Текст книги "Андрей Миронов и его Женщины ...и Мама"
Автор книги: Андрей Шляхов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 7. АКТЁР АНДРЕЙ МИРОНОВ В ТЕАТРЕ
Роман американского писателя Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи» увидел свет в 1951 году и сразу же стал бестселлером. Стал, прежде всего, благодаря главному герою, Холдену Колфилду – странному юноше, который не хотел взрослеть, не хотел становиться таким, как все. Ему претила мысль о том, что он станет «работать в какой-нибудь конторе, зарабатывать уйму денег и ездить на работу на машине или на автобусах по Медисон-авеню, и читать газеты, и играть в бридж все вечера, и ходить в кино…» Смысл жизни Холден постигал, наблюдая за ней, а также искал его в книгах. В конце концов он определился: «Моё дело – ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи». Иначе говоря, Холден нашёл своё призвание в том, чтобы оберегать детей от скверны лживого мира взрослых. Хорошее в общем-то желание. И произведение интересное, ведь становление личности подростка, его постепенное врастание в мир взрослых интересно всем – как взрослым, так и детям.
В Советском Союзе книга Сэлинджера тоже стала чем-то вроде бестселлера. Она пришлась ко двору официальным идеологам. Они слегка сместили акценты и превратили рассказ о вечном конфликте отцов и детей в очередное доказательство моральной деградации капиталистического общества, в котором дети не хотят быть похожими на взрослых. То ли дело у нас, в стране победившего социализма. Из октябрят – в пионеры, из пионеров – в комсомольцы, из комсомольцев – в коммунисты и всё это с песнями, с песнями… Это там, за железным занавесом, люди рождаются, чтобы скатиться в пропасть (на всех ведь Холденов Колфилдов не напасёшься), а мы рождены, чтобы сказку сделать былью! Какую именно сказку, предусмотрительно не уточнялось, чтобы не снижать энтузиазма масс.
Мог ли Театр сатиры пройти мимо такого чудного произведения, да ещё прекрасно перекладывающегося в пьесу? Да ни за что! Тем более что это была как раз та самая возможность поймать одновременно двух зайцев. С одной стороны – идеологически верная пьеса, а с другой – никаких баррикад, никаких революционных матросов, никакого красноказарменного пафоса.
Без идеологии в стране победившего социализма не делалось ничего, поэтому с ней приходилось считаться всем – от дворников до министров. Поставить пьесу, не несущую в себе ничего идеологического, было невозможно. Порой вся эта идейная свистопляска приводила к совершенно непостижимым результатам. Так, например, в 1967 году по прямому указанию министра культуры СССР Екатерины Фурцевой вскоре после премьеры был снят с показа спектакль по пьесе Александра Островского «Доходное место», в котором Андрей Миронов играл Жадова. Тот самый спектакль, который был запрещён в XIX веке царской цензурой по политическим мотивам. Парадокс? Никакого парадокса: поведение обличаемых в пьесе старорежимных чиновников так перекликалось с поведением современных номенклатурщиков, что, несмотря на свою более чем столетнюю историю, пьеса казалась очень актуальной. А каким сильным, убедительным был образ Жадова, созданный Мироновым! Без него невозможно представить себе вообще всего спектакля. Жадов Миронова был не удачной актёрской находкой, плодом случайного «попадания в роль». Нет, это был Образ с большой буквы, порождение таланта. Миронов, как и полагалось по пьесе, вначале наделил своего героя набором положительных качеств, а затем, по выражению самого Островского, «тряхнул, всё и осыпалось». Но осыпалось не до конца – осталась вера в нравственную чистоту, торжество совести над подлостью, победу высокого над низменным. Миронову удалось поднять режиссёрский замысел на небывалую высоту. Именно потому старая пьеса зазвучала по-новому, свежо и остро, за что и была снята.
