Текст книги "Из морга в дурдом и обратно"

Автор книги: Андрей Шляхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава четырнадцатая
Ультиматум

– Близится наше расставание, – сказал доцент Астраханцев, притворно огорчаясь так, будто ординаторы приходились ему родными детьми. – И мне хочется напоследок порадовать вас чем-нибудь особенным, таким, чтобы надолго запомнилось. А может, и пригодится когда.

Вспомните старика добрым словом, мне будет приятно.

– Да мы благодаря вам буквально переполнены незабываемыми впечатлениями, – в тон ему ответил Данилов.

Он сознавал, как от него разит перегаром, немного этого стеснялся – надеялся только, что ко времени приезда в фитнес-клуб последствия вчерашнего сидения у Полянского несколько выветрятся.

– И до старика вам еще очень далеко, – добавила Ира. – Но это не повод не вспоминать вас добрым словом.

– Да будет вам, – поскромничал довольный Астраханцев. – Столько всего хотелось вам показать, но, к сожалению, не оказалось под рукой нужных трупов. То есть, что это я несу? Не к сожалению, а конечно же к счастью!

Да, да – к счастью. Кое-что вы еще увидите, но сначала давайте-ка вспомним воздействие высоких температур на человека. Что является непосредственной причиной смерти в первые часы и даже в первые сутки, в подобном случае?

– Ожоговый шок, – ответил Данилов.

– Доводилось видеть? – спросил доцент.

– Да, всяких, вплоть до «боксеров».

Сгоревшие во время пожара трупы сгибаются, подворачивая под себя руки и ноги – как боксеры в оборонительной стойке. Под воздействием высокой температуры свертывается мышечный белок, мышцы сокращаются.

Природа сделала мышцы-сгибатели сильнее мышц-разгибателей.

– А признаки прижизненности ожогов перечислить можете?

– Попробую, – ответил Данилов. – Ожоги слизистой оболочки рта, глотки, гортани, трахеи вместе с отложениями копоти на ней и, что более показательно – в мелких бронхах и альвеолах. Наличие карбоксигемоглобина в крови. Артериальные тромбы в поврежденных областях…

– А еще? – Астраханцев картинно зажмурился.

– Сохранившаяся кожа на складках в уголках глаз, образующихся при их зажмуривании, – вспомнил Данилов.

– Добавите что-то? – Астраханцев обратился к Ире.

– Копоть в сосудах…

– А еще? – Астраханцев не утерпел и ответил сам: – Наличие ожогов первой и второй степеней указывает на прижизненные повреждения, так как на трупе могут образовываться, возникают только ожоги третьей и четвертой степеней. Вспомнили? То-то же! Это просто. А вот с поисками следов внешнего насилия на обгоревшем трупе порой приходится повозиться. Но пойдемте в секционную – лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать.

– Прямо жалко уходить отсюда, – негромко сказала Ира Данилову на лестнице.

– Поступали бы сразу к нам! – услышал Астраханцев. – Мы с радостью принимаем умных и красивых женщин.

Ира зарделась и ничего не ответила.

У сильно обгоревших трупов есть одно преимущество: они не пахнут разложением. Только гарью. Это, конечно, тоже весьма неприятный запах, прилипчивый до ужаса, но ее нельзя сравнить с гнилостной вонью, которую испускает труп, пару недель пролежавший в тепле.

Возле двери в секционную доцент остановился и предупредил:

– Вскрытие не совсем обычное, обгорел у себя на даче полковник из министерства, поэтому вы будете только смотреть.

– Вопросы по ходу задавать можно? – уточнил Данилов.

– Нужно! Без вопросов нет учения.

Обугленный до черноты труп был уже вскрыт. Руки и ноги его вытянулись вдоль туловища. Извлеченный, но еще не иссеченный мозг лежал на другом столе. В воздухе ощутимо пахло гарью.

– А почему он не в позе боксера? – вырвалось у Иры.

