Текст книги "История высоты № 6725"

Автор книги: Андрей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Заместители командующего пытались жаловаться, посылая на имя командующего бесчисленные рапорты о «вызывающем поведении капрала и попустительстве со стороны армейской контрразведки». Но командующий в конфликт не встревал, рапорты не читал, ссылаясь на то, что капрал находится под следствием и, значит, к армии прямого отношения не имеет. По-человечески его понять можно.

Рапорта переадресовывались начальнику армейской разведки, который в правом верхнем углу накладывал стандартную резолюцию: «Поведение капрала определяется интересами следствия!» Его тоже понять можно.

Изверившиеся в справедливости старшие офицеры составили заговор с целью уничтожения ненавистного капрала. Историки впоследствии классифицировали произошедшее как «офицерский заговор внутри большого офицерского заговора».

В один из дней хорошо вооруженный отряд офицеров (не ниже майора в звании), усиленный 12 бронетранспортерами и 7 тяжелыми танками, с ходу опрокинул, смял и рассеял караульную роту, окружил здание, где содержался капрал, заняв круговую оборону.

Ударная офицерская группа, которой предстояло привести приговор в исполнение, ворвалась в коридоры и там неожиданно наткнулась на гигантскую очередь просителей, тоскливо ожидающих часа приема.

Естественно, очередь сильно возмутилась нахальным поведением новых посетителей и стала оттеснять офицеров к выходу. Напрасно заговорщики пытались объяснить, что цель их визита составляет не подача жалобы, что им надо зайти лишь на одну минутку. Их не понимали, оттирали назад.

– Мы здесь шестую неделю выстаиваем! – злобно гудела очередь. – А эти норовят сразу пройти! Нашли простаков! Чем вы лучше других? Подумаешь, покушение! Если вам так приспичило его пристрелить, отстойте в очереди на общих основаниях, а дальше как хотите! Каковы наглецы! Может, мы по такому же делу стоим!

– Я здесь занимал! За интендантом с портфелем! – пытался схитрить во благо общему делу заместитель командующего.

– А врать-то, врать-то! А еще в каске! – заорала очередь. – Он здесь стоял! Видели нахала! Гнать их! В три шеи! – толпа угрожающе зашевелилась, придвинулась.

Тогда офицеры, обнажив клинки, бросились на приступ. Они порубали полета человек, вспотели, затупили палаши и, наконец, уперлись в непреодолимый частокол выставленных локтей.

– Вперед! – кричал заместитель командующего.

Но раздосадованные просители офицеров разоружили, надавали тумаков и воткнули в самый конец очереди, написав каждому на ладони химическим карандашом порядковый номер. Офицеры плакали, рвали волосы и знаки различия, три или пять заговорщиков застрелились. Но очередь была неколебима. И не такое видели!

Деваться было некуда. Офицеры выстояли в очереди положенные шесть недель. И все эти шесть недель горстка храбрецов сдерживала на подступах к приемной превосходящие силы правительственных войск. Давно были сожжены танки и бронетранспортеры. Давно кончились боеприпасы. Офицеры бросались в отчаянные штыковые контратаки. Израненные, истекающие кровью порученцы проталкивались к стоящим в очереди заговорщикам и спрашивали:

– Сколько еще народу осталось впереди?

– Уже скоро. Продержитесь еще хотя бы недельку, – просили заговорщики. Порученцы, оставляя на паркете капли крови, уходили, чтобы уже не вернуться никогда.

Очередь вздыхала, сочувствовала, но вперед офицеров не пропускала.

Еще несколько суток офицеры оказывали сопротивление в многочисленных комнатах и коридорах внутри здания. Но все же правительственные войска продвигались быстрее очереди. Заговорщики погибали один за другим, воздвигая из своих тел баррикады, затрудняющие движение. И когда наконец последний, изрешеченный пулями и осколками гранат заговорщик подполз к двери с зажатым в руке мушкетом, чтобы исполнить свой долг ценой собственной жизни, – прием был закончен.

