Текст книги "Убийцы для императора"

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

2

Отсветы пламени горевшей невдалеке деревни плясали на стенах палатки. Багровые пятна на тонком полотне соперничали порой с яркостью свечей стоявшего рядом с королем шандала. Откинувшись на спинку складного походного стула, устало вытянув ноги, Карл старался не слышать голоса своего первого министра графа Пипера.

В палатке их было двое: сам король и Пипер. На сегодняшний совет Карл не пригласил даже своих самых ближайших советников: фельдмаршала Реншильда и генерал-квартирмейстера Гилленкрока. Юный король, будучи от рождения замкнутым и неразговорчивым, предпочитал принимать решения самостоятельно и не делиться ни с кем своими мыслями. Больше всего в жизни он боялся двух вещей: болтливости «своих» и всепроникающего шпионажа «чужих». Считая себя королем-солдатом, слепо веря в гениальность, непогрешимость и написанное ему на роду воинское счастье, Карл по-детски завидовал личной славе своих далеких предков-викингов, что уже не раз ставило его жизнь в опаснейшие положения и совсем недавно едва не привело в русский плен. Отличаясь редкой самоуверенностью Карл не терпел никаких советов, усматривая в них стремление подчеркнуть его молодость, умалить полководческое дарование и даже ограничить властью.

И сейчас, вполуха слушая первого министра, Карл вновь думал о правоте своих суждений. Разве не знал он сам всего того, что уже битый час доказывал ему Пипер? У его солдат кончилась провизия и на исходе порох, и если в Прибалтике и Литве продукты еще можно было купить, то в Белоруссии крестьяне все прятали по ямам и лесным оврагам. Когда же шведские провиантские команды пытались взять продовольствие и фураж силой, жители встречали их вилами и топорами, предавая огню все, что не успевали спрятать или унести с собой.

Польский король Станислав Лещинский, занявший престол с помощью шведских штыков, обещал в свое время Карлу создать большую шляхетскую армию, захватить Киев и затем, вторгнувшись на Левобережную Украину, соединиться там со своим другом и союзником гетманом Мазепой. Однако теперь Лещинский, боясь своих соперников, придерживающихся ориентации на Россию, безвыездно сидел в Польше и удерживался на троне лишь с помощью шести шведских полков, оставленных ему Карлом. Недаром о новом польском короле в Европе говорили, что одна половина Польши его не признает, а вторая ему не повинуется. И хотя Карлу позарез нужны были те девять тысяч солдат генерала Крассова, что без всякой пользы стояли сейчас на Висле, он понимал – спокойствие в тылу тоже немаловажно.

Нет пока помощи Карлу и от украинского гетмана, сулившего поднять против России всю Украину и бросить против царя Петра 25—30 тысяч своих казаков. Предпринять какие-либо действия, которые могли бы облегчить положение шведов, Мазепа обещает лишь в том случае, если Карл придет на Украину со своими войсками.

Вот они, союзники и обещанная ими помощь! И все-таки Карл продолжал непоколебимо верить в свою счастливую звезду!

Король выпрямился на стуле, глянул на первого министра.

– Где Левенгаупт? – отрывисто спросил он, перебивая Пипера на полуслове.

– Последние сообщения от генерала поступили три дня назад. Он извещал, что приближается к Днепру и собирается форсировать его у Шклова.

Карл удивленно вскинул брови.

– Я хочу знать, где он сейчас, а не трое суток назад.

– Ваше величество, к царю Петру примкнул отряд украинских казаков под командованием полковника Голоты. Их разъезды прервали всякое сообщение с корпусом Левенгаупта.

Карл презрительно скривил губы.

– Меня это не интересует. Если казаки мешают – уничтожьте их, но я должен постоянно иметь связь с войсками. Тем более с Левенгауптом, от прибытия которого зависит ход всей зимней кампании.

Пипер почтительно склонился перед королем, льстиво заглянул ему в глаза.

– Ваше величество, по моей просьбе гетман направил к генералу отряд своей личной гвардии, якобы изменившей ему и царю Петру. Казаки Мазепы помогут Левенгаупту выбраться из болот и примкнуть к нам.

– Хорошо, Пипер. А теперь я хочу знать, что происходит у московитов.