– Думаю, что так с ним удобнее работать, – в глазах доцента мелькнули веселые искорки. – Обратите внимание, – Астраханцев указал на длинный разрез на правой руке трупа, – прежде, чем выпрямить конечности, следует внимательно осмотреть их на предмет повреждений.

В том числе и переломов. При переводе из позы боксера в позу покойника неизбежно возникнут те или иные повреждения, совершенно не относящиеся к делу. Переломы костей, разрывы кожи, очень похожие на резаные раны, или даже ампутации. Тела, подвергшиеся действию высоких температур, чрезвычайно хрупки.

Врач, проводящий вскрытие, взял у своего помощника двадцатимиллилитровый шприц с длинной иглой и воткнул иглу в красно-синюшное сердце трупа. «Тот же внутрисердечный укол», – подумал Данилов. Поршень плавно пошел назад. Шприц наполнился густой на вид темно-красной кровью.

– На наличие карбоксигемоглобина, – пояснил Астраханцев. – Можно в принципе и из аорты набрать. На гистологию берем большое количество срезов с ожоговой поверхности из разных мест, по возможности – граничащие с неповрежденной кожей. – Для чего, догадываетесь?

– Чтобы найти прижизненные изменения и отличить их от похожих посмертных? – предположил Данилов.

– И не забудьте с той же целью отправить на гистологию срезы с поверхности корня языка, а также тканей глотки, гортани, трахеи и бронхов, – подал голос врач, проводивший вскрытие. – Для поиска копоти и оценки изменений слизистой оболочки.

– Что требуется от врачей других специальностей при производстве судебно-медицинской экспертизы? – спросил Астраханцев.

– Внимание к изменениям и тщательное взятие образцов на исследование, – чуть ли не хором ответили Данилов и Ира, услышавшие этот вопрос далеко не в первый раз.

Пока изучались извлеченные из трупа внутренние органы, Астраханцев то и дело задавал вопросы:

– Главный признак прижизненного полостного ранения помните?

– Нет, – ответил Данилов.

– Что-то связанное с обугливанием ближнего к ране органа? – не очень уверенно предположила Ира.

– Несвязанное с обугливанием, а… – Астраханцев умолк, но правильного ответа не услышал и продолжил: – А резкое уменьшение в размерах. Под действием высокой температуры орган как бы съеживается…

Покойник, лишенный всего содержимого, равнодушно лежал на секционном столе.

– Слушаю я вас, – хмыкнул судебный эксперт, – и час от часу становлюсь умнее.

– Вот и хорошо! – порадовался за коллегу Астраханцев.

– Ты им еще про осмотр места происшествия расскажи.

– Ну это лишнее, захотят – прочтут сами. Верно, коллеги?

– Верно, – согласился Данилов.

«Только осмотра места происшествия мне не хватало», – подумал он. После разговора с Еленой на сердце лежал тяжелый камень, а сейчас еще добавилось похмелье. Зато вчера вечером в гостях у Полянского было хорошо, иначе и быть не могло, ведь рядом сидел искренний и понимающий друг. Жизнь казалась простой, хотя и немного нервной штукой, и Владимир был уверен в том, что скоро все наладится. Сложится, склеится, устроится самым наилучшим образом, вернется на круги своя и так далее. Сегодня же поутру вместо розовых очков на глазах были черные.

Елене удалось сделать главное: заронить в душу, а точнее, в разум Данилова, зерно сомнения в правильности принятого им решения. Это не просто огорчало, а бесило Владимира. Ему непросто было решиться изменить свою жизнь, и ему не хотелось снова переживать этот процесс. К тому же Данилов всю жизнь старался быть последовательным: коней на переправе не меняют, отмерил семь раз – режь, не задумываясь!

Само собой, он не собирался к психоаналитику. Чего ради идти на исповедь к постороннему человеку, когда можно самостоятельно разобраться со своей жизнью? Владимир думал, что Елена предложила консультацию лишь для того, чтобы задеть его, уязвить. Зачем ей это было надо, Данилов понимал или ему казалось, что понимает. Гораздо проще изменять психу, чем нормальному, любящему человеку. Елена никогда не была стервой и вряд ли стала бы таковой, но угрызения совести нередко побуждают очернить ближнего ради того, чтобы почувствовать себя лучше. Пустяки, дело житейское.