Но вернёмся к Сэлинджеру. Когда, в самом начале 1965 года, начались репетиции «Над пропастью во ржи», Миронов получил в нём главную роль – Холдена Колфилда, но в запасном, дублирующем составе. И опять же «но», буквально с первых же репетиций режиссёр постановки Александр Шатрин настолько высоко оценил игру Андрея, что перевёл его из запасного состава в основной. Сам Миронов вспоминал: «Я к этому совершенно не был готов, прямо скажем. Шатрин повернул мой взгляд и всего меня куда-то внутрь себя. К тому же это книга моей юности, моего поколения. Это произведение, с одной стороны, лирическое, с другой – драматическое совпадало в то время с моим собственным мироощущением. И Холден Колфилд, с его оценкой и взглядом на жизнь, его размышлениями, его пониманием правды, неправды, истины, лжи был как-то очень близок мне. Шатрин помог мне почувствовать и попытаться прожить именно вот это „что", а не „как", ощутить это „что"… а главное, создать это из себя, а не из какого-то представления об этом. Через себя, через свою эмоцию, через свой интеллект, через своё восприятие мира. Естественно, тогда мне ещё не хватало жизненного опыта и я не – многое пережил, а фактически – ничего. Я только пережил в то время свою первую любовь, которая стала, быть может, необходимым для роли эмоциональным багажом… (Я понимал и с годами понимаю всё больше и больше – человеческая драма, горе обогащают в нашей профессии. Это ужасно, но актёр вынужден тиражировать пережитое, потому что всё время пытается удержать ту эмоцию, то ощущение, то самочувствие.) Главное, чему научил меня Шатрин – что всё надо пропускать только через себя. А для этого ты должен собой что-то представлять. Представлять и в плане интеллектуальном, и в плане духовном, и в плане душевном и сердечном, и в плане восприятия чего– то, с одной стороны, и неприятия – с другой, какой-то своей определённости, своего стержня. То, что я прочитал, например, у Михаила Чехова: „Есть секрет, который, к сожалению, не все актёры знают. Секрет этот заключается в том, что публика всегда, сознательно или бессознательно, за образом, созданным актёром, видит того человека, который создаёт этот образ, оценивает его. И от того, приняла или не приняла она этого человека, зависит возможность возникновения и сам характер связи между актёром и публикой"».
Премьера спектакля «Над пропастью во ржи», состоявшаяся в марте 1965 года, прошла «на ура». Александр Шатрин, восторгавшийся игрой Миронова не меньше зрителей, сразу же после спектакля записал свои восторги на программке и вручил её артисту на память.
Спустя полтора года, в декабре 1966-го, в Театре сатиры состоялась премьера спектакля «Дон Жуан, или Любовь к геометрии», поставленного Валентином Плучеком по пьесе швейцарского драматурга Макса Фриша. Миронов играл Дон Жуана, играл так, что по окончании спектакля более получаса не мог уйти со сцены – зал аплодировал актёрам, не отпуская их.
Постановка вообще вышла удачной. Прекрасные костюмы, искусно вырисованные декорации (не надо забывать, что Плучек был и всегда оставался художником), великолепный актёрский состав и блистательный Дон Жуан – Андрей Миро – нов. Театровед Юрий Смирнов-Несвицкий сравнил плучековского «Дон Жуана» с тонким кружевом изысканных красок.
Дон Жуан в исполнении Миронова был порывистым идеалистом, надеявшимся подчинить жизнь незыблемости математических уравнений и чёткости геометрических фигур. Собственно Дон Жуанов у Миронова было три. Первый – совсем ещё юноша, наивный, неискушённый, пугающийся жизненных соблазнов. Второй, уже взрослый —соблазнов не боится, да и сам готов соблазнить. И наконец, третий – отринувший своё бурное прошлое ради спокойствия, не пресытившийся жизнью, а уставший от неё повеса, примеряющий на себя маску учёного.
Нелегко воплотить на сцене один образ, а каково сразу три? Да так, чтобы за непременным сходством, преемственностью были видны не только различия, но и закономерность их проявлений. Миронов показывал жизнь человека на разных стадиях, вплоть до старости, а самому ему тогда было двадцать пять лет!
И ничего, справился. Да как! Советская пресса, не склонная вообще-то захваливать актёров, рассыпалась в похвалах мастерству Андрея Миронова.