– Царь Петр, видимо, смог вовремя оценить опасность, которую представляет для него соединение Левенгаупта с вашей армией. А потому сегодня утром с частью своих сил он выступил навстречу генералу. В этом русском отряде двенадцать тысяч конницы и пехоты, командует им князь Меншиков.

В глазах Карла мелькнуло неподдельное изумление.

– Двенадцать тысяч? Но ведь у Левенгаупта шестнадцать тысяч первоклассных солдат! Неужели русский царь надеется со сбродом своих мужиков в мундирах удержать эту силу?

Пипер неопределенно пожал плечами.

– Ваше величество, московский царь – варвар. Ему неведомы воинское искусство и законы стратегии.

– Что ж, я учил его воевать под Навой, придется продолжать пауку здесь, – высокомерно произнес Карл. – Уверен, что вначале Левенгаупт всыплет ему как следует, а затем уже мы навсегда отучим московитов браться за оружие. Кстати, каково ваше впечатление от Мюленфельса? Насколько я наслышан, вы прямо-таки влюблены в него.

– Ваше величество, это умный человек. Недаром он одним из первых понял бесплодность борьбы России со Швецией и перешел от царя Петра к нам. Он хорошо знает русских, их армию и предложил весьма интересный план, как…

Взмахом руки король остановил первого министра.

– Я солдат, Пипер, и побеждаю врага силой оружия. Поэтому интригами занимайтесь сами. Вы свободны…

Очутившись в своей палатке, Пипер швырнул на стул плащ и треуголку и дернул шнур колокольчика.

– Человек, о котором я предупреждал, здесь? – спросил он у появившегося слуги.

– Да, ваше сиятельство.

– Зовите…

Бывший бригадир[4]4
  воинское звание, промежуточное между полковником и генералом


[Закрыть] русской службы Мюленфельс, изменивший царю Петру и перебежавший к шведам, остановился у входа, отвесив Пиперу низкий поклон.

– Мой друг, я ознакомился с вашим предложением, – без всякого предисловия начал первый министр. – Нахожу его весьма заманчивым, но, к сожалению, царь Петр покинул свою штаб-квартиру и спешит сейчас наперерез Левенгаупту.

Грузный, с выпирающим животом Мюленфельс сделал шаг к графу, большим клетчатым платком смахнул капельки пота с широкого, обрюзгшего лица.

– Ваше сиятельство, но это нисколько не мешает осуществлению моего плана. Просто необходимо внести в первоначальный замысел некоторые изменения.

– И вы всерьез считаете, что с пленением царя Петра русские прекратят сопротивление? – поинтересовался Пипер.

– Уверен в этом.

– Но царь не одинок, у него имеется целый ряд единомышленников и последователей.

– Именно поэтому я предлагаю вместе с царем обязательно схватить и Меншикова.

– Помню об этом. Но зачем нам нужен сын Петра, царевич Алексей?

– Наследник – прямая противоположность отца. Это как раз тот человек, который может заключить мир на всех угодных королю Карлу условиях. Но, чтобы царевич смог избежать неблагоприятного для Швеции влияния, его надобно держать рядом с собой. И лучше всего, если во время мирных переговоров он будет являться гостем его величества короля Карла… Не пленником, а именно гостем, – еще раз многозначительно повторил Мюленфельс.

– Разумно, – медленно произнес Пипер. – Но как вы собираетесь осуществить свой план в теперешних условиях?

– Царь Петр горяч и своеволен. Он часто совершает поступки, никак не приличествующие особе столь высокого происхождения: лично осматривает местность и выбирает позиции для боя, с малым числом людей ведет разведку, а иногда даже ввязывается в стычки с врагом. Главное – не прозевать подходящий момент и не спутать царя ни с кем другим, поскольку он любит носить одежду простого офицера или солдата. Посему мой план прост. Я уже докладывал вам о двух офицерах, ранее бывших на службе у царя, а сейчас оставивших его и перешедших к королю Карлу. Это капитаны Саксе и Фок, они хорошо знают царя в лицо. С вашего разрешения я сегодня же отправлю их к генералу Левенгаупту, где они отберут сто—сто пятьдесят лучших солдат, переоденут их в русскую форму и постараются быть рядом с отрядом Меншикова, чтобы захватить царя в плен еще на марше. Если это не удастся, они повторят попытку во время сражения русских с Левенгауптом или в момент бегства царя после разгрома его войск. Я уверен, что благоприятный случай обязательно представится и злейший враг Швеции окажется в руках его величества короля Карла.

