Текст книги "За право летать"

Автор книги: Андрей Лазарчук

Соавторы: Ирина Андронати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– И мать порядка, – пробурчал Адам.

– И в этом новом котле, где бурлит и пузырится живая человеческая мысль, рождаются и будут рождаться новые идеи, которые при других обстоятельствах так бы и померли в тине… втуне… да… Елы-палы, – добавил он, подумав.

– Ага, Батхед умнее, зато Бивис симпатичнее, – саркастически сказал токарь. – Ты же не статью диктуешь, старичок, ты же с друзьями базаришь. Ну, будут идеи, Которых иначе ни при каких. А если так разобраться, то и хрен бы с ними, с теми идеями. Потому что рождаются они от совокупления – мозгов, которые ни при каких иных обстоятельствах никаких идей родить не смогли бы. Понимаешь, да? Уж очень привлекательная игрушка, эта глобальная сеть… да только для дебилов она, потому как не трэба много ума, чтобы мышкой пимпочку ткнуть и тюрьку прожеванную ссосать…

– Да много ты понимаешь, фидошник недокачанный!.. – протрезвел от обиды митек.

И спорщики удалились на кухню – с помощью армреслинга выяснить наконец, что лучше для человечества.

В ожидании результата поговорили о коллективном бессознательном Юнга и примитивной сексуальности Фрейда (разговор о Пунических войнах мгновенно подох, поскольку Коля остался без собеседника), а заодно о хепенинге и саспенсе как феноменах переживания и о покосившемся парнике на дачном участке Людмилы Михайловны…

Минут через пять токарь вернулся и, воздев над головой тельняшку, провозгласил:

– Интернет мертв!

И все дружно выпили. Леночка побежала утешать побежденного. Адам с облегчением вздохнул.

– Ну, ты меня успокоил… – сказал Коля токарю. – Интернет мертв, и слава Богу… Это не значит почти ничего, кроме того, что, возможно… мы полетим к звездам.

Он произнес это смеясь, но сквозь шутливый тон Адам уловил странную нотку.

– А какая связь между Интернетом и звездами? – спросил он в лоб.

* * *

– Видите ли… Макс, сядь! – Коля положил лапу на плечо академика. – Мои одноклассники поголовно хотели быть космонавтами. А кем хотят быть нынешние дети? Половина – банкирами, а половина – программистами. Им подсунули очень легкодоступные мечты. В нашей школе никто космонавтом не стал, а из этих… Ну, половина не половина, а треть-то станет этими долбанными программистами. Будут конструировать и сооружать виртуальное пространство, гоняться на трехмерных звездолетах за плоскомордыми пришельцами, пилить их бензопилой… и на полном серьезе жениться на хорошо прорисованных девочках… Зачем им настоящий космос, если в этом – куда интереснее? Удобно и почти бесплатно. И никакой опасности, разве что геморрой подкрался неприметно… Ударившись в развитие связи, человечество потеряло звезды. И это настолько фатально, что я иногда думаю: а не навязано ли это нам теми самыми пришельцами? Макс, ты сиди…

Но Макс и не вставал вовсе – он заваливался назад, держась за горло.

Адам потянулся через стол – подхватить… Воздух стал плотный и вязкий. Желтый скользящий звук распилил череп и застрял в зубах. Все стали картонными, мягкими, пыльными. Потом сквозь шторы вплыл густой белый свет. Адаму показалось, что глаза засыпало горячей манной крупой. Он потянулся к лицу – протереть глаза; рука двигалась с трудом, словно через толстый пласт паутины. Адам слышал, как рвутся липкие нити. Кто-то кричал. Академик все ещё падал, и падал, и падал, и падал…

Стены, пропитанные светом, растворялись, как сахар в молоке. Люди истончались до полупрозрачности. Черный прямоугольник стола повис в воздухе, медленно покачиваясь. Пахло убежавшим молоком и сахарной пылью. Во рту появился привкус плесени…

А потом – словно игла проигрывателя слетела с пластинки – воздух стал плотный и вязкий. Желтый скользящий звук вновь распилил череп и застрял в зубах. Все были картонными, мягкими, пыльными. Из-за штор плыл густой белый свет. Адаму казалось, что глаза засыпало горячей манной крупой. Он тянулся и тянулся к лицу – протереть глаза; рука двигалась с трудом, словно через толстый пласт паутины. Адам слышал, как рвутся липкие нити. Кто-то кричал. Академик все ещё падал, и падал, и падал, и падал, и падал…

А потом – словно игла проигрывателя слетела с пластинки – воздух стал плотный и…

…и вдруг все кончилось.

