355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Гуляшки » Последнее приключение Аввакума Захова » Текст книги (страница 6)
Последнее приключение Аввакума Захова
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 22:11

Текст книги "Последнее приключение Аввакума Захова"


Автор книги: Андрей Гуляшки



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Как видите, и путь поиска неверен, и объект поиска ложный, и сама цель поиска – склянка – из второстепенной превратилась в первостепенную. Все эти роковые ошибки – результат, я это уже не раз подчеркивал, слепого преклонения перед фактами, обожествления так называемых «очевидных» истин. Эти ошибки – результат высвобождения фактов из-под власти логики, результат игнорирования логики и подмены ее набором фактов и техникой. Я не имею ничего против фактов и техники, но факты и технику надо, по-моему, вести за собой, как медвежатник ведет своего медведя – на цепи – и вертит, командует им! Я не знаю, лишала ли кого-то жизни логика, но факты и техника, освобожденные от опеки логики, отправили на тот свет много невинных людей…

После столь долгой речи, которую Аввакум произносил, расхаживая взад и вперед по кабинету генерала, он задержался у окна и стал смотреть в него. Но в черном мраке за стеклом невозможно было ничего разглядеть – слышался только тихий, монотонный шепот дождя.

Постояв так немного, Аввакум снова сел в глубокое кожаное кресло, положил ногу на ногу и принялся неторопливо набивать трубку.

– Я изложил мои «за» и «против», – заговорил он, попыхивая трубкой. – Итак, принявшись за дело, я рискую своим участием в экспедиции, о которой мечтал с тех пор, как помню себя. Не каждый же день выпадает удача отправиться на Крышу Мира! А если я откажусь от участия в расследовании, смертельному риску будут подвергнуты честь и жизнь невинного человека… вот так выглядят в данный момент обе части моего житейского уравнения. И в довершение всего игрок я уже изрядно постаревший и уставший.

– А что тогда говорить мне – я лет на десять старше вас! – огорченно заметил генерал.

Аввакум пожал плечами.

Оба помолчали немного, потом генерал поднялся, вынул из маленького бара в книжном шкафу коньяк, налил две рюмки, одну поставил перед Аввакумом, другую взял себе. Аввакум встал – не мог же он сидеть, когда хозяин стоит.

– Ну, какое принимается решение? – спросил генерал.

Аввакум улыбнулся – настолько же грустно, насколько и насмешливо. Но свет лампы освещал лишь одну половину его усмешки – насмешливую. Тому, кто смотрел на него с этой стороны, он казался человеком, добродушно посмеивающимся и над самим собой, и над всем светом – грусти в ней не было и следа.

Они легонько чокнулись, понимающе кивнули друг другу и выпили.

– У меня есть несколько маленьких просьб, – сказал затем Аввакум. – Первая – отправьте, пожалуйста, от моего имени бутылку коньяку профессору. Он меня знает – как археолога, конечно. Вторая – освободите доктора Анастасия Букова, прошу вас! Ответственность за него беру на себя.

Генерал кивнул в знак согласия.

– Некоторые сотрудники лаборатории знают меня, и для них как гром среди ясного неба будет, когда я начну их допрашивать в роли следователя. Поэтому мне необходимо внести некоторые изменения в свою внешность и превратиться из Аввакума Захова… ну, скажем, в майора Васила Василева.

– Можно, – сказал генерал и, помолчав немного, спросил: – Сегодня к двадцати четырем ноль-ноль мы будем иметь склянку?

– Я еще не завершил свой список маленьких просьб, – сказал Аввакум. – Мне будут необходимы: автомашина с радиостанцией, Баласчев в качестве помощника, дежурная группа оперативных сотрудников, специалисты по кадровым вопросам и связь с Парижем. Вы спрашиваете, будет ли у вас склянка сегодня к двадцати четырем ноль-ноль? – Аввакум грустно-насмешливо улыбнулся, и снова оказалась видна только вторая половина улыбки. – Возможно. Но дать вам честное слово не могу. Я почти целое десятилетие не занимался этим ремеслом». А вдруг я просто что-то позабыл или же отстал от времени? Ладно, будь что будет! В конце концов, успех зависит и от того, пофартит ли нам!