Пипер задумчиво потер переносицу.

– Мой друг, но если царь Петр и его сын окажутся оба в нашем плену, почему мирный договор должен будет заключать царевич, а не законный, здравствующий монарх? Ответьте мне…

Мюленфельс учащенно задышал, скомкал в руках платок

– Ваше сиятельство, я уже говорил, что русский царь храбр и чересчур горяч. Я уверен, что он не пожелает добровольно сдаться в плен и окажет сопротивление. Но ведь и среди шведских солдат имеются горячие и вспыльчивые. А война есть война, на ней случается всякое… Разве может простой солдат понять, как дорога мне и вам жизнь каждого монарха, будь он даже русским царем?

Некоторое время Пипер неподвижно смотрел куда-то в угол палатки, затем, вздохнув, скорбно опустил голову.

– Да, мой друг, вы правы: лишь один Господь знает, как священна для меня каждая капля крови любой венценосной особы. Но разве наша с вами вина, что русский царь так горяч и необуздан? А потому сейчас же заготовьте от моего имени письмо Левенгаупту, в котором я наделяю капитанов всеми необходимыми полномочиями. И позаботьтесь, чтобы они отправились к генералу как можно скорее.

Под парусиновым верхом телеги у складного алтаря сидел плотный пожилой человек в поповской рясе. В его волосах были заметны нити седины, густая борода опускалась на грудь. Этот человек – священник отряда сердюков, что под командованием полковника Тетери и есаула Ивана Недоли прибыл по тайному приказу Мазепы в распоряжение генерала Левенгаупта.

Сейчас батюшка совершал обряд святого таинства – исповедовал паству. Но вовсе не исполнение обязанностей занимало ум священника: уже несколько дней его голова была занята делами куда более важными. А потому он отпускал грехи легко и быстро, даже не дослушивая исповедовавшихся до конца. Лишь один из них, детина саженного роста с побитым оспой лицом и огромными, закрученными чуть ли не до ушей усами, заставил батюшку внимательно вслушаться в его слова.

– Так что гнетет душу твою, сын мой? – спросил он, отвлекаясь от своих дум.

– Грех несу, отче. С этим и явился к тебе.

– Кайся, сын мой, и Господь внемлет твоему раскаянию.

Детина, из-за своего роста согнувшийся почти вдвое, просунул голову под навес телеги, приблизил лицо к священнику.

– В блуде каюсь, отче. Ибо возжелал жену стародавнего друга своего, от коего не видел ничего, кроме добра и верности нашему товариществу.

– Как же случилось сие грехопадение, сын мой? Кто мог совратить такого славного и видного казака, как ты? Неужто какая-то мужичка, ибо иных женщин нет во всей округе?

В глазах священника уже не было равнодушия и скуки. Они смотрели на кающегося с живейшим интересом, тем более что поп прекрасно знал его. Это был один из казачьих старшин отряда полковника Тетери – полусотник Цыбуля, заслуживший звание личной отвагой и неустрашимостью в бою, но никак не умом. Среди казаков он был известен также тем, что имел о себе самое высокое мнение и старался во всем подражать нравам и привычкам выше его стоящей старшины.

– Она не мужичка, – обидчиво произнес Цыбуля, – а настоящая пани, жена моего побратима сотника Охрима. И живет не в этом убогом местечке, – кивнул он на сиротливо покосившиеся избы единственной улочки маленького белорусского села, посреди которой стояла поповская телега, – а в собственном богатом хуторе на самом берегу Днепра.

– Днепра? – удивился священник. – Но кой нечистый занес тебя в такую даль?

– Не он занес меня, отче, а войсковые дела. А хутор…

– Постой, не спеши, – остановил священник казака. – Лучше скажи, что за дела нашлись у тебя на Днепре?

Полусотник нахмурил кустистые брови, кашлянул.

