Текст книги "Хроники частного сыска (СИ)"

Автор книги: Андрей Куц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Ну… не знаю, кто разберет эту шпану.

– Вот то-то и оно… чего-нибудь закажем?

– Я голоден, как волчара на льдине в Антарктиде.

Следователи прокуратуры – Потапенко Александр Кириллович из Москвы и Сотников Константин Абрамович из Ярославля – были знакомы вот уже как семь долгих месяцев. Вначале Потапенко один занимался поисками Руслана Покруты-Половцева, а затем на стоянке «Кольчуги» обнаружили автомобиль одного столь же молодого, как Руслан, человека из Ярославля, а за ним, спустя две недели, пропал мужчина сорока пяти лет, всё из того же Ярославля, и его след также оборвался возле «Кольчуги», прошёл месяц с несколькими днями, и к троице присоединился бедолага из Костромы, а за ним – мужик с Ивановской области, и недавно к ним добавился местный житель, а двое его односельчан пока не были объявлены в розыск, но уже несколько дней их никто не видел. О двух последних Сотников узнал из переговоров с хозяевами заведения, с Чвакошвили Тамазом Ревазовичем и с его женой Ларисой, перед которыми исправно отчитывался Олег. Перед суровыми очами следователя Олег подтвердил всё ранее сказанное своему работодателю.

Олег, успокоивший совесть исполнением гражданского долга, поставил под нос высоких господ кушанья и, чуть ли не кланяясь, отошёл.

– Итак, пропало шестеро, и все здесь, ещё с двумя – пока не ясно, – подвёл итоги Потапенко. – Ты здесь со всеми поговорил?

– Угу.

– Надеюсь, ты меня от этой обузы избавишь? Расскажешь мне всё, что узнал, и баста!

Сотников ел, и лишь коротким чавканьем показал, что согласен.

– Спасибо, я буду должен.

– Ерунда.

– Мы сейчас в Ярославль?

– Угу. – Сотников ел.

– Ты что-нибудь накопал о своих пропавших? Бизнес, семья?

– Угу.

– Значит, есть ниточки, которые с этим местом не связаны. Можно смело браться за раскрутку обычного клубка. Ясно. Всё как обычно. И мы ни на йоту не верим в потустороннее?

– Точно.

– Ясно. Ты говорил, что у тебя что-то имеется на моего Покруту.

– Представь… твой Покрута бывал в Ярославле. И даже однажды встречался с одним из моих.

– Почему-то я не удивлён.

– Да?

– А чему удивляться? Там у него вполне могли быть финансовые интересы. Вполне.

– А то, что там фигурирует некая особа?

– Женщина?

– Ага, удивился! Обрадовался! Вон как глаза заблестели.

– Ещё бы! Мой Русланчик был ещё тем бабником. На этой загаженной почве я перелопатил не мало всякой дряни. Да только всё по местным, по московским. Заглядывать в такую даль не доводилось. Что ж, взглянем на твою особу.

– Нашу.

– Это точно.

– Ты ешь, а то не застанем.

– А ты знаешь, где она будет?

– Я не даром жую свой хлеб. Я всё знаю.

– Хвастун, оно конечно, но я прощаю, потому что это прекрасно!

– Что я хвастун или что я знаю о ней?

– Что знаешь.

– Хе-хе… Спасибо.

– Всегда рад услужить.

– Учту.

Потапенко предался спорому поеданию румяной жирной курочки и овощного салата, запивая это добро виноградным соком, и украдкой поглядывая на сладкий сдобный пуфик – десерт, лежащий на маленькой глиняной тарелочке, украшенной названием заведения и пущенными по кромке витиеватыми финтифлюшками.

Четверо упёртых ребят слышали их разговор. Лишь только следователи попрощались с хозяином заведения и покинули здание, они стали обсуждать и осмысливать новую информацию. Правда, это ничем им не помогло. И они вернулись к первому событию этого дня. Они обменялись едкими замечаниями по поводу того, что шестеро пижонистых, немного гламурных их сверстников, помигав тормозными огнями машин, поколебавшись на съезде к шоссе, отбыли туда, откуда приехали, а не продолжили начатый путь, – сдрейфили, не выдержали и одной ночи, затосковали, заскучали, почуяв правду жизни, неотступно шагающую за пропащим Русланом, как он – за вечной осенью.