РАССКАЗЫВАЕТ АНАСТАСИЙ

Он пришел к нам в ночь на двадцать шестое в два часа двадцать шесть минут. Для одних он должен был стать спасителем, для других – палачом. В жизни многое повторяется, но на меня произвело впечатление повторение цифры «два». Это повторение действовало мне на нервы, вызывало ощущение загадочности, предвещало что-то роковое. Если бы я был более впечатлительным или же хоть немного фаталистом, я бы сказал себе, что в этом сочетании двоек кроется весьма важный смысл, который, к сожалению, невозможно объяснить никакой логикой. Но, как истинный реалист, я обычно машу рукой на всякие там сочетания цифр, предчувствия, фатальные совпадения и говорю себе, что человек должен прежде всего верить в свою счастливую звезду. Вот мы с Мариной родились под счастливой звездой, и поэтому наш спаситель прибыл вовремя. Вовремя пришел он и для Найдена Кирилкова, но этот парень родился под звездой несчастливой, и поэтому рассчитывать на что-то хорошее ему не приходится.

В самые трудные минуты, когда полковник Элефтеров чуть было не заковал нас в цепи, а профессора и Найдена Кирилкова чуть было не подвесил на крюки, как мясники подвешивают свиные туши, даже в эти самые тяжелые минуты я не терял надежды. Я верил, что произойдет какое-то чудо, что начальники Элефтерова убедятся в нашей невинности и прикажут этому суровому человеку освободить нас.

Правда, сначала я здорово трясся за свою шкуру, и не боюсь в этом признаться, потому что мужества и честности мне не занимать. В первые часы следствия я просто физически чувствовал, как от страха по спине моей бегают мурашки и прочие инсекты. А потом примирился и постепенно пришел к убеждению, что мне все равно, ну просто совершенно безразлично, какой будет моя дальнейшая участь. Я ощущал полную отчужденность по отношению к самому себе. Со мною так уже было несколько лет назад, после смерти коровы Рашки. Для меня тогда и двор деда Богдана опустел, и тропа, по которой ходила Райна, безнадежно заросла чертополохом.

Теперь я уже не боялся за свою шкуру, но прислушивался, не раздастся ли вой санитарных машин. Перед моим мысленным взором все еще проносились черные призраки моторизованных катафалков. Толпы охваченных ужасом людей беспомощно сновали взад и вперед, а не видимая никому смерть широко размахивала среди них своей сверкающей косой. Люди падали сотнями. Стонали, воздевали к небу руки, рвали на себе волосы, раздирали одежду, валялись в пыли. Умирали в корчах с багровыми пятнами на лицах. Багровые пятна, как от ожога, – это печать «багрового мора», бубонной чумы. Горе вам, люди, горе! Чума не знает милости!

Когда это кошмарное видение исчезало, я видел вблизи себя недоумевающее, немного опечаленное лицо Марины. Она сидела согнувшись на своем стуле и задумчиво глядела прямо перед собой, как будто там проходил невидимый нам горизонт, за которым синела вечная беззвездная ночь. За тем горизонтом, наверное, царило Ничто, и это Ничто, видимо, угнетало Марину, потому что лицо ее становилось все более недоумевающим, а взгляд, сначала немного грустный, становился все печальнее и печальнее. Марина страдала: нелегко добросовестному работнику, терпеливо ожидавшему повышения по службе, вдруг оказаться заподозренным в краже. Но я думаю, что печаль ее усиливалась еще из-за нахального поведения нашего циника. Пока суровый Элефтеров не посадил его пол замок, я несколько раз слышал, как он обращался к ней с двусмысленными весьма вульгарными намеками. Порядочная женщина не может не страдать, и притом глубоко, от подобных намеков.

Итак, в два часа двадцать минут любезный капитан Баласчев поднял всех нас и привел в лабораторный зал. Лично я ждал, что в последующие минуты появится с кандалами в руках рассвирепевший Элефтеров, и, быть может, поэтому зажмурился, глядя на дверь. Но теперь, думая об этих минутах, я уже более чем уверен, что жмурился от сильного света: в нашей лаборатории десять электрических ламп, и не каких-нибудь, а по сто свечей каждая. Ну как тут не жмуриться!