– Не велено о том говорить, отче. Не моя это тайна, а пана полкового есаула Недоли, что посылал меня.

Не ожидавший подобного ответа священник заерзал на скамейке, постарался придать своему лицу самое строгое выражение, на которое был способен.

– Не богохульствуй, раб Божий! Ибо не в шинке стоишь, а в храме Божьем! И не человеку ответствуешь в сию минуту, а пред ликом Всевышнего каешься в грехах своих тяжких и молишь о прощении небесном. Так говори, почему оказался на Днепре и как попал на хутор? Господу знать надобно, привели тебя туда слабость духа, бесовское наваждение или, обуреваемый соблазном и позабыв о святых заповедях, сам стремился к грехопадению?

Заметно оробевший полусотник перекрестился на икону Богоматери, смутно угадывающуюся за спиной священника, тяжко вздохнул.

– Прости, отче, за речи мои дерзкие и непотребные. Поведаю тебе все без утайки. Посылал меня пан есаул по большаку на Шклов…

– Довольно, сын мой, – перебил Цыбулю священник. – Значит, попал ты к Днепру по чужой воле… Теперь поведай Господу, как тебя бес попутал.

– Покуда мои казаки со шведами рыскали по берегу, отыскивая броды и подбирая место для переправы, я наведался перекусить на ближайший хутор. Там и повстречал жену своего стародавнего побратима сотника Охрима.

– А где же сотник? – полюбопытствовал поп.

– А на царевой службе в Лифляндии.

– А сотничиха, небось, баба что надо? – спросил священник, стремясь отвлечь внимание Цыбули от только что состоявшегося разговора о Днепре, не имеющего отношения к исповеди.

– Еще какая! – сразу оживился полусотник. – Видна и статна, пригожа на обличье и телом гладка. Поначалу я крепился… Даже святую молитву сотворил, страшась соблазна. Но когда сотничиха меня сытно накормила и собственноручно постлала постель, дабы я передохнул после обеда, вот тут я и не устоял.

Священник с важным видом перекрестил Цыбулю.

– Сын мой, прощаю тебе сей грех невольный. Ибо грешно человека убить, а продолжить род его – святое дело. Совсем в ином грех твой тяжкий! В тот час, как твой побратим сотник Охрим и тысячи других казаков-украинцев сражаются супротив шведов за нашу святую православную веру, ты вкупе с недругами собрался проливать кровь братьев своих, россиян.

Цыбуля оторопело уставился на священника.

– Да разве я по своей охоте, отче? Будь моя воля, я бы этих птахов залетных… – начал полусотник и тут же осекся.

Поп назидательно поднял указательный палец.

– Взгляни на себя и устыдись, сын мой. Неужто ты червь земной или дитя неразумное? Разве не стонет и не вопиет душа твоя, видя пролитие невинной православной крови? Ведай, раб Божий, что суровым будет спрос с тебя за грех сей тягчайший. Внемли и размысли над услышанным, ибо сам господь глаголет сейчас устами моими…

Громкий шум заставил священника высунуть голову из-под навеса. Заполнив всю улицу, по селу двигалась конная ватага запорожцев. Впереди на гнедом жеребце восседал сотник Дмитро Недоля. Кунтуш на нем был расстегнут, смушковая шапка с багряным шлыком лихо заломлена на затылок. Забыв о Цыбуле, священник мигом спрыгнул с телеги на землю и, придерживая полы рясы, поспешил наперерез ватаге. Загородив дорогу жеребцу сотника, он широко раскинул руки.

– День добрый, братья-запорожцы! Здоров будь, пан сотник! Куда путь держите?

– День добрый, святой отец! – весело приветствовал попа Дмитро, соскакивая с жеребца и обнимая священника. – Вижу, что ты никак не расстанешься с братом Иваном. Подскажи, где он сейчас.

– Пан есаул дюже занятый человек. С утра до ночи на генеральной службе, так что днем сам леший не сыщет.

– А панночка Ганнуся? – спросил Дмитро. – Говорят, что она тоже здесь?

– И панночка с нами. Да только в такую рань гарные девчата еще сны досматривают.

Дмитро недовольно скривил лицо, вытянул себя по голенищу плетью.