Однажды так уже было – во время учений рванул взрыв-пакет, никого не убило и всерьез не ранило, отделались пустяковыми ожогами и контузиями, идиоты. Но Адам запомнил эту звенящую легкость и пустоту – и ощущение громадного распирающего давления внутри тела.

Вот и сейчас он чувствовал себя туго надутым воздушным шаром: коснись его – и разлетится в клочья…

– Что это было? – сипло спросил Макс; он встал, тяжело опираясь на столешницу.

– Ни хрена себе фейерверк… – пробормотал токарь. – Руки бы этим китайцам повыдергать и шлюпочным узлом к их же хренам присобачить. На хрен, – уточнил он.

– Блин, – растерянно сказал директор водочного завода – а у меня часы сдохли. Который час?

– Полтретьего, – отозвался кто-то.

– Не может быть!

– А у меня два десять…

– А у меня стоят.

– И у меня.

– Взорвали что-то, падлы.

– Ой, да бросьте…

– Максим, как вы себя чувствуете?

– Черт, да который же все-таки час?

– Включите телевизор. Может, действительно что-то произошло.

– Вот когда пили за то, что ничего не случилось, надо было по дереву постучать!

– Точно, – хмыкнул Коля, – и плюнуть через левое плечо на соседа.

Адам добрался до телевизора и, не найдя пульт, ткнул нужную кнопку на корпусе.

На экране появились двое ведущих, загримированных под Бивиса и Батхеда.

– Крутой оттяг получается, – сказал один мерзким голосом.

– Только надо посмотреть телевизор, – ещё более мерзким голосом отозвался второй.

– И телки классные. Видел, какие у неё сиськи?

– У которой?

– У той, которая сейчас сбацает нам клевый романс – «Пойми мою печаль». Понял, да?

Людмила Михайловна, болезненно сморщившись, воскликнула:

– Адам, голубчик, убери эту гадость!

Не послушавшись, Адам молча ткнул пальцем в угол экрана. Там, на маленьком циферблате, только что сменились цифры. Было 04:59. Стало 05:00.

Потом стало 05:01.

– Максим, вы что-нибудь понимаете? – спросила Людмила Михайловна.

Тот развел руками. Руки заметно дрожали.

– Макс, ты посиди, – обеспокоенно сказал Коля, – я тебе водички принесу. И ушел на кухню.

– А никто не слышал? Может, нам опять время перевели? Телевизор-то выключен был?

– Да ерунда какая-то. Небось пленку перепугали, спьяну.

Упрямый Адам стал переключать каналы.

– Да… да… да…

– Прекратите! – вдруг завизжала Катерина. – Вы что, ничего не поняли? Нас же похитили! Дети! Где дети?!

– Кать, ты чего? На месте дети, я смотрел, – перебил жену возникший в дверном проеме Николай. – Все путем. Народ, а кто Леночку видел? Они так без тельняшки и бегают?

– Да на кухне они, – раздраженно бросила хозяйка дома. – Прокурили насквозь…

– На кухне был я, – терпеливо объяснил Коля. – И в ванной был. И к детям заходил. Нет их нигде…

Ни Леночку, ни митька больше никто никогда не видел. Обувь и верхняя одежда нашлись в прихожей, и трофейная тельняшка так и осталась у токаря.

На всю жизнь…

Адаму следующие несколько дней запомнились как рваный полусон-полубред – люди в форме, собаки, отпечатки пальцев, протоколы… Больше всего он боялся, что опоздает прибыть к новому месту службы. Однако – хотя он действительно опоздал – никаких неприятностей это не повлекло. Его внимательно – очень внимательно – выслушали, потом его выслушали ещё раз, в другом месте; в результате в его предписание были внесены существенные изменения…

…Когда же наконец хватились паршивца Саньки и отпоили перепугавшуюся бабку Калерию, то оказалось, что мальчишка так и спит под столом и его невозможно добудиться. Он проспал ещё двое суток.

Глава первая
Санька
17 августа 2014 года
Планета Земля

Пыльная летняя жара, прибитая к мостовым несколькими каплями дождя, не желала покидать город. Она облепляла подоконники, висла на крышах, скручивала листья в трубочки, исподволь крошила старые питерские кирпичи. И Санька – вернее, старший мичман Александр Смолянин – вдвойне радовался, что приехал в город не тросовиком, а на своем верном «Урале», предмете жгучей зависти сослуживцев. Зависть они прикрывали едкими насмешками и бесконечными советами «сменить дедову рухлядь на простой двухместный глайдер». Против двухместности Санька вовсе не возражал; он любил, когда скорость, ветер в лицо, а Юлька прижимается сзади всем телом и смеется. А кроме того, мотоцикл – это стильно. А глайдер – пошло. Глайдеров этих наштамповали, как китайских велосипедов. Так и кишат.