– Получили сполна, – сказал Сёмка, – будут знать, почём фунт лиха. Слишком легко они катились по жизни, всё равно что колобок по тропинке от домика бабушки да в лесок. А в лесу-то – волки!

– А мне их жалко, – сказал Лёшка.

– Ты чего, обалдел? – вскинулся на него Кирилка.

Его поддержала Ритка.

– Ведь они баловни, баловни своих родителей, – сказала она. – У них уже с рождения всё было, они никогда ни в чём не нуждались, они лишь придумывают себе проблемы, прожигают жизнь, ни о чём не беспокоясь – некогда им задумываться и присматриваться. Некогда! – Ритка негодовала, прямо-таки шипела от раздражения. Она испепеляюще посмотрела на Лёшку и, вскинув носик, сердито отвернулась к окну, но губы у Ритки дрогнули, и показалось, что она вот-вот расплачется.

Мальчики сконфузились, упёрли глаза в пустые кружки. Им захотелось заказать ещё пивка, чтобы напустить в голову новую порцию дурмана. Однако, выходило так, что финансы у них, оказывается, не безграничные и даже не резиновые – финансы поют романсы, – не как у этих, которые отчалили восвояси несолоно хлебавши.

– Так им и надо, – процедил сквозь зубы Кирилка.

– И всё же… – начал Лёшка.

– Молчи! – крикнула на него Ритка.

И Лёшка не осмелился противоречить.

Но он мог думать.

«Да, карманы у нас от деньжищ не ломятся, – размышлял Лёшка, – но это не значит, что другим надо желать зла. Наверное, у Ритки за пазухой имеется свой личный булыжник. И она готова швырнуть его в тех, у кого всё легко и просто. Отчего это? Когда это с ней что-то было? А может, она – так просто? Устала уставать? – Лёшка давно знал Ритку. Объединённые общей страстью к экстремальному отдыху, они много чего испытали вместе. Но он до сих пор ничего подобного за Ритой не замечал и не знал о ней ничего такого, что могло когда-то ожесточить её к тем, кто на неё непохож. – Это – призрак, – решил Лёшка. – Это – тоскливые ночные кошмары. Это – тихий шорох опавших осенних листьев. Вот, что это такое». – Лёшка был не далёк от истины. Он понял то, что пока что не поняла сама Ритка. – «Это – тоска».

– Чего без толку сидеть? – нервно сказала Ритка. – Пошли на улицу. Побродим, посмотрим, может, чего увидим.

Мальчики с готовностью поддержали предложение единственной девочки.

– Не удачное начало дня, – произнёс Чвакошвили, присаживаясь за один из столиков.

– Ничего, Тамаз, всё наладится, вот увидишь, всё наладится, – попробовала подбодрить его Лариса, хотя сама уже не верила в наступление лучших времён.

Она села рядом с мужем: он и она – в совершенно пустом ресторанном зале, лишь за стойкой притаился, уставясь в телевизор, Олег.

Мужчина и женщина, оба в чистых белых фартуках, сидели и смотрели в окно, за которым проносились машины.

Олег отнял глаза от телевизора, и почувствовал к ним жалость, и тоже засмотрелся на проносящуюся мимо жизнь.

Уставшая, измождённая женщина сорока трёх лет – официантка, уборщица, иногда повар, администратор-оформитель, посудомойка, ответственная за сдаваемые комнаты Лариса Павловна Чвакошвили, первая и незаменимая во всём умница-помощница для внушительного габаритами, обросшего чёрным густым волосом мужа, для Тамаза Ревазовича Чвакошвили, пятидесяти двух летнего уроженца Грузии, после армии не возвратившегося на родину, а оставшегося в России для зачисления в какой-нибудь институт, и в конечном итоге осевшего на этой земле на долгих двадцать пять лет. Три года назад Тамаз приобрёл в Ярославской области готовый бизнес, которым была придорожная гостиница с кафе-баром под уже зарегистрированной вывеской: «Кольчуга». Он совестливо впрягся в дело, взвалив на себя всё хозяйство, не гнушаясь ни одной должностью: повар, бухгалтер, менеджер, директор-хозяин, водитель, грузчик, слесарь, иногда официант, уборщик, прачка и так далее. У Тамаза имелся сын от первого брака, который жил в общежитии при институте. И был общий с Ларисой ребёнок, тоже мальчик, и было ему 15 лет. Жил он в Ярославле с родителями Ларисы. Навещать детей и родителей у Чвакошвили не получалось – работа поглощала всё время. Родичи сами наведывались к ним в гости при первой же возможности.

Ларисе и Тамазу «Кольчуга» нравилась, и она приносила неплохой доход, правда, только первые два года. Потом дела пошли ни шатко, ни валко, потому что… потому что пропал человек, живший у них несколько дней, а вслед за этим появился вроде как призрак… призрак грозный, с тягостной, гнетущей аурой, бродящий по окрестности и проникающий через стены «Кольчуги». Затем пропал ещё один человек… и ещё один. В скором времени их было целых пять штучек. И они нет-нет да… вроде как появлялись, а может, и нет, и бродили-скитались не то люди, не то тени по примеру самого первого и самого опасного пропавшего постояльца – Руслана Леопольдовича Покруты-Половцевева.

«Кольчуга» стояла у шоссе, по этой причине подавляющее число людей, открывавших её двери, никак не могло знать о местных происшествиях и бедствиях. Но молва – эта ядовитая змеюка – ползла по миру не страшась никаких преград, жаля всякого подвернувшегося по поводу и без такового, отчего люди стали избегать остановок в «Кольчуге». Бизнес начал угасать. Но всё же дорога, соединяющая Москву с Архангельском, выполняла свою функцию, так что чета Чвакошвили гарантированно собирала с неё дань в виде заезжих клиентов. Река течёт, а значит воды в ней меняются. Какова бы ни была зараза, она не в силах одолеть стихию. Стихию не менее грозную, чем сам вирус, проникающий во всё живое. Воды шоссе М8 упрямо сносили не менее упрямо появляющуюся грязь, топя её в глубоких пучинах жизни.

При этом не только молва подрывала бизнес. Человек чаще всего не верит во всякую несусветную чушь, происходящую у него под боком, хотя охотно слушает. Основной вред был от того, что большинство людей, кто за последний год хотя бы однажды побывал в «Кольчуге», а особенно те, кто провёл ночь на её кроватях, не хотело возвращаться. Проезжая мимо, они предпочитали отвернуться в сторону, чтобы не замечать её серой черепичной крыши, стараясь забыть случившееся с ними в её стенах так же, как непотребный сон.

Чвакошвили многое знали всякого разного от посетителей, постояльцев, от следователей, родственников и друзей пропавших, в первое время наезжавших в «Кольчугу» неиссякаемой вереницей, и многое могли добавить от себя, как участники событий, так как почти безвылазно находились в стенах своего заведения. Они могли побожиться, что за последние месяцы они лично не один раз видели одного и того же тихого молодого человека в едва коричневой запахнутой куртке и в точно такого же цвета брюках: он медленно уходил от гостиницы, бредя по пустоши, и терялся в череде далёких деревьев. Они бы видели его чаще и ближе, если бы искали встречи, и если бы не постоянные хлопоты по работе. Они не понимали откуда он приходит и куда уходит. Они не могли разобрать даже для себя самих правда ли виденное или это игра воображения, происходящая от тревоги за пропавших неведомо куда людей, которых они обслуживали, с которыми говорили, и не меньшая тревога за дальнейшую судьбу их бизнеса, ещё год назад казавшегося сверхуспешным. Они всё больше терялись в тяжёлых ожиданиях надвигающегося будущего. От этого они тоже стали выдумывать объяснения происходящему и невольно складывать легенды: они вроде как уже не только ощущали, но и понимали, что «Кольчуга» стоит на проклятом месте, где сталкиваются два мира – привычный и обычный мир людей граничит здесь с миром, откуда приходит их бывший постоялец Руслан, который, понуждаемый своими страстями и страхами, осознанно пробил между мирами брешь. Руслан упорно и долго искал подобное место, стремясь наконец обрести умудрённый тихий покой, а когда нашёл его, то приложил все силы, чтобы в нём удержаться и остаться быть может навсегда. «Он нашёл его и получил то, что хотел. Так что же его мучит теперь? Почему ему неймётся? Зачем он изводит людей, снова и снова возвращаясь в их мир, так ему ненавистный?» – снова и снова думал Тамаз и облапливал голову ручищами.

Чета Чвакошвили тщетно сопротивлялась меланхолии, и оставалась на прежнем месте – деваться им было некуда. Они держались приобретённого дела, надеясь, что рано или поздно всё закончится, вернувшись в прежнее русло. Ведь началось всё на их глазах, взявшись из ниоткуда, значит, оно также может вдруг уйти в никуда.

Чего не может быть, того не может быть никогда! Если же несмотря ни на что оно существует, то это – галлюцинация, самообман, неправда, и быть ему на свете до тех пор, пока ты к нему не привыкнешь, отчего перестанешь замечать. Безразличие и невнимание его погубят.

– Обязательно! – с жаром сказал Тамаз.

– Что? – Лариса не расслышала его, барахтаясь в точно таких же мыслях. – Что ты сказал?

– Я сказал, что это обязательно должно когда-нибудь закончиться. И произойдёт это столь же внезапно, как началось. Это какой-то абсурд, всего этого просто не может быть.

Жена ничего не ответила, потому что они уже не раз обсуждали сложившееся положение вещей и каждый раз заканчивали всё именно такими словами. Тамаз в последнее время повторял их особенно часто. По-видимому, он старался убедить себя в том, что он спит и должен проснуться. Но он не просыпался. Потому что не спал. И он был готов не спать целыми сутками, лишь бы его заведение никогда не пустовало, а он был бы каждую секунду загружен тяжкой работой, обслуживая посетителей: потел, пыхтел, отдувался – пахал бы с радостью, потому что он делал бы это для себя, для своей семьи, а не потому, что кто-то ему велит. В «Кольчуге» он – хозяин, он – распорядитель. Над ним не стоит ни один начальник, не погоняет его, не приказывает ему. Так что не во власти каких-то неясных обстоятельств погубить то, что удалось заполучить Тамазу с неимоверным трудом!

Тамаз звонко шлёпнул ладонью по столешнице. Рука у него была увесистая, изборождённая венами и облепленная клоками чёрных волос. Он опёрся на стол, грузно поднялся. Лариса тоже поднялась, оправила передник, вопросительно посмотрела на мужа, ожидая его действий.

Калач и Батон – два пацана с конкретными понятиями – были неразлучны, как слипшиеся на противне в печи хлебные булки. А печью для них была жизнь. И выйти из этой печи по собственной воле, они не то, что не хотели, а не могли, так как нерадивый пекарь, слепив их и засунув для приготовления в огненную клоаку, куда-то пропал, позабыв о своём творении. У них давно выработался стереотип поведения, по которому надлежало сталкивать в пламя соседние булки и буханки, чтобы самим перебраться туда, где их не спалит жар.

Совсем недавно был при них товарищ по прозвищу Кирза.

Много всякого наворотила их троица, многое имела и ещё больше хот… нет, не хотела, а страстно желала заполучить.

Но вот Кирза пропал.

Как стало известно Калачу и Батону, тот поехал со знакомыми в Переславль-Залесский. Ребятки остановились переночевать в «Кольчуге». А утром Кирзу нигде не нашли. Комната, которую он занимал в горделивом одиночестве, была пуста. Разобранная и помятая постель – холодна. Одежда аккуратно сложена на стуле: рубашка, пиджак, штаны, носки. Он всегда носил под рубашкой майку – её не было. Не было, оно конечно, и трусов. И не нашли тяжёлых кожаных сапог на высоком каблуке и длиннополого велюрового пальто. Значит, куда бы Кирза ни ушёл, он ушёл в трусах, майке, сапогах и в пальто. Портмоне и телефон остались лежать на ночном столике, под синим абажуром.

Длиннополые велюровые пальто с определенного момента стали особым манерным знаком их троицы, выделяющим их среди толпы, объединяющим их в сплочённую группу – не разлей вода.

Калач и Батон были не на шутку обеспокоены судьбой своего однополчанина, как в шутку они называли друг друга. Как только они нарыли нужные сведения, то тут же отправились в «Кольчугу».

Полиция пока что не знала о пропаже некоего Кирзы: бывшие в ту ночь с Кирзой товарищи убедили Тамаза в ненужности доноса властям о происшествии, мол, они – пацаны конкретные и сами во всём разберутся, без всяких там козлов в форме и при погонах, ты, мол, понимаешь? Чвакошвили понял, и пока молчал.

Эти парни самостоятельно тщательно и упорно искали Кирзу, и никак не могли найти. Действовали они по собственному почину, следуя кодексу честных братков: «Не бросать своих в беде. Не подставляться перед чужими. Не отдавать собрата чужим на поругание. Отвечать за ближнего, если делаешь одно дело».

Но они были не ровней Калачу, Батону и Кирзе. Кирза перехлестнулся с ними случайно, на почве вдруг возникших взаимовыгодных дел. Так что Калач с Батоном особняком, отдельно от них затеяли и повели собственные поиски.

Калач и Батон… Не просто так дали такие клички этим двум представителям человеческого рода. Если они в полной мере и не отражали характер отдельной особи, то уж непременно опирались на её облик.

Смуглокожий Калач, вечно до одури надушенный слащавым одеколоном, сентиментальный и раздражительный, долговязый, сутуловатый, с приплюснутым лицом, как бы вдавленным, с мясистыми щеками, казалось, не мог носить никакую иную кликуху, а только эту, говорящую о его внешнем подобии всем хорошо известному одноимённому хлебцу – калачику.

Высокий, белокожий, мягкий и сдобный на вид, но жёсткий и циничный по характеру, всё одно что поджаренная блестящая корка, к тому же любитель мучного, а в особенности – батонов, – это Батон.

Жилистый, черноволосый и черноглазый, скорый на жестокую расправу до такой степени, что про него говорили: «С живого сдерёт кожу и не поморщится», – решительный, ни перед кем не прогибающийся, никого не допускающий в свой внутренний мир, всё равно что плотная многослойная ткань, пропитанная каучуком и подвергшаяся тиснению, а именно – кирза, таков был пропавший и отыскиваемый персонаж то ли по кличке, то ли по прозвищу Кирза.

Их троица в сезоны дождей или заморозков носила длинные серо-чёрные велюровые пальто.

Ни жена, ни муж Чвакошвили не заметили, как отворилась дверь и на пороге «Кольчуги» появились два антипода с развивающимися на сквозняке полами длинных пальто.

Калач с Батоном одобрительно цокнули языками, скроили рожи, закивали, по достоинству оценивая убранство заведения.

– Солидно, – сказал Батон. – Просто, пасмурно и жёстко. Словно в каком-нить тринадцатом веке. Одобряю. – Он направился к стене, на которой висели две булавы.

– Понравились игрушки? – улыбнувшись, спросил Калач.

– А то. Зацени. – Батон содрал с крепежей средневековое оружие, взвесил в руке.

– Дай-ка мне, – попросил Калач.

– Что… что вы делаете? – выйдя из кухни, закричал Олег.

Калач в одном порыве надвинулся на него, подмял и затолкал обратно в кухню.

– Цыц, хиляк! – сказал Калач.

– Вы кто? – спокойно спросил Тамаз и закрыл холодильник, в котором он проводил маленькую ревизию.

– Мы – те, кто надо, – сказал Калач и грубо усадил Олега на стул возле широкого кухонного стола посреди помещения. – Мы тут с друганом по одному дельцу заглянули, так что нам некогда разводить с тобой тары-бары. За жизнь, мы как-нибудь потом потолкуем. А пока, давай-ка, чернявка, гордый аксакал, орёл высоких вершин Кавказа, валяй, толкуй, а мы слушать, вникать станем.

– О чём? О чём толковать?

– А о товарище нашем, – входя в кухню, сказал Батон, и в руках у него была тяжёлая булава. – О том, кто девять дней назад пропал в твоих нумерах.

– Тамаз, а где?.. – спустившаяся со второго этажа Лариса осеклась, остолбенела, побледнела.

Батон разом крепко ухватил её за руку и швырнул к стулу, на котором сидел посеревший лицом Олег, пуча глаза на непрошенных гостей.

– Что это у нас тут за бабёнка такая? – спросил Калач. Он приблизился к Ларисе и, по-собачьи высунув язык, прикинулся, что пускает по ней слюну и хочет облизать её с головы до пят. – Эка краля. Твоя? Жена, что ли? – Тамаз кивнул. – Ты чо, русофил? Мы вот, кстати, тоже русские. Так что ты люби нас и выкладывай по-чесноку, как оно было.

– Подобру-поздорову, – вставил Батон, заслоняя собой выход из кухни.

– Ты согласен с нами? – поинтересовался Калач и взял у Батона булаву.

– Да.

– И?

– Был он здесь, – ответил Тамаз, – в таком же, как у вас, пальто. С какими-то ребятами был. Поели, выпили хорошо. Заночевали. А поутру его не нашли… Он один занимал комнату, никого с ним ночью не было.

– И всё? – Калач сощурился.

Тамаз пожал плечами:

– Всё.

– Чего, шизик, скажешь? – Батон склонился к съежившемуся на стуле Олегу, голову которого, прижав к своему животу, тихонечко гладила, утешая, Лариса. – Ты чо такой пришибленный? Дёрганый какой-то. Не больной, часом? Может, припадочный или калечный?

– Нет, он нормальный, просто уставший, – сказала Лариса. – Вы чего хотите? Вы спрашивайте, задавайте вопросы, мы ответим. Нам нечего скрывать. К тому же мы уже всё сказали ребятам, которые с ним были. И больше мы никому не говорили. Что он пропал, никто больше не знает.

Калач подбрасывал на ладошке шишкообразный конец булавы с небольшим шлепком, завораживая, гипнотизируя этим собеседников – им отчётливо представлялся тот ужас, который сотворит эта штуковина, если её применить по назначению.

Калач сказал:

– Эту байду оставьте для простачков постояльцев. Нас не обведёшь вокруг пальца такой фигнёй. Мы любители конкретики, того, что можно пощупать, что заскулит и завоёт, если по нему, хорошенько приложившись, треснуть. Не держите нас за лохов. Договорились?

– Мы не знаем, что и как вышло с вашим товарищем, – сказала Лариса. – После того как он заселился, мы его больше не видели.

– Хватит уже! – зарычал Батон. – Тошно слушать. Практичнее, господа. Ближе к делу.

Калач начал задавать конкретные вопросы:

– Они приехали на одной машине?

– Кажется, да, – ответила Лариса.

– Кажется – не ответ.

– Я занимаюсь обслуживанием клиентов, и не могу следить за тем, кто на чём приехал.

– А ты, волосатенький, что видел? – обратился Калач к Тамазу.

– Вечером я всё время торчу на кухне, поэтому в основном я ничего не вижу.

– Ладно. Тогда нам скажет хворый воробушек. – Калач придвинулся к Олегу. Булава застыла перед самым носом парня. – Ну?

– Я… я не видел точно, но, кажется, они были все вместе, на одной машине.

– Уехали они утром все разом, – встряла Лариса.

– Они здесь не ссорились, не разговаривали на повышенных тонах, не было угроз в чей-либо адрес и тому подобное? Может, к ним кто-нибудь подсаживался или подходил здесь или на улице, на стоянке? Может, в туалете? Может, с ними вместе подъехала какая машина, а потом все сделали вид, что незнакомы? Что-нибудь такое должно быть!

– Нет, – ответили трое опрашиваемых.

– Они вели себя очень весело и дружно, – сказала Лариса. – Они казались очень сплочённым коллективом. Ни с кем не общались, ни к кому не подходили и не подсаживались, и к ним никто не подходил и не подсаживался. Насколько я видела.

– Я тоже ничего такого не заметил, – сказал Олег.

– Возможно, что и так, – Калач призадумался. Те братки, в общем-то, были нормальными ребятами, а свело с ними Кирзу, его близкое знакомство с одним мужичком, с которым у ребятишек возникли некоторые проблемки, и они за малюсенькую услугу обещались подкинуть Кирзе неплохих деньжат. – Значит, они приехали, зашли, сделали заказ, забронировали номера и сидели, пили и ели… и всё это в мире и покое?

– Да, – пискнул Олег.

– А потом они вот так вот просто взяли и разошлись по номерам?

– Да, взяли у меня ключи и ушли наверх. – Олег несколько приободрился, осмелел.

– А у вас здесь что же, дамочек интересного поведения не имеется?

– Нет, – ответил Тамаз Чвакошвили. – Своих не держим. Заезжие иногда бывают. Как правило, они уже с кем-нибудь, при ком-нибудь. Но бывает, что какая-нибудь девушка из местных… заходит, чтобы с кем-нибудь… познакомиться.

– Это уж, конечно, – гнусаво усмехнулся Батон, и лицо у него стало ещё огромнее. – И никто из пацанов ни с кем не познакомился? Никто не пожелал себе на ночь ни местной, ни залётной красатули?

