Текст книги "Дракон"

Автор книги: Андрей Дашков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Андрей Дашков
Дракон

Пролог

Ему приснился зловещий сон, и, проснувшись, он сразу же отправился к могиле, которая позвала его. Он не мог бы сказать точно – зачем. Вероятно, для того, чтобы получить еще одно знамение. И потому, что убедился: нельзя пренебрегать сигналами ОТТУДА. В данном случае это был сигнал тревоги.

Если постараться, то у тени появится лицо – чужое или нет, на мгновение или надолго. Но он слишком хорошо знал, как редко враг надевает настоящие лица…

Теперь Кен стоял возле могилы того, кого считал своим учителем. Мертвец, лежавший здесь, научил его самому главному – трудному искусству выживания. В каком-то смысле мертвец был вторым отцом Кена. Один отец, которого Кен даже не помнил, дал ему жизнь; другой помог ее сохранить.

И состоится дуэль – но еще не сегодня и не завтра. Появится некто – супер, который возьмет у Кена эту жизнь, когда настанет час уходить, и примет в ужасное наследство то, чему нет названия.

Итак, в его сознании уже сформировался образ мистического триумвирата, без которого путь суперанимала теряет преемственность и смысл и превращается в жалкое блуждание вслепую. Каждому была отведена единственно нужная роль. И лучше не вмешиваться в этот порядок, в эти циклы, сцепляющие поколения, – иначе хаос неуправляемой, необузданной дикости сметет хилые стены запретов, продиктованных целесообразностью, которая понятна лишь единицам. Хаос хлынет из врат внутренней преисподней и захлестнет всех тех, кто мнил себя уцелевшим.

Недаром священники-суггесторы твердили о кощунственных Триадах суперанималов – антиподах «Отца, Сына и Святого Духа». О том, как на протяжении жизни супера стремятся пройти все три стадии – от физического совершенства до абсолютного контроля над сознанием, – чем оскорбляют абстрактные «небеса». Извращения духа приводили к чудовищным изменениям плоти – о да, этого нельзя было не признать! Только слепой или самоубийца мог закрывать глаза на подобные «побочные эффекты»…

Кен давно знал о (сыне? наследнике?)… о Третьем. Он понял, что в момент смерти осуществляется ПЕРЕДАЧА, намного раньше, чем большинство его сверстников. Это не отравило ему юность и всю последующую жизнь. У него не было юности, как в окружающем мире не было весны. А невинное детство Кена закончилось в четырехлетнем возрасте – в ту минуту, когда он впервые самостоятельно проник на второй уровень, в измерение Теней. Затем была потусторонняя схватка, сомнамбула с похищенной душой и убийство. Внутри вызревало семя Каина – черное, неистребимое, леденившее нутро, неумирающее, прорастающее снова и снова…

Не так много лет прошло, а кажется, что все самое худшее уже позади. Значит, счастливчик?

Пожалуй.

Особенно если сравнивать с мертвецами.

1. Кен

Могила не изменилась и оставалась неоскверненной. То есть снег и лед по-разному декорировали ее и окружающий ландшафт, скрадывая очертания гигантского упавшего с неба креста, но для Кена существовал только костяк реальности – скелет, поверх которого болталась и увядала недолговечная фальшивая маска. Он научился сдирать ее. Иногда это было больно, очень больно, но в безнадежном противоборстве с вечностью поневоле становишься безжалостным – прежде всего к самому себе.

Лили, женщина Кена и мать двоих его детей, тоже освоила эту жестокую и печальную науку, однако не до конца. Например, она боялась приходить к бомбардировщику, который был металлической могилой, и не хотела видеть замерзший труп Локи – значит, боялась воспоминаний и в конечном счете боялась СЕБЯ…

Он прощал ей эту маленькую слабость, потому что она была суггестором, сумевшим преодолеть многие пороки своей незавидной породы. Она дорого заплатила за это. И платит до сих пор. Следы всего пережитого уже обозначились на ее лице и теле – ежечасные взносы в копилку неумолимой старости. А ведь ей было только тридцать пять… Он готов был простить ей гораздо больше после того, как проникал в ее сны.