С замирающим сердцем ждал я, как войдет с кандалами в руках Элефтеров. Прошла минута, вторая, а он все не шел; в моих ушах нарастал странный шум, подобный грохоту водопада. В конце концов, я был вправе негодовать: зачем было поднимать нас среди ночи, если никто так и не явился! Я был очень раздражен, и поэтому водопад в моих ушах грохотал ужасно. В два часа двадцать шесть минут дверь отворилась, и вошел, но не Элефтеров, а совсем другой человек – повыше его ростом, в темном непромокаемом плаще и черной широкополой шляпе. Под носом у него чернели обвислые, длинные, как у моржа, усы, а хемингуэевская бородка украшала его мощную челюсть. Я тотчас же узнал в ночном госте «майора Василева», и если не вскрикнул от невообразимого удивления, то только потому, что лишился голоса – ну просто онемел.

Майор Василев со сдержанной, даже «казенной» улыбкой сказал всем нам общее «здравствуйте!» Со мной он поздоровался за руку, как со знакомым, чье имя никак не может вспомнить. Следом за ним шел Баласчев и по очереди представлял ему нас. Когда «майор» дошел до Война Константинова, он вынул из кармана колоду карт и любезно протянул ему их. Константинов разинул от удивления рот, а майор, снисходительно махнув рукой, сказал:

– Я знал, что вам их недостает!

– А мне вот, например, недостает дамы! – нахально заявил ему Кирилков.

– Тут уж помогайте себе сами! – пожав плечами, сказал майоо.

Так ему и надо, негоднику!

Затем майор предложил нам занять свои обычные рабочие места и попросил профессора поставить фальшивую склянку на место, обозначенное на этикетке. Он отдавал распоряжения, словно первосвященник перед началом торжественной литургии. У меня учащенно забилось сердце, как будто я должен был сейчас предстать перед экзаменатором. А ведь у меня не было никаких причин тревожиться, потому что я не был замешан в краже, а майор Василев не был для меня чужим человеком!

– Каждый занимается тем, чем он занимался в последние два часа рабочего дня двадцать четвертого октября, – сказал майор.

Голос его звучал отнюдь не повелительно, а скорее мягко, но почему-то никак не походил на голос, который терпит или допускает возражения. До чего же хорошо знал я этот голос!

– Сотрудники пусть возьмут пробу из склянки, – продолжал майор, – а лаборантка – выполняет свою обычную работу!

Он расположился на стуле в стороне от ширмы профессорской кабины, так, чтобы у него перед глазами был весь зал, а его самого никто не видел. Вынул сигарету и закурил. Аввакум терпеть не мог сигареты, но майор Василев, похоже, любил их.

Мы принялись налаживать микроскопы, в закутке лаборантки загудел примус. Казалось, как-то сразу потеплело, работа возвращала лабораторному залу его обычную атмосферу, его деловой уют.

А затем мы один за другим направились за пробами к лабораторному столу. Первыми взяли их Войн Константинов и Недьо Недев. Они были ближе других к склянке – им надо было сделать всего три-четыре шага и вернуться с заряженными шприцами.

Хождение к склянке происходило в таком порядке: Войн Константинов шел прямо по проходу, он не обходил никого; Недьо Недев обходил Война Константинова; Найден Кирилков, чтобы подойти к склянке, должен был пройти за их спинами. Тут будет кстати отметить нечто весьма странное: возвращаясь от лабораторного стола и проходя позади Недьо Недева, Найден Кирилков, этот нахальный, циничный тип, вдруг как-то отвратительно захихикал, словно вспомнил ужасно смешной анекдот. О небо, до чего же жутко прозвучал его неуместный, несвоевременный смех! У меня даже волосы зашевелились на голове, как от электрического тока. Марина прижала обе руки к сердцу, и глаза у нее расширились от ужаса.

Наконец пришел черед Марины. Она выполняла свою лаборантскую работу с ловкостью опытного человека, и я не понял, почему майор Василев как-то особенно улыбнулся, когда она направилась обратно в свой закуток.