«Мироновский Дон Жуан – не фришевская сложная математическая формула, не модель Дон Жуана, а он сам. – писал журнал „Театр". – Он ещё ни о чём не знает, ему всё любопытно. Для него ново познание каждой женщины, и то, что фришевскому Дон Жуану скучно, для этого – открытие. Миронов снимает с Дон Жуана многовековой опыт, по ощущениям возвращая его к дотерсодемолиновскому и домольеровскому толкованию. Это Дон Жуан из народной легенды.
Миронову-Дон Жуану плевать на сухую старуху геометрию. Она чересчур точна для него, слишком абстрактна… Тоскующий по точности и определённости, Дон Жуан в то же время всей своей жизнью на сцене опровергает идеалы, которые так красноречиво провозглашает. Он – живое отрицание тех догматов „геометрического" неприятия любви, дружбы и простой человечности, которые сам же проповедует… Дон Жуан, герой такой, казалось бы, нарочито легкомысленной комедии, олицетворяет именно эти особенности мировосприятия автора. А. Миронов играет и точно „по Фришу", и вместе с тем по-своему – задиристо и насмешливо. Его Дон Жуан неподдельно молод. Он по-юношески легко возбудим, напряжённо эмоционален; по-юношески отважно, порывисто мыслит, безоговорочно, решительно судит. Но при всём этом он ещё диалектичен, многолик и не становится „законченным, однозначным изображением".
Всё это показывает Миронов, именно показывает – весело, иронично и часто, как сказал бы Брехт, „очуждая" свою роль» [12]12
Копелев Л. Поражение рассудка – торжество разума. Журнал «Театр», № 9, 1967.
[Закрыть].
Актёры бывают разными. Есть тонкие лирики, есть приверженцы драмы, могущие проявить себя лишь в вихре страстей, есть комики, вызывающие улыбку одним своим видом… Андрея Миронова нельзя было отнести к какому-то одному актёрскому типу, загнать в узкие рамки определённого сценического амплуа. Талант актёра был многогранен, но существовала и одна общая черта, одна нить, пронизывающая всё творчество Миронова – это радость. Он был человеком-праздником, по– настоящему, без преувеличения, светлой личностью. «Актёр радуется жизни, и зрителю передается эта радость творчества, – писала критик Галина Юхтина. – Палитра мироновских актёрских красок радужная, свежая, и он пользуется ею с щедрым размахом, с влюблённостью в жизнь, он динамичен в высшей степени! Пружинисто, как прыгун на батуте, он взлетает вверх, он мячик, он властитель всей праздничной атмосферы спектакля… Местами на первый план выдвигается умение артиста использовать жест как подтекст, звучащее слово усилить словом показываемым. Миронов любит такие приёмы, пользуется ими широко».
Объективная оценка актёра невозможна без указания недостатков: «Но иногда в стремительном творческом порыве актёр теряет необходимое чувство меры (например, в эпизоде с разучиванием танца). Наверное, здесь даёт себя знать недостаточность ещё актерского опыта.
Вспоминаются слова, сказанные когда-то актёрам Театра сатиры К. С. Станиславским: „Не увлекайтесь трючками. А то очень легко, особенно в вашем театре, скатиться к ремесленничеству. А там, где в искусстве появляется ремесло, там искусству… – и конец!" Хочется надеяться, что та психологическая правда, которая отличает поведение мироновских персонажей, убережёт актёра от появляющейся подчас излишней гиперболы.
Миронов принадлежит к беспокойным натурам. Чего-то достигнув в роли, он стремится совершенствовать её и дальше, обогащая новыми красками, а иногда просто добавляя какие-то яркие чёрточки» [13]13
Юхтина Г. Шаг от смешного к высокому. «Театральная жизнь», № 22, 1969.
[Закрыть] .
