Текст книги "Похищение Данаи"

Автор книги: Андрей Гуляшки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– От вас – ничего, но потрудитесь соблюдать рабочее время Боргезе. Мне нужно, чтобы вы были в моём распоряжении с 8 до 12 и с 2 до 6 часов.

– Рабочее время в Боргезе начинается в 9 и кончается в 4 часа!

– Ну, не сердитесь, – внезапно смягчился Чигола. – Вы же видите, как важно для правительства, чтобы следствие закончилось до субботы! Я рассчитываю на вашу помощь, синьор!

– Я сделаю что могу, чтобы вытащить вас, – тут же поставил его на место Савели, – но вы должны немедленно допросить мою племянницу Луизу Ченчи и, как только она ответит на последний вопрос, отпустить её!

Но Савели снова просчитался, потому что инспектор даже с виду вовсе не походил на человека, который плохо держится на ногах.

– Весьма сожалею, но вынужден вас огорчить! – пожал плечами Чигола. – Я не намерен отпускать вашу племянницу, потому что она – одна из немногих лиц, находившихся здесь в то время, когда была совершена кража.

– Но она ушла около половины первого! – заметил Савели таким тоном, будто Луиза вернулась домой не после полуночи, а в час, когда примерные девочки возвращаются домой, ужинать с мамой и папой.

– Синьор, – отозвался Чигола, – кто и когда покинул здание музея – это ещё нужно установить!

Чезаре Савели помолчал, потом начал снова:

– Но всё же, согласитесь, молодая девушка не может остаться одна…

Он не договорил, потому что Чигола ударил кулаком по столу и встал:

– Что за чушь вы несёте, синьор! У каждой двери стоит человек, в вестибюле круглые сутки дежурит человек, в этом кабинете постоянно будет человек. Какого вам ещё общества для неё надо! – и поняв, что шутка получилась грубоватой, он усмехнулся, – пусть синьорина располагается в вашем кабинете, там её никто не побеспокоит!

На этом разговор между главным инспектором и начальником охраны закончился.

Савели пошёл устраивать племянницу в своём кабинете, а Чигола принялся рассматривать фотографии, протоколы и заключения технических экспертов. Они исключали возможность проникновения грабителей в музей снаружи. Ни окна, ни решётки, ни пол, не взломаны, даже на стенах не обнаружено ни малейшей царапины. Помещение, где расположены котёл и приборы парового отопления, имеет отдельный вход, фактически оно не связано с выставочными залами. Все окна, начиная с чердака и кончая вестибюлем, забраны снаружи металлическими решётками из толстых витых прутьев. Эксперты считали, что через них не пробраться и кошке, не только человеку.

На месте похищения и во всём зале не обнаружено ничего особенного. На раме украденной картины (места указаны на снимке крестиками) найдены отпечатки пальцев Ливио Перетти. Кнопки, которыми полотно Перетти прикреплено к раме, – самые обычные, их можно купить в любом писчебумажном магазине. На кнопках не обнаружено ни одного отпечатка, что означает, что ими манипулировали в перчатках.

Чигола закурил и задумался. Какого дьявола вору (или ворам, все едино) понадобилось затыкать пустую раму идиотской копией? Ответ мог быть только один: вор хотел выиграть время. Пустая рама сразу бросается в глаза, сразу вызывает тревогу, а полотно, даже дурацкая копия, возбуждает сначала любопытство, потом недоумение и только после этого – тревогу. От любопытства до тревоги пройдёт какое-то время, пусть небольшое, но его хватит, чтобы вынести картину или укрыть её где-то в галерее. Другого объяснения нет! Чигола издал короткий довольный смешок, потёр подбородок и почувствовал, что в его душе, где-то в самом потаённом уголке, что-то шевелится, оживает, – может быть, надежда.

Он вызвал начальника группы и приказал тщательно обыскать служебные кабинеты, подсобные помещения и запасники галереи, а также квартиры находящихся под следствием; полотно Корреджо спрятано в музее или вынесено из него ночью.

Затем Чигола велел привести Ливио Перетти.

Роберто Тоцци прибыл незадолго до того, как Ливио Перетти ввели к Чиголе. Он был истощён, изнурён, еле волочил ноги, как тяжело больной человек. Профессор сел в углу у окна и боязливо посмотрел на Феликса Чиголу, восседавшего за директорским письменным столом красного дерева. Главный инспектор рассеянно кивнул ему, на что директор вежливо сказал “благодарю”; надо заметить, что у Роберто Тоцци не было особых оснований расстраиваться, потому что генеральный директор музеев Боргезе прямо заявил, что не собирается возлагать на него ответственность за пропажу и ограничится тем, что лишит профессора наградных к рождеству. Инесса Тоцци, супруга профессора, узнав о происшествии и будучи человеком сугубо земным и трезвым, как большинство женщин, заметила, что из-за одной “Данаи” государство не рухнет и что ему лучше думать не о краже, а о том, где им провести рождественские вакации. А “Данаей” пускай занимается полиция, за то ей и деньги платят. Ободрённый генеральным директором и утешенный женой, он, конечно, мог и не переживать это событие так трагически.

Итак, кабинет директора музея (стиль ампир, слегка оживлённый дозой рококо) стараниями Чиголы был превращён в кабинет следователя и оснащён магнитофоном, у которого постоянно дежурил офицер полиции, одновременно исполнявший обязанности дежурного адъютанта. Следствие вёл Чигола, главный инспектор уголовной полиции; а Роберто Тоцци представлял потерпевшую сторону, которая неудержимо теряла свои иллюзии.

В кабинет вошёл Ливио Перетти, злой и разобиженный. С директором он поздоровался, а следователя не удостоил взглядом. Главный инспектор не обратил внимания на эту демонстративную невежливость; он свыкся с тем, что подозреваемые показывают самые разные чувства по отношению к инспектору полиции. Одни делают вид, что готовы броситься к ногам следователя и целовать носки его туфель, другие готовы взглядом удушить или растерзать его, третьи смотрят на него сверху вниз, как, например, директор полиции смотрит на подчинённых ему сержантов и лейтенантиков. Те, кто был готов умолять о милости или грозил расправой, не производили на Чиголу никакого впечатления, и он обращался с ними как с одушевлёнными предметами. Не задевали его и подследственные, смотревшие на него свысока; это было в порядке вещей и диктовалось их социальным статусом и финансовым положением. Пришлось ему, например, два года назад допрашивать маркиза Джулио Террачини по обвинению в сутенёрстве и содержании домов разврата. Маркиз владел полдюжиной отелей с роскошными ресторанами, у него был бронированный “кадиллак” и отряд из ста проституток, которые работали на него. На допросе маркиз смотрел на Чиголу так, как смотрит, наверное, лев на презренного шакала. Но Чигола не сердился: он понимал, что маркиз имеет на это право, во-первых, потому что он маркиз, а во-вторых, потому что он богат, очень богат. Таким людям позволено смотреть на окружающих свысока, и только дурак мог бы на это обижаться.

Лишь одна категория подследственных задевала его за живое и даже заставляла испытывать некое душевное неудобство. Это были люди, смотревшие на него как на пустое место. Их взгляд проходил сквозь инспектора, ни на секунду не задерживаясь на его лице; их презрение принижало его, испепеляло и превращало в ничто. Когда его ненавидели или смотрели на него свысока, Чигола это понимал и в некоторых случаях оправдывал, потому что жизнь научила его мудрости известного рода. Но когда его презирали и не ставили ни во что, когда смотрели сквозь него, как в пустоту, – этого он не мог взять в толк; тут крылась загадка, недоступная его пониманию.

Чувство бессилия по-разному действует на людей: у слабого оно вызывает отчаяние, а у сильного, энергичного – ожесточение. Не понимая причин, по которым иные люди превращали его в пустое пространство, он весь подбирался, ожесточаясь до такой степени, что был готов любой ценой утопить такого подследственного, даже если понимал, что тот невиновен. Вот и сейчас он, кажется, и не заметил убийственного пренебрежения Перетти, даже притворился, что не замечает его грубости, – подумаешь, большое дело, какой-то сопляк в потёртом костюмишке не поздоровался, – но в душе его спали замки с каких-то мрачных камер, и оттуда выскочила дюжина ощетинившихся волков. Волки сели, подняли морды к небу и послали к звёздам душераздирающий вой.

– Дайте ваше удостоверение личности, – начал бесстрастным голосом Чигола, рассматривая свои ногти.

Ливио Перетти небрежно бросил на стол документ.

– Нельзя ли повежливее? – не вытерпел адъютант.

– Джованни, оставь парня в покое! – вмешался Чигола тоном, который говорил: “Что ты хочешь от идиота!”. Он полистал странички документа, отодвинул его и спросил: – Как ваше имя, молодой человек, где вы живёте и каков ваш род занятий?

– Моё имя вы только что прочли! – ответил Ливио с такой кислой гримасой, будто только что сжевал таблетку хинина. Помолчав, он добавил, – живу на виа Помпео Магна, дом 17, в чердачной комнате рядом с голубятней хозяина, учусь в Академии художеств по отделению живописи, на последнем курсе.

– Кто вас содержит?

– Я сам себя содержу.

– Чем вы зарабатываете на жизнь?

– Работаю официантом.

– Говорите конкретнее, черт побери! Где?

– Откуда мне знать, что вас интересуют подробности! В закусочной “Республика” на пьяцца Република, против фонтана Наяд. Этого достаточно?

– В какие часы вы работаете?

– По вечерам.

– Каждый вечер?

– Каждый вечер, кроме воскресений.

– Ваше трудолюбие похвально. В какое время вы начинаете работу и в какое время покидаете закусочную?

– Начинаю в шесть и кончаю около одиннадцати. – Ливио Перетти сдвинул брови, и глаза его вспыхнули.

– Будьте добры объяснить мне, для чего вы задаёте эти дурацкие вопросы! – воскликнул он, и его горячие глаза южанина впились в по-северному бесстрастное лицо Чиголы.

– Святая Цецилия! – от бескрайнего недоумения адъютант даже развёл руками. – Какая дерзость! Как вы можете так отзываться о вопросах синьора инспектора!

– Вы сидите у магнитофона и не лезьте не в своё дело! – огрызнулся Ливио. – Вместо того, чтобы сказать мне спасибо, – продолжал он, обращаясь к Чиголе, – за то, что я первым обнаружил кражу, первым поднял тревогу, вы бессовестно отнимаете у меня время, да ещё задаёте провокационные вопросы!

Чигола помолчал, засмотревшись на свои ногти. Потом перевёл взгляд на окно и помолчал ещё немного. За окном виднелась часть площади и один из фонтанов. Моросил унылый дождик, и картина с фонтаном была грустной.

– Да, вот что! – сказал инспектор, будто внезапно вспомнив о существовании Ливио. – Здесь я задаю вопросы, а вы должны на них отвечать. Таков порядок. Если вы не будете отвечать как положено, то лишь осложните собственное положение и ваше принудительное пребывание в музее затянется.

– Хорошо, спрашивайте! – вздохнул Ливио и посмотрел на Роберто Тоцци, пытаясь поймать его взгляд. Но Роберто Тоцци был неподвижен, он погрузился в свои мысли и ничего не слышал. Казалось, его и нет в кабинете.

– От пьяцца Република до Помпео Магно путь неблизкий, и я уверен, что возвращаетесь домой не раньше полуночи.

– Если вообще возвращаюсь! – подхватил Ливио, слегка наклонив голову набок, отчего его слова прозвучали как дерзость.

– Я говорю о тех днях, когда вы ночуете дома. Кто в такие дни открывает вам подъезд около или после полуночи?

– В это время привратницы уже спят, открывает привратник.

– В котором часу вы вчера явились в этот ваш ресторан и когда из него вышли?

– Вчера вечером я вообще не ходил на работу.

– Расскажите подробно, с указанием времени, что вы вчера делали после 4 часов пополудни, где были, куда ходили и с кем виделись.

На этот вопрос Ливио Перетти ответил не сразу. Он молчал долго, может быть, дольше, чем было нужно. На его смуглом лбу выступил пот. Наконец он сказал:

– Когда я вышел из музея, то пошёл прямо к любовнице. У неё и провёл всю ночь.

– Её имя и адрес? – ледяным тоном спросил Чигола.

– Имени не знаю, а улицы не помню! – засмеялся Ливио.

– Я помогу вам, – заметил Чигола. – А пока поговорим о другом. Расскажите подробно, когда и как вы обнаружили, что картина художника Корреджо “Даная” украдена.

– Это можно рассказать в нескольких словах. Утром я поднялся в зал, в котором работаю, было минуты три десятого. В зале ещё никого не было. Я пошёл прямо к мольберту, потому что первый, свежий взгляд на холст очень важен, от него зависит работа всего дня. Глаза ещё не устали, ещё не привыкли к цветам, улавливают малейший нюанс. Поэтому, войдя в зал, я направился к мольберту, сосредоточившись и собрав всё своё внимание, но когда подошёл, застыл как вкопанный: на мольберте огромной дырой зияла пустая рама. Кто-то срезал холст…

– На каком расстоянии вы были от мольберта, когда увидели, что холст срезан?

– Шагах в десяти.

– Как же вы могли увидеть, что холст срезан, а не снят? В десяти шагах такую подробность разглядеть довольно трудно.

– Вы бы не заметили, но я – дело другое, у меня взгляд профессионала.

– Продолжайте.

– Я стоял на месте как вкопанный, потом поднял взгляд на стену, к “Данае” Корреджо, и чуть не упал: вместо неё висел мой холст, приколотый к раме кнопками.

– На каком расстоянии вы были от картины?

– До неё было шагов пятнадцать.

– В пятнадцать шагах никакие кнопки разглядеть невозможно. Как вы поняли, что холст держится на кнопках?

– Эти вещи, синьор, не видишь, а чувствуешь. Я просто почувствовал, что мой холст приколот к раме и все!

– С такой чувствительностью вас можно только поздравить! – заметил Чигола. – Пойдём дальше. Что вы сделали после того, как заметили подмену картины Корреджо своим холстом?

– Я подбежал к нему, схватил за левый край, чтобы сдёрнуть его, и увидел, что под холстом ничего нет. Рама была пуста.

– И что было дальше?

– Несколько секунд я стоял как огорошенный, а потом побежал вниз, чтобы уведомить директора.

– Уведомить о чём?

– Что “Даная” Корреджо украдена!

– Картина была вырезана или вынута из рамы?

– Это придётся установить вам. Я уже сказал, синьор, что рама была пуста. Ни картины, ни подрамника.

– Почему вы решили, что картина непременно украдена? Почему не предположили, что она, например, отдана на реставрацию или на промывку?

– Я предположил самое вероятное. У нас картины промывают раз в столетие, а крадут каждый день!

Чигола закурил, выпустил клуб дыма и совершенно ровным голосом спросил:

– Ну как, вспомнили вы имя своей любовницы?

– Абсолютно вылетело из головы! – нахально улыбнулся Ливио Перетти.

– Это может случиться с человеком, у которого дюжины три любовниц и он меняет их каждый вечер. Укажите название улицы и номер дома, в котором вы провели эту ночь.

– Я же сказал, что не помню!

– Значит, скрываете?

– Понимайте как хотите! – Ливио Перетти вдруг вспыхнул. – Вы не имеете права лезть в мою интимную жизнь! Как вы смеете!

– Полицейскому и врачу по венерическим болезням нужно рассказывать все! С начала и до конца! Выйдите в вестибюль, молодой человек, и повторите эту истину про себя сто раз или сто тысяч раз, пока не поумнеете! А тогда приходите снова!

Ливио Перетти кивнул Роберто Тоцци, который уже несколько минут делал вид, что следит за допросом, и вышел, дерзко подняв голову.

– Приведите сторожа Марко Монтано! – обратился Чигола к ошарашенному адъютанту.

Адъютант вытянулся в струнку, щёлкнул каблуками и выскочил за дверь. Через секунду в вестибюле поднялся страшный гвалт, послышались возбуждённые выкрики. Роберто Тоцци побледнел, а Чигола выскользнул из кабинета. Увидев, как по-кошачьи ловко и стремительно он это сделал, директор музея побледнел ещё сильнее.

В вестибюле глазам Чиголы открылась странная картина. Адъютант держал руку на кобуре пистолета; перед ним с желчной улыбкой стоял взъерошенный Ливио Перетти, глаза его полыхали. К ним бежали полицейские.

– Джованни! – мрачно позвал Чигола. Адъютант дрогнул, обернулся и застыл на стойке “смирно”. – В чём дело, что за сцены? – ещё мрачнее спросил главный инспектор.

– Я его сейчас застрелю! – ответил адъютант.

– За что? – зловещим тоном полюбопытствовал Чигола.

– Он хотел дать мне пощёчину!

– Не хотел, а дал! – поправил его молодой человек. – Вот! – и он указал на щеку адъютанта.

– За что ты его ударил? – продолжал интересоваться Чигола.

– Эта свинья обругала меня, – ответил Ливио.

– Я должен застрелить его, господин полковник! – настаивал на своём адъютант.

– Пожалуйста, Джованни, но только на твою ответственность и при одном условии: сначала я закончу его допрос. Так что тебе придётся подождать!

– Придётся подождать, господин полковник, – согласился Джованни.

Чигола положил руку на блестящую бронзовую ручку двери и тут услышал: “Начальник следственной группы защищает красных собак. Как это понимать?” Вопрос задал Карло Колонна, стоявший в глубине вестибюля.

“Злобный и мстительный тип! – подумал Чигола. – Такой не моргнув глазом кому угодно всадит пулю в затылок!”

Он нажал ручку двери и ушёл в кабинет.

Марко Монтано, чинно стоявший посреди кабинета, встретил его любезным поклоном.

– Марко Монтано? Сколько лет служишь в Боргезе?

– Этой осенью исполнится двадцать лет, ваше сиятельство!

– Не нужно называть меня “сиятельство”, Монтано! Можешь обращаться ко мне “полковник Чигола”.

– Понял, господин полковник!

– В каком чине служил в армии?

– Сержант, господин полковник! Сержант артиллерии!

– Ну, сержант, в войне участвовал?

– Так точно, господин полковник! Бил немцев под Падуей, когда они уходили из Австрии, при Удино, когда бежали из Югославии, и в других местах!

– Гм… Значит, в Боргезе ты уже двадцать лет. Как же, по-твоему, исчезла картина?

– Не могу себе представить, господин полковник!

– Кого-нибудь подозреваешь?

– Сохрани меня святая Мария, такого греха на душу не хочу брать.

– Хорошо! Значит, в котором часу ты вчера принял дежурство?

– Как всегда, господин полковник, в 16 часов. Никколо Альфьери передал мне дежурство по второму этажу, а Федериго Нобиле – по первому. Никколо Альфьери по ночам не дежурит.

– С кем из привратников ты дежурил?

– С Агостино, господин полковник.

– Объясни мне, Монтано, как вы охраняете музей по ночам, если вас во всём здании только двое – ты да привратник?

– Нас трое, господин полковник, потому что Лоренцо по ночам тоже находится в галерее, он отсыпается в привратницкой до очередного дежурства. Днём, господин полковник, в галерее дежурят три сторожа: Джустиньяни, Палантьери и Никколо Альфьери. Ночью охрану несут один привратник и один сторож. Больше и не нужно, потому что снаружи в музей проникнуть невозможно. Привратник сидит на стуле в преддверии и каждый час заводит будильник. Этот будильник не простой, он работает всего один час, и если забудешь завести его на шестидесятой минуте, проклятая машинка останавливается, и никакими силами её уже не сдвинуть с места. На другой день приходят контролёры и начинают спрашивать, как ты смел заснуть, скажем, в два часа ночи; так ли надо охранять галерею, картины которой стоят миллионы? И подписывают тебе паспорт. За мою службу в Боргезе уволено три привратника и двое сторожей.

– Разве и сторожа заводят будильник?

– Конечно, господин полковник! Как же иначе?

– Хорошо. Привратник сидит в преддверии. А где ты сидел вчера вечером?

– Там, где всегда сижу, господин полковник! На против коридора, что ведёт в кабинеты администрации и к служебному входу. Так у меня перед глазами и коридор, и вестибюль; выйди кто из залов или служебным входом – сразу увижу. Как могла пропасть картина – ума не приложу!

– Монтано, ты сказал, что незаметно для тебя воспользоваться служебным входом невозможно. Запирается ли на ночь дверь этого входа? И где находится ключ – в замке или кто-то забирает его?

– Дверь служебного входа всегда заперта. Днём ключ держит у себя дежурный сторож, который наблюдает за вестибюлем и коридором. Если кто позвонит, сторож отопрёт. Ночью ключ от служебного входа находится у дежурного привратника.

– Сколько таких ключей есть в музее и у кого они находятся?

– Всего два ключа, господин полковник. Один постоянно находится у начальника, синьора Чезаре. Второй ключ днём держит дежурный сторож, а ночью – дежурный привратник. Этот ключ не выносится из музея.

Чигола помолчал, глубоко затягиваясь сигаретой. Потом спросил:

– Вчера ты дежурил в первую смену, так?

– Так точно, господин полковник!

– Кто из сторожей дежурил с тобой?

– Агостино, господин полковник!

– Так… Ты ничего особенного не видел во время дежурства? Может быть, слышал что-нибудь?

– Совсем ничего, господин полковник!

– Никто не звонил со служебного входа? Никто не приходил?

Монтано вдруг примолк. Он достал носовой платок, отёр затылок и шею, бросил какой-то измученный взгляд на дверь.

– Посторонние люди не звонили и не приходили, господин полковник!

– А своих не было? – поднялся вперёд Чигола. – Братьев? Сестёр?

– Я застал в музее синьорину Ченчи, племянницу синьора Чезаре Савели.

– Луизу Ченчи?

Монтано кивнул.

– И когда ушла из музея Луиза Ченчи, Монтано? В котором часу ты её выпустил?

Монтано покачал головой.

– Синьорина ушла после того, как кончилась моя смена, господин полковник. Её выпустил привратник Лоренцо.

– Привести привратника Лоренцо! – распорядился Чигола. – А ты, Монтано, присядь. Садись вон на тот стул. Ты человек немолодой, тебе не годится стоять на ногах!

– В каком году ты родился, Лоренцо?

– В тысяча девятьсот двадцать пятом.

– В армии служил?

– Три года карабинером в Турине.

– Это ты сменил на дежурстве вчера вечером Агостино?

– Я.

– В котором часу ты выпустил синьорину Луизу Ченчи?

– Я не видел синьорины Луизы.

– Монтано! Слышишь, что говорит Лоренцо?

Монтано снова отёр платком затылок и шею.

– Лоренцо, – испуганно заговорил он, – я же передал тебе ключ от служебного входа? И Агостино тоже был там, я при нём отдал тебе ключ.

– Ты дал мне ключ, Монтано, и сказал: “Лоренцо, мой красавец уснул на скамейке, жалко его будить; когда проснётся, выпусти его!” А про Луизу Ченчи ты мне не сказал ни слова! Я её не видел и дверей ей не отпирал!

– Как же синьорина вышла? – развёл руками Монтано.

– Не знаю. Я не видел ни синьорины, ни твоего племянничка. Ровно в час ночи я заглянул в коридор, и скамейка была пуста. А дверь закрыта.

– Ничего не понимаю! – вздохнул Монтано. Он расстегнул верхнюю пуговицу форменного мундира и вздохнул всей грудью.

Пока сторож препирался с Лоренцо, Чигола рассматривал его, как гриф рассматривает падаль, и его правая бровь дважды дёрнулась.

– Ничего, Монтано, не переживай! – сказал Чигола. – Все выяснится, все встанет на своё место! Когда ты впустил племянника? В котором часу?

– В одиннадцать, господин полковник! Как раз перед этим я завёл будильник…

– Как звать твоего племянника?

– Его звать Марио Чиветта, господин полковник.

– Год рождения, адрес, место работы?

– Марио 23 года, нигде не работает, месяц назад жил на виа Амалия, 53. Он чуть не каждый месяц меняет квартиры, господин полковник, потому я и говорю “жил”. Одному богу известно, там ли он ещё… Мой племянник – пропащий человек, господин полковник.

Монтано повесил голову. Его пышные седые усы уныло обвисли, как у монгольского хана.

– Ну, не падай духом! – сказал Чигола. – Ты ведь солдат!

– Кроме него, у меня нет других близких! – вздохнул Монтано, не отрывая глаз от ковра. – Все мои родные умерли.

– Все мы умрём, – заметил Чигола. – Где работает Марио Чиветта? Я тебя спросил, Монтано, но ты как будто забыл ответить…

– Что вам ответить, господин полковник, когда Марио нигде не работает… Шляется с компанией мерзавцев, курит марихуану, попрошайничает у туристов, пьянствует… Два раза его арестовывали за мелкие кражи…. С плохими людьми он свёл дружбу, господин полковник! С пропащими людьми!

– Зачем он приходил вчера? Что тебе сказал? Просил денег?

– Он всегда просит денег. Он за этим и ходит ко мне. А вчера – нет! Клянусь, святая Анна мне свидетельница – вчера он в первый раз ничего не просил! Только сказал, что плохо себя чувствует и если можно, полежит в коридоре на скамейке. Ну, я и говорю – приляг. Не мог же я ему отказать!

– Конечно! А потом? – спросил Чигола.

– В двенадцать часов моё дежурство кончилось, я подошёл к нему. Смотрю – он спит. Я же вам сказал, господин полковник, мне стало жалко его будить. Я отдал ключ Лоренцо и говорю: когда племянник проснётся – выпусти!

– Никакого Марио я не видел! – нахмурился Лоренцо.

– Ну-ка, Монтано, вспомни хорошенько! – попросил Чигола. – Может быть, ты на какое-то время оставил ключ в замке?

– Как можно, господин полковник! – Монтано возмутился, лицо его побагровело. – Я скорее собственную голову забуду, чем ключ! Я двадцать лет служу в Боргезе! Пусть господин директор Тоцци скажет, если я когда-нибудь расстался с ключом!

Все повернулись к окну.

– Это исключено! – заявил Роберто Тоцци и откашлялся, чтобы скрыть волнение. – Исключено! – повторил он. – Марко Монтано не способен на это!

– В таком случае, – подытожил Чигола, – остаётся только одна возможность: у Марио Чиветты был свой ключ!

– Откуда, господин полковник? Кто ему изготовит дубликат? Замок на этой двери с секретом, чтобы сделать дубликат, слесарь должен обязательно иметь модель. Откуда он её возьмёт!

– Но пока это единственная возможность! – мрачно повторил Чигола.

Помолчав, он распорядился ввести Луизу Ченчи.

Когда Луиза вошла в кабинет, Роберто Тоцци встал и предложил ей своё кресло. Изумлённый её красотой адъютант разинул рот и забыл закрыть дверь, а Чигола, который хотел напомнить директору, что сейчас здесь распоряжается он, главный инспектор полиции, промолчал. Он рассматривал девушку взглядом знатока. Она понравилась ему, но он тут же вспомнил, что это – племянница Чезаре Савели, человека с тёмным прошлым и сомнительными связями в настоящем. Одно слово этого типа – и его прилизанный подручный непременно всадит пулю ему в затылок. Чигола машинально потрогал темя и ощутил горький привкус во рту.

– Луиза Ченчи, – начал Чигола, – нам нужно, чтобы вы ответили на два вопроса. Во-первых, в котором часу вы вчера ушли из музея. И во-вторых, кто отпер вам дверь, сторож Федериго или привратник Лоренцо.

– Я вышла из музея после полуночи, около четверти первого. Мне никто не открывал, потому что служебный вход был отперт.

Чиголе показалось, что в его ушах торжественно гремят колокола. Он победоносно оглядел присутствующих и потёр руки. “Ага! Я же сказал, что племянничек старика Монтано имел ключ! Взял картину, которую его соучастник заранее вынул из рамы, отпер служебный вход – и поминай, как звали!”

Чигола чувствовал, что все нити преступления в его руках, он ликовал в душе и с трудом удержался, чтобы не хлопнуть себя ладонью по лбу. Конечно же, Марио! И его шайка! Это их рук дело!

– Расскажите подробнее, как вы покинули музей! – предложил Чигола свидетельнице. Он хотел продлить удовольствие. – Не заметили ли вы чего-нибудь необычного, где в это время был сторож Федериго, не видели ли вы привратника Лоренцо.

Разве мог Чигола предполагать, что в следующую минуту великолепное здание его гипотезы рассыплется в пыль?

– Нет, я не видела ни Федериго, ни Лоренцо, – сказала девушка. – А что касается необычного… на скамейке, что стоит против служебного входа, спал племянник Монтано, Марио, – она с сочувствием посмотрела на старика. – Он лежал на спине, открыв рот, и так ужасно храпел, что я испугалась и быстро пробежала мимо него к двери. Она была чуть приоткрыта; незадолго до этого кто-то вышел из музея и не закрыл её. Ключа в замке не было. Я тоже вышла, но хорошо захлопнула дверь за собой.

В кабинете наступило тягостное молчание. По стёклам тихо и уныло стучали капли дождя, который пошёл сильнее.

Кто выскользнул из музея незадолго до Луизы? Почему дверь была приоткрыта? Какую роль сыграл здесь Марио и в самом ли деле он спал или притворялся, для чего “ужасно храпел”? И через какое время после Луизы ушёл и он, ушёл незаметно, пользуясь тем, что дверь была отперта?

Чигола внезапно оживился.

– Луиза Ченчи, – обратился он к девушке, – почему вы, покинув кабинет своего дяди, направились прямо к служебному входу, а не обратились к привратнику Лоренцо? Ведь вам известно, что ключ от двери всегда находится у дежурного привратника?

Луиза Ченчи задумалась, потом пожала плечами:

– Не знаю, – смущённо протянула она. – Просто не могу себе объяснить…

– Ничего, – отозвался Чигола, – у вас будет время подумать, порыться в своих впечатлениях. Я – человек терпеливый. – Он помолчал, закурил, выпустил несколько колец дыма и внезапно, будто бросаясь на жертву, спросил. – Кто-нибудь посетил вас в музее? Вы с кем-нибудь разговаривали? Кому-нибудь открывали?

Луиза молчала. Может быть, вопросы Чиголы казались ей обидными и она не хотела отвечать? Чигола покачал головой.

– Ответите завтра, – решил он. – Сегодня вы явно не в настроении для беседы. Ну что же, господин профессор, – с великодушной улыбкой обратился инспектор к Роберто Тоцци, – пожалуй, на сегодня хватит?

И поскольку Роберто Тоцци нерешительно кивнул, добавил:

– Завтра продолжим!

Когда Луиза ушла и на улице резко хлопнула дверца полицейского “джипа”, Аввакум набил трубку, разжёг её и по привычке прошёлся несколько раз по комнате. Внезапно в его душе всплыло какое-то особое чувство, нечто вроде догадки; испуганный своим открытием, он схватил пальто и бросился на улицу, будто спасаясь от погони.

В ближайшем газетном киоске он купил чрезвычайные выпуски центральных газет. Все они на первой странице огромными буквами сообщали о краже в Боргезе. Но если близкие к правительству газеты деликатно умалчивали о партийной принадлежности Ливио Перетти, то рупор правых экстремистов всеми силами её подчёркивал; мало того, он предсказывал, что следствие неминуемо закончится “неприятными сюрпризами для красных” и что его нити “могут обвиться вокруг некой весьма крупной фигуры красной элиты”.

Пора было обедать, но Аввакуму и в голову не пришло отправиться на пьяцца Навона, где находился ресторан “Лавароне”. Он выпил большую чашку кофе в первой попавшейся кондитерской и тут же вернулся домой. Затем встал под душ, как делал каждый раз, приступая к решению трудной задачи, и несколько раз поочерёдно менял нестерпимо горячую и ледяную воду. Облачившись в халат (после трубки это была вторая вещь, с которой он не расставался), Аввакум подсел к столу и на полях газеты “Иль секоло д’Италия”, рупора крайне правых, набросал логическое уравнение, которое, по его мнению, отражало видимые и невидимые невооружённому глазу стороны кражи в Боргезе:

Итальянское “социальное движение” – Боргезе – “Даная” (Ливио Перетти / Луиза Ченчи) – X – выборы – ИКП.

Аввакум исходил из предпосылки, что кража в Боргезе – политическое преступление, организованное правыми экстремистами и (вероятно) совершенное коммунистом Ливио Перетти по указке провокаторов. Далее. Считать, что экстремисты организовали эту скандальную кражу затем, чтобы дискредитировать партию в канун выборов – неверно. Не такие они простаки, чтобы надеяться очернить в глазах народа многомиллионные массы ИКП преступлением некоего молодого человека Ливио Перетти. Народ по опыту знает, что паршивая овца найдётся в рядах любой партии и любого движения, даже самого чистого.