Затем майор Василев и профессор уединились для разговора за ширмой. Мы называли это место лабора тории «командным пультом». Майор Василев и профессор провели там около получаса. Эти полчаса каж дому из нас показались бесконечными.

Найден Кирилков, который всегда хорохорился, кичился своей беззаботностью, сидел сейчас как пришибленный, уставившись куда-то прямо перед собой бессмысленным взглядом пьяного человека.

Войн Константинов то вынимал из футляра колоду карт и молча перетасовывал их, то снова собирал и укладывал в футляр. Но похоже было, думал он о чем-то совсем другом. Недьо Недев, достав из кармана четки, машинально очень медленно принялся передвигать янтарные зерна; время от времени у него вздрагивали губы, словно с них соскальзывали невысказанные слова. Но самое странное и грустное впечатление производила Марина. Она чинно сидела на стуле, сомкнув колени и положив на них руки, неподвижная, молчаливая, настороженная; она походила на забытую кем-то вещь, которая терпеливо и безнадежно ждет своего хозяина. Бывают такие вещи – не плохие, но с загадочной участью: тот, кто потерял, никогда их не ищет.

Вот так и сидели мы все эти полчаса, чужие друг другу, словно пассажиры из самых разных краев, вынужденные дожидаться прихода нужного всем поезда на какой-то захолустной железнодорожной станции.

Наконец оба «начальника» вышли из-за ширмы. Часы показывали десять минут четвертого. Казалось, вблизи железнодорожной станции появился долгожданный поезд, и на перроне вдруг наступило оживление.

Все вскочили.

– Никто вас больше не задерживает, – обратился к нам с подчеркнутым равнодушием майор Василев. – Можете идти домой или в любое другое место, если по желаете! – добавил он и слегка улыбнулся. – Кроме тех, конечно, у кого есть настойчивое желание остаться тут!

– Я никогда в жизни не отличался похвальными желаниями, – заявил Кирилков.

Как смел этот тип после недавней истерической сцены смотреть нам в глаза! Жалкий, пришибленный еще несколько минут назад, он сейчас нахально ухмылялся и паясничал, переступая с ноги на ногу.

– Я рад, что вы себя хорошо чувствуете, – сказал, словно бы ничего особенного и не произошло, майор Василев. – Во всяком случае, я попрошу капитана Баласчева позаботиться о вас.

– Предпочитаю идти с шефом! – бесстыдно заявил Кирилков и добавил: – Мы живем в одном районе.

– Воля ваша! – пожав плечами, заметил майор. Кирилков торжествующе ухмыльнулся, и я подумал: а не слишком ли благодушен мой друг?

Последней спускалась по лестнице Марина. Мне стало жаль ее, когда я взглянул на ее опущенные плечи. Часы показывали двадцать минут четвертого.

Мы остались втроем – майор, Баласчев и я.

– Наблюдение за всеми обеспечено? – спросил майор.

– Так точно! – ответил по уставу Баласчев. Майор вынул сигареты, чиркнул спичкой, но огонек ее колыхнулся в сторону и погас. Мы стояли в коридоре у выхода.

– Откуда дует? – спросил меня Аввакум.

Кивком головы я указал на туалетные комнаты. Напротив нас на расстоянии пяти-шести шагов зияли раскрытые двери.

– Бьюсь об заклад, что ваши люди не снимали отпечатков в этих благопристойных заведениях! – Слова Аввакума, обращенные к Баласчеву, звучали шутливо, но глаза его смотрели совсем невесело. – Признайтесь, – настаивал он, – вы просто не догадались сделать это? Или, что еще хуже, недооценили их как объект?

– В самом деле, – смущенно признался Баласчев, взгляд его остановился на моем лице, как будто я мог подсказать ему какое-то оправдание. – Отпечатков мы не снимали, но склянку искали везде, даже в бачках унитазов.

– Не считайте этих людей глупцами! – Аввакум нахмурился. – Если бы вы украли склянку, разве вы спрятали бы ее в бачке? Ведь при первом же дерганьи цепочки для спуска воды ее бы сразу обнаружили!