Да, он действительно был очень беспокойной натурой. Творческая активность являлась едва ли не главным качеством актера Андрея Миронова. Он не мог играть по шаблону, как не мог останавливаться в развитии роли. Всё течёт, всё изменяется, – кто сказал, что герои пьес должны останавливаться в своём развитии? Если персонажи живые, если актёру удалось оживить их, то они непременно должны меняться. Взрослеть, умнеть, добреть… Пусть даже глупеть, но только не застывать на сцене подобно памятникам. Стагнация – враг сцены.
И учиться. Учиться у всех – у коллег, у зрителей, у самой жизни.
«На стене в моей комнате висит только один портрет, – говорил Миронов, – это портрет Вахтангова. Мои учителя – Мансурова, Захава, Раппопорт, Борисов, Любимов – вахтанговцы. Но я старался учиться у всех, с кем сталкивался, у книг, у мастеров прошлого, у своих товарищей. Ведь это процесс непроизвольный: артист впитывает в себя впечатления, ассоциации, образы и потом, в нужный момент они являются из кладовой его эмоциональной памяти. Для того чтобы быть артистом, надо, по-моему, уметь радоваться жизни, находить эту радость во всём – в природе, в искусстве и, конечно, в первую очередь – в людях» [14]14
Евсеев Б. Зрелость таланта. «Московская правда», 15.12.1967.
[Закрыть] .
Некоторые считали Миронова самодовольным и самовлюблённым, но на деле всё обстояло не так. Как и все мастера, Андрей был крайне, до невозможности пристрастен к себе. Уж не в этом ли крылась главная причина его, без преувеличения, стремительного творческого роста?
«Искусство актёра мертво, если оно не одухотворено мыслью, – говорил Миронов. – Считаю необходимым после каждого спектакля побыть хотя бы пять минут наедине с собой, трезво оценить и взвесить, что и как сделал сегодня… Вообще стараюсь не терять чувства юмора по отношению к себе, к своим возможностям… Для меня человек, довольный самим собой, никакого интереса не представляет» [15]15
Евсеев Б. Зрелость таланта. «Московская правда», 15.12.1967.
[Закрыть].
Отношения актёров с режиссёрами складываются по-разному. Что греха таить, всякими бывают эти отношения. Порой соперничество двух талантов или столкновение двух бездарностей (варианты сочетаний могут быть любыми) заводит в такой тупик, что о самой постановке, послужившей причиной конфликта, забывают. Миронов, как бы ни велика была его слава, свои отношения с режиссёрами выстраивал в едином ключе. Он становился союзником режиссёра, единомышленником, проводником его идей, но проводником творческим, пропускающим режиссёрские указания сквозь призму своего таланта и никогда не упускающим возможности предложить что-то своё, причём всегда дельное. Режиссёры его любили и охотно приглашали в спектакли и картины.
В рецензии на вторую редакцию «Бани» Маяковского. поставленной Плучеком к пятидесятилетию Октябрьской революции (Валентин Николаевич любил Маяковского и охотно использовал его творчество в качестве своеобразной идеологической палочки – выручалочки). Юрий Смирнов-Несвицкий писал: «Хорошо, что Плучек встретился с молодым Мироновым. По-видимому, Плучек видит в нём и своё пройденное, и своё настоящее, и то, о чём мечтается, потому что вводит этого актёра буквально в каждый свой спектакль и по возможности на роли программные. И в „Интервенцию", и в „Дон Жуана, или Любовь к геометрии", и вот в „Баню". Тут уж Плучек не поскупился, он дал возможность молодому актёру проявить неистребимую потребность „двигаться". „Двигаться" в начале фразы, и в конце её, и в паузе. А „мироновское движение" выглядит как своего рода протест или как вызов. Оно, так сказать, его актёрская тема, потому что выражает собой движение мысли, и хитроумный ход, и неустанный весёлый поиск. Тут Плучек обретает замечательного союзника. Этот актёр беспредельно весело и заразительно живёт в цирковой стихии, придуманной Плучеком».