– Пожалуйста, приходите завтра, – сказал секретарь.

Заговор провалился. Офицеры погибли все до одного. Некого было даже расстрелять за измену.

После неудавшегося покушения авторитет капрала возрос многократно. Если заговорщики для убийства одного капрала не пожалели несколько тысяч своих командирских жизней, значит, капрал был не просто капралом.

Контрразведку и прилегающие к ней здания оцепили пятью рядами колючей проволоки, по которой пропустили электроток, для чего пришлось обесточить четыре оборонных завода.

Капрала стали охранять с утроенной бдительностью. Просителей обыскивали, просвечивали рентгеном, а потом и вовсе перестали к капралу допускать. Достоявшие свою очередь писали стандартное заявление на имя капрала с кратким изложением существа дела и отдавали в секретарский отдел. Секретари передавали прошение в канцелярию. Канцелярия, в зависимости от чина жалобщика, в военные или гражданские арбитражные отделы. Отделы, в свою очередь, спихивали бумаги в следственные подотделы. Которые через две-три недели, ознакомившись с прошением, требовали справки и характеристики, необходимые для принятия беспристрастного решения. Проситель отбывал на фронт или в тыл собирать требуемые справки.

Благодаря таким крутым мерам слава о всесилии капрала распространилась повсеместно.

Посетители во множестве потянулись с передовой, из ближнего и дальнего тыла, с соседних фронтов, из городов, селений, приграничных государств. Отдельные жалобщики проникли даже с территории противника. Например, однажды походным маршем, под барабанный бой, при полной амуниции и оружии пришел полк абиссинцев жаловаться на притеснения, чинимые белыми офицерами, и отсутствие в солдатском рационе фиников, к которым они очень привыкли за годы проживания в Абиссинии. Но так как абиссинцы не знали нашего языка, они не смогли написать прошение и ушли ни с чем, кляня свою судьбу и осточертевшую луковую похлебку.

По семь раз на дню капрал избирался почетным президентом различных благотворительных и добровольных обществ и акционерных компаний, удостаивался профессорских и академических званий. Для приветственных адресов, дипломов и удостоверений пришлось в спешном порядке выстраивать специальный архив на 50 тысяч единиц хранения.

Группа слабо издающихся писателей-баталистов преподнесла в дар капралу 10-томное рукописное исследование «Роль капралов во всемирной истории», где со всей очевидностью доказывалось, что именно капралы, вышедшие из народной гущи, вскормленные народной грудью, а вовсе не погрязшая в благодушии и философском мелкотемье интеллигенция, являются носителями социального и технического прогресса. Последние два тома подробно перечисляли достоинства капралов на примере конкретной исторической личности. Эти два тома растрогали капрала до слез. Он черкнул записочку в военное издательство. Тиражи круто полезли вверх.

В четырех критиках, осторожно высказавших сомнение в художественных достоинствах опубликованного труда, сподвижники капрала немедленно опознали оппозиционеров, внедренных в ряды передовой интеллигенции. Критиков изолировали. Прочие их собратья по перу, избавившиеся от сдерживающих поступательное движение кучки отщепенцев, разразились монографией «Еще раз о достоинствах десятитомника „Роль капралов во всемирной истории“». Монографию, вслед за десятитомником, выдвинули на медаль «За боевые заслуги перед Отечеством». Десятитомник был рекомендован к распространению в войсках в качестве учебного пособия. Каждому солдату, сидящему в окопе, вручили по десять означенных томов, высчитав их номинальную стоимость из годового жалованья.

Выпущенных тиражей на всех солдат не хватило, что доказало популярность издания и необходимость массового переиздания.

Пользующиеся протекцией капрала или его родственников низшие чины, достигшие высших званий, повсюду выискивали крамолу и уничтожали ее, невзирая на лица, тем обеспечивая себе новые звания и должности.