Может, и обычное, но очень обидное для того, кого хотят сделать козлом отпущения. Однако и рвать отношения сразу и навсегда не очень хотелось. Хватит, расходились уже в разные стороны, чтобы потом, уже будучи взрослыми людьми, сойтись снова. Не надо повторять ошибок прошлого…

План вырисовывался простой, ясный и четкий. Елена заслуживала последнего шанса, и Данилов решил ей это предоставить. Он не станет больше пытаться сблизиться, но и не уйдет прямо сейчас. Не исключено, что Елена одумается. Не исключено, что она раскается, поймет, как и насколько была неправа, и тогда Владимир предложит забыть обо всем, что произошло и они станут жить еще лучше, чем раньше.

От меньшего стола врач с помощником вернулись к большому, секционному, и принялись вдвоем ворочать изрядно полегчавший труп.

– С обугленными трупами мороки очень много, – прокомментировал Астраханцев. – Их всегда исследуют очень тщательно, чтобы не пропустить ненароком каких-либо прижизненных повреждений, которые под воздействием огня частично или полностью утрачиваются.

– И очень полезно после работы с органами вернуться к телу и осмотреть его, – добавил врач, не прекращая своего занятия. – А то глаз замыливается…

С негромким треском от трупа отделилась правая голень и осталась в руке ассистента.

– Поаккуратней! – шикнул на него врач.

– Я аккуратно, – гнусаво огрызнулся помощник, кладя конечность на стол.

– Он сам тебе ее отдал? Неужели?

– Как будто я живому ногу оторвал! – возмутился ассистент. – Он уже свое оттанцевал и отбегал, ему теперь полный комплект конечностей ни к чему. Тем более что гроб все равно закроют, чтобы никто нашего красавца не видел.

– Можно взглянуть? – Данилов посмотрел на Астраханцева.

Тот кивнул. Данилов осторожно взял ампутировавшуюся часть ноги, неожиданно легкую. Голень отделилась прямо по коленному суставу – кости не ломались, просто одна отошла от другой. Хрустела, разрываясь, высушенная плоть.

Ира подошла поближе, но в руки конечность брать не стала. Только прошептала:

– Ты что? Без перчаток?

Только сейчас Данилов вспомнил, что забыл надеть перчатки. Обычно он одевался в предбаннике, но сегодня, когда Астраханцев сказал, что ординаторы будут только смотреть на вскрытие, делать этого не стал – вроде как было незачем.

– Ничего страшного, – острота слуха доцента Астраханцева была поистине поразительной. – Отпечатки ваших пальцев не заведут следствие в тупик.

– Да и следствия не будет, – сказал судебный эксперт. – Нарушение мозгового кровообращения со всеми вытекающими. Сигарета, наверное, упала на пол…

– Почему именно сигарета? – сразу же спросил Астраханцев.

– А почему бы и нет? – Врач мотнул головой в сторону стола с органами. – Только на последнем в своей жизни пожаре он так легкие не закоптил бы. Сигарета упала на ковролин или что у него там дома лежало, а сам свалился рядом… Лучше бы он, конечно, упал бы на сигарету – нам бы легче было, но, увы – чего не случилось, того не случилось…

– Ну, как вы, довольны пребыванием на нашей кафедре? – спросил Астраханцев после вскрытия, уже у себя в кабинете.

– Да, – тряхнула головой Ира.

– Довольны, – подтвердил Данилов.

– Тогда оставшиеся два дня можете считать библиотечными, – объявил доцент. – Или выходными – это уж как желаете. Я с завтрашнего дня буду плотно занят.

Они раскланялись напоследок, уверив друг друга во взаимном почтении, и расстались.

– Два дня свободы – это здорово! – радовалась Ира. – Можно даже съездить куда-нибудь. Не составишь компанию?