Он поддал газу, перестроился в левый, запретный для простых смертных ряд и понесся по Московскому проспекту. Встречное движение было не в пример реже, чем попутное: народ в преддверии двадцать второго числа потянулся прочь из города. Разумеется, те, кто имел возможность пересидеть эту неделю на дачах, у родственников, на курортах – в общем, где угодно, лишь бы подальше от Питера.

Остановившись у светофора, Санька посмотрел направо. Рядом стоял, подрагивая, трепаный «зайчик», такой же нервный и испуганный, как и его водитель: рыхлый кругломордый пожилой шпак. Рядом с ним сидела такая же рыхлая тетка с обвисшими бесцветными волосиками. Стекло было опущено, и Санька почти ощутил запах кислого пота, пропитавшего кабину «зайчика». И водитель, и женщина боязливо косились на Санькину форму.

Эх вы, сказал он про себя. Очень хотелось сказать это вслух, и ещё много чего хотелось сказать, хлесткого и справедливого. Эти пацаны через неделю пойдут за вас умирать, а вы стремаетесь устроить им настоящий праздник!..

Но он ничего не сказал. Это был бы нелояльный поступок, и хотя за нелояльные поступки начальство не наказывало даже гардемарин, сами гардемарины никогда не простили бы ничего подобного ни своим, ни тем более инструктору…

Нравы у них были простые. К чему усложнять жизнь, если она легко и празднично может оборваться в четырнадцать лет?

Санька четко, как на смотру, вскинул руку к кожаному шлему, холодно улыбнулся и легко ушел вперед, едва желтый сменился зеленым.

Еще немного – и он, обогнув старинный памятник на площади, выкатился на Пулковское шоссе. Отсюда до военного космодрома, базы «Пулково», где базировались дивизия сторожевых катеров и летная школа, было одиннадцать минут. Оставалось время перекусить перед вылетом и купить шоколадку для медсестры. Санька не помнил, чье сегодня дежурство, но шоколадки любили все. И нельзя рисковать, что из-за какой-нибудь ерунды (вроде прыща на морде или покрасневших от недосыпа глаз) его гардемарин не допустят к зачету.

Сегодня из его ребятишек работали двое: за Анжелу он был спокоен, а вот Пашка его тревожил. Летал пацан хорошо, но нервно и, войдя в раж, начинал расходовать боезапас без удержу – если не сказать хуже. Последняя тренировка по учебной стрельбе прошла благополучно только потому, что перед самым началом Санька завел ученичка в каптерку и навешал плюх, приговаривая: «Не заводись, таракан! Мозгом думай!» Может, и сегодня навешать?..

Что было хорошо – оба его подопечных, как и он сам, не боялись радиационных поясов. Это был не слишком частый дар – и очень ценный. Большинство – пожалуй, девять из десяти – в Поясах летать не могли, что-то у них творилось то ли с визиблом, то ли с мозгами; ребята теряли ориентировку, видели всяческую чертовщину… Санька раньше пытался вытрясти из них, что там такое происходит, в Поясах, пока друг Толик по прозвищу Мохнатый не сказал ему:

«Не знаешь – и хорошо. Я бы тоже лучше не знал…» Мохнатый мог держаться в Поясах, но у него были седые виски.

Так что пару Анжела–Пашка ждало блестящее будущее. Они с ходу попадали в элиту – в «беспредельщики». В дивизии таких пилотов было пятеро, в Школе – один Санька. Полеты на предельных высотах, засады над местами предполагаемого выхода имперских кораблей из суба…

Санька свернул с шоссе на боковую дорогу и, притормозив перед шлагбаумом, посигналил.

Во множестве машин, разбегавшихся из Питера подобно тараканам, сидели перепуганные мужчины (рыхлые и мускулистые, лысые, лохматые и причесанные) и женщины (красивые, уродливые и никакие), – но только два пассажира «зайчика» вообще не думали о подступающем двадцать втором августа. Их не беспокоили брошенные без присмотра вещи, неизбежные по возвращении косые взгляды коллег и соседей, переживших Дни гардемарин в городе… Да и не собирались эти двое возвращаться так скоро. В трехстах километрах от города находился небольшой схрон, снабженный всем необходимым на несколько месяцев – затаиться, отлежаться, пропустить погоню «поверх себя». Нынешний тараканный исход подарил двум пассажирам «зайчика» благословенную возможность сняться с места, не привлекая к себе внимания, а это означало – шанс. Шанс, может быть, выжить.