Он зашел в туалетные, чтобы осмотреть их, а в дамской задержался подольше. Из чувства деликатности мы оставались в коридоре, хотя в данном случае это чувство было излишне и мы выглядели форменными ослами.

– В нашем деле предназначение объектов, их так называемая функциональность, не увеличивает и не умаляет их значения, не делает ни важными, ни незначительными, – сказал Аввакум, выходя и закуривая сигарету. – В нашем следствии, например, одна из этих туалетных может оказаться важнее директорского кабинета. Я не говорю, что так непременно и будет, но так может быть. Мы еще в самом начале следствия, и нам стоит предположить, что заяц может выскочить из самого чахлого кустарника!

– Да, – согласился Баласчев, виновато глядя на человечков, нарисованных на дверях туалетных. – Понимаю, для вас эти заведения – тот самый чахлый кустарник, откуда может выскочить заяц!

– Допустим! – снисходительно согласился Аввакум. – Поэтому попрошу вас, капитан, немедленно вызвать дежурных и сфотографировать все, что заслуживает внимания. Тщательно исследовать отпечатки пальцев, следы ног, царапины, а также обнаружить с помощью электрофотометрической аппаратуры наличие волокон ткани на окнах. Я мог бы и сам выполнить эту работу с помощью моей примитивной лупы, но опасаюсь, как бы специалисты не сказали, что я отстал от времени. Элефтеров и еще кое-кто и прежде обвиняли меня в отсталом отношении к технике. Элефтеров и иже с ним забывают, что для хорошего врача и допотопная деревянная трубка-стетоскоп – инструмент, а плохому не поможет даже самая совершенная электронно-акустическая труба! Все зависит от слуха, мой милый, от слуха! Итак, капитан, после того как вы вызовете специалистов и предупредите их, что снимки и данные мне необходимо иметь еще в самом начале дня, немедленно свяжитесь по радио с людьми, на которых возложено наблюдение. Обо всем, что им удалось установить, сразу же ставьте меня в известность. Я буду дома, на улице Настурции, мы с доктором Буковым ждем вас к восьми часам, к завтраку.

Аввакум улыбнулся. После строгих слов, сказанных по поводу туалетных, его улыбка была, как луч солнца в пасмурную погоду.

– Я сам отправлюсь за результатами вчерашнего осмотра, – воодушевился Баласчев. Он вырвал из записной книжки листок и, написав на нем что-то, протянул Аввакуму. – Это мои позывные. – Щелкнув каблуками, он спросил: – Разрешите быть свободным?

Аввакум кивнул.

– Если вы сообщите мне побольше сведений о профессоре, особенно о парижском периоде его жизни, я не рассержусь! – сказал он.

Стрелки на часах показывали три часа тридцать минут.

* * *

Дождь продолжал моросить.

Когда Аввакум включил фары, перед машиной, казалось, заколыхалась золотая сетка. Я зажмурился, свет перед моими глазами исчез, и я на несколько секунд погрузился в волны давно прошедшего времени… Парнишка стоит, прислонившись к окну, смотрит в темноту и не может отвести глаз от уличного фонаря, вокруг которого, словно разбрасываемые кем-то золотые зерна, пролетают дождевые капли. Парнишка словно в забытьи смотрит на это волшебное зрелище, а в душе его теплый голос шепчет мечтательно прочувствованные строки димчевского стихотворения «Спи, город»:

Окутан тьмой, мой город спит. Неверной ночи верный сын. Брожу, бездомный я, один, А дождь тихонько шелестит…

О, небо, небо, где она – эта чудесная пора?

– Ну, кто, по-твоему, похититель? – раздался вдруг голос Аввакума, и я снова вернулся к проблемам сегодняшнего дня.

Мы как раз въехали на бульвар Девятого сентября, «дворники» слегка поскрипывали, скользя по стеклу, мы разрывали сверкающие нити дождя. В машине было тепло, уютно; у меня было такое чувство, что если я хоть на мгновение закрою глаза, то тут же усну.

– Так кто же похититель? – повторил Аввакум. Я протер глаза – он сидел возле меня, за рулем, а мне казалось, что голос его доносится откуда-то издалека.