Оставшиеся в живых после неудачного заговора высшие офицеры почитали за долг перед принятием всякого решения, будь то перегруппировка войск или оптовая закупка сапожных игл, советоваться с капралом.

Несколько раз капрал от скуки посещал линию фронта. Он прохаживался по склонам особо важной высоты № 6725, которую в бытность свою простым капралом защищал, не щадя живота. Он вздыхал и вдыхал знакомые запахи войны. Капрала одолевала ностальгия по недавнему прошлому. Он находил свой бывший окоп, на стенах которого армейские подхалимы успели понавесить мемориальные позолоченные доски: «Здесь с… по… героически отразил атаку противника…» или: «В этом месте с 17 часов 12 минут до 17 часов 27 минут капрал наблюдал в бинокль за противником».

Случалось, капрал сбрасывал с плеч шитый серебром китель, облачался в полевую капральскую форму и долго-долго сидел на точной копии армейских блиндажных нар, изготовленных из особо ценных пород красного дерева. Или играл с заместителем командующего в карты на щелчки. Или пил неразбавленный солдатский одеколон, закусывая присыпанной солью коркой хлеба. Или требовал принести живых вшей и с удовольствием забавлялся с ними, давя ногтем большого пальца.

Или спрашивал:

– А что, жив еще наш столетний лейтенант?

– А как же, жив! Лежит в своем блиндаже, ждет императора! – докладывали капралу.

– Да-а! – вздыхал капрал. – Он настоящий воин! Вот что, ребята, наградите-ка его еще одной медалью «За оборону».

И на ляжку лейтенанту, потому что свободное место в низу живота, предназначенное для императорского ордена, занимать не решались, цепляли очередную медаль.

Даже золотой блеск генеральских погон командующего мало-помалу тускнел в ослепительном сиянии капральской славы. Уже никто не слышал рыкающий глас командующего, распекающего подчиненных. Приказы заместители командующего бегали визировать к капралу.

Входящие циркуляры адресовались вначале – «Командующему. Дубликат капралу», потом – «Капралу. Дубликат командующему», потом просто – «Капралу».

Генералитет, поняв, что реальной властью командующий не обладает, обращаться к нему перестал и сносился напрямую с капралом. Скоро командующего перестали приветствовать даже лейтенанты. Он бродил по штабу, никем не замечаемый, никому не нужный. Пробегающие курьеры толкали командующего плечами, раздраженно кричали: «А ну, не мешай!» – и бежали дальше.

Единственное, что осталось неизменным в отношениях командующего с армией, это генеральский оклад с полевыми, боевыми надбавками, выслугой лет и т.п. накрутками. Наверное, именно это обстоятельство не позволяло боевому генералу принять волевое решение покончить с собой и выпавшим на его долю позором.

Иногда казалось, что капрал сравнялся ростом с самим императором!

На фронтах, в тылу, в столице, в генеральном штабе и даже при дворе упорно распространялись слухи, что, возможно, капрал – это и не капрал вовсе, но бог в образе капрала, сошедший на землю, чтобы вразумить свою изверившуюся паству.

Великий кардинал, пытаясь усилить позиции церкви, объявил капрала святым. Синодальные мастерские получили оптовый заказ на изготовление ста тысяч алюминиевых солдатских нательных образков с ликом «Святого Капрала» и тысячи фресок «Святой Капрал, благословляющий солдатскую братию на бой на склонах высоты № 6725» – для полевых молелен. Свечные заводики сотнями выпекали двухпудовые свечи, которые предполагалось запалить в честь утвержденного Священным Синодом нового церковного праздника «День святого Капрала».

Синодальные магистры, описывая родословную нового святого, вдруг обнаружили, что его мать совершенно не знает, кто мог быть его отцом. На настойчивые расспросы магистров пожилая женщина только разводила руками, ссылаясь на ослабевшую память.

Магистры проявили настойчивость.

– А может, и не было никого, – наконец призналась престарелая родительница. – Может, ветром надуло! Бог его знает!