– Ну и дела! К брату поздно, к панночке рано.

– А ты не журись, – сразу же откликнулся поп. – Поскольку завсегда есть одно место, где казаку рады днем и ночью. Вижу, что твои хлопцы с дороги изрядно притомились, а потому не грешно им выпить и перекусить. А шинок рядом, – указал он на крепкую вместительную избу при въезде в село. Дмитро в раздумье почесал затылок, потрогал усы. Но чем еще можно заняться в этом маленьком убогом местечке? Тем более после длительной утомительной дороги под густым мокрым снегом так рано наступившей в этом году зимы. Он решительно взмахнул плетью.

– Веди в шинок, отче.

В шинке Дмитро сразу ухватил за бороду подбежавшего к нему хозяина. Заглянул в его маленькие, шныряющие по сторонам глазки.

– Запорожцы гуляют! Тащи на стол все, что имеешь! Угощай каждую православную душу, которую ноги занесут! Держи…

Выпустив из рук бороду, сотник достал из-за пояса три крупные жемчужины, протянул их шинкарю.

– Хватит? И знай, коли не угодишь моим хлопцам – уши обрежу…

Гулянье закончилось далеко за полночь. Оглядевшись по сторонам, шинкарь убедился, что гнать из избы некого. Казаки уже спали где придется: кто сидя за столом, кто на лавке, а большинство примостившись прямо на полу. Лишь священник, сидевший рядом с сотником, с усилием поднялся со скамьи, тронул за плечо посапывавшего подле него сердюка.

– Сын мой, проводи отсюда. Ибо не пристало особе моего сана проводить ночь в столь непотребном месте.

Держась за плечо сердюка, священник вышел из шинка, нетвердым шагом двинулся в направлении своей телеги. Здесь, оглянувшись по сторонам, он наклонился к уху казака.

– Сегодня у меня на исповеди был полусотник Цыбуля. Поведал, что есаул посылал его на Шклов. Велел осмотреть броды на Днепре и подыскать место для переправы. С казаками были и шведы. Уж не подле Шклова собирается генерал перемахнуть на ту сторону реки?

Речь священника была связной и быстрой, глаза смотрели на казака внимательно и тревожно. С лица сердюка тоже пропало выражение удалого веселья и бесшабашности.

– Не ведаю того, отче. Но знаю, что еще полусотня с подобным заданием посылалась на Копысь, а один курень[5]5
  Украинская казачья сотня того периода насчитывала 300– 400 человек и состояла из нескольких куреней во главе с куренными атаманами


[Закрыть] до самой Орши. Но не могут шведы переправляться сразу в трех столь далеких одно от другого местах. Значит, хитрят гостюшки наши дорогие.

– Хитрят, сын мой. Да только шило завсегда из мешка выглянет. А потому немедля шли гонца к сотнику Злови-Витру. Пускай передаст выведанное нами батьке Голоте.

3

В отличие от веселого и беззаботного брата-запорожца Мазепинский есаул Иван Недоля был постоянно хмур и малоразговорчив. Его губы были все время плотно сжаты и почти незаметны под густыми усами. Тяжелый, неприветливый взгляд гетманца всегда был направлен мимо собеседника, а хрипловатый голос звучал ровно и спокойно, словно во всем мире не существовало вещи или события, которые могли бы хоть чем-то затронуть и взволновать старшего Недолю. Лишь появление единственного брата заставило есаула выдавить на лице слабое подобие улыбки. Они уже второй час сидели в шатре есаула, вспоминая былое и никак не решаясь начать разговор о деле.

– Выходит, задумал жениться, братчику? – спросил есаул.

– А почему бы и нет? Надо же когда-то? А сейчас время для этого имеется и после набега на турок кое-что осталось.

– А что говорит Ганна?

Дмитро тяжело вздохнул, опустил глаза.

– А чего ей быть против? Лучше скажи, как она здесь при тебе да шведах очутилась?

– Сам толком не ведаю. Не стану перед тобой кривить душой: не по своей воле оказался я у генерала. И когда гетман послал ко мне своего кума, полковника Тетерю, тот, старый хряк, прихватил с собой для спокойствия души и подальше от соблазна молодую жинку. А твоя панночка ей какой-то родней приходится, вот и увязалась с ней. Бес, а не дивчина, любому казачине в скачке да стрельбе не уступит.