– Похитители – профессор и Кирилков, – сказал я.

– Это версия Элефтерова. Войн Константинов и Недьо Недев – их соучастники, не так ли?

– Может быть. А у тебя другая гипотеза?

– У меня нет никакой гипотезы.

– Это невозможно! – сказал я. – Ты никогда не ходил вслепую и в полной темноте.

Он не ответил.

– У тебя уже что-то есть на уме, но ты молчишь.

– Ты очень влюблен в Марину? – спросил Аввакум.

– С чего это ты взял?

– Да нет, я хотел тебя спросить: Марина очень влюблена в тебя?

– Это совсем другое дело!

– Именно! Это совсем другое дело. Ха-ха! – рассмеялся Аввакум.

Мы помолчали немного. Повернули у Докторского памятника и поехали по бульвару Патриарха Евфимия.

– Почему ты засмеялся, когда Марина шла вдоль лабораторного стола?

– А разве я смеялся? – спросил Аввакум.

– Конечно. Это было некрасиво с твоей стороны. Женщина смутилась.

– Значит, ты заметил? – спросил Аввакум. – Она ведь сделала две странные ошибки. Выход из ее закутка ведет прямо в проход между столами сотрудников и лабораторным столом-стойкой. Вместо того чтобы пойти прямо по этому проходу к склянке, она обогнула безо всякой необходимости столы сотрудников. Возвращаясь, Марина, вместо того чтобы исправить допущенную ею ошибку, демонстративно прошла к своему закутку тем же путем, желая показать, что это ее обычный путь. Я засмеялся потому, что она обернулась, стараясь встретиться со мной взглядом. Лицо ее было очень расстроенным.

– Она смутилась из-за своей ошибки, – старался я оправдать Марину.

– Может быть, – тихо сказал Аввакум.

– Все же тебе не надо было смеяться! – настаивал я.

– Кто знает! – уже совсем тихо ответил Аввакум. Я понял, что своими ;,словами вызываю у него опасные мысли, и замолчал.

Было без двадцати минут четыре, когда дождь прекратился, превратившись в мельчайшую водяную пыль, которая густой мглой начала заполнять улицы. Мы двигались в беловатой каше, и перед нами все время стояла белая стена. Как среди этого хаоса Аввакум ухитрялся ориентироваться, мне было просто непонятно. Только когда, выйдя из машины, он отворил скрипучие железные ворота, я понял, что мы прибыли наконец на улицу Настурции.

Нас встретил крупный пожилой мужчина в солдатской куртке и в вязаной лыжной шапочке. Он выхватил из рук Аввакума портативную радиостанцию, скомбинированную с радиотелефоном ближнего действия, и проворно для своих лет унес ее на верхний этаж. Похоже было, что он хорошо разбирается в радиоаппаратуре, потому что, пока Аввакум раздевался и разжигал камин, радиоустановка была готова для пользования.

То ли от усталости, то ли потому, что было холодно и сыро, меня всего трясло и я непрерывно зевал. Когда огонь в камине разгорелся и затрещали искры, Аввакум предложил мне сесть в его кресло, набросил на меня свой старый халат и сунул в руку рюмку коньяку. Только я поднес было рюмку ко рту, как раздалось попискивание радиоустановки. Было ровно четыре часа.

Докладывал капитан Баласчев.

Профессор вернулся домой в три часа сорок минут. Вел свой «Рено» медленно и очень осторожно, просто полз. Особенно после того, как из машины вышел Кирилков и он остался один.

Кирилков был дома в три часа тридцать пять минут. Войн Константинов – точно в то же время, хотя шел пешком. Ни с кем не встречался, никуда не заходил.

В три часа тридцать пять минут Марина Спасова заехала к своей матери, квартира которой находится в многоэтажном кооперативном доме у Горнобанской трамвайной остановки. Она пробыла там минут десять. Спустившись вниз, Марина снова села в свой «Москвич» и направилась, очевидно, домой, на бульвар Братьев Бэкстон. В данный момент она ехала по бульвару Братьев Бэкстон, ехала очень медленно из-за тумана.