Фраза «Бог его знает» повергла магистров в величайшее изумление. Они стояли, вылупив глаза на мать капрала, мысленно сличая ее морщинистое лицо с гладкими ликами многочисленных мадонн.

Святейший Синод созвал экстренное совещание по поводу вновь открывшихся фактов…

И всем и вся казалось, что ничто не может поколебать могущества капрала. Казалось, не было силы сильнее капральской силы. И назначено ему быть на небесах богом, а на земле вторым после императора лицом, а по смерти императора и первым… Так казалось всем.

Меж тем закат капральской карьеры был удивительно близок…

* * *

В это время главнокомандующий войск противника испытывал временные затруднения – он не мог наскрести десять тысяч солдат для очередной ложной атаки на позиции врага.

– Вы срываете важнейшую операцию! – выговаривал главнокомандующий начальнику отдела стратегических резервов. – Из-за вашего разгильдяйства мы можем проиграть войну! И слушать не желаю! Что значит не осталось солдат? В государстве не может не остаться солдат, если осталось население! В стране осталось население?

– Так точно!

– Значит, есть солдаты!

– Но невозможно поставить под ружье все население поголовно!

– Это еще почему? – искренне удивился главнокомандующий.

– Кто-то должен сеять хлеб, пасти скотину, иначе наступит голод! Кто-то должен ковать оружие!

– Вы говорите вздор! Сытость регулируется не наличием или отсутствием продуктов, а наличием или отсутствием едоков! Если уменьшить количество ртов, автоматически возрастет урожайность на душу населения! А что касается оружия, это меня волнует меньше всего. Согласно моей концепции, война выигрывается артиллерией, а не количеством винтовок. Что у нас с артиллерией?

– Артиллерийский парк развернут в боевые порядки! Артиллерийская прислуга получает усиленное питание!

– Прекрасно! Господа, мы сильны как никогда! Победа близка! А вы, – обратился главнокомандующий к начальнику стратегического резерва, – если не хотите попасть в штрафной батальон, обеспечьте пополнение!

– Будет исполнено! – ответил начальник стратегического резерва.

А что ему было еще ответить?

И потянулись к фронту свободные инвалидные, женские и детские батальоны.

Безрукие топали здоровыми ногами. Безногие делали отмашку уцелевшими руками. Глухие громко командовали. Немые молча исполняли. Слепые, ощупывая неровную дорогу подошвами ботинок, двигались на шум впереди шагающих батальонов. Парализованные катились на инвалидных колясках ровными механизированными колоннами. Буйнопомешанные браво маршировали в полосатых смирительных рубахах, яростно скрежеща зубами. Тихие сумасшедшие семенили бочком, блаженно улыбаясь. Умирающих от внутренних телесных болезней и собранных по обочинам надорвавшихся инвалидов валили в телеги и катили вперед ногами к фронту.

Женщины, затянутые в полевую форму, передвигались, как всегда, бесформенной толпой, громко судачили, боевые аркебузы несли на плечах как коромысла. На привалах грызли семечки, штопали армейские чулки, подшивали кружевные воротнички, сплетничали и говорили, что лучше помереть среди мужиков, чем жить среди одних баб.

Одни только детские батальоны шли как положено – плотно сомкнутым строем, печатая шаг. При каждом впечатанном в пыль шаге у каждого молодого солдата вздрагивали оттопыренные прозрачные уши и стальные шлемы съезжали на глаза. Маленькие капралы искусственным басом командовали:

– А ну, шире шаг! Мать вашу!

Дети играли в войну серьезно, потому что были дети и любили играть.

Все и вся двигалось к передовой, затыкать брешь в обороне.

Самыми последними брели 150-летние согнутые, сгорбленные подслеповатые деды – ветераны былых сражений. За ними по земле волочились тяжеленные мечи, кавалерийские пики и мушкеты. Старцы шумно кряхтели, хрипели, кляли судьбу и портили воздух. Из десяти тысяч стариков, отправившихся на войну, до фронта добрались лишь четверо, и те погибли от случайного фугаса, упавшего вблизи полковой кухни.