Дмитро насмешливо присвистнул.

– Ну и ну! Что ты очутился здесь по указке Мазепы, я и сам догадывался. Но для чего он послал с тобой Тетерю? Для присмотра? Выходит, не совсем доверяет? Так-то он ценит твою службу…

Лицо есаула осталось спокойным, лишь в глубине зрачков вспыхнули злые огоньки.

– Гетман осторожен, как змея, и хитер, как старый лис. Знает, что не из любви к нему стал я сердюком… Давняя это история, братику. Два друга-побратима было у меня: батько Голота и фастовский полковник Палий, которые немало славных дел свершили во славу Украины. Да не стало однажды моих верных другов: по наветам Мазепы и цареву приказу заковали обоих побратимов в железо и отправили в Сибирь. Хлебнул тогда лиха и я: раненный, едва ушел от царской погони на Сечь, а гетманские сердюки еще долго ходили по моему следу, как за диким зверем. Но вот два года назад доверенный человек Мазепы шепнул мне, что тот желает говорить со мной с глазу на глаз. Мы встретились. Гетман обещал даровать мне прощение, предложил забыть все былое, что стояло промеж нас, и сообща готовить погибель царю Петру, моему и его недругу.

– Выходит, что простил все Мазепе? – без тени улыбки спросил Дмитро. – Забыл и свою кровь, и муки побратимов?

– Ничего я не забыл и не простил, братчину да только не по силам было мне одному мстить сразу царю и гетману. И я замыслил так: коли один мой недруг задумал схватиться с другим, пускай грызутся до последнего, а я с радостью помогу им в этом. Вначале вкупе с Мазепой поквитаюсь с царем, а затем припомню свои обиды и гетману.

– А я слыхивал, будто царь простил полковника Голоту и даже поставил над казаками, что имеются при русской армии, – словно мимоходом заметил Дмитро. – Выходит, по-разному ты и твой побратим решили мстить за свои кривды, братку.

Было отчетливо слышно, как скрипнули в наступившей тишине зубы есаула, хотя голос его прозвучал по-прежнему ровно.

– Слыхивал про это и я, братчику. Да только не верю той молве. Вернись батько Голота на Украину – обязательно вспомнил бы и прислал весточку. Нуда ладно, хватит об этом. Лучше ответь, чью сторону решили принять запорожцы: царя или короля?

– А ничью. Сечь не воюет ни с царем, ни со шведами, а до Мазепиных козней ей тем паче нет дела.

– Мыслите отсидеться у себя на порогах? Не выйдет: российские войска уже на Украине, не сегодня-завтра там будут и шведы. Так что не минует и вас военное лихолетье.

– Сечь – не Московия и не гетманщина, – ответил Дмитро. – Запорожцы живут и воюют своим умом. Вот когда недруг явится на саму неньку-Украину вот тогда наша громада возьмется за сабли и молвит свое слово. А покуда сего не случилось, мне и надобно успеть с женитьбой. Надеюсь в этом и на твою помощь, братку…

Оглушительный стук в дверь поднял шинкаря с лавки.

– Кто там? – зябко поеживаясь, сонным голосом спросил он.

– Открывай – увидишь. И поспеши, а не то… – громким голосом ответили с улицы и подкрепили свою угрозу столь крепкими выражениями, что шинкарь тотчас сбросил с двери щеколду.

В лунном свете стоял высокий казак в запорошенном снегом кунтуше и наброшенном на голову башлыке. Одной рукой он держал под уздцы коня, в другой сжимал мушкет, прикладом которого только что колотил в дверь.

– Что пану полковнику надобно? – услужливо спросил шинкарь.

Он сразу отметил прекрасную конскую сбрую, богатую одежду незнакомца и потому решил не скупиться на чины.

– Прими коня, – вместо ответа бросил приезжий.

Протянув хозяину поводья и бесцеремонно оттолкнув его в сторону, казак прошел в избу. Когда, привязав коня и насыпав ему овса, шинкарь вернулся, незнакомец сидел уже на лавке без башлыка и кунтуша. У ног его стоял мушкет, а на столе лежали два пистолета. Проследив за тем, как хозяин запер дверь, казак скользнул взглядом по плотно занавешенному оконцу, спросил:

– Ты один?