Их связь с самого начала приобрела в сознании мамочки Лили оттенок инцеста и уже останется таковой до конца ее дней. Именно ЕЕ дней – она старше и умрет раньше него. Он знал это абсолютно точно. Он еще помнил сказки, которые она сочиняла для детей Пещеры, сказки со счастливым концом: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день…» Так вот, ничего этого не будет. «Долго»! Что значит «долго» в мире, где агония порой затягивается на десятилетия? И еще один хороший вопрос: что может означать в таком мире счастье?

Кен не искал ответов. Он никогда не впускал маленьких палачей-садистов в свой мозг. Им приходилось забавляться с другими – с теми, кто не умел противодействовать постоянному давлению небытия: тиски отчаяния, медленное удушье в атмосфере безысходности, сжатие сознания в точку…

Он понимал смысл старого слова «инцест». Но даже если бы Лили была его НАСТОЯЩЕЙ матерью, это вряд ли что-то изменило бы. Разница в возрасте ничего не значила. Вначале девушка воспитывала мальчика и ухаживала за ним, однако где-то на рубеже его пятилетия они начали постепенно меняться местами. Особенно ярко это проявилось после прихода Мортимера, Отмеряющего Смерть.

Оказалось, Кен мог кое-что предложить ей и другим обитателям Пещеры. Например, защиту. К тому моменту Лео умер, а Рой превратился в битую карту. Дитя превзошло взрослых. Кен не собирался сдаваться. Он черпал откуда-то силу жизни, без которой близкие не протянули бы и дня. С некоторых пор он чувствовал себя (своим?) как дома там, куда Лили опасалась заглядывать. Он без трепета владел тем, к чему она боялась даже прикоснуться. В общем, он доминировал в их союзе. И стал ее единственной опорой после того, как умер дядя Рой.

* * *

Жизнь сводилась к очень простым и беспощадным вещам. Но источник тайн не пересох. Кена снова позвала могила. Прежде такое случалось лишь дважды, и всякий раз это означало приближение смертельной угрозы. А после преодоления он узнавал нечто новое – о себе, о мире и о том, на что способен суперанимал в условиях крайней опасности.

Хотелось ли ему исчерпать генетический потенциал и достичь предела своих возможностей? Нет. Он понимал, что для него это будет означать завершение пути. Его наследник начнет отсчет с того уровня, на котором Кен остановится. Поэтому не было ничего другого, кроме обреченной на поражение борьбы с собственным непостижимым будущим. Программа действовала, несмотря ни на что.

* * *

Кен потратил какое-то время, вырубая ступени в ледяных челюстях, которые держали бомбардировщик мертвой хваткой. И эту работу он делал не впервые – раз за разом ее уничтожала неизлечимо больная природа. Жернова бурь стирали и перемалывали все, что человеческая слабость могла принести им в жертву. Но саму могилу Локи Кен сохранял в неприкосновенности.

Когда-то ему стоило огромного труда уговорить Лили отвести его на это место. Вообще-то он нашел бы логово хищника и без нее – к тому времени у него уже достаточно развилась специфическая способность обнаруживать СЛЕДЫ суперанималов. Но Кену хотелось, чтобы она тоже прикоснулась к Силе, впустила ее в себя, позволила Силе действовать, изменяя человеческую сущность…

Он был еще мальчишкой, а она не была супером. В результате испытание оказалось слишком трудным. Сила едва не искалечила ее. Вероятно, не все в порядке было и с ее рассудком – после всего, что она пережила. Но где стандарт, с которым Кен мог бы сверить ее состояние? Он и сам всю сознательную жизнь ощущал себя не вполне нормальным. Миты, которые окружали его, не позволяли ему забыть об этом с тех пор, как он перестал пачкать пеленки…

Пока он рубил лед, пара полярных волков держалась поодаль от хозяина. Огромного самца он называл Роем, а самку – Барби. Возможно, у Кена было извращенное чувство благодарности. Во всяком случае, он знал, что эти двое при необходимости отдадут за него свои жизни.