Казалось бы, что можно «выжать» из Велосипедкина, да простится мне мой неуклюжий каламбур, буквально изъезженного вдоль и поперёк на советской сцене. Где только не ставилась «Баня» и кто в ней только не играл! Но талант артиста Миронова и здесь нашёл где развернуться. «Велосипедкин-Миронов и конкретен (его интонации взяты прямо из жизни, от какого-то знакомого актёру парня), и театрален, – продолжал Смирнов-Несвицкий. – Ведь перед нами чистой воды клоун. Но во-первых, это необычайно знакомый нам клоун – чуть-чуть Олег Попов, а во-вторых, это отстранённый клоун. Миронов в гротеске только слегка намекает на движения клоуна, как бы только цитирует эти движения. Вот так клоун встаёт на рёбра ботинок, как бы говорит нам Миронов и показывает, как он встаёт на рёбра ботинок (при этом улыбается в зал). Вот так, растопырив руки и покачиваясь, будто идёт по канату, как клоун смешит нас в цирке. И вновь Миронов не теряет себя, не порывает контакта с залом, как артист, он продолжает, показывая нам клоуна, улыбаться своей мироновской улыбкой. Его Велосипедкин вовсе не всегда клоун. Одно дело, когда „лёгкий кавалерист" посылает нам воздушный поцелуй и делает „гоп-ля", заставляя симпатичных девушек в красной униформе и юношей в зелёной униформе танцевать и маршировать. Это один Велосипедкин, в кепи с длиннющим козырьком, с задатками своеобразного „руководящего феерией".
Но другое дело, когда Велосипедкин уже без всяких цирковых лирических отступлений живёт в спектакле серьёзно, выполняя все предначертанные по сюжету действия, толкуя о вполне реальных вещах. Этот Велосипедкин воинственный, гневный, даже по-хорошему злой. Когда он обещает „жрать" чиновников и „пуговицы выплевывать", глаза Миронова кровожадно округляются и блестят. Такой пройдёт, пробьёт, пробьётся».
Несколько слов о добросовестной проработке текста и снова о Миронове: «Когда-то Плучек сетовал на то, что в его старой постановке слово Маяковского не всегда звучало достаточно громогласно, точно, нацелено. Теперь слово звучит. Вновь обращусь к полюбившемуся мне Велосипедкину– Андрею Миронову. В каждой его фразе заложена мина с злободневной начинкой. Когда разъярённый Велосипедкин кричит о тупости главначпупса, то чувствуется, что Миронов имеет в виду какие-то самые „свеженькие" злоупотребления властью. Когда Велосипедкин рассказывает о фантастическом „всесоюзном съезде" по вопросу об успокоении возбуждаемых вопросов, на котором будут говорить о „щупальцах мирового империализма", то зрители смеются. Миронов очень удачно „нацеливает" текст. Многие реплики Миронова отмечены какой-то лихостью, страстью, мажором, где-то подслушанной интонацией, что, как приводной ремень, связывает нового Велосипедкина с житейским узнаваемым характером – напористого и здравомыслящего парня в защитных туристских брюках и в красном свитере» [16]16
Смирнов-Несвицкий Ю. О спектакле В. Н. Плучека «Баня» (новая редакция) / Из сборника «Портреты режиссеров». М.: Искусство, 1972.
[Закрыть] .
Завистники существуют всюду, в том числе и в актёрской среде. Общеизвестно, что зависть обратно пропорциональна таланту, но порой завистливыми бывают и весьма талантливые люди. Многие из коллег не могли простить Андрею его взлёта на вершину славы («Как же так, мы на сцене не первый год, заслуженные, можно сказать, люди, и вдруг откуда ни возьмись появляется этот мальчишка…»). Пошли разговоры о том, что своей всё растущей и растущей популярностью Андрей обязан Марии Владимировне и Александру Семеновичу. Родители, дескать, неустанно пекутся о своём чаде, при помощи связей и денег обеспечивая ему «зелёную улицу». И Плучек тоже неспроста так выделяет молодого актера… ох, всюду козни и интриги! Без них на сцену не пробиться, да разве только на одну лишь сцену?
Да, конечно, родители Андрея любили сына и радовались его успехам. Редко кто из родителей поступает иначе.