Недьо Недев задержался у лаборатории минут на пятнадцать, потому что мотор его «Москвича» не желал заводиться. После этого, где-то возле Горнобанской трамвайной остановки, наблюдатели потеряли его из виду, потому что опустился густой туман.

– Постарайтесь обнаружить Недьо Недева, – сказал Баласчеву Аввакум. – А перед домом Марины Спасовой на бульваре Братьев Бэкстон поставьте наблюдателя. Сразу же, как только объект вернется домой, телефонируйте мне.

«Как он внимателен!» – подумал я, и в груди моей разлилась теплая волна. Я просто расчувствовался от умиления. Вторую ночь я проводил без сна, и нервы мои окончательно развинтились. «Надо держать себя в руках», – решил я. Но то, что Аввакум послал специального человека охранять Марину, все же очень растрогало меня…Да, вот как надо поступать в туманную погоду! – размышлял я. – Туманная погода вообще благоприятствует преступлениям. Лунной ночью трудно решиться убить кого-то, и если даже кто решится, ему придется действовать очень осторожно, потому что свет может выдать его. Свет – это всевидящее око, все запоминающее, бдительное око». Эту мысль я, кажется, где-то вычитал, и она в свое время произвела на меня очень сильное впечатление. Почему в Англии самое большое по сравнению с другими странами число преступлений и убийств. Да потому, что там часты туманы, сопровождаемые дождем. Туман и дождь – это та завеса, которая скрывает и оберегает убийц. Что стоит, например, этому негодяю Кирилкову сыграть какую-нибудь злую шутку с Мариной! Туман сейчас такой, что можно сделать все, что только взбредет в голову. Можно даже убить и после этого идти по тротуару и насвистывать.

Хотя Кирилков действительно вернулся домой в три часа тридцать пять минут, но это было сделано только для камуфляжа. Подождав минут десять, чтобы ввести в заблуждение предполагаемого наблюдателя, он затем, конечно, подкрался к своей машине, как самый настоящий хищник. Впрочем, ему и не нужно было подкрадываться, как хищнику, потому что живет он на первом этаже, а свои давно не мытые, замызганные «Жигули» ставит прямо под окном комнаты, где спит. Именно, именно! Он может просто выскочить из окна с закрытыми глазами и оказаться прямо за рулем своего проклятого катафалка. А от квартиры его на улице Ивайла, дом 28, до бульвара Братьев Бэкстон на машине можно добраться самое большее за пятнадцать минут, даже на такой душегубке, как его «Жигули».

Но допустим, он из-за тумана доберется не за пятнадцать, а за тридцать минут – ведь такому типу, мне кажется, все равно – ясная ли погода или туман. Этот прохиндей остановится где-нибудь возле входа в ее дом, но так, чтобы ему было легко сразу после покушения укатить; он притаится, хотя его прикрывает туман, и будет терпеливо ждать свою жертву. Когда, скажите, туман не покровительствовал убийцам?! Размозжив голову своей жертве, он сунет ей под пальто склянку (пустую, разумеется: вирусы давно уже переправлены в другое место!) и как ни в чем не бывало вернется к себе домой на улицу Ивайла – мол, я не я, и хата не моя! Этим убийством он направит следствие по ложному следу.

Убийство, конечно, он лишь мечтает совершить, но осуществить его не сумеет, потому что на том самом «лобном месте» будет стоять начеку защитник и хранитель Марины. Когда злодей прибудет туда с пустой склянкой и своими дьявольскими намерениями, человек Аввакума уже будет там…

– Хватит тебе дрожать! – похлопав по плечу, старался подбодрить меня Аввакум. – Ну-ка, выпей коньяку, чтоб поскорей прийти в себя! Что шевелишь губами, словно разговариваешь сам с собой! А не чувствуешь ли ты, братец, угрызений совести? Тогда лучше признайся, признайся – ты ведь тоже вертелся возле склянки, твое рабочее место находится всего в нескольких шагах от вирусов, и ты расхаживал то туда, то сюда с разными пробирками, банками-склянками! А может, ты и есть похититель? Или же соучастник похитителя?