С таким прикрытием можно было никого не опасаться. Вернее, ПОЧТИ никого. А он уже ощутил скрытую угрозу, против которой бессильны все волки мира. Да и супера тоже, если на то пошло…

Наконец Кен добрался до кабины. Несколько лет назад он накрыл ее металлическими листами, закрепив их болтами. Получилось что-то вроде грубого, но надежного саркофага. Внутри все осталось почти таким же, каким было в день смерти Локи и Барбары. Кен не трогал и сами трупы; скованные морозом, они хорошо сохранились и представляли собой неотъемлемую часть финальной сцены. По крайней мере одно, самое значительное мгновение той жуткой драмы, разыгравшейся в вечном мраке, было остановлено и длилось, и длилось, и длилось…

Когда-то для Кена стал настоящим потрясением этот стоп-кадр, будто украденный из чужой памяти. И кое-что было действительно позаимствовано у насмерть перепуганного существа. Точнее – у мамочки Лили, долго приходившей в себя… Кен преодолел панический ужас, вселенный в митов (Бабаем? чудовищем?) Локи, и проникся глубоким уважением к тому, кто учил его даже после своей смерти.

В частности, Локи избавил Кена от чувства вины, которым тот терзался, оказавшись невольной причиной смерти Барби. И однажды молодой супер узнал, что митов иногда убивают из сострадания…

А вот Мортимера Кен презирал. И даже не считал могилой заброшенное место, где валялись останки мертвеца. Оно годилось разве что для того, чтобы прийти и помочиться на труп врага. Но Кен не был склонен к дешевым жестам. Справить нужду, оскверняя память умерших, – на это были способны худшие из суггесторов. Некоторые суперанималы – например, Мортимер – предпочитали проделывать это с живыми. Но теперь на ледяное надгробие Морти мочились волки Кена.

…Он отвинчивал гайки голыми пальцами так же легко, как делал бы это гаечным ключом. Его кожа не примерзала к металлу, покрытому загадочными идеограммами инея, а ногти все больше напоминали твердые изогнутые когти.

Надо было сильно постараться, чтобы сломать их. Отрастая, они причиняли ему немалые неудобства. Можно было затупить их, царапая по бетону, но обычно Кен укорачивал когти точными ударами охотничьего ножа.

Он удивился бы, если бы узнал, носителем чьей наследственности он является. И если бы вообще не потерял заодно с детской чувствительностью способность удивляться.

2. Мать

Лили смотрела на играющих детей Кена. В последнее время она так и думала: не «мои дети», а «дети Кена». Она все чаще чувствовала себя лишней. Непременными спутниками этого чувства были опустошенность и тоска.

Дети играли молча, не замечая ее присутствия. Но и не мешали ей думать. Странная игра для трех-четырехлетних малышей – по любым меркам. Ох, эти двое… В каком-то смысле они УЖЕ были самодостаточны. Они не нуждались в ней. Отец и волки приносили им еду. Ее дети не испытывали потребности даже в материнских ласках. Не говоря уже о сказках, которые она когда-то сочиняла, чтобы убить нестерпимые часы ожидания возле костра.

Она помнила прошлое. Чужие дети спокойно засыпали под звук ее голоса. Эти двое спокойно засыпали только тогда, когда Кен был рядом. И кто знает, какие СКАЗКИ «нашептывал» им в темноте его жутковатый мозг? В том, что такого рода связь существует, она убеждалась не раз…

Можно ли в это вмешаться или хоть что-нибудь исправить? Да и НУЖНО ли вмешиваться? Она не знала. Она была слабой женщиной, потерявшей способность мечтать и фантазировать. Что-то ушло бевозвратно, а что-то умерло внутри нее. Возможно, это была ее собственная юность, тихое убежище, которое она незаметно покинула, и теперь уже не отыскать дорогу назад. Остались воспоминания, но они похожи на чучела: ни запаха, ни движения, ни живого дыхания…

А между тем многое повторялось: одни и те же страницы мелькали в книге жизни; каждые сутки она перелистывала одну, затем следующую. Время летело. Иногда становились уже неразличимыми отдельные события, запечатленные на этих страницах; многое было смазано или писано кровью… Лили теряла себя; оставалось только это завораживающее и пугающее белое мелькание. Как снег. Как буря. Как исчезающие на морозе облачка дыхания… Она листала свои дни. Чем дальше, тем быстрее.