Да. у Марии Владимировны и Александра Семёновича были широчайшие связи в акт рекой среде. Начиная свой творческий путь чуть ли не с самых истоков советской сцены, они конечно же знали всех и все знали их. Ну и что с того? Они передали сыну свой талант, воспитали в нём трудолюбие и чувство ответственности. Вот таким был их вклад в актёрскую карьеру Андрея.
Да, Плучек хорошо относился к Миронову. Миронов был вхож к нему в дом, можно сказать, что в некотором роде они даже дружили, как старший товарищ с младшим. Что в этом удивительного? Их объединяла пламенная страсть к театру, которым они оба буквально бредили. К чему бесконечно гонять заезженное: «Вот Симонов не взял Миронова в свой театр, а Плучек взял». Зачем везде искать протекцию? Не проще ли предположить, что у Валентина Николаевича, как друга, или пусть будет хорошего знакомого семьи, было больше времени для того, чтобы разглядеть в Андрее многообещающие задатки, которых Рубен Симонов во время одной-единственной и очень недолгой встречи мог и не увидеть.
Можно даже пойти на поводу у завистников и недоброжелателей (число которых по мере роста популярности только возрастает) и допустить, что всё так и было. Родители «пристроили» Андрея в Театр сатиры, «пробивали» ему хвалебные рецензии в прессе и прочая, и прочая… Но как же тогда быть с аншлагами на спектакли с участием Миронова? Как объяснить огромные кассовые сборы большинства фильмов, в которых он снимался? Или завистники рискнули бы утверждать, что это Мария Владимировна и Александр Семёнович, используя очередные «связи»– и «возможности», привлекали зрителей? Смешно, честное слово.
Хорошо, что есть фильмы с участием Андрея Миронова и записи некоторых его спектаклей. Любой из читателей этой книги может, если ещё не видел, посмотреть хотя бы «Бриллиантовую руку» или «Безумный день, или Женитьбу Фигаро». Все вопросы и домыслы, связанные с карьерой, построенной на протекциях, сразу же отпадут. Просто не смогут не отпасть.
И конечно же Плучек, как художественный руководитель театра, не мог не привечать и не любить актёра, на которого шёл зритель! Да какое там «шёл»! Просто валом валил. Разумеется, по-настоящему талантливые и ответственные (а Миронов при всей своей внешней лёгкости был очень ответственным человеком) актеры любимы всеми режиссёрами. Ведь они, эти актеры, составляют своеобразный «золотой фонд» театра, являются гарантами общего успеха. Да каждый худрук, каждый режисер просто кровно заинтересован в поисках талантов и создании им возможностей для самореализации. Иначе не бывает.
Иначе бывает только смешно – читать акгёрские воспоминания, в которых с горечью и надрывом (как же без надрыва рассказать о себе?) повествуется о том, как истинная кладезь всех талантов по вине злого режиссёра была вынуждена два десятка лет играть в массовке. Причиной такого не– благоволения обычно называют происки врагов или же приплетают сексуальные домогательства, в которых режиссёру, разумеется, было отказано. Сразу возникает вопрос: а по какой такой причине кладезь талантов из года в год покорно выходила в массовку, на задний, так сказать, план? Не крепостное ведь право управляет театром – любой актёр или любая актриса вольны уйти из театра, когда им заблагорассудится. Насильно никто никого не держит. Другое дело, если «кладезь талантов» хорошо понимает, что и в любом другом театре она дальше третьестепенных ролей не продвинется. Тогда и рыпаться нечего, шило на мыло менять – только время терять.