– Нет, пан полковник. Со мной жена и двое сыночков.

– Где они?

– Спят на печке.

Встав, казак заглянул на лежанку, схватил шинкаря за шиворот, грозно посмотрел в лицо.

– По ночам к тебе кто-нибудь наведывается?

– Зачем? Господа шведы ночуют по палаткам, паны казаки и запорожцы стали на постой к вдовам и молодицам, а чужой человек наше местечко сейчас стороной обходит. Совсем торговли нет, – пожаловался на всякий случай шинкарь, опасливо косясь на длинную саблю незнакомца.

– Не скули! – оборвал его пришелец, доставая из-за пояса блеснувшую золотом монету и бросая ее хозяину. – Это за то, что я останусь у тебя до утра.

Не обращая внимания на угодливо изогнувшегося шинкаря, казак проверил щеколду, разостлал на лавке кунтуш. Прислонил рядом к стене мушкет, засунул за пояс пистолеты, поманил к себе пальцем хозяина.

– Коль не проснусь сам, буди перед вторыми петухами. Кто бы ночью ни явился – не открывай. Отвечай, что прихворнул… А если без моего спросу сам высунешь нос на улицу – голову снесу. Туши свечку…

Дождавшись, когда от двери донесся громкий раскатистый храп, шинкарь осторожно сполз со своей лавки. Стараясь шагать бесшумно, подкрался к печке, нащупал ноги старшего сына. Потянул их к себе и тотчас закрыл ладонью рот очутившегося рядом с ним на полу мальчонки.

– Тише, сыночек, тише, – зашептал он. – Ничего не говори, только слушай… – и не спуская глаз с лавки, на которой спал казак, быстро заговорил: – Сейчас залезешь на чердак, а оттуда на крышу. Спустишься на землю и скорее ищи кого-нибудь из военных. Если это будет швед, пускай ведет тебя к господину полковнику Розену, а коли сердюк – к пану есаулу Недоле. А полковнику или есаулу доложишь, что в шинке заночевал чужой казак, на хорошем коне и при оружии. Велел в избу никого не пускать, а самого разбудить перед вторыми петухами. Скажешь, что я нюхом чую, не с добром он явился… И напомни господину полковнику или пану есаулу о тех ста злотых, которые они обещали мне за каждого подозрительного чужака.

– Сколько злотых ты мне за это дашь? – спокойно спросил мальчонка, все это время лениво ковырявший в носу.

Возмущенный шинкарь вздернул кверху свою бороденку, больно ухватил сына за курчавые волосы.

– Ах, негодник, на родном папике хочешь деньги делать? Да я тебя… – он замахнулся на ребенка свободной рукой, но на того это нисколько не подействовало.

– Ударишь – закричу, – невозмутимо произнес он. – А насчет денег ты сам меня учил: никому и ничего нельзя делать даром или без пользы для себя.

Умиленный шинкарь обнял сына, погладил по голове.

– Молодец, сыночек, порадовал старого папика. Правильно: вначале деньги, а потом все остальное. Так вот, если я получу свои сто злотых, то дам тебе целых пять.

– Десять, – твердо сказал мальчонка.

– Хорошо, твой папик обещает это, – важно произнес шинкарь и легонько подтолкнул сына в спину. – Лезь скорей на чердак… Да потише, чтобы не разбудить этого разбойника с ружьем.

Проследив, как сын исчез в лазе на чердак, шинкарь снова улегся на лавку и стал чутко прислушиваться ко всему, что происходило на улице и вокруг избы. Но везде царили тишина и покой. Он постепенно начал проваливаться в сон, как вдруг страшный грохот в дверь заставил его вскочить на ноги. Казак с мушкетом в руках уже стоял возле окна и, отодвинув грязную занавеску, всматривался в темноту. Чертыхнувшись, он отшатнулся в простенок, повернулся к шинкарю.

– Обложили со всех сторон. Слава Богу, что дверь хоть крепка.

Шагнув к хозяину, он ухватил его за ворот рубахи и сжал с такой силой, что у того потемнело в глазах.

– Слушай меня и запоминай все хорошенько. Сейчас я приму свой последний бой, а ты заместо меня доделаешь то, что Господь не дал свершить мне. Клянись всем для тебя святым, что исполнишь мою волю.

– Клянусь… Сделаю все, что скажешь, – с хрипом выдавил шинкарь.

– Держи… – казак сунул руку за пазуху, достал оттуда небольшой пергаментный свиток с несколькими печатями. – Спрячешь и отдашь тому, кто придет за ним. А нарушишь клятву – с того света вернусь, дабы горло тебе перегрызть.

Хозяин испуганно сунул пергамент за пазуху.

– А кому отдать свиток, пан полковник? – поинтересовался он.

– Кому писан – сам придет, – ответил казак, взводя курок мушкета. – А сейчас поспеши на печку. А также вели жинке и хлопцам не высовываться с лежанки.

Едва он договорил, как дверь под напором ломившихся с улицы людей рухнула наземь и в шинок ворвалась толпа королевских солдат. Тотчас оглушительно бухнул казачий мушкет, слились воедино выстрелы двух его пистолетов, а в следующее мгновение незнакомец с обнаженной саблей смело врезался в гущу шведов, стараясь прорубиться к зияющему проему двери. Но силы были слишком неравны, и после короткой ожесточенной схватки казак очутился в руках врагов. Командовавший шведами офицер подождал, пока скрученного веревками пленника выведут во двор. Затем окинул взглядом пятерых убитых и двух раненых своих солдат, нахмурился.

– Дороговато обошелся нам твой подарок, трактирщик. Будем надеяться, что он того стоит. Получай… – Швед протянул шинкарю мешочек с деньгами, добавил: – Вспомни, не называл ли казак каких-либо имен? Не проговорился случайно, откуда и зачем сюда явился?

Моментально спрятав деньги, шинкарь согнулся в поклоне.

– Ничего разбойник не говорил, господин офицер. Приехал и сразу завалился спать. Даже за ночлег не уплатил.

– Ничего, у полковника Розена заговорит, – усмехнулся швед.

Не успели солдаты вынести из избы убитых и раненых, как к шинкарю подскочил сын, вернувшийся вместе со шведами.

– Десять злотых, – потребовал он, протягивая к отцу руку.

Тот громко рассмеявшись, поднес к носу мальчишки кукиш.

– А этого не хочешь?

– Но ты же обещал!

– Ну и дурак же ты, сыночек, – сквозь смех проговорил шинкарь. – Сколько раз учил тебя, что никому и никогда нельзя верить на слово… Вначале нужно получить деньги, а потом уже решать, делать или нет то, за что их дали. Запомни это навсегда.

Дав хнычущему отпрыску шлепка и отправив его на печку, шинкарь опустился на лавку, закрыл глаза. Верно ли он поступил, утаив казачью грамоту от шведов? Но что бы он имел, отдав ее простому офицеру? Наверное, ничего, все те же сто злотых. А если он принесет свиток через два-три дня самому полковнику Розену, есть возможность получить от него в качестве награды еще что-нибудь. Скажет, что случайно обнаружил пергамент под печкой, куда его, видимо, спрятал казак перед схваткой с явившимися за ним шведами.

Приняв решение, шинкарь на цыпочках подкрался к печке, спрятал под ней грамоту.

Левенгаупт выпрямился над столом, посмотрел на Розена.

– Я решил форсировать Днепр в районе городка Шклов, там уже побывала наша разведка. В настоящее время я приказал всем частям корпуса и обозу двигаться к Шклову, но все мои действия не будут стоить и ломаного гроша, если на противоположном берегу нас станут поджидать русские. Поэтому, полковник, слушайте приказ, за исполнение которого отвечаете головой: противник ни в коем случае не должен узнать места нашей предстоящей переправы.

– Для выполнения этого приказа я вынужден обратиться к вам с несколькими просьбами.

– Слушаю вас.

– Местное население помогает русским лазутчикам. Чтобы пресечь это, необходимо жителей прилегающих к дороге деревень забирать с собой… Забирать всех до единого. Только в этом случае можно сохранить тайну маршрута, которым движется корпус.