Но цель была достигнута. Всеобщая мобилизация обеспечила продолжение кампании еще на 17,5 месяца.

* * *

Инвалиды, женщины, и дети ожесточенно лезли на колючую проволоку, под кинжальный огонь пулеметов. Они сотнями повисали на железных колючках с пробитыми черепами, и густая шрапнель терзала и шевелила их мертвые тела.

Некоторые добегали почти до самых окопов противника. Очень близко. Уже можно было различить над черными дулами винтовок испуганные зрачки пехотинцев. Уже можно было достать их штыком. Но командиры свистели в ротные свистки отступление. Войска откатывались на исходные позиции, перебинтовывали раны, перезаряжали мушкеты и вновь бросались на приступ, отрешенно шагая по телам и костям погибших ранее. Войска накатывали на бруствер противника, как волны прибоя на песчаный пляж – сильно, равномерно, бесконечно и безнадежно…

* * *

В это время капрал прогуливался в сторону фронта в совершенном своем полевом виде, то есть в потрепанном кителе с капральскими лычками, галифе и кованых сапогах. Его мучила меланхолия. В полуверсте от капрала плотной кучкой передвигались ординарцы, денщики, офицеры по особым поручениям, военные журналисты, посыльные, колесная кухня с устричным супом, телохранители и полторы тысячи единиц войск специального назначения.

Капрал шаркал каблуками о землю, вздыхал, слушал успокаивающий шум фронта, чесал ногтями покусанные вшами подмышки и чувствовал себя совершенно несчастным.

Он был одинок и никому не нужен. Все его ненавидели, хотя вслух уверяли в обратном. Кругом зрели заговоры и покушения, как сорная трава – чем больше их уничтожали, тем бурнее они прорастали. Каждый в душе желал ему скорейшей смерти. Даже к родной матери нельзя было под ставиться незащищенной спиной.

И еще жизнь лишилась удовольствий. Солдатский хлеб стал горек, солдатский табак вонюч, игра в карты опротивела, потому что ничего нельзя было выиграть, все и так можно взять. По-другому развлекаться капрал не умел и потому сильно скучал. А еще от обильной еды и частого сидения на мягком прорезался мучительный геморрой. А еще…

Все было плохо до омерзения.

Навстречу капралу со стороны передовой линии походным маршем передвигалась когорта легионеров с зажатыми в руках тугими свертками чистого белья. Когорта следовала в баню по случаю близкого дня ангела его превосходительства. Позади, самозабвенно выстукивая каблучищами, шагал огромный фельдфебель.

– Идут в баню! – подумал капрал и позавидовал простой и честной солдатской жизни, к которой имел когда-то отношение.

Когорта, перемалывая землю в пыль, шагала мимо извивающейся серо-зеленой лентой. Начищенные в честь банного дня шлемы и кольчуги блестели на солнце.

Капрал стоял в стороне, на бугорке, легкими кивками головы приветствуя проходящие войска. Неожиданно замыкающий строй фельдфебель осадил шаг, развернулся и зашагал прямо на капрала, высоко вскидывая колени и пуча глаза.

Капрал приготовился выслушать очередной приветственный рапорт. Военные фотокорреспонденты из свиты навострили телеобъективы, чтобы запечатлеть для истории очередную встречу капрала с войсками.

Фельдфебель приблизился на два шага, сдвинул каблуки, выпятил грудь и гаркнул:

– Ты па-а-чему не приветствуешь старшего по званию? Свиная ха-ря!

Черт его разберет, этого фельдфебеля. То ли он был подслеповат и не узнал капрала, то ли прибыл час назад с пополнением с другого фронта.

– Вы мне? – не понял капрал.

– Хамло! – удивился фельдфебель поведению капрала и далее, не тратя время на беседы, закатал капралу такую плюху, что тот сел на дорогу в пыль.

– А ну, встать! – приказал фельдфебель, потирая ушибленные костяшки пальцев. – Встать, недоносок!

Капрал послушно вскочил на ноги. Старые окопные инстинкты оказались сильнее вновь приобретенных.

– Кто я есть? Быстро!

– Старший фельдфебель его величества! – отрапортовал капрал.

– Кто есть ты?

– Капрал его величества.

– Кто? – переспросил фельдфебель, угрожающе приподнимая кулачище.

– Недоносок! – поправился капрал.

– Правильно, – согласился фельдфебель. – Ты недоносок! Потому что отец твой был недоносок. И отец твоего отца был недоносок, и его отец тоже был недоносок! – объяснил фельдфебель. – Встать в строй!

Капрал сказал: «Так точно!» – развернулся на каблуках, шагнул в строй и… больше его никто не видел.

Подоспевшие ординарцы скрутили фельдфебеля, осмотрели строй, но опознать среди тысячи легионеров капрала не смогли. Когорту крутили и так и эдак, разбивали на роты, взвода, солдат осматривали, допрашивали, но никто ничего сказать не мог. Когорту выстраивали вновь, личный состав пересчитывали и всегда получали на одного легионера больше. Идентификация личности по фотографическим портретам и отпечаткам пальцев результатов не дала.

Капрал пропал, словно его не было вовсе.

* * *

Перед развернутым строем водили престарелую мать капрала и других близких родственников. Мать плакала, утирала слезы и опознавала сына в каждом третьем легионере, так как все они были на одно лицо – одинаково стрижены и грязны. Родственники пожимали плечами, говорили, что если бы им показали капрала на фотографии в газете или в приемном кабинете в парадном кителе, в окружении ординарцев и порученцев, тогда бы они его опознали непременно.

Приглашенные из столицы консультанты невнятно бормотали что-то насчет мимикрии, то есть свойстве живых существ в случае опасности принимать форму и цвет окружающей их среды. Например, бабочка, заметившая близко от себя птицу… Возможно, что капрал…

Безуспешные поиски продолжались две недели. В армии начались нездоровые шатания. Поползли слухи, что капрал жив, что его нарочно упрятали в каземат с глаз долой…

Оправившийся от потрясения командующий, подождав день-другой, сказал:

– Слава богу!

Вызвал караульный взвод и с его помощью арестовал, разжаловал и отправил в штрафные когорты всех ставленников капрала. Многочисленных родственников капрала он собственноручно выволок за волосья из офицерской кухни и, надавав затрещин, отослал на рытье окопов. Капральскую мамашу публично объявил старой шлюхой, а самого капрала сыном шлюхи и негодяем, водившим за нос армию. Бронзовые бюсты капрала были спешно переплавлены в плевательницы, парадные портреты и биографические книги пущены на нужды армии. Звание капрала специальным приказом по армии было упразднено раз и навсегда. Капралы спешно спарывали лычки. Их попросту не стало.

Когорту, в рядах которой затерялся капрал, командующий отправил на разминирование нейтральной полосы, после чего остаток когорты – пятьдесят легионеров – был расформирован.

На том история с капралом и закончилась. А скоро и вовсе забылась…

А потом началась форменная чехарда.

* * *

– Я поеду на войну-у! Я хочу на войну! Я счас пой-ду-у! – капризничал император, стуча ножкой о пол.

– Ах, что вы такое говорите, ваше величество! – ахали офицеры генерального штаба и не пускали императора на войну. – Посмотрите, на улице холодно, дождик!

– Я хочу-у-у! – плакал император и отказывался за завтраком от манной каши.

– Взгляните, ваше величество, что мы вам принесли, – интриговали старшие офицеры и показывали спрятанных за спиной оловянных солдатиков.