– Мне до свободы далеко, как до луны, – ответил Данилов. – Я сегодня на новую работу выхожу.

– Куда, если не секрет?

– Почему же секрет? – Владимир пожал плечами. – Никакого секрета. Так, работа как работа. Ничего особенного.

Вроде и отмалчиваться не стал, но и ничего не сказал.

Ира не стала задавать лишних вопросов, а начала рассказывать о том, как здорово съездила с подругой в Новый Иерусалим на прошлых выходных. Данилов ее почти не слушал – не до того было. Мысли снова завертелись вокруг отношений с Еленой. В какой-то момент захотелось озорства ради постучать головой о ближайшее дерево, а вдруг от этого мысли прояснятся. Заметив, что Данилов не проявляет никакого интереса к ее рассказу, Ира обиженно умолкла.

– Прости, пожалуйста, – сказал Владимир, пропуская Иру в подъехавший троллейбус. – Вчера погуляли с приятелем, до сих пор голова гудит.

– Бывает, – Ира улыбнулась, ее взгляд потеплел. – Ты мог спокойно остаться дома. Чужая кафедра, присутствие никто не отмечает.

– Стоит только начать расслабляться – не остановишься! – серьезно сказал Данилов. – Да и веселее мне на людях.

Возле метро Владимир купил упаковку мятной жевательной резинки – освежить дыхание перед появлением на новой работе. В вагоне он немного подремал и в фитнес-клуб явился вполне бодрым.

Дневной врач Снежана оказалась тощей нескладной особой с мелкими кудряшками, мелкими чертами лица и мелкими хищными зубками.

– Рада знакомству, – Снежана растянула в улыбке тонкие ненакрашенные губы и сунула Данилову свою ладошку, сложенную «лодочкой».

Данилов пожал ее. На ощупь рука оказалась холодной и слегка влажной.

– Я действительно рада, а то меня тут просто поселить пытались. «Снежаночка, милая, ну войди в положение…» – Снежана очень похоже передразнила шефа. – На три ставки работать – это же и лошадь не выдержит.

Недаром говорят, от работы кони дохнут.

– А люди только крепнут! – добавил Данилов.

Снежана рассмеялась и выдала ему бейдж, коробку с сабо и три халата.

– Меняй, чуть только запачкаешь, – предупредила она. – Тут все помешаны на идеальной чистоте. Вещи можешь держать в шкафу, а можешь носить с собой.

А сейчас первым делом зайди к Беляевой, она говорила, что ты ей какой-то документ не донес. Заодно и за спецодежду распишешься. Только переоденься сначала.

Пока Данилов переодевался в санузле, примыкавшем к кабинету, к Снежане на прием пришла новая клиентка клуба. Владимир решил подождать и посмотреть на фитнес-тестирование – ничего сложного в нем не было, обычная функциональная диагностика на аппарате, определяющем соотношение мышц и жира в организме.

Без пяти четыре Снежана убежала, пожелав Данилову удачного первого дня.

– Помни главное: едва клиент начинает проявлять недовольство, отправляй его к администратору! У нас тут хорошо, не то, что в поликлинике, – сказала она на прощание; Владимир уже знал, что девушка четыре года проработала участковым терапевтом. – Пациенты хоть и воняют, но куда меньше: не выступают и на прием приходят чистенькие в свежем белье.

«Вольдемар, ты стал забывать свое прошлое, – подумал Данилов, которому на „скорой“ попадались весьма неопрятные пациенты. – Это возраст… Хотя какой, к черту, возраст! Это жизнь».

Ровно в четыре часа в дверь заглянула администратор Юля – миниатюрная куколка с печатью озабоченности на лице. Тараторка Снежана успела сообщить Данилову, что Юля приходится шефу не то дальней родственницей, не то бывшей любовницей.

Увидев Владимира сидящим за рабочим столом в полной боевой готовности, Юля удовлетворенно кивнула и закрыла дверь.

«Надо бы тут сделать перестановочку, – подумал Данилов, окидывая взглядом кабинет. – Шкаф передвинуть в противоположный угол, а на его место поставить кушетку. Так будет лучше».

Так действительно выходило лучше. Оба тренажера – велосипед и беговая дорожка – оказывались рядом с кушеткой. Очень удобно: если клиенту во время ходьбы или езды вдруг станет плохо, его не придется тащить через весь кабинет.

Тут Данилов вспомнил о том, что еще не ознакомился с реанимационным чемоданом, скромно стоявшим в их общем со Снежаной шкафу. А вдруг он понадобится прямо сейчас?

Чемодан оказался тяжелым. Данилов положил его на стол и щелкнул замками.

Подробное знакомство с содержимым чемодана не разочаровало. «Дыхательный мешок» – ручной аппарат искусственной вентиляции легких – был цел и тотчас же расправлялся после каждого сжатия. Дыхательные маски, детская и взрослая, тоже были на месте. Данилов покачал механический отсос, используемый для удаления рвотных масс из ротовой полости, включил лампочку на ларингоскопе, проверил фонарик – все было в порядке.

Мелочи тоже не подкачали. Необходимый набор непросроченных ампул, шприцы, одноразовые эндотрахеальные трубки… Хватай и беги оказывать помощь.

– Чтоб ты здесь никому никогда не понадобился, – искренне пожелал Данилов, убирая чемодан в шкаф.

В дверь постучали.

– Заходите! – пригласил Данилов, занимая место за столом.

«Первый пациент запоминается всегда, – на первой же лекции сказал студентам профессор кафедры терапии Сапожков. – Как первый вообще, так и первый на новом месте работы. И если кто-то из вас надеется стать хорошим врачом, то он должен к каждому больному относиться как к первому».

Студент Данилов, у которого в тот день было превосходное настроение (о беззаботная молодость, где ты?) громко сказал с места: «А если кто-то из вас надеется стать хорошим любовником, то он должен к каждой женщине относиться как к первой». Сапожков услышал, сказал, что по сути Владимир прав, но отвлекаться во время лекции он никому не рекомендует. На экзамене Данилову пришлось рассказать злопамятному профессору чуть ли не половину учебника для того, чтобы получить «четверку».

В кабинет вошла ухоженная женщина лет сорока.

«Возрастом активно не интересуйся, клиенты этого не любят, и в карте можешь вообще его не указывать», – вспомнил Данилов совет Снежаны.

Он чуть было не спросил по привычке: «На что жалуетесь?», но вовремя опомнился и, стараясь быть как можно более приветливым, поздоровался и пригласил клиентку сесть.

– Вы будете меня раздевать? – скептически поинтересовалась женщина.

«Не вздумай давить на тех, кто отказывается от осмотра! – предупреждала Снежана. – Хозяин – барин. Поинтересуйся для проформы хроническими заболеваниями и отпускай с миром. Это в поликлинике они – для нас, а здесь – мы для них». Данилов где-то слышал нечто подобное «для нас – для них», но где именно, вспомнить не смог.

– Только если вы сами этого захотите, – ответил Данилов, внутренне улыбаясь некоторой двусмысленности сказанного.

– Нет, не захочу. Давайте побыстрее закончим формальности. Хочется в сауну…

Слово «сауна» женщина произнесла протяжно и с придыханием. Данилов не понял, кокетничает она или просто усвоила такую манеру разговора.

На формальности ушло две минуты. Наградив Данилова томным взглядом из-под осыпающихся тушью ресниц, клиентка ушла париться.

Секундой позже появилась другая клиентка. Очередей как таковых у врачебного кабинета не было. Всех ожидающих приема приглашали выпить кофе-чай-минералку в холле, а заодно полистать журналы или посмотреть телевизор. Заодно, как догадался Данилов, девушки с ресепшн раскручивали их на индивидуальные тренировки и прочие радости фитнеса.

Третья клиентка пришла на прием через полтора часа после первой. К тому времени Данилов извелся от скуки. «Без книги на этой работе не обойтись», – подумал он, пообещав завтра же организовать в шкафу небольшую библиотеку из прочитанных Еленой детективов.

