и мы присели на мягкий диван. Гостиная была уютно обставлена, повсюду стояли этажерки с бесчисленными фарфоровыми безделушками, на стенах висели гравюры и фотографии.

Вдруг раздался звонок, и вскоре после этого послышался шелест дамских платьев. Бергин, любимый лакей госпожи Вырубовой, распахнул двери, и в сопровождении дочерей вошла царица. Она приветствовала нас доброй улыбкой, мы в глубоком почтении поцеловали ей руку, потом она села и пригласила нас последовать за ней.

Великие княгини окружили Варю и меня и наперебой начали расспрашивать:

– Сколько тебе лет? Чем ты занимаешься? Как у тебя дела в школе? – интересовались они и при этом говорили так быстро, что мне и моей сестре приходилось прилагать все усилия, чтобы удовлетворить их любопытство.

Царица беседовала с моей матерью и иногда посматривала на меня своими прекрасными, бесконечно печальными глазами. У меня было смутное чувство, будто я должна с ней поговорить, и наконец спросила ее, собрав все свое мужество:

– Матушка (мы называли царицу матушкой, потому что видели в ней мать всей России), скажите, пожалуйста, у вас много слуг?

Царица, смеясь, ответила:

– Конечно, мое солнышко!»

Увы, эта наивная секретность впоследствии сослужила Григорию плохую службу, дав повод недоброжелателям подозревать его в чем-то постыдном, недостойном, тщательно скрываемом.

Большевики, расстрелявшие все императорское семейство, к тому времени уже не представлявшее для них никакой опасности, усердно культивировали родившуюся еще до Октябрьского переворота версию о тайной любовной связи императрицы и Григория Распутина. В «исторических» трудах времен социализма имя императрицы было тесно связано с именем Распутина. Это закономерно – для оправдания своего кровожадного поступка большевикам надо было вылить на убитых ими как можно больше грязи.

Распутина можно было бы назвать дворцовым фаворитом (враги порой называли его иначе – дворцовым шутом), но фаворитов при царях было много, как из аристократов, так и из простолюдинов. Достаточно вспомнить хотя бы Меншикова.

Фавориты были всегда, и никто этому не удивлялся. Так уж положено…

Но Григорий Распутин был другим – самобытным, уникальным, непохожим на всех остальных. Придя в Петербург из тайги, он стал другом императорской семьи, а не фаворитом.

Фаворит ищет милостей и благ у подножия трона. Сибирский старец сам «дарил благо милостью Божией».

Судьба его была трагична, подобно судьбе многих творящих добро, но хуже всего то, что и после поистине мученической смерти старца его имя усердно предавалось поруганию.

Даже «красный граф» и талантливый писатель Алексей Толстой не смог не написать о Распутине: «Глумясь и издеваясь, стал шельмовать над Россией неграмотный мужик с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой».

Впрочем, Алексея Толстого можно понять. Он стремился угодить другому малообразованному человеку из народа, с жесткими колючими глазами, пышными усами и «стальной» фамилией.

Правда, насчет могучей мужской силы «красный граф» не соврал. Григорий Распутин был жизнелюб. Он ценил все радости, которые давала жизнь.

Глава седьмая. Распутин и женщины

Успех Григория Распутина в Петербурге был велик. Слава о нем распространялась стремительно, с каждым днем охватывая все больше и больше народу.

Основными почитательницами старца были женщины – старые и молодые, знатные и не очень. Среди восторженных дам хорошо расходились на памятные священные сувениры ногти, состриженные у старца.

Воистину – заставь дурака Богу молиться, так он себе лоб расшибет.

Сказано ведь – «Не делай себе кумира…» (Исх.20:4).

Однажды Распутина пригласили к одной из светских львиц столицы, хозяйке модного салона Ольге Лохтиной. Было это осенью 1905 года. Поводом для приглашения послужила болезнь этой весьма хорошей собой женщины, не так давно перешагнувшей сорокалетний рубеж.

Болезнь Лохтиной была типичной неврастенией, возникшей у избалованной вниманием аристократки после разочарования в светской жизни. Поговаривали, что виной тому был неудачный роман Лохтиной с неким молодым человеком из общества, бывшим значительно моложе ее.

Нервные расстройства Григорий излечивал великолепно. Стоило ему появиться в спальне Лохтиной, как она, доселе передвигавшаяся опираясь рукой на стену, почувствовала себя исцеленной и, млея от восторга, предложила «отцу Григорию» (так она его называла, несмотря на отсутствие у Распутина сана) переселиться к ним. Муж ее, действительный статский советник Владимир Лохтин, движимый заботой о здоровье своей супруги, приглашение поддержал.

Распутин согласился.

До того он жил у Феофана, вечно отсутствовавшего дома и не имевшего возможности уделять должное внимание своему гостю, а затем недолгое время странствовал по домам своих почитателей и почитательниц.

Владимир Лохтин был человеком, в некоторой степени близким ко двору. Инженер по профессии, он отвечал за состояние дорог в Царском Селе. Многие современники, а вслед за ними и некоторые из биографов Распутина утверждали, что у Лохтиных старец поселился для того, чтобы быть поближе к императорскому дворцу, и действовал он с дальним прицелом.

Распутин, вне всякого сомнения, был первым мужиком, с которым столь близко познакомилась Ольга Лохтина. Она была восхищена, потрясена, очарована и бесконечно благодарна Григорию за исцеление.

Мужики, виденные ею на протяжении всей жизни, вели себя одинаково – сквернословили, много пили и клянчили денег. «Отец Григорий» оказался совершенно другим. Он так интересно рассказывал о своих странствиях, что дух захватывало. Куда там Майн Риду, романами которого зачитывалась тогда вся Россия. Распутин говорил о вечном, о любви, о Боге, говорил ярко и сочно, волнуя души своих слушателей и взывая к их совести.

Внушаемая и впечатлительная Лохтина попала под его обаяние, и не просто попала, а преобразилась духовно. Правда, вследствие каких-то своих душевных качеств преобразилась чрезмерно, со временем начисто утратив свое «я», свою личность. Такое бывает – далеко не всякий может пережить сильное душевное потрясение без негативных последствий для своей души.

Был ли виноват Распутин в том, что светская львица вскоре превратилась в юродивую, опустившись как морально, так и физически? Конечно же нет. В том была вина, а точнее – беда несчастной Лохтиной.

Познакомившись с Григорием, Лохтина тут же отправляется с ним на его родину, в таежное село Покровское. Весьма смелый и неожиданный поступок для изнеженной петербургской «генеральши» (чин действительного статского советника по Табели о рангах, учрежденной еще Петром I, соответствовал генеральскому).

Муж не препятствовал такому решению. Ему уже начала надоедать не то мнимая, не то реальная болезнь жены, и он готов был пойти на все, чтобы его «дорогая Оленька» поправилась окончательно.

Разумеется, действительный статский советник Владимир Лохтин не мог даже допустить мысли о том, что его супруга (весьма вольно, надо отметить, толковавшая понятие супружеской верности) может воспылать страстью к обычному крестьянину, пусть даже и могущему исцелять болезни.

Она ехала с ним в Покровское и всю дорогу не могла поверить своему счастью. Жадно ловила каждое слово Григория, трепетала от его прикосновений и все не могла понять – как она прожила добрую половину жизни, не будучи знакомой с Ним.

В далеком Покровском Лохтина увидела картину, знакомую ей разве что по сказкам – патриархальный крестьянский уклад, сопровождаемый комментариями Распутина наподобие «мужу и жене надо жить одним сердцем – где ты уступи, где тебе уступят».

Это было так не похоже на Петербург. Это было так искренне, так правильно.

Дни и ночи, полные духовных бесед, молений и пения церковных псалмов, сменяли друг друга. Жизнь была проникнута первозданной простотой и первозданным же целомудрием. Лохтина могла спокойно мыться в бане с Распутиным и всей его семьей, не считая это зазорным – ведь дурных мыслей у мывшихся не было.

Сама Лохтина всегда стояла на том, что между ней и Распутиным никогда не было ничего греховного. Кое-кто из современников утверждал иное. Находились очевидцы, видевшие, как якобы Распутин избивал Лохтину, требуя, чтобы она оставила его в покое и не докучала своей любовью. В избиение Лохтиной Распутиным поверить еще труднее, чем в любовные отношения между ними.

Впрочем, «блудный бес» искушал Григория Распутина постоянно. Молитвы, в которых искал спасения искушаемый, помогали ему далеко не всегда. Положение Григория отягчалось тем, что его личность, окруженная ореолом загадочности, сильно притягивала к себе женщин. Особенно тех, кто успел пережить какое-нибудь горе, испытал страдание.

Они приходили к нему за утешением и влюблялись…

Да и как было не влюбиться в такого знатока женской души? «У мужчин – всякие занятия, на которые идет много времени, – говорил Распутин. – А женщины больше в себя уходят. Вот душа-то у них и болит, а поговорю я с ними, смотришь – и легче станет. А говорю я им по простоте, что мне Бог подскажет». Или же: «Попы и крестьяне упрекают: „Зачем ты, Григорий, с женщинами постоянно?“… А женщина разве не такой же человек? Их любить не надо?.. И разве не страдает она? Не нуждается в утешении? Не могут они понять, что иначе можно любить женщину, как у вас вот, например, социалистов».

Социалисты были здесь ни при чем, сказано чисто для красного словца.

«Вспомню признание отца: „Для меня что к бабе прикоснуться, что к чурбану“, – писала Матрена Распутина. – Это сказано в том смысле, что физических чувств женщина у отца в известные минуты не вызывала. Однако от него исходила такая сила любви, что совершенно обволакивала женщину, давая наслаждение и встряхивая ее сильнее, чем любое соитие. После того как женщина испытала подобное, никакой блудный бес в ней держаться уже не мог. Голая страсть в ней просто умирала. Как это удавалось отцу, неизвестно. Объяснить невозможно».

Даже кратковременное общение с Распутиным становилось незабываемым событием. Для всех скорбящих душой у него находилось слово утешения. В павших духом он вдыхал надежду, опечаленным дарил радость.

Психотерапевтом он был отменным. Зорко подмечал чужое страдание, прозревал его суть и буквально несколькими словами, одним взглядом изгонял прочь.

Одни искали утешения, другие – любви, третьи – исцеления, а многим попросту было любопытно.

Разумеется, далеко не с каждой из своих поклонниц Распутин состоял в близких отношениях, хотя недоброжелатели приписывали ему столько побед, сколько не было ни у одного известного покорителя женских сердец. Если верить им, то вся жизнь старца состояла из оргий с редкими перерывами на чаепитие.

Если в начале своих духовных поисков Григорий боролся с искушением и избегал женщин, то впоследствии он их избегать перестал, оправдывая свой грех в первую очередь выработанной им самим «теорией бесстрастия», согласно которой, лаская женщину, он не ввергает ее в пучину страсти, а, напротив, дарит ей освобождение от страстей.

Освобождая женщин от страстей, Распутин попутно избавлял их и от гордыни, для чего мог пригласить мыться с собою в бане. «Гордыню принижаю. Великий грех гордыня. Пусть не думают, что они лучше других», – объяснял он этот поступок.

Ивану Манасевичу-Мануйлову Распутин рассказывал о посещении его в Покровском светскими дамами из Петербурга: «Я видел их гордость… Они считали себя превыше всех… Я полагал, что надо их смирить, унизить… Когда человек унизится, он многое постигает… Они мыли меня и претерпели все унижение…»

«Окружен он был группой поклонниц, с которыми он находился в связи, – вспоминала о Распутине Вера Ивановна Баркова. – Проделывал он свое дело с ними совершенно открыто, нимало не стесняясь. Он „щупал“ их и вообще всех женщин, которые допускались до его столовой или кабинета, и когда он или они этого хотели, вел их при всех тут же к себе в кабинет и делал свое дело. Пьяный он чаще сам приставал к ним, когда он бывал трезв, чаще инициатива исходила от них… Часто я слышала его рассуждения, представлявшие какую-то смесь религиозной темы и разврата: он сидел и поучал своих поклонниц: „Ты думаешь, я тебя оскверняю? Я тебя не оскверняю, а очищаю“. Вот это и была его идея. Он упоминал еще слово „благодать“, т. е. высказывал ту идею, что сношением с ним женщина получает благодать».

Приближенная императрицы Юлия Ден высказывалась иначе: «Я видела лишь моральную сторону этого человека, которого почему-то называли аморальным. И я была не одинока в своей оценке характера сибирского крестьянина. Мне известно наверняка, что многие женщины моего круга, имевшие интрижки на стороне, а также дамы из полусвета именно благодаря влиянию Распутина вылезли из той грязи, в которую погружались».

Вырубова в своих мемуарах высказывалась категоричнее: «Существует фотография, которая была воспроизведена в России, а также в Европе и Америке. Фотография эта представляет Распутина сидящим в виде оракула среди дам-аристократок своего „гарема“ и как бы подтверждает огромное влияние, которое будто бы имел он в придворных кругах. Но я думаю, что никакая женщина, если бы даже и захотела, не могла бы им увлечься; ни я, и никто, кто знал его близко, не слыхали о таковой, хотя его постоянно обвиняли в разврате. Странным кажется еще тот факт, что, когда после революции начала действовать следственная комиссия, не оказалось ни одной женщины в Петрограде, которая выступила бы с обвинениями против него; сведения черпались из записей „охранников“, которые были приставлены к нему.

Я могу дать объяснение этого снимка, так как сама изображена на нем. В первые годы к Григорию Ефимовичу приходили только те люди, которые, как и Их Величества, искали разъяснения по разным религиозным вопросам; после ранней обедни в каком-нибудь монастыре, причастившись Святых Тайн, богомольцы собирались вокруг него, слушая его беседы, и я, всегда „искавшая“ религиозное настроение и утешение после вечных интриг и зла придворной обстановки, с интересом слушала необыкновенные беседы человека, совсем не ученого, но говорившего так, что и ученые-профессора и священники находили интересным его слушать. Несмотря на то, что он был человек безграмотный, он знал все Священное Писание, и его беседы отличались оригинальностью, так что, повторяю, привлекали немало людей образованных и начитанных, каковыми были, бесспорно, епископы Феофан и Гермоген, Великая Княгиня Милица Николаевна и др. Приходили к нему и с разными нуждами, и ищущие утешения. Нужде всякой он помогал, то есть отдавал все, что у него было, и утешал советами и объяснениями тех, кто приходил к нему поделиться своими заботами. Терпеливо выслушивал разных дам, которые являлись по сердечным вопросам, всегда строго порицая греховные дела.

Расскажу случай с одной моей близкой знакомой, который объяснит, как он смотрел на жизнь, а также его некоторую прозорливость и чуткость – пусть каждый назовет как хочет. Одна молоденькая дама однажды при мне заехала к Григорию Ефимовичу по дороге на свидание со своим другом. Григорий Ефимович, посмотрев на нее пристально, стал рассказывать, как на одной станции монах угощал его чаем, спрятав бутылку вина под столом, и, называя его „святым“, задавал вопросы. „Я „святой“, – закричал Григорий Ефимович, ударив кулаком по столу, – и ты просишь меня тебе помочь; а зачем же ты прячешь бутылку вина под столом?“ Дама побледнела и растерянно стала прощаться».

Влечение к женщине, естественное, здоровое чувство, в представлении Распутина, воспринимавшего религию как радость и любовь как высший из даров Божьих, в определенный момент перестало быть греховным. Кто решил считать дурным то, что одновременно доставляет радость мужчине и женщине? «Какой я святой, я грешнее всех, – отвечал Распутин на упреки в том, что негоже ему, „святому человеку“, предаваться плотской любви. – А только грех не в ентом. Греха в ентом нет. Это люди придумали. Посмотри на зверей, разве они знают грех?!»

Однажды Распутин сказал о плотской любви, что «в этом нет никакого греха, так как ему раз во время сношения с женой являлась в свете Пресвятая Троица».

К концу жизни он уже не станет искать религиозных оправданий своему любострастию, а свободно отдастся ему. В конце концов, во время совокупления грешит лишь плоть, а не дух. «Когда ты в духе, плоть умирает», – учил Распутин.

Разумеется, изобилие женского внимания, выпавшее на долю Распутина, в конце концов не могло не сказаться на его морали. «Эти сцены, – писал о моментах близости Распутина с его многочисленными посетительницами Арон Симанович, – обычно протекали с невозможной простотой, и Распутин в таких случаях соответствующую даму выпроваживал из своей рабочей комнаты словами: „Ну, ну, матушка, все в порядке!“ После такого дамского визита Распутин обыкновенно отправлялся в напротив его дома находящуюся баню. Но данные в таких случаях обещания всегда исполнялись.

При любовных похождениях Распутина бросалось в глаза, что он терпеть не мог навязчивых особ. Но с другой стороны, он надоедливо преследовал не поддававшихся его вожделениям дам. В этом отношении он становился даже вымогателем и отказывался от всякой помощи в делах таких лиц. Бывали также случаи, что приходившие к нему с просьбами дамы прямо сами себя предлагали, считая это необходимой предпосылкой для исполнения их просьбы. В таких случаях Распутин играл роль возмущенного и читал просительнице самое строгое нравоучение. Их просьбы все же исполнялись».

«Разве я виноват? – искренне удивлялся Распутин в ответ на мягкие упреки Симановича. – Я не насилую их. Они сами шляются ко мне, чтобы я хлопотал за них у царя. Что мне делать? Я здоровый мужчина и не могу устоять, когда ко мне приходит красивая женщина. Почему мне не брать их? Не я их ищу, а они приходят ко мне».

Разумеется, не обошлось и без хлыстовских взглядов на грех и очищение от него. «Как Господь даже грешников прославляет! – пишет он. – Лот (согласно Библии согрешивший с собственными дочерьми)… пал в великий разврат, но покаялся. Вот первое спасение – если ради Бога кто живет, то хотя искусит его сатана, все-таки спасется…» Не согрешишь – не покаешься… Все верно.

Писательнице Вере Жуковской Распутин говорил: «До тридцати годов грешить можно, а там надо к Богу оборотиться, а как научишься мысли к Богу отдавать, опять можно им грешить (он сделал неприличный жест), только грех-то тогда будет особый – но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой, понимашь? Все можно, ты не верь попам, они глупы, всей тайны не знают, я тебе всю правду докажу. Грех на то и дан, штоб раскаяться, а покаяние – душе радость, телу сила, понимашь?.. Грех понимать надо. Вот попы – они ни… в грехе не понимают. А грех само в жизни главное… Хошь знать, так грех только тому, кто его ищет, а если скрозь него итти и мысли у Бога держать, нет тебе ни в чем греха, понимашь? А без греха жизни нет, потому покаяния нет, а покаяния нет – радости нет. Хошь я тебе грех покажу? Поговей вот на первой неделе, что придет, и приходи ко мне после причастия, когда рай-то у тебя в душе будет. Вот я грех-то тебе и покажу. На ногах не устоишь!»

Хиония Берландская перенесла горе – после того, как она ушла от неверного мужа, тот покончил с собой, и Хиония винила себя в его смерти. «С таким чувством жила и страдала, все время была в работе, посте, не спала и не ела, ходила, не отдавая отчета, что на мне надето, – признавалась Хиония, – дошла до того, что не могла стоять в церкви, от пения делалось дурно… Так жила постоянно одинокая, без улыбки, с тяжким камнем».

Одна из подруг, желавшая помочь несчастной, предложила ей «познакомиться с одним человеком, мужичком, который очень успокаивает душу и говорит сокровенное сердца… Я захотела его видеть… Звонок. Торопливо раздеваясь, быстро, быстро подбежал ко мне человек с особенным взглядом, положил руку на темя головы и проговорил: „Ведь у Господа были ученики, и то один из них повесился, так это у Господа, а ты-то что думаешь?“ Глубоко вошла эта фраза в мою тайну души и как бороздой раскопошила и встряхнула. Я как-то ожила: сказано было так твердо, как бы снялось горе с меня этими словами… Я хотела еще видеть его… Хотелось знать, что в нем и кто он… Мне уже хотелось расправить свое скорченное нутро, как замерзшему воробью – крылья в тепле…

Меня ласкал он, говорил, что грехов на мне нет… и так постепенно у меня созрело убеждение полного спасения и – что все мои грехи он взял на себя, и с ним я в раю… Кто уходил от него, те, по его убеждению, не спасались как отступники от Святого. Я стала жить: явилось сознание жизни христианской, желание исправиться и следить за собой… Я уже ходила в церковь… Меня мучило то, что я пользуюсь любовью учителя, научаюсь духовной жизни и беру с усладой, а к самому ему не влекло…

Мои родные, видя во мне перемену от смерти к жизни… решили пустить меня с моим сыном в Покровское… Ехали Григорий, одна сестра, я и сын. Вечером, когда все легли – но, Господи, что вы должны услышать, – он слез со своего места и лег со мной рядом, начиная сильно ласкать, целовать и говорить самые влюбленные слова и спрашивать: „Пойдешь за меня замуж?“ Я отвечала: „Если это надо“. Я была вся в его власти, верила в спасение души только через него, в чем бы это ни выразилось. На все это: поцелуи, слова, страстные взгляды, на все я смотрела как на испытание чистоты моей любви к нему и вспомнила слова его ученицы о смутном испытании, очень тяжком. Господи, помоги. Вдруг он предлагает мне соблазниться в грешной любви, говоря, что страшно меня любит и что это будет тайна… Я была тверда, что это он испытывает, а сам чист, и, вероятно, высказала, потому что он предложил мне убедиться, что он меня любит как мужчина – Господи, помоги написать все, – заставил меня приготовиться как женщине… и начал совершать, что мужу возможно, имея к тому то, что дается во время страсти…

Он совершал тогда все, что ему надо было, полностью, я томилась и страдала, как никогда, но я же и молилась, и всю себя отдала Господу. Господу известно, что было со мной… я только помню мимолетное, но глубокое чувство горечи и боли осквернения моего чего-то драгоценного. Но я стала тотчас же молиться, увидев, что Григорий кладет бесчисленное множество поклонов земных с его всегда какой-то неестественной быстротой… Моя страсть эта улеглась и как бы уснула…

Утром и днем Григорий очень ласкался и этим возбуждал ревность в сестре, даже большое огорчение. Вечером лег с ней, я молилась за нее. Потом опять пришел ко мне с тем же и сказал, что у него не было еще ни одной, которая перенесла бы так твердо, и что каждую, на которую он надеется, „испытывает“. Я спрашивала: „Неужели нельзя иначе исцелить эту страсть в нас?“ – и он отвечал: „Нет“. Я ему сказала: „Значит, вы особо от всех святых, прежде бывших, призваны исцелить нас преимущественно от первородного греха, так увлекшего все человечество?“ Ему очень понравилось мое определение, он ответил: „Вот истинно ты сказала“».

Истерическое поклонение женщин, не дающее покоя ни днем, ни ночью, Григорию Распутину изрядно досаждало. Не любил он и лести, тем более – чрезмерной, когда его сравнивали с Богом. Так, он всячески пытался образумить Ольгу Лохтину, называвшую его земным воплощением «Бога Саваофа». Распутин просил ее в письме: «Умоляю, не фотазируй… Боле дома сиди, мене говори, не иши в двадцатом веке Бога на земле».

Увы, Лохтина уже не могла образумиться. Одетая в чудные белые одежды, с венчиком на голове, на котором крупными буквами было написано «Аллилуйя», она преследовала Распутина (к тому времени давно уже покинувшего ее дом) для того, чтобы в тысячный раз упасть перед ним на колени и вознести ему хвалу как живому воплощению Бога.

Даже одна подобная поклонница может превратить жизнь человека в ад. У Распутина их были сотни. Действительно – не позавидуешь…

Противники Распутина обвиняли его не только в чрезмерном сластолюбии, но и в «растлении» девушек и «изнасиловании» женщин. Тот же Председатель Государственной думы Родзянко заявлял, что в его распоряжении «находилась целая масса писем матерей, дочери которых были опозорены наглым развратником».

На деле «целая масса писем» сводится к трем, да-да, именно трем случаям, когда девушки жаловались на «растление» их Григорием Распутиным.

Первой была дочь сибирского купца Зинаида Пепеляева, бывшая монастырской послушницей, по описанию сладострастника Илиодора, девица «очень симпатичная, полная, упругая» и «в высшей степени набожная и целомудренная». Она якобы рассказала Илиодору (не исключено, что Илиодор сам все выдумал), что Распутин предложил ей раздеться и лечь с ним в постель, а когда она, полностью доверяя его праведности (святая простота!) и не ожидая подвоха, сделала это, то он «радел» на ней аж целых четыре часа, успокаивая ее тем, что все делается с одобрения иеромонаха Илиодора, епископа Гермогена и самого «батюшки-царя»!

Верится? Как-то не очень…

Второй «жертвой» стала воспитанница Епархиального училища Елена Тимофеева. Она несколько лет вращалась около Распутина, а затем вдруг подняла шум на всю Российскую империю, утверждая, что Распутин ее растлил. Тимофеевой мало кто верил, больно уж демонстративны и фальшивы были ее обвинения. Да и что это, с позволения сказать, за жертва, которая (если, конечно, верить ей) из месяца в месяц, из года в год отдавалась насильнику, а потом вдруг, спохватившись, озаботилась своею поруганной честью?

Третьей и самой известной кандидаткой в «растленные» была придворная няня Мария Вишнякова, или Мэри, как ее на английский манер называли во дворце. Сам Григорий звал ее «Меря».

Незаконнорожденная дочь одного из сенаторов, Мария воспитывалась в крестьянской семье, окончила курсы детских нянь и успела недолгое время прослужить в семье герцога Лейхтенбергского, откуда поступила в няни к царским детям (царица тогда была беременна великой княжной Татьяной). К моменту знакомства с Григорием Вишнякова состояла в нянях при наследнике. Было ей тогда около тридцати пяти лет. Вскоре Вишнякова стала лечиться у Распутина от «блудного беса».

Вполне закономерное желание для тридцатипятилетней девицы, по своей воле не желавшей выходить замуж (замужество означало лишение высокооплачиваемого места при дворе – согласно установленным правилам, придворные няньки набирались только из девиц). Мария даже ездила к Распутину в Покровское, да не одна, а с компанией, в которой была и Лохтина. Там, в Покровском, Григорий Распутин в одну из ночей якобы явился в комнату к Вишняковой, улегся рядом с ней и «растлил» ее.

По другой версии Распутин сделал это прямо в царском дворце, в комнате, отведенной Вишняковой. В книге следователя Соколова «Убийство царской семьи» приводятся показания камер-юнгферы императрицы М. Ф. Занотти: «Я относилась к нему (Распутину. – А. Ш.) отрицательно. Я считала его и теперь считаю тем именно злом, которое погубило царскую семью и Россию. Он был человек вовсе не святой, а был развратный человек. Он соблазнил у нас няньку Марию Ивановну Вишнякову. Это была няня Алексея Николаевича. Распутин овладел ею, вступив с нею в связь. Мария Ивановна страшно любила Алексея Николаевича. Она потом раскаялась и искренне рассказала о своем поступке Императрице. Государыня не поверила ей. Она увидела в этом чье-то желание очернить Распутина и уволила Вишнякову. А то была самая настоящая правда, о которой она в раскаянии не таилась, и мнение это знали от нее же самой. Вишнякова сама мне рассказывала, что Распутин овладел ею в ее комнате, у нас во дворце. Она называла его „собакой“ и говорила о нем с чувством отвращения: Вишнякова тогда именно хотела открыть глаза на Распутина: какой это человек. Она хотела рассказать это и Государю, но она не была допущена к нему».