Сейчас уже невозможно представить себе истории отечественного театра без блистательной плеяды героев Андрея Миронова. Присыпкин, Жадов, Холден Колфилд, Фигаро, Хлестаков, Алик, Леня Шиндин…
Его герои были своеобразными хотя бы тем, что все они, даже отрицательные типажи, были весёлыми и ироничными. И в каждом угадывались ростки доброты… Если попробовать охарактеризовать мироновских героев одним словом, то можно сказать, что все они были располагающими. Да– да, они располагали к себе с первого взгляда, притягивали, манили и понемногу раскрывались перед зрителем. Зритель немел от восторга… Миронов играл самозабвенно, с полной отдачей, но без надрыва, без истерии, лишь определённая порция шального безрассудства доставалась его героям. Андрей обладал превосходным чувством меры и никогда не переходил в своей игре, нет, лучше сказать – в своём творчестве границ дозволенного. Дозволенного не установками свыше, а собственными понятиями о том, что можно и чего нельзя. Раскованный и немного даже дерзкий с виду Андрей был очень деликатным и тонко чувствующим человеком.
Игра Миронова отличалась богатством пластики, подлинным буйством жеста. Уникальная, гармонично сочетающаяся с образом, легко узнаваемая и совершенно недоступная копированию манера. Своеобразная изюминка актёрского дарования штрих, без которого впечатление не было бы таким полным. И эта его энергетика, неиссякаемая, бьющая через край, сразу же передающаяся всем – и актёрам, и зрителям.
Неправы те, кто считает, что Миронов был способен лишь рассмешить зал. Нет, он заставлял зрителя задуматься, сопереживать, делал его сопричастным действию, разворачивающемуся на сцене. Только актёр умный, образованный, думающий и правильно понимающий задачи своего искусства, способен на подобное. Да, к актеру Миронову рано пришла творческая зрелость, но она была им заслужена, можно даже сказать – заработана на сцене.
Приведу одно из высказываний Плучека о Миронове:
«Сначала мы звали его Андрюшей, потом Андреем. а теперь он для нас – Андрей Александрович. Своими последними работами Миронов заставил относиться к себе как к зрелому мастеру» [17]17
Евсеев Б. Зрелость таланта. «Московская правда», 15.12.1967.
[Закрыть].
Роль Фигаро была впереди…
«Смотрите, вот он, апофеоз Фигаро, его „играют" сами зрители, провоцируемые театром, они рукоплещут блеску его костюма, и улыбки, и ждут обещанного – комедии, – написала в своём очерке, посвященном Андрею Миронову, театральный критик Людмила Баженова. – Комедия будет, будут фантастические розыгрыши и рискованные переодевания, наказанный порок и осчастливленная добродетель, но с первых сцен начинается разоблачение легенды беспечального и неунывающего Фигаро, каким мы привыкли видеть его на оперной сцене.
Улыбка Фигаро-Миронова всякий раз другая и всякий раз – маска. Маска, туго и навсегда пригнанная, маска тревоги и оскорблённого достоинства, сомнения и неуместного для слуги раздумья. Он надел её, должно быть, ещё тогда, когда последний раз захлопнулись за его спиной тяжёлые ворота тюрьмы и, „предоставив дым тщеславия глупцам, которые только им и дышат, а стыд бросив посреди дороги, как слишком большую обузу для пешехода, заделался бродячим цирюльником"».
«Первый шаг мудрости – нападать на всё, последний – переносить всё», – заметил Георг Лихтенберг.
Итак, в руках – бритвенный прибор, английский ремень и ключи от замка. Впрочем, ни того, ни другого, ни третьего нет у мироновского Фигаро: он слишком блестящ для таких прозаических вещей, да и не нужны они герою Миронова.
Режиссёр Валентин Плучек и исполнитель главной роли индивидуализируют личность Фигаро, это не только представитель входящего на историческую арену третьего сословия с его созидательной силой, жизнелюбием, энергией. Это ещё и человек, потерпевший крушение во всех своих общественных и творческих начинаниях, умудрённый, познавший ограниченность возможностей раскованного интеллекта в этом замкнутом мире масок.
И всё-таки душа Фигаро жива! Израненная, заточенная в душную блестящую оболочку неунывающего ловкача, она бьётся, светится в умных глазах, в хитром выражении губ, в том, что он ещё находит силы пародировать самого себя, своё положение в доме сиятельного графа, в неизбывном артистизме натуры. И ещё – он любит! Трепетно, грустно, замирая от благоговения и страха за своё непрочное, последнее счастье, удивляясь своему юношескому трепету и боясь оскорбить живое, настоящее в себе пышными знаками этикетного ухаживания» [18]18
Баженова А. Андрей Миронов. 1975.