На несколько минут лицо императора прояснялось. Он с увлечением возил и переставлял солдатиков по полу, отдавал строевые команды, пытался отгрызть солдатам оловянные головы. Но потом обиженно надувал губы, хлюпал сопливым носом и жаловался генералиссимусу на генералов:

– Они не пускают меня на войну! Я хочу на войну-у! Генералиссимус промокал аксельбантами императорские слезы и говорил:

– Ваше величество! Мы обязательно отправимся на войну! Поспим часик и непременно поедем. Ну не плачьте, ваше величество!

Император доверчиво смотрел на обвешанного знаками воинской доблести генералиссимуса.

– Прогони этих противных генералов, – просил он.

– Вот я вас! – грозно кричал генералиссимус, топая ногами. – У-у-у!

Император счастливо смеялся, видя, как разбегаются испуганные генералы генерального штаба, и тихо засыпал на плече бравого генералиссимуса. Спящего императора осторожно переносили на кровать.

Но, видно, в императора вселился бес.

Во время второго завтрака, между земляничным киселем и фруктовым пудингом, император нахмурился и сообщил присутствующим родственникам, офицерам, иностранным послам, прислуге, денщикам и журналистам свою высочайшую волю.

– Мы отбываем на войну, дабы собственноручно возглавить наступление! Мы так хотим!

Засим, не откладывая ни на минуту, император через казну выписал себе царские прогонные для следования на фронт и обратно.

Иностранные посланники захлопали в ладоши, пораженные государственной сметкой императора. Адъютанты закричали:

– Браво! Брависсимо! – Аплодисменты перерастали в бурную овацию.

Офицеры штаба, расталкивая друг друга локтями, побежали в канцелярию выписывать командировочные.

Императорский каприз обрел форму приказа. Теперь отменить его не смог бы и сам император, потому что деньги были получены и застегнуты в кошельки.

В столовой раскатали оперативную карту.

– Какой участок фронта соблаговолит посетить его величество? – спросили генералы. Император не понял.

– Ваше величество, куда вы поедете? – перевел генералиссимус.

– Сюда, где зелененько, – соблаговолил выбрать император, ткнув оттопыренным пальчиком прямехонько в высоту № 6725.

Генералы разбежались по штабам готовиться к отъезду.

– Командующего на провод! – потребовал генерал связи.

– Усилить паек в боевых порядках! – распорядился начальник продовольственного снабжения.

– Обставить квартиры офицеров инкрустированной мебелью! – приказал главный квартирмейстер.

– Выслать вагон шпаклевки для текущего ремонта артиллерийского парка! – отдал распоряжение командующий артиллерией.

– Переместить в квадрат высоты № 6725 боевые крейсера и вспомогательные миноноски! – приказал адмирал.

Командующему фронтом была отправлена срочная, сугубо конфиденциальная шифрограмма: «Ближайшее время ожидается прибытие ряда высокопоставленных особ целью ознакомления дел вверенном вам участке фронта. Обеспечьте надлежащий прием. Готовность доложить!»

* * *

Командующий сдавленно ахнул и вызвал командиров когорт.

– Через 24 часа высота должна блестеть как золотой дублон! Я не знаю, как вы этого добьетесь, но если через 24 часа я сумею обнаружить в боевых порядках и ближнем тылу хотя бы одну пылинку, хотя бы одну соринку, хотя бы одного дурно пахнущего солдата, хотя бы одну свободно порхающую муху – можете считать, что война для вас уже закончилась!

Я не знаю, как вы умудритесь отловить мух. Меня этому в академиях не учили. Это не моего ума дело. Я не занимаюсь мухами! Я занимаюсь старшими офицерами! И знаете, как я ими занимаюсь? Вот так, вот так и вот так! – растер между сжатыми ладонями воображаемого офицера командующий. – Если у кого-то появились вопросы, прошу держать их при себе! Это армия, а не богадельня! Ваши проблемы – это ваши проблемы! Я командующий, я должен командовать, а не бегать по передовой задрав хвост, словно взбесившийся кобель! Я ясно выражаюсь?

Мое дело – раздавать медали или отдавать под суд. Остальное меня не касается!

Если кто-то сомневается в себе, если кто-то решил, что не способен за 24 часа исполнить приказ, пусть сейчас, здесь, не откладывая напишет подробный рапорт и… подотрется им в нужнике! Подотрется и застрелится! Мне не нужны капитулянтские бумажонки, которым грош цена! Мне нужна работа! Победа любой ценой! Если для достижения цели мне потребуется расстрелять 500 солдат, я расстреляю 1000 солдат. Если выполнению приказа будут мешать ваши паршивые жизни, я собственноручно пристрелю половину из вас, а вторую половину заставлю работать за двоих!

Все! Все свободны! Через 24 часа я провожу осмотр позиций!

Всю следующую ночь и весь следующий день солдаты выскабливали, надраивали свои окопы, свои блиндажи, свои мундиры. Назначенные командирами добровольцы под огнем противника бегали по нейтральной полосе, засыпая песком воронки, крася белой эмалью неразорвавшиеся снаряды и мины, полируя колючую проволоку.

Парламентеры от каждой из когорт под белыми флагами перешли в расположение противника с целью заключения суточного перемирия для производства работ. Чтобы отчетность у противника не пострадала, недобор потерь в живой силе и технике, случившийся в подразделениях за время перемирия, командиры обязались компенсировать в первый же день боев.

Но враг проявил принципиальность, на временное прекращение огня не согласился и продолжал захламлять нейтральную полосу трупами своих солдат и неразорвавшимися снарядами.

* * *

Ординарцы императора укладывали в дорожные чемоданы запасные ползунки, именное оружие, ордена, банки с ананасовым вареньем…

* * *

Генералиссимус пригласил начальника тайной полиции.

– Вы головой, нет, вы погонами, – поправился генералиссимус, вспомнив, что голова военных, в отличие от их погон, ничего не стоит, – вы погонами отвечаете за жизнь его императорского величества! И вам даю неделю…

– Я разжалую вас в рядовые и пошлю в окопы врага простыми диверсантами! – пугал начальник тайной полиции своих заместителей. – Если хоть один волос покачнется на голове нашего императора… Даю пять дней…

Замначальники вызвали десять своих помощников, из которых двоих тут же, для острастки, разжаловали в капитаны.

– Ни один волос… Три дня… – повторили они приказ вышестоящих начальников.

Восемь помощников вызвали начальников оперативных отделов.

– В двухдневный срок предоставить план обеспечения безопасности… За каждый волос…

Через сутки черновой план мероприятий был представлен. Предполагалось: из районов следования императорского кортежа выселить все гражданское население, в передовых войсках провести выбраковку неблагонадежных, в генеральный штаб войск противника заслать резидента для распознания коварных замыслов врага, в императорскую цирюльню внедрить своего человека с целью подсчета имеющихся у императора волос, перепроверить на лояльность окружающих его величество генералов и прислугу, поголовно, без всякого исключения, за исключением начальника тайной полиции.

Еще через сутки гражданское население было выслано в резервации, скот и имущество реквизированы в пользу армии, в штаб войск противника под видом уборщицы внедрен резидент, неблагонадежных перевешали, на императоре обнаружили и оприходовали согласно описи 99 волосков и еще, посредством разветвления сети платных осведомителей, установили, что: генералиссимус страдает ночным недержанием мочи, что командующий военно-воздушными силами втихую сожительствует с адъютантом командующего бронетанковыми войсками, что начальник штаба всецело находится под влиянием своей новой любовницы – танцовщицы столичного кабаре «У патриота», что адмирал по совместительству подрабатывает в штабе военно-морских сил противника, что начальник связи продал на сторону полевые АТС и телефонные аппараты без малого на 500 тысяч, что командующий артиллерией не имеет решительно никакого образования, что 25 лет он торговал пивом в розлив и свою должность с помощью тещи откупил в отделе кадров военного министерства за очень крупную сумму.