Текст книги "Мировой кризис"

Автор книги: Андрей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Господи, что же вы натворили, ироды, – очень тихо сказал Воейков. Помолчал, собрался, принял из рук графа чайную чашку с остывшей водой из графина. Медленно выпил. – Простите, Алексей Григорьевич, не вправе… Это нельзя… Вы сядьте.

– Бросьте, господин генерал-майор, – неожиданно сурово сказал Барков. – Что же, я не понимаю? Совсем плохо дело?

– Очень плохо, граф. Приехал из Петербурга старец Григорий, но и он ничем помочь не может.

– Григорий Ефимович? – отчеканил Барков. – Распутин?

– Точно так-с… Только он один способен. Что-то в нем есть, хоть быдло и скотина… Государыня верит… Надежды, однако, никакой – на проводе был великий князь.

– Возьмите себя в руки, ваше превосходительство. Что же вы, словно барышня расклеились! Вы боевой офицер!

– Да, да, вы правы, – собрался Воейков. Выпрямил спину. – Простите, минутная слабость.

Открылась дверь.

– …Женераль, ви нушны мне неметленно, – без доклада в кабинет стремительно вошла пожилая женщина в темном траурном платье. Барков оторопел – это вторая августейшая особа, которую он видел за сегодня. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, вдова Александра III и матушка государя. Акцент у нее был еще более выражен, чем у супруги Николая. Метнула уверенный взгляд на Баркова: – Сутарь, я имею шесть снать вас?

Воейков немедленно представил, не упоминая о роли графа Баркова в недавних событиях.

– Шудесно, госпотин женераль вскоре вернется, – непререкаемо сказала Мария Федоровна. – Итемте, это ошень вашно…

– Никольский! – в голос рявкнул Воейков. В кабинет бомбой влетел адъютант, выглядящий бледным и напуганным гвардейский поручик. – Останьтесь с графом! И в оба глаза!..

Это было неслыханным нарушением этикета, но вдовствующая императрица взяла генерал-майора за руку и повлекла за собой, в коридор. Сейчас не время для церемоний.

– Никольский! – Воейков обернулся. – Будут телефонировать, ответьте: я в покоях их величеств! Пусть ждут!

– Слушаю-с, ваше превосходительство! Начинало темнеть. В резиденции Царского Села

горели все электрические фонари, по периметру ограды парка стояли солдаты с факелами. Подступала ночь, грозившая великими потрясениями.

– Поручик, успокойтесь, – Барков подошел к ренессансному буфету, украшавшему обитель генерала Воейкова, открыл створки, на глаза сразу попалась бутылка с крепким бессарабским хересом. Выбил пробку. – Выпейте, это необходимо. Да черт вас задери, пейте же!.. Юноша, жизнь преподносит всякие сюрпризы! Вы из каких Никольских? Смоленская губерния?

– Н-нет, – худощавый, с грубовато-народным широкоскулым лицом поручик осторожно взял бокал. – Екатеринославские… Ваше сиятельство, вы…

– Вот и чудесно, Барков отлично знал, как «заговорить» заметно нервничавшего молодого офицера, не нюхавшего пороху и не видевшего войны. – Полковник Дмитрий Леонтьевич Никольский, часом, не ваш батюшка?

– Дядя…

– Знавал, в Порт-Артуре в соседнем форте располагался, встречались. Отличнейший, знающий офицер, с прекрасной подготовкой. Вот помнится, когда японцы пошли на северный вал, да еще артиллерия била…

Граф умел рассказывать и делал это красиво, с подробностями, деталями и поэтическими сравнениями: тут начинали действовать его «волшебные» способности, позволяющие если не зачаровать, то по крайней мере увлечь повествованием собеседника и временно избавить его от тяжелых мыслей. Сразу видно, сегодня на дежурстве у Воейкова адъютант из молодых. Все-таки воскресенье, матерые волки убыли в Петербург, отдыхать – служба в свите, особенно в охране царской семьи, это вам не сахар.

«Будто назло, сегодня об этом думал, – граф излагал поручику Никольскому затверженную навсегда «романтическую» историю с подрывом форта в Порт-Артуре (на самом деле там было куда больше грязи, крови и некрасивой смерти под японской шрапнелью) и одновременно размышлял о ближайшем, то есть самом актуальном будущем: – Предвидение? Но как? Евангелина упоминала о возможности предполагать грядущие события в некоем гипотетическом подсознании человека, владеющего талантом…»

– Граф, вы останетесь здесь на ночь, – генерал-майор возвратился неожиданно быстро, скорее всего беседа с Марией Федоровной протекала в дворцовом коридоре или одной из соседних комнат. – Вас устроят. Простите, беседу продолжим завтра. Охранять вас будут четверо офицеров гвардии, камер-лакей укажет, где спальная комната.

– Охранять? – двусмысленно уточнил Барков.

– Да, именно охранять. Как важнейшего свидетеля. Вы не заключаетесь под стражу, но я требую, чтобы вы оставались во дворце по меньшей мере до завтра.

– Как прикажете, ваше превосходительство. Но если моей жизни что-то угрожает, могу я получить оружие?

– Не можете.

– Владимир Николаевич, дозволите приватный вопрос?

Воейков глянул на поручика, и тот, зная, что означает выражение глаз шефа, молча ушел, плотно затворив дверь.

– Ваше превосходительство, неужто…

– Да, – глубоко кивнув, ответил генерал-майор. – Не верю я в вашу причастность, граф. Не верю и все тут. Вы случайный человек здесь. Не складывается мозаика никак. Все прочее – невероятное, трагическое стечение обстоятельств. Если бы он не вышел на лестницу, если бы…

– А непосредственные виновники?

– Схвачены двое из трех, последний застрелен. Доктор Боткин заключает, что это некая форма безумия, возможно гипнотическое воздействие, месмеризм.

– Ваше превосходительство?.. – повторил Барков, подразумевая единственный вопрос.

– По прогнозам, к утру будет кончено. Здесь лучшие специалисты, профессора, академики… Старец, в конце концов] Господи, за что же нам такое?!

* * *

– Мсье Вершков, вашего хозяина нет уже третьи сутки, – пришедшего утром в гостиницу «Виктория» Прохора встретил обеспокоенный Монброн. – И никаких известий – можно было бы прислать телеграмму, предупредить, что вышла задержка. Господин граф обещал вернуться позавчера к вечеру!

– Не знаю, что случилось, – отрекся Прохор, и сам начавший подозревать неладное. Внезапное исчезновение Алексея Григорьича выглядело странно: в конце концов, он поехал в Царское по делу, а не устроил долгий кутеж в «Эрмитаже» с бывшими сослуживцами или, боже упаси, поэтической богемой. – По городу ползут слухи, будто в Царском что-то случилось.

– Пойдемте к лорду Вулси, – сказал Робер. – Он крайне расстроен отсутствием его сиятельства…

Прохор был огорчен не меньше Джералда, особенно в размышлении об известиях, начавших поступать из Царского Села вчерашним днем: в газетах появились краткие заметки о том, что въездвыезд из столичного пригорода закрыт военными, поезда на станции не останавливаются, а улицы патрулируются казаками. Точных сообщений о происходящем не было: или репортеры и впрямь не знали, что стряслось, или действовала строжайшая цензура. Вновь начали подозревать бомбистов и революционеров – привычное зло, но как они могли пробраться в самый охраняемый городок Российской империи, спрашивается? В Царском троекратно больше солдат и полиции, чем постоянных жителей!

– Если выехать невозможно, Алексей Григорьич могли остановиться у знакомых или в пансионе, – пытался объяснить Джералду и остальным Прохор. – Вдруг и телеграфировать нельзя? Вон в девятьсот седьмом году почта в Петербурге днями не работала, военное положение…

– Мне это не нравится, – покачал головой Монброн. – Невольно начнешь думать о каких угодно гадостях, связанных с нашим… Предприятием. Ева, Ойген, граф хотя бы жив? Вы должны чувствовать!

– Жив и здоров, – не раздумывая подтвердил Реннер, – Скорее всего господин Вершков прав: власти по неизвестной нам причине проводят крупную полицейскую акцию. Мы с доктором утром ходили гулять к собору… Как он называется? Да, Казанский… Так вот по сравнению с предыдущими днями на улицах значительно больше полиции. Кроме того, за нами наблюдали.

– Кто? – нахмурился лорд Вулси.

– Двое господ в партикулярном, хорошо одетые. Они особо и не прятались. Мне кажется, профессиональные агенты – выражения лиц очень уж характерные.

– Только пристального внимания полиции нам и недоставало для полного счастья, – высказался Тимоти. – Впрочем, мы действуем вполне легально, паспорта в порядке, по счетам платим исправно. Законопослушные граждане, пускай и иностранцы!

– Будем ждать, – сказал Джералд. – Больше ничего не остается. Привычный распорядок менять не станем. Я сейчас поеду в посольство, а оттуда в банк; Робер, вы как обычно займетесь бумагами. Тимоти с Ойгеном – на Балтийский вокзал, получать заказ. И ведите себя естественно, мы не совершили ничего предосудительного. Но все же старайтесь оглядываться: следить за нами может не только полиция. О предупреждениях мсье Анно следует помнить крепко, этот человек слов на ветер не бросает….

Неопределенность продолжалась до семи вечера, когда в отель наконец прибыли их сиятельство, причем не в одиночестве, а сопровождаемый невзрачным господином средних лет, в котелке и с зонтиком-тростью. Господин был белобрыс, обладал тонкими соломенными усиками, невозмутимо-ленивым взглядом и обликом напоминал приказчика из дорогого магазина для благородной публики.

Прохор немедленно осознал – случилось нечто донельзя скверное. Барин выглядел смертельно уставшим, побрит неаккуратно, костюм помят, но это еще полбеды; за долгие годы камердинер научился различать малейшие оттенки настроения Алексей Григорьича, когда он глядит искоса, будто птица, осторожно трогает указательным пальцем повязку на глазу и громко, словно паровоз, выдыхает, значит, барин растерян и подавлен. Ничего подобного с ним не случалось со времен японского плена.

– Нам необходимо поговорить наедине, – не здороваясь заявил Барков лорду Вулси. – Господа, пожалуйста, покиньте кабинет и не входите, если вас не позовут.

– Какая таинственность, – шепнул под нос Монброн, но, как и прочие, вышел. – Тимоти, что, по-твоему; за тип приехал с графом?

– Я тебе не гадалка. Если нас выгнали, пойдемте на первый этаж, в ресторан. Время ужина, а я голоден как волк…

Двери номера затворились, Барков щелкнул замком.

– Милорд позвольте рекомендовать: подполковник Свечин, Василий Константинович, из главного управления Отдельного корпуса жандармов, следователь по особым делам. У него есть вопросы…

– Я владею английским, – упреждая вопрос Джералда, сказал господин Свечин. – Ваша светлость, мне неприятно вас тревожить, вы гость, но служба есть служба. Дело действительно крайне, крайне серьезное, способное даже затронуть отношения между нашими державами.

– Присаживайтесь, – ответил недоумевающий лорд Вулси. – Могу я осведомиться, каковы причины… Настоящего визита?

– Ваша светлость, по сведениям, некоторое время назад вы сталкивались с тайной организацией, именующейся «Сионским приоратом». Меня интересует любая информация об этих людях. Персоналии, связи, потенциальные возможности и прочее.

– По сведениям? – кашлянул Джералд и перевел взгляд на Баркова. Тот не смутился:

– Я обязан был рассказать о кладе на Рейне. Понимаете, обязан! Подполковник, объясните его светлости…

* * *

Тем временем в ресторации «Виктории» играла музыка, сияли электрические лампы, забранные в стеклянные плафоны в виде цветов золотистых лилий, постояльцы отеля и зашедшие с улицы любители хорошей кухни вкушали плоды трудов французских и итальянских кулинаров, составлявших немалую часть доброй славы гостиницы. Развлекательная программа не вызывающая, а вполне скромная – фортепиано, скрипка и романсы, никаких вульгарных цыган и медведей. В «Виктории» останавливается консервативная публика.

Концессионеры и мсье Вершков расположились за одним из лучших столиков справа от сцены, резервированных за гостями номеров-люкс бельэтажа. Зал полон, много военных, семейные пары, коммерсанты, чиновники. Обстановка самая комфортная, не отличишь от лучших заведений Парижа и Вены,

Сдружившийся с Тимоти Прохор научил техасца пить русскую водку, которая, особенно с надлежащими горячей и холодной закусками, ничуть не хуже хваленого виски с Островов, а то и многим лучше – нет противного сивушного запаха, напрямик именуемого мсье Вершковым «керосиновым». Монброн, еще за время предыдущего посещения России пристрастившийся к волжской и каспийской рыбе, угощал замаринованной в белом вине севрюгой доктора Шпилера. Предчувствовавший недоброе настороженный Ойген и не менее мрачная Евангелина ограничились чаем и десертом.

Что-то происходило, и это «что-то» имело непосредственное отношение к общему делу концессионеров, но никакое «волшебство» не позволяло поднять завесу – разбуженные два года назад неведомые силы направляли действия других, совершенно незнакомых людей, выстраивающих здание истории своими руками. По камушку, по кирпичику.

Разговор не складывался, обсуждать странный визит Баркова и невзрачного господина в котелке никто желания не испытывал, рано или поздно всё разъяснится, так зачем строить умозрительные предположения? Ева слушала музыку, из-под полуприкрытых век наблюдая за певицей в кремовом платье, шумели только Тимоти с Прохором, причем оба разговаривали на безобразном вавилонском наречии, которое искренне считали благородным французским языком. Но, что характерно, друг друга понимали на диво хорошо.

Нежданная суета началась со стороны двустворчатых дверей с зеркальными стеклами, ведущими из ресторана в холл гостиницы. Возникший тихий шум походил на нарастающий морской прибой. По рукам пошли листки, похожие на экстренный газетный выпуск, слышались потрясенно-недоумевающие вскрики, некоторые военные поднялись со своих мест и едва не бегом направились к выходу. На сцену выскочил конферансье, прервал девушку в кремовом, что-то прошептал ей на ухо. Певица закрыла лицо ладонями.

– Merde… – Тимоти первым обратил внимание на возникшую сумятицу. – Прохор, что такое? Пожар?

– Не похоже.

Вершков быстро оценил обстановку, приметил мальчишку, раздававшего всем желающим листки, покинув стол, выхватил один.

Прочитал. Перекрестился.

– Да что… – повторил Тимоти. – Война?

Зал в общем порыве встал и запел, господин, сидевший за фортепиано, взял первые аккорды. Было видно, что часть дам, присутствовавших в ресторане, плачут.

– Государственный гимн, – громко шикнул Прохор. – Мадам, мсье, надо встать!

Иностранцев пробрало до костей – подхваченная разноголосым хором мелодия, торжественная и, как казалось, печальная звучала не гимном, а молитвой, да и была таковой в действительности. Едва отзвучали последние ноты, посетители начали спешно расходиться, остались лишь постояльцы «Виктории» и несколько господ в статском.

– Мсье Вершков? – выдавил потрясенный увиденной сценой Робер. – Я… Мы… Это…

– Вот, сударь! – Прохор вытянул руку, в которой был зажат одностраничный выпуск «Санкт-Петербургских ведомостей», отпечатанный всего полтора часа назад,

– Я не читаю на русском!

– Дайте, – потребовала Евангелина. Пробежалась взглядом по строчкам, на католический манер коснулась большим пальцем лба, губ и груди. – Пресвятая дева… Это манифест императора об отречении!

– Отречении? Каком?! Почему?!

– Подождите, я попытаюсь перевести, официальный русский сложнее разговорного… Господним изъявлением сын наш, государь наследник-цесаревич Алексей Николаевич почили… Боже, умер престолонаследник, внезапная болезнь!

– Что делается, а?.. – вздохнул Тимоти. – Дальше?

– Император Николай полагает, что сейчас… Пребывая в неизбывном горе… Не понимаю! Да, вот: передаем наследие наше дяде нашему великому князю Николаю Николаевичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского… Заповедуем править делами государственными в полном и нерушимом единении… Больше ничего особенного. Царское Село, дано сегодня, в три часа и пять минут дня. Подписи: Николай, министр двора генерал-адъютант граф Фредерике… Наследный принц! Пресвятая дева!..

– Я родился в республике, осторожно сказал Монброн. – И не совсем понимаю монархические традиции, особенно русские, тут все иначе, нежели в Европе. Получается, скончался маленький дофин? Верно?

– Да, – подтвердила Евангелина.

– Но почему тогда отрекся император? И в пользу дяди? У Николая есть другие дети!

– Девочки. Женщина в России вправе наследовать только если не осталось претендентов мужского пола, а таковых сколько угодно. В манифесте сказано, что охватившее его горе не позволяет впредь отправлять возложенные Богом и народом обязанности.

– Выходит, да здравствует император Николай III? – тихо сказал доктор. – И я почти не сомневаюсь, что… Вы должны понять.

– Вот не нужно таких заключений! – горячо сказал мистер О'Донован. – Док, вы что, окончательно спятили? При чем тут мы?

– Граф Барков ездил за книгой. Книга напрямую связана с нашим общим делом. Его сиятельство привез с собой из резиденции царя незнакомца, похожего на полицейского шпика, и они уединились наверху с лордом Вулси для крайне важного разговора. За нами следят. Тимоти, ты взрослый человек – должен сделать выводы!

– Док, ну зачем видеть призраков за каждым углом?! Мало мне Джералда с Робером, как помешались на мистике! Ойген, ты здесь самый старший и умный, что скажешь?

Господин Реннер привычно отмалчивался до поры, но когда взгляды концессионеров обратились на скромного австрияка, даже благовоспитанный Монброн отпустил пару словечек, заставивших бы покраснеть отъявленных клошаров из квартала Марэ.

Сущность Хагена из Тронье впервые за два года возобладала над материальным телом Ойгена Реннера. Он снова будто состарился на десять-пятнадцать лет, пробилась борода, цвет глаз сменился с бледно-голубого на васильково-синий с оттенком льда. Прохор, узрев эту метаморфозу, зажмурился и помотал головой. Убедивпшсь, что зрение не обманывает, попятился на шаг и привычно сунул руку в карман пиджака, где лежал складной нож. Чертовщина!

– Хаген? – Ева сдвинула брови. – Ты вернулся? Почему?

– Я никуда и не уходил, госпожа моя Кримхильда, – ответил бургундский мажордом. – Всегда был рядом. На ткани появляются новые узоры, нить времени скручивается в узлы, которые развязывать не нам, цвета радуги меняются…

– Это он про что? – шепотом спросил Тимоти.

– Кеннинг, иносказания, привычные эпохе Хагена, – отмахнулась Ева. – Хаген, я хочу спросить…

Ничего не вышло – как и во времена рейнской эпопеи тело физическое не выдержало: Ойген рухнул как подкошенный, на губах появилась пена. Хорошо хоть обошлось без судорог. Подбежал обеспокоенный метрдотель.

– У юноши epilepsia, – немедленно вступился доктор Шпилер. – Обычный приступ, ничего страшного. Позовите людей, его надо отнести в номер…

– Чудеса, – шепотом сказал Прохор, видевший, как грозный бородач с глазами убийцы моментом заместился обличьем господина Реннера, едва тот потерял сознание. – Ох, барин, не было у нас печали… Связались с бесовством.

Глава четвертая
С СЕВЕРА НА ЮГ

Санкт-Петербург—Одесса,
20-25 апреля 1914 гада

Курьерский отправлялся с Николаевского вокзала ночью, в четверть второго, когда все вечерние пассажирские поезда на Москву давно ушли. Маневровый паровоз доставил к дальнему перрону небольшой состав из пяти вагонов: крытого товарного, вагон-салона, мягкого первого класса и двух платформ, на которых были закреплены внушительные дощатые ящики и укрытый брезентом автомобиль.