К полуночи Данилов конкретно устал от безделья и сидения в кабинете. Правда, он мог для разминки походить по беговой дорожке, но это быстро наскучило бы; тем более что доктор, застигнутый клиентом во время «бега на месте», выглядел бы весьма комично.

Когда Владимир пришел домой, Елена еще не спала – из-за неплотно прикрытой двери спальни был виден свет.

На приход Данилова она никак не отреагировала, даже не выглянула поздороваться. Владимир не стал навязываться. Вымыл руки, поужинал бутербродами с колбасой и отправился в ванную. Сначала усердно растирался мочалкой, словно желая смыть с себя все плохое, затем поливал себя контрастным душем. Обновленный и слегка отмякший, он в халате вернулся на кухню, сварил кофе и долго пил его, бездумно созерцая ночной пейзаж за окном. За время его более чем суточного отсутствия на кухне кое-что изменилось. Исчезла большая керамическая сахарница, стоявшая или на столе, или на подоконнике – подарок одной из Елениных подруг. «Разбилась, наверное», – решил Данилов. От сахарницы можно было протянуть ниточку к собственной семейной жизни, так же неожиданно разлетевшейся на мелкие колючие осколки, но эта проекция неминуемо закончилась бы очередным возлиянием.

Данилов зевнул и пошел спать. Свет в спальне уже не горел. Елена лежала на своей половине кровати и дышала ровно, размеренно. Владимир лег рядом с ней и вспомнил чьи-то слова о том, что ничто не объединяет так, как общая постель. Додумать это утверждение он уже не успел – помешал сон.

Елена разбудила его не так, как раньше: поцелуями, трепом за ухо и прочими нежностями, – а по-деловому: ткнула в плечо и сказала:

– Вставай! – даже не добавив обычного «лежебока».

На кухонном столе Данилова ждал завтрак – глазунья, присыпанная тертым сыром.

– Спасибо, – поблагодарил Данилов, беря в руки вилку. – А ты?

– Я уже поела, – ответила Елена. – Ты сейчас способен меня выслушать?

«Сцена за завтраком – как это пошло! – подумал Данилов. – Как в мыльной опере».

Но он ошибся – никакой сцены не было. Была одна фраза, а точнее – ультиматум.

– Думаю, что двух недель нам будет достаточно, чтобы разобраться в ситуации, – взгляд Елены был строг и холоден. – К Новому году я хочу определенности.

– Я тоже, – ответил Данилов.

– Вот и хорошо. Меньше слов – больше дел, – одобрила Елена и вышла.

Минутой позже хлопнула входная дверь.

Данилов в задумчивости доел яичницу. Он тоже хотел определенности, но вся загвоздка была в том, что под этим словом понимать и для чего разбираться.

Логичнее было бы предположить, что для продолжения отношений. Но не исключено, что разобраться надо было в том, как расстаться достойно, без скандалов.

Данилов почувствовал раздражение, грозящее вот-вот обернуться головной болью. Он быстро принял две таблетки обезболивающего и стал собираться – быстро, потому что время поджимало; но он не забыл прихватить с собой парочку детективов из уже прочитанных Еленой.

Книги были заслуженными, потрепанными, а значит, качественными.

Во время поисков на глаза попались «Суждения и беседы» Конфуция. Повинуясь внезапно возникшему острому чувству любопытства, Данилов наугад раскрыл книгу и ткнул пальцем в одну из страниц.

«Если благородный муж утратит человеколюбие, – прочел Владимир, – То можно ли считать его благородным мужем? Благородный муж обладает человеколюбием даже во время еды. Он должен следовать человеколюбию, будучи крайне занятым. Он должен следовать человеколюбию, даже терпя неудачи» [4]4
  Перевод Л. С. Переломова.


[Закрыть].

– Человеколюбие – это здорово! – сказал Данилов, возвращая книгу на полку. – Что такое измена? Это тоже любие, только другого человека …