Она не хотела стареть. Однако кое-что поняла: старение начинается с мозга. Потом приходит все остальное: ломота в костях, тяжесть в ногах, негнущаяся поясница, боли, морщины, отмирание тканей, слепота…

Лили вздрогнула. О чем она думала, прежде чем позволила себе раскиснуть? Ах да, о том, что многое повторяется, но с небольшими изменениями – и почему-то всегда к худшему. Взять, например, сегодняшний вечер. Все это когда-то уже было: костер, играющий ребенок и она в роли матери. Правда, теперь детей двое, зато она – по-прежнему только В РОЛИ матери. И не важно, что она выносила и родила в муках этих двоих (огромных полуметровых младенцев, покрытых золотистым пушком). Не важно, что она вскормила их своим молоком, – они не принадлежали ей. Они принадлежали Кену и пугающему неведомому будущему, в котором Лили просто нет места. Она чужая, пережиток прошлого, использованное орудие. Самка, сделавшая все, что от нее требовалось…

Ей было горько. Так горько, что она с трудом сдерживала слезы.

Лили вдруг поймала себя на том, что даже не может заплакать в их присутствии – чтобы не обнаруживать лишний раз свою слабость.

Кеша (тот, маленький, еще не изменившийся непоправимо Кеша!) почувствовал бы ее боль на расстоянии. Подбежал бы, прижался бы, попытался бы утешить. Эти двое – беспощадны. Боль для них – всего лишь стимул к развитию. И Кен стал таким же. Боль сигнализирует об ошибке. Боль – плеть, возвращающая на путь истинный или заставляющая идти вперед. Может быть, туда, где боли не существует вообще.

Путь суперанималов, будь он проклят!..

Она справилась с собой и не разрыдалась.

Итак, что же было еще в тот далекий вечер? Книга и засушенный цветок. Цветок уже рассыпался в пыль, а книга… Кен презирал любые фетиши. Лили и сама понимала: бессмысленно цепляться за то, что можно уничтожить. Этим обрекаешь себя на сожаления и новые страдания. И все-таки она не хотела расставаться с прекрасным прошлым, в котором любовь, нежность, добро и надежда не были пустым звуком.

Она честно сопротивлялась. По крайней мере, ей нельзя было отказать в терпении. Кое-что помогало держаться. У Лили было свое «лекарство». Например, книга была «доброй» вещью из «хороших» времен – Лили брала ее в руки, когда чувствовала прилив сил и веры. Но это случалось все реже.

А для другого настроения у нее был еще один талисман. Когда становилось невыносимо плохо, она прибегала к верному, многократно проверенному средству. Тихая Фрида – жестокая советчица. Циничная подруга, не щадившая ее слабостей и последних сопливых иллюзий…

Лили с содроганием думала о том, что будет, если снова придется пустить в ход нож. Лишь бы не сойти с ума и не убить своих детей. Убить Кена она уже не сумеет – даже во сне. Он давно превзошел Локи в искусстве защиты.

А себя? Сможет ли она убить себя? Ведь это очень просто сделать, особенно в ТАКОЙ вечер. Беспросветный в любом смысле слова. И одинокий, несмотря на то, что ее дети – плоть от плоти – играют друг с другом совсем рядом. И Кен далеко. Тоже играет со своими призраками в опасные игры, которых она не понимала и не хотела понимать. Так кто же из них сумасшедший? Она не взялась бы утверждать что-либо с полной определенностью…

Но в этот раз Лили не успела извлечь из кожаных ножен Тихую Фриду, чтобы ощутить биение мистического сердца и испытать, насколько далеко можно зайти, поддаваясь искушению самоубийством.

Снаружи завыли волки, которым Кен приказал охранять Пещеру. Лили, конечно, не могла сравниться со своими детьми, которые свободно РАЗГОВАРИВАЛИ и играли с волками, но все-таки она научилась различать тональности и отдельные голоса. Ей понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять: подобного воя она не слышала никогда прежде.

Кто-то приближался.

Не Кен.

Чужой.

Она знала, что только супер может пересечь ледяную пустыню. Или суггестор – если очень сильно повезет. Но суггесторов волки молча разрывали на куски.

Новая беда.

Все повторялось. Жизнь – замкнутый круг; мир – заезженная пластинка.

Опять война.

Хватит ли у нее сил, чтобы пережить неизбежные потери?

3. Предостережение

Когда Кен вскрыл «саркофаг», ему показалось, что в кабине происходит какое-то движение. Но это была всего лишь мимолетная игра света и тени. Для его глаз света вполне хватало…

Он увидел то же самое, что видела когда-то мамочка Лили, прежде чем сбежала отсюда, унося ребенка и книгу. В восприятии мита здесь все было пропитано ужасом, но стоило развести его липкую пелену, как открывалась совершенно другая картина, а пребывание в мертвой голове ангела смерти приобретало смысл, доступный далеко не каждому.

Кену даже не надо было сосредоточиваться. Слишком давно он был настроен на волну Локи. Тот посылал ему сигналы, словно исчезнувшая звезда, свет от которой все еще доходит до далекой Земли спустя годы…

Но тут была также Барбара. О, сколько страданий когда-то причинила она мальчику! Невольная убийца, она и его заставила до дна испить чашу вины. Одно время он даже был близок к самоубийству. И спасся, придя сюда. Приглашение он получил, естественно, во сне.

Он поговорил с (настоящей) мертвой Барбарой, и та простила его. А затем потусторонний смех Локи и вовсе избавил его от капкана ложного греха, в котором лежала приманка искупления, – то, на что ловились обычно поклонники распятого агнца. Ловились вот уже больше двух тысячелетий…

В день своего очередного возрождения Кен совершил полет вместе с ангелом, услышал, как грохочет адская колесница войны, увидел гибель миллионов, постиг тщету человеческой жизни – и обрел силу жить дальше.

* * *

…Сейчас он присел возле трупа Барбары и погладил ее по смерзшимся волосам. Они с тихим хрустом обламывались под его ладонью… Ему не довелось видеть восковые фигуры, зато он вдоволь насмотрелся на окоченевших мертвецов. Его пальцы прикоснулись к твердым губам, к ледяным линзам глаз…

Что осталось от роскошной плоти? И где теперь то, что было микроскопической квинтэссенцией жизни?.. Иногда Кену хотелось разбить изваяние, чтобы добраться до матки. Плод не успел сформироваться. В лучшем случае осталась оплодотворенная яйцеклетка.

Кукла. Только сломанная кукла…

Он мог бы сейчас выйти на второй уровень и отыскать Тень Барбары среди прочих Теней. Но почему-то не сделал этого.

Он подошел к Локи, который не выполнил своего предназначения. Для Кена не существовало лучшего напоминания о необходимости продолжать путь. Казалось бы, так ли уж важно, сколько ступеней ты успеешь преодолеть за отпущенный тебе краткий срок, карабкаясь вверх по бесконечной лестнице? Но это сразу становится важным, когда вдруг узнаешь, что лестница непрерывно ползет ВНИЗ. Чертов эскалатор не останавливается ни на секунду, и преисподняя – всего лишь один из относительно доступных этажей. Не самый последний и не самый худший. Есть и такие, по сравнению с которыми ад покажется санаторием.

Кен знал кое-что о санаториях благодаря дедушке Лео. В его представлении это были места скопления слабых и больных митов. Хуже, чем мясная ферма суперанимала. Полная бессмыслица.

Да, в том, теперь уже разрушенном мире было полно нелепостей и многое казалось перевернутым с ног на голову…

Кен вошел в неглубокий транс и попытался установить контакт с Тенью Локи. Странно, но того не было в пределах досягаемости. Кен пробовал снова и снова («Зачем ты позвал меня?»). Тщетно. А ведь (убийцу) наследника не призывают просто так…

Локи не появлялся. Значит, происходило что-то исключительное. Даже Тени иногда ИСЧЕЗАЛИ…

Кен зацепил ближайшую, чтобы узнать хоть что-нибудь. По какому-то чудесному стечению обстоятельств (но Кен знал абсолютно точно, что чудес не бывает!) это оказался Лео. И Лео, рискуя существованием на своем уровне реальности, предупреждал: «Беги! Беги!! Беги!!!»…

Его беззвучный «вопль» мог свести с ума. Заработал чудовищный проекционный аппарат, и кино немыслимых кошмаров закрутилось для одного-единственного зрителя…

Кен мгновенно «вернулся». Ему не надо было повторять дважды. Некоторые вещи слишком многозначительны. Он сразу же вспомнил недавний сон. Круг замкнулся: от невнятной тревоги к более чем понятному предостережению.

Он по-своему отблагодарил мертвецов. Его «общение» с ними было лишено какой-либо экзальтации. Он не обращал внимания на мистические бредни митов. Он никому не позволил бы сделать из себя дурака.

Но были странные игры, которые он устраивал сам для развития сверхспособностей. Например, возвращение в прошлое. Пусть ненадолго – только на секунду или две, – зато все чаще ему удавалось застать ЕЩЕ ЖИВОГО Локи. Или Роя. Или Лео. Или существ, чьих имен он не знал, но от которых он перенимал все, что помогало выжить ему самому.

Однажды он заглянул в тот мир, который существовал до войны. По сравнению с выхолощенными рассказами Лео разница была огромной. При этом Кен не похищал чужих воспоминаний и не грезил наяву, окруженный призрачным экипажем бомбардировщика. Нет, это было совсем другое…

В любом случае увиденное ошеломило его. Кратких мгновений хватило, чтобы ощутить свою непередаваемую отчужденность от миллионов «собратьев». Тогда он впервые почувствовал себя изгоем, пережил нечто совершенно новое: он понял, что можно быть изгнанным, изолированным, обреченным не только в пространстве, но и во времени. Будто некий безжалостный судья приговорил его к пожизненному прозябанию в одной-единственной камере, а между тем тюремный коридор тянулся сквозь столетия. Сквозь упадок и крах – к эпохе расцвета.

И Кен решил, что когда-нибудь хотя бы ПРОГУЛЯЕТСЯ по этому коридору. Еще лучше – совершит побег из тюрьмы. Окончательное освобождение – разве не единственная стоящая цель? Если только Программа не реализуется в его детях. В таком случае он, конечно, не будет становиться у них на пути.

И была еще абсолютно непознанная и простиравшаяся в бесконечность территория будущего. Вспышки видений порой доносили до него информацию ОТТУДА – как, например, тогда, когда он заранее узнал о приближении Локи или Мортимера, – однако все это были отрывочные кадры, которые не давали представления о сути происходящего и разрушали постепенно мутный кристалл детского восприятия. Молнии испепеляли душу ужасом, а озарения превращались в миражи…

Кен вовремя понял, что прежде всего он сам должен измениться. Он упорно работал над собой, продвигаясь вслепую, наугад, – в этом деле у него не было ни советчиков, ни учителей. Никто не проложил тропу и не обозначил хотя бы приблизительных ориентиров. Что касалось игр со временем, то тут молчали все: и реанимированные супера, и Тень супраментала Карлоса, принявшего ужасную смерть.

Кен интуитивно чувствовал, что получил в наследство опасную игрушку – опасную даже для самого обладателя. И от нее не избавишься; она стала продолжением его мозга. Неудивительно, что иногда он совершал ошибки. Это ввергало его в поистине кошмарные ситуации.

Например, как-то раз он попытался узнать, кем были его родители, но, преодолевая лакуну во времени размером в четыре года, он оказался в утробе матери. Естественно, он лишился сознания и потерял контроль. Вполне вероятно, что он там и остался бы – навеки бессознательный плод, запечатавший сам себя в живом гробу, – если бы чья-то Тень не выдернула его оттуда.

(Почему? Зачем? Он-то знал, что ничего не делается просто так.

Мысль о таинственном спасителе с тех пор не оставляла его надолго и служила сильнейшим раздражителем.)

Это было явное поражение. И урок. Он отступил, чтобы затем предпринять новую попытку. Так он и продвигался: два шага вперед, шаг назад. Иногда ему казалось, что он годами топчется на месте, загубив драгоценный дар, или ходит по кругу – а в центре круга находится нечто, к чему лучше вообще не прикасаться, если не хочешь потерять рассудок.

Но он подавлял в себе малейшие проявления малодушия. И экспериментировал снова и снова, пока дар не начинал казаться проклятием. Вполне возможно, что так оно и было. Однако для Кена не существовало ни «подарков», ни «проклятий». Смысл имела только Программа, которую он обязан был воплотить, чтобы не превратиться в жалкое подобие супера. В мита. В одну из бесполезных жертв, приносимых на бесцельном пути блуждавшей в потемках цивилизации.