[Закрыть].
Были и другие мнения. Так, например, театровед Наталья Крымова, автор масштабного труда «Имена. Рассказы о людях театра», осталась недовольна как игрой Андрея, так и всем спектаклем в целом. «Конечно, именно А. Миронов должен был играть Фигаро, – писала она. – Он и играет – так. как может играть обаятельный, талантливый молодой актёр, но вовсе не обязательно А. Миронов. Миронов, нет сомнения, мог играть гораздо лучше – смелее, резче, определённее Не берёмся подсказывать, в чём и как должна была проявиться демократическая сущность натуры Фигаро, но тот чуть „салонный" стиль, который так отвечает образу Графини (и в котором, что самое главное, В. Васильева даёт тонкий и живой рисунок характера), этот стиль для Фигаро – как платье с чужого плеча.
Какая-то робость будто овладела актёром, и, как и следовало ожидать, наиболее уязвимым местом роли оказался знаменитый монолог Фигаро в последнем действии. Что и говорить, это трудный момент – три страницы текста, вдруг, под финал, останавливающие действие. Тут и Фигаро какой– го новый, и Бомарше, про которого говорили, что он дает королю пощёчины, стоя на коленях, сам Бомарше выпрямляется, встаёт во весь рост и удары наносит уже стоя. Всё это, правда, как и полагается в комедии, происходит по тому лишь поводу, что Фигаро заподозрил свою невесту в сговоре с Графом… Так или иначе. Театр сатиры свой вариант предлагает очень вяло. Как ни странно, и он воздвигает тут „четвертую стену", на этот раз совсем неуместную – она заглушает смысл пьесы, оставляет как бы неозвученным" её кульминационный, главный момент…» [19]19
Крымова Н. «Безумный день, или Женитьба Фигаро» / Рецензия. «Театральная жизнь№ 3. 1970.
[Закрыть].
Премьера спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро» состоялась в апреле 1969 года. Аншлаг радовал, но для многих актеров, занятых в спектакле, он был неожиданностью. Далеко не все поддерживали Плучека в его стремлении поставить на сцене театра весёленькую пьесу из французской жизни «допотопного», XVIII века. Однако Валентин Николаевич в очередной раз доказал всем, что он знает, как, что и когда нужно ставить. И знает, кому какую роль дать.
К слову сказать, ко всем своим постановкам Плучек относился очень серьёзно, вплоть до того, что собственноручно рисовал эскизы мизансцен. Репетировал Валентин Николаевич обстоятельно, вникая во все детали, заставляя актёров повторять одну и ту же сцену до бесконечности. Нет, не до бесконечности, до совершенства. Актёры не роптали, или, во всяком случае, не выказывали Плучеку недовольства. Дисциплина в его театре была жесткий – не то что пропустить репетицию, опоздать на неё было немыслимо.
Разумеется, изрядной долей своего успеха известная пьеса Бомарше была обязана Андрею Миронову, галантному, ироничному, утончённому, смелому, проницательному и влюбленному. Любовь правит миром и любовь правит спектаклем.
Миронов в роли Фигаро предстал перед зрителями подлинным Мастером, можно даже сказать – корифеем сцены. Его зрелое, отточенное, отшлифованное мастерство брало в плен сразу же, с первой минуты. Это был спектакль Андрея Миронова, и недаром в прелюдии к спектаклю церемониймейстер торжественно вручал Фигаро розу, подобно тому, как царям вручают скипетр, а маршалам – жезл.
Плучек учитывал всё, мелочей для него не было. Спектакли, поставленные им, являли собой цельное гармоничное действо, песню, из которой нельзя было выкинуть ни единого слова, ни единой ноты. Всё – от роскошных костюмов и прекрасных декораций до волшебной музыки Моцарта, безукоризненно сочеталось с блестящей актёрской игрой. Какое счастье, что была записана телевизионная версия спектакля, которая сохранилась до наших дней!