Он рассмеялся – весело и громко, от души, и это в какой-то степени меня обидело. Зачем ему понадобилось так смеяться надо мной? Но в груди у меня все еще разливалась теплая волна и ласково шумела в крови, а в душе, казалось, звучала песня и веял теплый ветерок. Я выпил коньяк и с благодарностью кивнул Аввакуму.

– Ты хорошо сделал, что приставил к Марине человека! – сказал я. – В таком тумане всякое может случиться, а она – беззащитная женщина!

– Гм! – как-то странно произнес за моей спиной Аввакум.

Я обернулся и, удивленно взглянув на него, спросил:

– Что пришло тебе сейчас на ум?

Аввакум наклонился к камину, разгреб горящие поленья и подбросил дров. Потом долил коньяка в мою рюмку и в свою, но отпил из нее чуть-чуть.

– Выбрось эту женщину из головы! – сказал он, и я заметил, как по лицу его промелькнула мрачная тень. – Пускай она идет своей дорогой, сколько сумеет, а ты занимайся своими делами. Твои чувства к ней – чистая выдумка. Более того, это просто игра воображения, иг-ра,которой ты сам себя обманываешь. Начни наконец жить, как подобает настоящему мужчине. «Держи бутылку за горлышко, а женщину – за талию», как гласит поговорка, и плюнь на всякие фантазии – женщины не любят фантазеров!

Хороший ты мой человек! Видать, ты считаешь меня неисправимым романтиком, потому и говоришь такие циничные, вульгарные слова – думаешь, они на меня подействуют? Да мне просто до боли стыдно за самого себя, потому что я заставил тебя, такого прекрасного человека, притворяться грубияном.

Я залпом выпил коньяк и, чтобы угодить Аввакуму, изобразил на своей физиономии счастливую, даже легкомысленную улыбку.

– Нет, я непременно женюсь на Марине! – заявил я. – Эта женщина здорово втрескалась в меня!

Ну хоть бы он поглядел на меня недоверчиво. Но нет, Аввакум только печально покачал головой.

Он поставил на огонь большой чайник, набил трубку и, положив на табак раскаленный уголек, выпустил несколько клубов дыма.

– Есть чувства подлинные и чувства вымышленные, – задумчиво заговорил он. – Подлинные – это часть жизни, они становятся судьбой. А надуманные – появляются и исчезают, как утренние сны, рассеиваются, словно их и не было вовсе. Правда, лишь при условии, что в результате этих чувств не возникли осложнения, что прежде чем махнуть на них рукой, мы не совершили какого-нибудь рокового шага. Со мной в Италии произошла история – я хотел бы тебе ее рассказать, чтобы ты извлек урок, который, безусловно, пойдет тебе на пользу. Надеюсь, я успею сделать это еще до того, как нам снова позвонит капитан Баласчев, и до того, как будет готов чай для нашего завтрака.


РАССКАЗ О ЮЛИИ

– В начале июня прошлого года я покинул Ассизи, – начал Аввакум, – не без грусти, конечно. Да и кто может покинуть этот край тишины и воспоминаний, край темноволосых смуглых синьорин и дешевого густого вина, не сожалея и не вздыхая?

После двухнедельных скитаний по музеям Флоренции я поехал в Н. – небольшой городок на юге Италии, который еще издалека давал о себе знать двумя взаимоисключающими запахами – рыбы и фруктов. Ослепительно белая пристань, залитая яркими лучами щедрого южного солнца, всегда пахла рыбой. Рыбой пахли лодки, моторные катера, парусники, песок, камни. Возникало даже странное ощущение, будто и от небесной лазури тоже исходит запах рыбы.

Но северные окраины городка благоухали, как райские сады. Тут цвели и плодоносили цитрусовые деревья – апельсиновые, мандариновые, лимонные. Но рядом с этими роскошными представителями флоры южных широт пышным цветом расцветает и краса умеренного пояса – черешни, яблони, абрикосы. Недостает только Адама и Евы среди этих несущих человеку радость плодовых деревьев, чтобы он мог себе представить, как, например, выглядел в библейские времена земной рай.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю