Текст книги "Варяжский десант"

Автор книги: Андрей Горюнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Бард замер, подобострастно сглотнув. Небрежным движением Сигурд отстранил его со своего пути:

– А теперь не досаждай мне.

– Земля… – прошептал Бард, снизу заглядывая в грозные очи ярла.

В глазах повелителя мелькнуло что-то, неясная еще догадка вдруг осветила его взор.

Ярл медленно повернулся и вперился в горизонт, глядя прямо по курсу.

– Повтори!

– З-з-з… – начал было Бард, но от волнения не смог закончить.

– Не надо продолжать! – остановил его жестом Сигурд. – Я тебя понял без слов.

Вернувшись на бак, ярл долго смотрел вдаль, а затем обратился к голубоглазому старику:

– Впереди земля, Торхадд Мельдун, сын Вулкана. Ведома ли она тебе, старый шкипер?

– Она мне неведома, – ответил старик, едва удостоив владыку взглядом.

– Я открыл новый край! – воскликнул Сигурд. – Как скоро мы достигнем берега Торхадд?

– Мы идем к этим горам уже третьи сутки, ярл… – ответил старик.

– Почему? – удивился Сигурд.

– Потому что ветер дует то туда, то обратно.

– Что ты хочешь сказать?

– Лето кончается, ярл… – заметил старик и замолк.

– И что?

– Хочется жрать.

– Почему ты говоришь мне об этом, Торхадд?

– Потому что ты меня спросил, что я хочу сказать. Жрать хочется. Больше нечего мне сказать.

– На берегу много пищи! – уверенно сообщил Сигурд.

– Твои бы речи – да Одину в уши, – заметил старый шкипер.

Сигурд задумался.

– Куда дует ветер? – спросил он, помолчав некоторое время. – Как ты считаешь, Торхадд?

– К берегу.

– Ты в этом уверен?

– Нет, не уверен, – ответил старик, прислоняясь поудобнее спиной к сараю, заслонявшему его от все более крепчавшего попутного ветра. – Но мне так кажется.

– Парус! – заметил Сигурд. – Парус надут ветром! Он подтверждает твои слова!

– Мне парус не виден, – ответил старик. – Мне говорит мой опыт.

– Да, – согласился ярл. – Древняя пословица гласит: «О направлении ветра спроси у ветра»!

Торхадд молча кивнул, соглашаясь.

– Земля! – вдруг сказал стоящий неподалеку Бард, ни с того ни с сего, словно проснувшись.

– Наконец-то и ты увидел долгожданный берег! – насмешливо процедил Сигурд.

– Интересно, чья ж это земля? – спросил Бард мечтательно. – Чья?

– Это моя земля! – отрезал Сигурд.

– А… – Бард указал рукой в сторону, на две другие ладьи, идущие параллельными курсами.

– Да! – согласился ярл и, подойдя к борту, махнул рукой, адресуя свой жест соплеменникам, предлагая сблизиться для серьезного разговора…

* * *

Полностью изолированный от внешней среды боевым гидрокостюмом, полковник Астахов выглядел странно, стоя в одиночестве на краю зеленой лужайки, плавно переходившей в «Лебединое озеро», имевшее поверхность цвета кофе с молоком, бугрящуюся непонятными темно-коричневыми кочками величиной от грецкого ореха до ореха кокосового, огромного, двойного, эндемика Сейшельских островов.

Он стоял абсолютно один, потому что люди давно уже избегали это место.

О том, чтобы засыпать эту огромную язву на теле полка, не могло быть и речи; глубины ее скрывали прибор, стоимость которого потрясала, а уровень секретности и государственная важность не поддавались ни оценке, ни осмыслению.

Москва решила этот вопрос по телефону, приказав организовать тройное охранное кольцо вокруг «Лебединого озера», выдав заодно – по телефону же – право стрелять караульным на поражение без предупреждения и безо всякой уверенности в том, что попавшийся им на глаза действительно является нарушителем. Естественно, тем самым караульные обрели право палить и друг в друга, а каждый из них, взятый в отдельности, – в себя самого.

Однако, так как Москва, по своему обыкновению, выдав право, не выдала ничего материального, способствующего его реализации, – ни письменного приказа, ни людей, ни оружия, ни финансов, – все жили спокойно, по-прежнему, кроме разве что полковника Астахова – виновника происшествия, вынужденного в одиночку нырять, искать, найти и искупить.

Понятно, что такая ситуация не могла сохраняться долго: вскрытое «Лебединое озеро» благоухало, казалось, на весь район.

Выйти из положения помогли три штуки старых двигателей от АНТ-24, которые, будучи установленными на специальные стойки, денно и нощно молотили по очереди воздух, сгоняя запах с «Лебединого озера» в лес, причем со скоростью не менее пятисот километров в час.

Двигатели работали по вахтенному методу – восемь через шестнадцать, – один работал, два отдыхали или проходили регламент.

Запах на полигоне, конечно, сразу исчез – проблема была решена.

Однако круглосуточный рев авиационного движка создал на территории всей воинской части некое аэродромное, чемоданное настроение. Все – и военнослужащие, и вольнонаемные стали ощущать себя находящимися в огромном зале ожидания пассажирами какого-то неизвестно куда уходящего рейса с задержкой вылета на неопределенное время.

На подсознательном уровне все ждали начала регистрации и посадки – ждали уже давно, с начала девяностых, если не раньше, – но теперь, после того как личному составу пришлось многие и долгие часы дышать дерьмом, это ощущение подчинило себе всю жизнь прославленного Краснознаменного – в прошлом – полка.

Мало того, из-за грохота моторов стало трудно разговаривать нормальным голосом; все начали, естественно, кричать друг на друга. Такая форма общения на практике оказалась весьма коварной, ведь форма, как известно, диалектически связана с содержанием. Говорить друг другу комплименты, следуя мудрому совету Булата Окуджавы, стало трудно, адресат их просто не слышал, не мог расслышать. Поэтому все стали орать, а орать на Руси полагается матом, иначе никак.

В итоге орать стали все – и по поводу и без повода.

…Устав от матерных криков, полковник Астахов, слегка наклонившись, поднял с земли две двухпудовые гири: спецы-техники сказали ему, что без двухпудовок поток, рождаемый пропеллером, снесет его с ног.

Коротко про себя помолившись, полковник сделал первый шаг в сторону «озера», второй, третий, постепенно входя в зону шквального вихря, порождаемого старым, опытным, отслужившим свой срок сполна (причем раза два, наверное) четырехлопастным пропеллером.

Войдя в основной поток воздушной струи, Астахов внутренне ужаснулся от того, как тяжело оказалось поставить на землю поднятую вверх ногу – вихрь поддерживал ее в горизонтальном положении, оттягивая ласту, словно по команде «тяни носок», стремясь едва ли не оторвать ногу вместе с ластой.

С трудом «приземлив» ногу, полковник вдруг с облегчением осознал, что сделал шаг длиной не меньше пары метров; за короткий миг, пока его связь с матушкой-землей была минимальной, вихрь пронес его метра на два, как пушинку.

Поверив в свою звезду, он совершил роковую ошибку: выпустил из рук двухпудовые гири, дабы усилить «эффект летящего шага».

Результат превзошел самые смелые ожидания полковника: поток тут же подхватил его, понес по воздуху, но, не пронеся и трех метров, внезапно уронил и покатил кувырком по траве, сосредоточив свои усилия на его ластах, то ли стремясь сломать ему ногу, изогнув ее неестественным образом, то ли просто используя ласты как паруса, придающие поступательному движению жертвы особый напор.

Влетая в «Лебединое озеро», Астахов ощущал себя уже пустой упаковкой от картофельных чипсов, несомой по лужам шквальным грозовым ветром. Во рту внезапно возник железистый привкус крови, из чего полковник сделал вывод, что акробатика в его возрасте и при его уровне физической подготовки не столь полезна, как могло бы показаться в результате чтения рекламных листков шейпинг-клубов и фитнесс-центров…

Пронеся по поверхности озера и изваляв в жиже всеми боками и гранями, воздушный вихрь потащил его дальше и, стукнув с размаху о невысокую бетонную ограду бывшей курилки, оставил в покое.

Внезапно ощутив немыслимую вонь, Астахов понял, что шланг, идущий к загубнику от акваланга, скорее всего, надорван. Попытавшись встать на четыре кости, он понял вдобавок, что акваланг, видимо, сломал ему спину, отчего – при открытом-то переломе позвоночника! – его теперь вконец замучит, загребет проклятый радикулит.

Он отдышался и решил: надо срочно возвращаться к людям. Следовало ползти сначала в сторону, уйдя из зоны свирепствования воздушного вихря, прижимаясь вплотную к бетонной ограде бывшей курилки, а потом повернуть и ползти, ползти что есть силы.

Как он выполз, он не помнил.

Очнувшись уже в санчасти, после укола, первое, что увидел Астахов, был пристальный взгляд командира полка, Михалыча, склонившегося над ним и смотрящего ему прямо в глаза.

– Ну как, Саныч?

– Живой, Михал Михалыч.

– Это главное.

– Игрушку я пока не нашел.

– Да уж куда там! – вздохнул Боков. – Я видел в бинокль, как ты трепетал черным лебедем… Гуттаперчевый мальчик – и только! Так не жалеть себя, так ломаться, корячиться!

– Со стороны если жуть, то мне-то каково?

– Со стороны не жуть. Мы штабом всем смотрели, с гордостью. Вот человек – возможности неограниченны. Можно в почтовый ящик его умять, а можно и на километр растянуть. Все равно, в любом виде человек остается собой – человеком!

– О-о-о! – застонал, вспоминая, Астахов.

– И жив же! Ничего. Все стерпит. Все преодолеет!

– И не говори…

– Тебе сначала в аэродинамической трубе надо было обдуться.

– А есть такая?

– У соседей есть. Здесь недалече авиационное КБ с опытным производством. У них большая труба. Хорошая. Договоримся. Устроим! Я лично на контроль возьму.

Астахов открыл рот, порываясь что-то сказать, но Михалыч опередил его:

– А вот корыто уж… С дерьмом, в трубу… Ты это, надеюсь, сам организуешь… Верно?

* * *

Три ладьи шли бок о бок, едва не задевая друг друга веслами, дружно исчезавшими в темной воде и столь же дружно вырывавшимися из нее, взлетавшими в воздух для того, чтобы, стремительно прочертив над самыми гребнями волн половину эллипса с немалым эксцентриситетом, снова врезаться в воду – точно, под нужным углом, почти не вздымая брызг.

Ярлы, сложив руки кренделем на груди, стояли на самом носу своих ладей, глядя на приближающуюся береговую кромку спокойными суровыми взглядами.

До берега оставалось не более двухсот весельных взмахов.

Ладья Сигурда отставала; идущая левее ладья Кальва шла на четверть корпуса впереди, а идущая справа ладья Бьярни вырвалась уже почти на корпус.

Они договорились просто, как встарь договаривались их отцы, деды и прадеды: чья рука первая коснется земли, тот и станет единственным и полноправным властелином края.

Слово было сказано, клятва произнесена. И старый Один, и сын его рыжебородый Тор слышали эту клятву, а значит, теперь, безусловно, являлись гарантами ее неукоснительного выполнения.

Гребцы налегали на весла, выкладываясь без остатка: каждый ярл объявил своей команде, что в случае победы гребцы получат бочку хмельного, а рабы будут отпущены на свободу.

И хотя все знали, что последняя бочка хмельного, сохранившаяся у ярла Кальва, была выпита еще дней сорок назад, в честь праздника Середины Лета, – дай бог здоровья ярлу Кальву, щедрость которого потребовала угостить хмельным все экипажи! – гребцы очень старались. Им изо всех сил помогали и рабы, уже четыре раза отпущенные на свободу за этот поход. Рабы гребли вовсю кто чем мог – доской, шестом, секирой или щитом.

Однако, несмотря на неимоверные усилия, в гонках с призом в два континента – Северную и Южную Америку – сохранялся статус кво. Справа и первым шел Бьярни, слева, отставая от него на три четверти корпуса, – Кальв, в середине, отстав еще на четверть корпуса от Кальва, – Сигурд.

До берега оставалось уже не больше ста пятидесяти весельных взмахов.

Сигурд почувствовал, что он не в силах наблюдать, как победа, безусловно обязанная принадлежать ему – в полном соответствии с его достоинствами, качествами и предназначением, – дразнит его разум, упорно прикидываясь все ближе надвигающимся на него позорным поражением.

Сигурд покинул нос и, подойдя поближе к гребцам, крикнул:

– Гребите, деревья бури оружия!

– Что он кричит? – спросил юный Бард вполголоса, склоняясь к уху Торхадда Мельдуна, сына Вулкана, старого шкипера.

– «Буря оружия» – это означает битва. «Деревья бури оружия» – воины.

– Ярл стал изъясняться языком саг! – восхищенно шепнул Бард.

– Да, – согласился старик. – Совсем ледником двинулся. Сейчас айсберг отколется. Еще сто – сто двадцать гребков – и звездец.

– Что, Торхадд, – обратился Сигурд к шкиперу, – бормочешь? Молишься?

– Ты близок к истине, ярл, – кивнул Торхадд.

– Я знаю, что делать! – вдруг вскрикнул Бард. – Я вспомнил! Есть сага, в которой был найден способ победить, отставая!

– Есть такая сага, – кивнул, подтверждая, Торхадд Мельдун, сын Вулкана.

– Поведай ее, раз ты вспомнил! – Сигурд повернулся к юноше.

– С радостью! – Бард махнул рукой, призывая к вниманию, и начал: – Олавом Белым звали одного конунга. Он был сыном конунга Ингьяльда и сыном Халльдоры, внуком Хальвдана Белая Нога, конунга уппландцев. Он был женат, и его сыновей звали Торбьерн и Торгейр. Оба они выросли у него в доме и подавали большие надежды прохожим пилигримам, просившим подаяние. Однажды Олав Белый и оба его сына умерли. Но у Олава была еще и дочь. Дочь Олава звали Гудрид, она была красива и замечательна во всем, что она делала, когда ее никто не видел. Гудрид с детства жила на воспитании у Орма, друга Олава, жившего у Орлиной Скалы. Она жила у Орма, так как он ее с младенческих лет очень любил, любил по-настоящему, не так, как отец, а покрепче, в то время как она, красавица Гудрид, жила у него, у Орма, потому что, когда выросла, не хотела работать, но выгнать себя не давала…

Мощная оплеуха кинула Барда к самому борту, остановив поток его красноречия.

– Все! – отрезал Сигурд. – Заткни водопад. Торхадд, расскажи ты!

– Есть сага о твоем деде, который также участвовал в гонках за земли, названные позже «Острова Тюр». Он отставал в гонке, твой дед, великий конунг Одд… Но он отрубил себе кисть руки и кинул ее вперед, на приближающийся берег… Его рука первая коснулась земли! – Старик закрыл глаза, вспоминая. – Я помню. Я был на ладье твоего деда, когда это случилось…

Сигурд задумался.

До берега оставалось еще взмахов семьдесят.

– И что? – прервал молчание ярл. – Чем кончилась эта замечательная сага?

– Твой дед стал владыкой земли Острова Тюр.

– Это я знаю. Но какое отношение имеет земля Острова Тюр к этим новым землям? Никто не поверит, что это еще один остров Тюр.

– Подумай еще, – посоветовал шкипер. – Ты уже на верном пути!

До берега осталось сорок взмахов. Загадку надо было решить не откладывая.

– Я понял! – вскричал вдруг Сигурд и, рухнув на колени перед колодой для разделки мяса, положил на нее руки. – Руби! – крикнул он только что пришедшему в себя от оплеухи Барду. – Руби мне руку! Кисть! Кисть отруби!

Бард обалдело посмотрел на Торхадда Мельдуна, сына Вулкана, старого шкипера. Тот печально кивнул, одобряя:

– Только кисть отруби ему, понял?! – Старик, нащупав за колодой секиру, протянул ее Барду рукоятью вперед: – Только кисть!

Сигурд, не вставая, стремительно оглянулся: берег наплывал, наезжал, накатывался: тридцать гребков, не больше!

Тридцать!

– Чтоб с одного удара! Руби!!!

Секира сочно хряпнула и, отрубив кисть, врезалась на треть лезвия в колоду.

Сигурд, еще не ощутивший боли, поднял изуродованную руку.

Мгновение можно было разглядеть белеющие торцы разрубленной локтевой и лучевой кости, но тут же кровь, хлынув из обрубка, скрыла их.

– Смотри! – крикнул кто-то тревожно на ладье Кальва, слева и спереди. – Сигурд победит, не Бьярни! Сигурд отрубил себе руку!

Сигурд стиснул зубы.

Кровь из обрубка хлестала ручьем.

Ужас от содеянного вместе с волной боли накатил на ярла; губы его мгновенно посинели, на лбу выступил пот.

Сигурд пошатнулся и, широко распахнув глаза, посмотрел на свои руки: целую и искалеченную.

Скрипнув бессильно зубами, он повернулся к Барду:

– Ты же мне правую отрубил! Нумудак!* Я что, левша разве? Как я теперь левой кидать буду?!. А??! Прикинь!

Бард отшатнулся, поднеся скрюченные пальцы обеих рук к полуоткрытому рту, будто собрался отгрызть самому себе пальцы.

Старый шкипер Торхадда закрыл ладонью лицо. Плечи его сотрясались – то ли от смеха, то ли от рыдания.

Подскочивший сзади викинг, выполнявший, видно, роль лекаря, быстро перехватил руку Сигурда жгутом из толстой пеньковой веревки.

Оставалось пятнадцать гребков…

– Эй! – крикнули слева, с ладьи Кальва.

Все посмотрели туда.

На баке, возле своего правого борта, стоял торжествующий Кальв.

Торжествующий Кальв держал свою левую кисть в своей правой руке.

– Кальв умный! – крикнул Кальв. – Кальв отрубил левую руку! Кальв победит!

Высунув язык, Кальв поболтал им, дразня Сигурда, а затем, спрятав язык назад, в рот, покрутил себе у виска пальцами своей отрубленной кисти.

Сигурд, покраснев от ярости, как помидор, судорожно глотал воздух, не в силах найти нужных слов и подходящих случаю выражений.

Кальв подмигнул ему и, надув щеки, издал губами неприличный звук…

Сигурд отвернулся, скрипя от злобы зубами.

Оставалось меньше десяти гребков.

Все взоры были устремлены на быстро приближающуюся кромку прибоя.

Все ждали финала, развязки.

Кальв, уже замахнувшись своей левой кистью, стоял на баке у правого борта, весь изогнувшись, напружинясь, готовый, разогнавшись, в три прыжка метнуть руку с самого носа, – только в последний момент, только наверняка.

– Нет! – взревел вдруг Сигурд. – Не быть тебе властелином!

Крутнувшись на месте раненым носорогом, он с потрясшей всех очевидцев мощью метнул свою кисть, работая левой рукой как пращой.

Однако то, что Сигурд кидал левой, не могло не сказаться: могучий бросок оказался неточен. Вместо того чтобы полететь прямо по курсу, на берег, опережая ладью, кисть полетела сильно левее – в сторону ладьи Кальва, идущей по-прежнему впереди на четверть корпуса.

Ударив изо всех сил Кальва по уху, кисть Сигурда отрикошетила под острым углом, упав метрах в пяти впереди Кальва на палубу-днище его ладьи.

Удар по уху был настолько силен и внезапен, что Кальв, едва не упав, от неожиданности и боли разжал слегка правую руку и выронил кисть левой за борт…

– Ой!

Но было поздно.

До берега оставалось пять гребков.

Лидирующий Бьярни, взяв свое личное, украшенное охрой и кисточками беличьих ушей весло, начал грести – не столько чтобы придать дополнительный импульс ладье, сколько играя на публику.

Кальв поднял с палубы-днища кисть правой руки Сигурда и, показав ее Сигурду, жестом спросил: кинуть ее, твою руку, на берег?

Брови Сигурда взлетели вверх, изумленно изогнувшись. В глазах вспыхнуло неверие, непонимание, враждебность…

– Кинуть? – Кальв повторил жест и, пользуясь тем, что ладьи сблизились на три длины весла, громко крикнул: – Будешь властелином?! Кинуть?

Во взгляде Сигурда засветилась надежда, сменившись отчаянной радостью.

– Кинуть! Кинуть!!! – Сигурд закивал головой яростно, как цирковая лошадь, принимающая аплодисменты зрителей.

Кальв понимающе кивнул Сигурду в ответ и, положив кисть его руки на брус фальшборта, демонстративно брезгливо смахнул ее в море, как мусор: «Что здесь за гадость лежит?» После чего, глядя Сигурду прямо в глаза, Кальв весь напрягся, набычился и, сделав до ужаса страшное лицо, оглушительно громко испортил воздух.

– Ой-я-я! – крикнули справа гребцы.

Форштевень ладьи Бьярни чиркнул по гальке; ладья на полкорпуса вылетела на берег, и в ту же секунду Бьярни нырнул с ее носа рыбкой – на пляж.

Совершив изящный кувырок через голову, Бьярни сел и радостно застучал ладонями обеих рук по гальке:

– Это – Земля Бьярни!

Кальв и Сигурд стояли каждый на своем баке. Обычай требовал, чтобы Владыка Земли пригласил их на берег, к себе, – погостить…

Старый шкипер Торхадд склонился к уху Сигурда:

– Ты совершил большую ошибку, ярл. Зачем ты сам кидал руку? Приказал бы кинуть мне или Барду. Важно ведь было, чья рука коснется земли первой, но совсем не важно было, как это произойдет…

– И что же с того? – сухо спросил Сигурд, сохраняя каменное выражение лица.

– Нумудак… – ответил старик и отошел.

Через пару минут Бьярни уже обнимал Кальва с Сигурдом на берегу, утешая их:

– Главное – не победа, главное – участие!

* * *

– Что ж? – Николай откинулся в кресле хронопилота, обдумывая увиденное. – По-моему, все неплохо. Они, конечно, забавные ребята, эти викинги.

– На Руси их звали варягами.

– Я знаю.

– Что будем делать дальше?

– Дальше? Пока я не видел самого главного: где они прокололись. Почему высадка не удалась? Все, что ты мне показал, ничего не объясняет – их действия были естественны и вполне понятны.

– Не удивляет… Они ж твои прямые предки: ведь слово «Русь» происходит от древнешведского roths, ruotsi – гребцы. Войско Олега, с которым он отправился в поход на Киев в 882 году, состояло из варягов и прочих ребят, называвшихся «русью». Олег Киев захватил – вот и возникла Киевская Русь, и русские, конечно, одновременно с нею возникли – новая национальность – «русские». В девятом веке новые «русские» были просто помесью викингов со славянами. А значит, русские – это, в первую очередь, лень, понты… плюс жажда справедливости – славянские черты, а кровавые разборки, тяга к странствиям и воровство – от викингов. Вот это Русь и есть – сплошная мутота и распальцовка. Верно, Николай Николаевич?

– Да! Почти в самую точку.

– А что, ты разве не обиделся? – поинтересовался поросенок.

– Ничуть. Это правда. Но только одна ее половина. Ведь есть еще и романтизм, и неискоренимая вера в лучшее, есть терпимость, житейская смекалка, способность погибнуть за идею. И доброта. И вера в то, что Бог не в церкви, не на небе, а в душе. Наоборот, ты четко сформулировал задачу. Если бы викинги, они же варяги, осели бы тут, в Америке, ассимилировались бы так же, как у нас, в Киеве, то есть породнились бы с местными… Могло бы выйти что-то разумное… А сколько, кстати, времени продержались варяги на североамериканском берегу?

– Данная экспедиция? Чуть меньше двенадцати часов.

– Не может быть! – удивился Аверьянов. – Скажу честно, мне показался опасным лишь один момент: они причалили в замкнутой бухте, очень маленькой, не больше ста метров в глубину и закрытой от всего остального берега скальной стенкой. Место, конечно, уютное, есть и ручей, да. Но с боевой точки зрения – тут естественная западня, каменный мешок. Прижмут со всех сторон, деваться некуда.

– Вот так и вышло! – кивнул поросенок. – Но было еще одно существенное обстоятельство…

* * *

Посреди галечного пляжа бухты ярко горел огромный костер, сложенный из пяти сухих деревьев, вынесенных, видно, в океан ближайшей большой рекой в весенние половодья, но выкинутых весенними штормами на сушу: из земли вышли, в землю же и уйдут…

Пир шел горой: ярл Бьярни «случайно» нашел у себя на ладье две бочки хмельного, о которых «забыл» среди тягот последних переходов.

Всем было ясно, что Бьярни, нуждавшийся в сильных рабочих руках для освоения новой земли, начал сразу же после высадки сманивать к себе гребцов и рабов Сигурда и Кальва.

Среди владельцев этих сильных рабочих рук, занятых в данный момент кубками и черпаками, уже витали предполагаемые цены на только что возникшем рынке труда: воину следовало платить эйрир серебра, а старшим и рулевым на ладье – в полтора раза больше.

После четвертой братины этого показалось мало.

– Что есть эйрир? – спросил Аверьянов поросенка, нажав на штрих-кодере «Пауза».

– Двадцать семь граммов.

– Всего-то ничего, как гайка. Не густо, я согласен! – кивнул Николай, нажимая «Пошел».

Выпив пятый раз за здоровье Бьярни, решили увеличить плату: эйрир золота каждому воину и три с половиной эйрира золота – рулевым.

– И пусть всем построит дома и выдаст припасы бесплатно! – крикнул вдруг кто-то.

Пирующие на мгновение замолкли, обдумывая выступление, а затем, стараясь перекричать друг друга, стали выражать восторг, единодушно соглашаясь с разумным и уместным дополнением.

– И вот еще что! – перекрывая всех, продолжил тот же заводила, предложивший пункт о домах и припасах. – Эйрир золота воину и три с половиной рулевым – это правильно, это разумно… Осталось решить, деревья бури оружия, – это плата за год, за сезон – лето, зима, весна, осень – или за день?

Пирующие притихли, погрузившись в раздумья. Вопрос, поразительный, каверзный, неожиданный, заинтересовал всех пирующих, не оставив никого равнодушным.

После долгой дискуссии, быстро переросшей в перебранку, решено было прения временно отложить, но обязательно продолжить их после десятого ковша.

Праздник катился, все убыстряясь; было так радостно сидеть у большого костра, с чарой в руках, что никто, разумеется, не обратил внимания на две фигуры, уже давно стоящие наверху, на скале, возвышавшейся над бухточкой.

Это были фигуры старика, крепко за семьдесят, и девочки лет восьми.

Так полагается встречать почетных гостей: старый и малая первыми провозглашают встречу и поют «Счастье в охоте вместе сидевшим!».

Старик держал на согнутых руках небольшую оленью шкуру, на которой стоял довольно увесистый туесок – литров на пять.

Туесок содержал в себе самое вкусное лакомство – то, чем положено встречать знатных, богатых, ни в чем не нуждающихся гостей, – сырые оленьи мозги, плавающие в свежей оленьей крови.

Что может быть лучше, вкуснее, уважительнее в этом мире? Ничего. Любой скажет вам: это – лучшее!

Кто найдет в себе силы отказаться от такого деликатеса, изобразив брезгливое недовольство? Никто!

Возле ног старика и девочки начиналась известная только местным крутая тропинка, спускающаяся хитрым серпантином вниз, в бухточку.

Старик и девочка, посланцы коренного населения, ждали, когда их заметят, ждали удачного момента, чтобы, запев величальную песню-приветствие, начать спуск к гостям.

А спуск к гостям был очень не прост для старика, если учесть, что в руках у него был тяжелый туесок с угощением.

Еще более сложен спуск был для девочки, так как ее сердце, разум и душа должны были петь от радости, ни разу не спутав слова, коих в величальной песне-приветствии ровно столько, сколько пальцев на руках и ногах у бога земли, бога Солнца, бога Луны, бога воды, бога огня, бога лесов, бога гор, бога деревьев мессур и бога оленей… А рук-ног у них, у каждого, – известно любому ребенку – ровно столько же, сколько стрел у бога грома. Ну, значит, вот и считай – мало не покажется.

Спуск обещал быть сложным еще и потому, что уже совсем стемнело; теперь спускаться придется при свете луны и неверных отсветах костра внизу, мешающих скорее, чем помогающих.

Однако чудесные гости не замечали их, ведя себя все более и более странно – словно в них, через непрерывно говорящие рты, медленно вливал свое невидимое смерть-тело Самаркуш – ядовитый дух низинных болот.

Конечно, и они, дети бога Огура, знали секрет приготовления веселящего напитка «Дайдай», да. Но от «Дайдая» люди становятся глупее и счастливее; здесь же, как подозревал старик, гости пили «Дайдай», смешав его с «Озверином» – соком болотного растения псур, который воины принимают перед боем. Употребление этой смеси могло привести к чему угодно.

Руки старика, устав держать туесок, затекли, но он знал, что дух его сердца куда сильнее духа тела и он до конца с честью выполнит роль, порученную ему племенем.

Взгляд старика притягивали к себе три самых знатных гостя, сидевшие немного в стороне от остальных гостей. Два главных гостя были ранены – правая рука одного и левая рука другого были замотаны шкурами и представляли собой меховые шары, испачканные кровью.

– Мой дед был без руки, – рассуждал Сигурд, держа в левой руке полный черпак, – но был велик и почитаем. Что правая рука? Пустяк! Была бы цель! А если цель имеется, тут можно как всегда – одной левой!

Советник и шкипер Кальва склонился к его уху и прошептал ему что-то.

– Ага! – улыбнулся Кальв. – Отлично, я благодарен тебе! – Он поднял правой рукой черпак, предлагая тост: – Наше дело правое, победа будет за нами!

Ярлы, кивнув друг другу, выпили.

Поставив между ног опустошенный черпак, Бьярни ехидно улыбнулся:

– Ты говорил про цель, Сигурд, а ты, Кальв, про победу… – Обернувшись, Бьярни кивнул своим слугам, давая знак. – А я отвечу вам вот что: победа будет у того, кто сможет точно направить стрелу в цель… – Взяв лук и стрелу из рук подскочившего слуги, Бьярни не спеша приложил стрелу к тетиве и натянул лук, подчеркнуто демонстрируя необходимость обеих рук при стрельбе из лука. – Вот так!

Натянув лук изо всех сил, Бьярни краем глаза взглянул на собеседников и убедился, что его прозрачный намек вполне дошел до их тупых голов: Сигурд набычился, покраснев, а Кальв высунул язык, что, как известно, он делал всегда, когда волновался.

Испытав чувство удовлетворения, Бьярни вдруг слегка как бы споткнулся – его советник не сказал ему, что теперь делать с натянутым луком.

Разрядить и отдать лук и стрелу слугам обратно? Тогда удачная демонстрация-намек превратится в откровенную издевку над увечьями соплеменников, которые в данный момент являются его гостями на этой новой земле. Издеваться над ранеными гостями? Немыслимо!

Нет, нужно выстрелить! Но куда? В кого? Во что?

Бьярни огляделся. Не стрелять же в пирующих гребцов?

В поисках подходящей мишени взор Бьярни заскользил по утесам, поднимаясь все выше и выше…

На макушке самого высокого утеса он увидал две худые фигурки, едва освещенные отблеском его гигантского костра.

– Вот они!!! – торжествующе вскрикнул Бьярни на всю бухту, вскидывая лук.

Почти не целясь, он спустил тетиву, просто стреляя вверх, под углом, в сторону фигур.

Стрела, блеснув наконечником, пронеслась над костром и через мгновение точно впилась в горло девочки, стоящей на скале. Вонзившись снизу, в гортань, стрела пробила шею и нижнюю часть головы и, выйдя концом наконечника из затылка, в районе мозжечка, убила девочку, что называется, наповал.

Старик выронил туесок, полетевший со скалы вниз, на гальку.

Опустившись на колени, старик поднял обезумевшие глаза к небу и душераздирающе завыл, глядя на луну.

Бьярни резко встал, огляделся. Все сидели совершенно неподвижно, словно окаменев.

Только языки огня по-прежнему плясали, обнимая стволы и крупные сучья в костре.

Шум прибоя. Редкие потрескивания в костре.

И вой. Вой, леденящий душу.

Сам не зная зачем, Бьярни решительной, смелой походкой подошел к туеску, упавшему возле основания скалы и, оглядев место падения, подкинул слегка ногой кусок мозга оленя, вылетевшего из туеска при падении.

– Старик мозги от горя потерял, смотрите! – прокомментировал свою находку Бьярни, но никто не рассмеялся в ответ на его остроумную шутку.

Пауза слишком затянулась.

– Ну?! – свирепо крикнул Бьярни, перекрывая вой, несущийся, казалось, с небес. – Пейте! Ешьте! Первый раз, что ли?