– Нет, – сказал Олег. – Обычно, когда клиенты хотят подобного, они либо сами знакомятся, либо спрашивают у меня. Если в зале есть кто-то, кто занимается, промышляет подобным ремеслом, то я… подсказываю, не более. Никакие дивахи лёгкого поведения под нами не ходят.

– Почему-то я тебе верю, Олежек. – Калач потянулся к его голове. – Олег с брезгливостью отпрянул, инстинктивно, по-детски ища защиты за бёдрами тёти Ларисы. – Так они вот так сразу, в одиночестве разойдясь по своим номерам, взяли да успокоились?

– Они не были в разных номерах, – объяснил Тамаз. – У нас каждый номер рассчитан на две персоны. Кровати стоят у противоположных стен. Одноместные. Только ваш товарищ был один в номере. Их было пятеро. Кто-нибудь всё равно остался бы в номере один.

– Что же дальше? Вы их потом видели, ночью?

– Я – нет, – быстро сказал Олег. – Я не работаю ночами, у меня есть сменщик.

Калач поднял глаза на Тамаза Чвакошвили.

Тамаз отрицательно мотнул головой.

А Лариса сказала:

– Я несколько раз проходила по жилому сектору по хозяйственным нуждам, но ничего не слышала и не видела. Нигде никто не разговаривал и ни к кому не ходил.

– А потом пришло утро! – сказал Калач, всем своим видом показывая безнадёгу. Он сел на свободный стул возле широкого стола в центре кухни, на который с грохотом положил булаву.

– Утром ребята постучались к вашему приятелю, – сказал Чвакошвили, – он не отзывался. Дверь была не заперта, и они вошли. Никого в номере не было. Вот и всё. Тогда они стали искать его. Расспрашивали нас, расспрашивали ночного сменщика Егора. Перед отъездом наказали нам никому ничего не говорить. Мы и не говорили… хотя сегодня утром к нам заходили два следователя, из Москвы и Ярославля. – Сказав последнее, Тамаз испугался.

Но Калач с Батоном были невозмутимы. Они отвлеклись от происходящего, крепко соображая, что ещё сделать, о чём спросить, может, им не всё говорят, может, стоит надавить, постращать?

Затуманенным взглядом посмотрел Калач на Батона. Тот всё понял. Калач неоднократно смотрел на него подобным образом, и всегда последствия были одинаковыми.

Батон устремился вперёд и схватил за грудки Олега, поднимая его со стула. От неожиданности Олег взвизгнул и захлебнулся воздухом, за краткий миг убывшим из его плоской грудной клетки. Олёг обмяк в руках Батона – повис бездушным кулём.

Батон встряхнул его, стараясь привести в чувства, чтобы он стоял на ногах, а не утомлял его мышцы, которые нужны Батону не для удержания хлипкого бедолаги, а для его хорошей встряски, ради острастки, чтобы тот рассказал даже то, о чём не догадывается.

– Что ты делаешь, отпусти его, не смей! – закричала Лариса и попыталась отнять руки Батона от одежды Олега.

Тамаз подался вперёд.

Калач, по-прежнему сидя на стуле, приподнял тяжеленную булаву и громко стукнул ею об стол, так, что по кухне прокатилось эхо, и задрожали чашки, расставленные в сушилке.

Лариса и Тамаз вздрогнули и отступили, а бедный Олег окончательно обмяк.

Батон встряхнул его, как бычок, поймавший на рога тореадора. Сдобная физиономия Батона заколыхалась перед глазами Олега, при этом носы у них едва не соприкасались.

– Так что, щенок, что ты ещё скажешь? – кричал Батон. – Я знаю, что ты говоришь не всё. Говори, говори всё, что знаешь. Понял? А то я вышибу из тебя последний дух! – И спокойно добавил: – Я это хорошо умею, поверь мне, мальчик.

– Поверьте ему, – сказал Калач, изображая скуку.

Олег, Лариса и Тамаз поверили, уже давно поверили.

– Я… я не… не знаю бо… больше ни… чего, – проговорил Олег, спотыкаясь на каждом слове, потому что Батон его встряхивал – молодой бычок никак не мог натешиться.

– Сейчас я буду тебя крошить, – сказал Батон.

Он захватил руку Олега, положил её на кухонный стол и вцепился в булаву. – Если тебе дорога твоя рука, говори, а то… бах! и одно сплошное месиво, а не пальцы.

– Точно, – буркнул Калач.

– Я не знаю, – захныкал Олег, – я всё сказал. Это всё призрак, это он всех забирает, это всё он, он, он…

Калач протянул руку, обхватил Олега за шею и прижал голову к столу. Он приблизил лицо и горячо зашептал:

– Ты говоришь чушь. Ты врёшь. Ты что-то знаешь. И это что-то мы хотим услышать. И ты нам скажешь. Обязательно скажешь.

– Это призрак, я его сам видел, – прошептал скрюченный Олег. – Вы останьтесь тут, ваш товарищ рано или поздно вернётся, он пройдёт через стены, и вы его увидеть.

– Какой призрак, болван! – Калач оттолкнул Олега. – Кончай заливать. Призраков не бывает. Поверь мне. Если бы они были, они давно бы меня загрызли. Не переживай, я всё давно проверил на своей шкуре. За мной да Батоном гонялась бы тогда целая их свора. Поверь. То наверняка настоящий человек. Вы здесь, гарантирую… я – не я буду, маньяка пригрели! Где вы его прячете? А? Этот маньяк нашего друга прикончил?

– Он никого не убивает, он обвораживает и заманивает в свой мир, – сказал Олег, и его затравленные глаза заметались между сидящим Калачом и Батоном, продолжавшим прижимать его руку к столу. Олег старался угадать, последует ли обещанная кульминация уже начатого действия.

– А что скажете вы? – обратился Калач к Ларисе и Тамазу. – Вам не жалко мальчишку? Вам наплевать, если он останется без руки?

– Звери! – Лариса не сказала, она выплюнула это слово.

– Кто из нас зверь – это ещё надо скумекать, – сказал Батон. Он покачивал булавой, примериваясь к точному удару.

– Не знаем, не знаем мы ничего, – выкрикнула Лариса.

– Мы правда ничего не знаем, – сказал Тамаз спокойно, что должно было показать его искренность, хотя его горячая кровь горца клокотала, разрывая сердце и мутя рассудок.

– Отпусти, – распорядился Калач. Батон с готовностью отцепился от Олега. – Я верю им.

Калач поднялся.

– Ещё одно, – сказал он. – Где нам найти ночного сменщика?

– Н-не надо, – попросил Тамаз, – он ничего не знает. Его… его уже опрашивали ваши знакомые. Он ничего большего, чем сказали мы, не скажет. Ночью он ничего не слышал и не видел. Честно! – Тамаз следил за Калачом.

– И всё же? Или моему приятелю избавиться от этой безделушки и взяться за то, что ему более по вкусу – за меч?

Тамаз скосился на отливающее холодом оружие в главной зале и уступил:

– Хорошо, я дам его адрес.

– Уж это обязательно, – сказал Калач, ухмыльнувшись. – Попробовал бы сказать, что ты его не знаешь.

Тамаз нашёл листок бумаги, взял карандаш, которым были заложены страницы поваренной книги, нацарапал адрес.

– Вот и хорошо, – сказал Калач. – Надеюсь, ты мужик с умом, и понимаешь, что, если соврал, мы вернёмся.

– Понимаю, – ответил Тамаз.

Батон оскалился и клацнул зубами.

– Аам!

– Пошли, – сказал Калач. – Да! Ещё одно. По-прежнему нельзя говорить никому ни одного слова, понятно? Даже тем ребяткам, что были с нашим товарищем. – Калач прошёл до выхода из кухни и остановился. – Мы скоро вернёмся… мне так кажется, – добавил он задумчиво. – Уж слишком всё неопределённо, непонятно. Ваш служащий всякую чушь нам впаривает. Мерещится ему всякое. Вы уж озаботьтесь его здоровьем. Что-то у него с головой. Наверное, часто дежурит по ночам. Не высыпается. Эх, не простые вы ребятки. Не простые. А, Батон? Как тебе кажется? Придётся нам ещё повозиться да разобраться. Рано нам расслабляться. Не расслабляйтесь и вы, други, и советую вспомнить всё, что вдруг забыли или то, что заметили, но считаете теперь это не слишком важным. Соображайте, в общем. Соображайте.