Обычно курьерскими путешествовали важные особы, способные уплатить компании за наем поезда солидные деньги – приходилось согласовывать расписание и передавать по линии предупредительные телеграммы на все узловые станции, чтобы не нарушать сложный ритм работы железных дорог. Но если средств было в достатке, арендованный поезд мог доставить пассажиров в любую точку империи, от Гельсингфорса и Варшавы до Иркутска и Владивостока.

Второй после Петербурга целью концессионеров был южный город Одесса Херсонской губернии, откуда было удобнее всего отправиться в Подолию, к самой границе Австро-Венгрии, где, по расчетам Джералда, и находилась конечная точка пути: ставший со временем неприметным курган у слияния трех рек. Если, конечно, курган вообще сохранился за полторы тысячи лет…

На столь позднем отбытии настоял граф Барков – в настоящий момент чем незаметнее, тем лучше. Это же рекомендовал и господин Свечин, вторую неделю подряд навещавший лорда Вулси в отеле едва не каждый день. Его высокоблагородие стал если не другом, то уж точно тихим покровителем странных заграничных гостей. Он помог с окончательным оформлением бумаг (после вмешательства жандармского подполковника, надавившего на тайные рычаги бюрократической машины, дело окончилось с поразительной быстротой) и давал ненавязчивые советы, успокаивая его светлость: все образуется, сэр. Поверьте, после всего случившегося надзор полиции есть насущная необходимость, вы значительно лучше меня знаете, насколько опасны и непредсказуемы эти люди… Мы поможем вам чем сумеем, но ждем и ответного участия.

Какого именно? Нет-нет, ничего особого делать не нужно. Проявите терпение и ждите, рано или поздно они придут, и тогда… Тогда действовать будем мы. Ни о чем не беспокойтесь, в жандармском корпусе трудятся самые опытные и проверенные люди.

Джералд, уверенный в том, что все пошло наперекосяк с самого начала, впал в уныние: дело было продумано до мелочей, рассчитано с точностью до дня и, не успев начаться, едва не пошло прахом – вмешательство тайной полиции само по себе ничего хорошего не сулит, а если вспомнить о…

– Время, – задумавшегося Джералда заставил встрепенуться Тимоти. – Сейчас отправляемся.

Меня одно радует: кондуктор и прислуга подобраны мистером Свечиным, мы под хорошей охраной. Но все равно я бы держал под рукой револьвер.

– Ты неисправим, – вздохнул лорд Вулси. – Мы не собираемся начинать боевые действия в стиле войны в Трансваале! И я не разделяю твоего оптимизма относительно русской полиции: даже если мы и достигнем цели, все найденное тотчас придется передать властям…

– Не все, – уточнил мистер О'Донован. – Монброн идеальный крючкотвор, а тебе следовало бы повнимательнее ознакомиться с утвержденным в министерстве уставом «Добровольного общества»: мы имеем абсолютное право на сорок процентов добычи по оценке таковой комиссией Академии наук. Если, как утверждает легенда, в кургане Аттилы спрятаны несметные богатства, никто не обратит внимание на то, что мы прибрали к рукам две-три не самые ценные вещицы…

– Господа, что же вы, идемте в вагон, – напомнил подошедший Барков. – Свежим морским воздухом надышимся в Одессе. Ехать недолго, всего четыре дня… Путешествуем с наилучшим комфортом, и не заметим, как окажемся на месте.

Пассажиров в литерном было всего восемь, концессия в полном составе и его сиятельство с обязательным Прохором Ильичом. Из обслуги – один кондуктор, должный прислеживать за состоянием поезда, повар и два лакея, обитавшие вкупе кухонной части вагон-салона, в котором господа могли обедать и отдыхать. Все четверо были жандармскими агентами, что, впрочем, и не скрывалось.

Свистнул паровоз, за широкими окнами «Пульмана» возникли белые клубы пара, подсвеченные фонарями с платформы. Поезд тронулся. Огни города исчезли быстро – состав миновал череду пакгаузов, огромное здание казачьих казарм на берегу Обводного, прогрохотал по Американским мостам через канал и, оставив позади Глухоозерскую ферму, начал набирать скорость – первая остановка в Вышнем Волочке, где котлы заново наполнят водой, в Бологом заменят паровоз, а потом – Тверь и Москва.

В дверь купе постучали, Джералд отдернул бархатную шторку. Робер. Что ему понадобилось?

– Ты собираешься ложиться? – осведомился Монброн. – Я знаю, очень поздно, но мы решили устроить скромный ужин – в дороге всегда начинаешь испытывать голод…

– Через двадцать минут после отправления? – саркастично спросил лорд Вулси, достав из кармашка жилета часы. Впрочем, ты прав, спать совершенно не хочется… Мы все взволнованы. Меня вполне устроит чай с бисквитами.

– За чем же дело стало? В салоне очень уютно, я успел оценить. Ковры и даже пианино. Но если вспоминать, во сколько нам обошелся курьерский состав…

– Тебе жаль потраченных денег? Потерянное на пересадки время стоило бы куда дороже. И еще: мне кажется, что мы… Словом, нам нельзя опоздать.

– Куда? – озадачился Робер. – Ты о чем?

– Так, невнятное предчувствие… Надеюсь, никто не оскорбится, если я приду в салон без сюртука? Будем располагаться походным манером, церемонии сейчас неуместны.

* * *

Если кто и понимал до конца, насколько сложно и двусмысленно нынешнее положение концессии, то это был его сиятельство Алексей Григорьич. Из всех сообщников по известным причинам он всерьез воспринимал только Ойгена с Евангелиной и отчасти Джералда, небезосновательно полагая остальных романтической молодежью с ветром в голове, проку от которой чуть, а забот, напротив, значительно больше.

Однако, если установить строгую дисциплину и втолковать концессионерам, что без железного порядка, осмотрительности и крайней внимательности к любым, самым малозначащим событиям, их благополучие и жизни могут оказаться под угрозой оказалось делом нетрудным – после катастрофы двухнедельной давности даже легкомысленный Тимоти проникся и перестал отшучиваться в ответ на указания графа, – то убедить сообщников если не отказаться от затеи вовсе, а хотя бы перенести разыскания на следующий год (Аттила никуда из своей гробницы не сбежит!) оказалось делом бесполезным.

Сначала Джералд, а потом и Ева начали в один голос твердить – время невероятно коротко. Ойген пожимал плечами и вроде бы соглашался: что-то грядет, и это «что-то» напрямую зависит от наших действий. Отступать сейчас нельзя.

Барков намекнул на политические обстоятельства: милорд, извините за грубость, но вы понимаете, во что вляпались и в какой переплет вовлекли меня? Несчастье в Царском Селе приковало к нам внимание наисерьезнейших людей, концессией интересовался даже новый император, а с Николаем Николаевичем шутки плохи – в отличие от отрекшегося племянника, глава династии Романовых тяжел на руку и ненужный либерализм разводить не станет. Шутка ли – косвенное участие в покушении на августейшую особу государя наследника, Царствие ему Небесное!..

– …То есть сейчас речь зашла о преднамеренном покушении? – ужаснулся Джералд, Вы намедни утверждали, граф, это был несчастный случай! Стечение обстоятельств!

– Вы плохо знакомы с особенностями нашей страны, – прохладно ответил Барков. – В Российской империи предпочитают искать виноватых быстро и сразу, особенно когда дело затрагивает интересы монархии. Напомню, что царствующий дом крайне болезненно относится к любым подозрениям на покушение и тому есть веские причины: императора Александра Освободителя убили террористы, великого князя Сергея Александровича тоже, несколько губернаторов, в этом же списке министр фон Плеве, премьер Столыпин… И это отнюдь не полный перечень жертв нигилистов! Слава богу, я сумел убедить генерал-майора Воейкова в нашей непричастности, но его превосходительство уже отставлен от должности – Николай III взялся за вожжи…

– За что? – переспросил лорд Вулси.

– Простите, англичане не понимают эту русскую метафору. Говоря проще, император начал последовательно и быстро отстранять от власти окружение своего предшественника. У нас не парламентская монархия, как в Британии, все решает царь – в его ведении назначение кабинета министров, святейшего Синода, высших военных… Учитывая, что Николай Николаевич недолюбливал племянника за мягкотелость и нежелание вплотную заниматься государственными делами, отдавая их на откуп далеко не самым талантливым сановникам, в стране происходит тихая «революция сверху»: новый государь сторонник крутых мер и считает парламентскую форму правления неэффективной, затратной и по большому счету абсолютно бесполезной в настоящих условиях.

– Но какое отношение к нашему предприятию имеют политические пристрастия императора?

– Самое прямое. Во-первых, он наверняка счел делом чести расследовать происшествие в Царском до малейших деталей и примерно наказать виновных. Жестоко наказать, как умеют только в России. Во-вторых, тайная полиция, Корпус жандармов, начинает резко набирать силу – жандармский шеф назначен министром внутренних дел. Господин Свечин вам ясно объяснил: если Приорат умудрился проникнуть в Царское Село, использовав при этом офицеров гвардии, то где их ждать завтра? В спальной императора за ковром? Подобно Полонию в «Гамлете»? Следовательно, зло должно быть искоренено беспощадно, без оглядок на судебные уложения, адвокатов и бумагомарательство. А вы – послужите наживкой.

– Это я уже понял, – хмуро ответил Джералд, – Почему тогда вы хотите отложить раскопки на год и советуете приехать в Россию летом 1915 года?

– Надо дать время тайной полиции – разобраться, отыскать ниточки, ведущие к руководству Приората. Несколько имен вы назвали – аббат Клаузен, его преподобие Биель. Этот ваш Люк Анно наверняка сможет помочь…

– В последнем – не уверен, покачал головой лорд Вулси. – Ночной король Парижа не станет сотрудничать, он очень сложный человек.

– Это не наши заботы, пускай господин Свечин со товарищи трудятся. Итак, вы не желаете приостановить проект?

– Не желаю. И вы знаете почему.

– Соображения мистического характера?

– И это тоже. Граф, пожалуйста, объясните внятно, что все-таки случилось в Царском Селе? Эти полунамеки от господина подполковника, «гипнотическое воздействие», охотники за книгой… – Джералд покосился на стол гостиничного кабинета, посреди которого возлежал раскрытый на последних страницах труд безвестного Феоктиста из Адрианополя. – Я должен понимать, что происходит, оставаясь в неведении мне будет сложно действовать.

– Извольте-с… Но вы понимаете, милорд, я обязан полностью положиться на вашу скромность. Происшествие тщательно скрывается, это государственная тайна – по официальной версии наследник скончался от скоротечной кори.

– Ничего удивительного, здоровый ребенок не может умереть от нескольких ушибов и перелома руки!

– Здоровый, как вы верно сказали. Алексей Николаевич страдал разжижением крови, hemophilia. Любое кровотечение, особенно внутреннее – смертельно опасно. Остановить его с помощью операции невозможно, любой надрез только усугубит положение. Теперь понимаете?

– Да. Ужасно жаль, господин граф. Никто не мог предвидеть!

– Никто, увы… Романовы не самая счастливая династия, из четырнадцати прежних императоров, начиная с Петра Великого четверо умерли не своей смертью, это не считая многих великих князей. Александр Александрович, царь-миротворец, скончался во цвете лет, а мог бы править доселе. Ходят тихие разговоры о том, что его дед, Александр Павлович инсценировал свою смерть и удалился не то в монастырь, не то в скит… Но добровольных отречений ранее не случалось: Николай всегда был очень впечатлителен, смерть сына лишила его цели в жизни и он почел за лучшее оставить престол – я могу его понять, после такого ужасного потрясения император счел, что Бог от него отвернулся, а раз так, помазанник не вправе держать скипетр и далее, навлекая несчастья на подданных. Николай истолковал этот знак, возможно, и превратно, но теперь ничего не изменишь – у него мистический склад ума, кроме того императрица была религиозна до крайней степени, в манере средневековья.