У гардемарин было множество неписаных правил и всяческих примет. К примеру, выказывать волнение перед полетом считалось дурным тоном. Ботинки полагалось надевать соседские и лучше – летанные. Нельзя было оставлять недочитанные книги, незаконченные партии в го и «железку». Чертовски плохой приметой считался выигранный накануне спор (а пари, по традиции, ребятишки заключали на все, что возможно).

Ну и, конечно, в день вылета нельзя было не поскандалить с начальством. Начальство это знало и на скандалы шло более чем охотно…

Анжела и Пашка топтались у дверей медпункта в ожидании инструктора. Это тоже был незыблемый ритуал – медосмотр проходил только после благословения наставника. Смолянин вышел из-за угла, солидный и уверенный в себе.

– Ну что, кролики? Прыгаем?

– Кто прыгает, а мы летаем, – крутнув несуществующий ус, веско обронила Анжела.

– Ага. Ну, значит, соколы. Подставляйте хвостики… – хмыкнул Санька.

Гардемарины послушно развернулись. Инструктор плюнул на ладонь, вмазал каждому по увесистому шлепку и распахнул дверь в медпункт.

– Лидочка! – поманил он к себе медсестру. – Секретный пакет, получи и распишись.

– Ах, это вы, коварный… – томно шагнула к нему медсестра.

Гардемарины, обогнув целующуюся на пороге парочку, проскользнули внутрь. Тогда Санька отстранился от Лиды и аккуратно закрыл дверь.

Ждать надо было минут пять-семь. Может быть, десять. Санька прижался лопатками к стене, выравнивая спину, затем чуть наклонился вперед и застыл в мгновенном полутрансе. Конечно, будь он немножко умнее, ночью поспал бы. Но – не до сна было…

Из транса его вышибло почти тотчас. Остервеневший стартовый ревун долбанул в стекла, больно вдавил барабанные перепонки. Санька помотал головой и повернулся к окну.

Над летным полем неторопливо всплывал тяжелый сторожевой катер класса «Портос». Воздух дрожал и струился в антигравитационном луче, треугольное рифленое днище катера слегка покачивалось, бликуя. Зеркальные противолазерные блистеры на брюхе и фонарь кабины рассыпали по полю десятки солнечных зайчиков. Санька присмотрелся. Катер шел сеять «колокольчики». В подвесках, кроме объемистых желтых контейнеров, были зажаты лишь дежурные кассеты с «гремучками» – без них сторожевые катера летали только на ремзавод. С недавних пор всем кораблям было категорически запрещено выходить на орбиту без оружия. Даже учебным спаркам.

На двухстах метрах «Портос» завис, выпустил короткие крылья, медленно повернулся носом на север – и, издав характерный звук, в котором сплетались гудение, звяканье, свист и скрежет, резко сорвался с луча и по классической восходящей параболе ушел в выцветшее знойное небо. Некоторое время за ним держался инверсионный след, потом исчез.

Санька зажал нос и старательно продул заложенные уши. Его всегда удивляло, что полевые команды не обращают ни малейшего внимания на акустические удары.

На поле, ни на миг не сбившись, продолжалась обычная маета, деловитая и ленивая одновременно. Центром маеты был аварийно севший позавчера «Маниту» с Пасаденской базы. Ему здорово не повезло – лопнул гидроцилиндр управления по тангажу, и ребятишки намахались, как галерные рабы, пока буквально на руках доволокли свой достаточно тяжелый рыдван до чудом подвернувшегося Пулкова.

Санька был с теми, кто доставал их из кокпита и складывал на носилки; после того как корабль замер в конце посадочной полосы, у экипажа «Маниту» просто кончились все силы. Вчера за ними прислали самолет; на нем же привезли запчасти и нескольких инженеров. Санька жалел, что по-настоящему пообщаться с калифорнийцами так и не удалось – ребята, кажется, были неплохие…

Впрочем, откуда взяться плохим среди пилотов Оборонного флота? Среди тех, кто каждый день рискует собой, патрулируя ближний космос? И кто готов при необходимости собой пожертвовать?..

При встрече с имперскими линкорами у существующих земных кораблей просто не было шансов ни победить, ни уцелеть. Но самоубийственной атакой можно было заставить линкор отвернуть – или даже уйти.

Главное было – показать, что ты готов погибнуть для того лишь, чтобы нанести ему легкую царапину, булавочный укол. Но для того, чтобы показать это достаточно убедительно; обычно требовалось по-настоящему погибнуть.

Имперцы чаще всего не выдерживали такого натиска…

– Он так пристально смотрел, – сказала Маша, – что я даже испугалась. До сих пор руки трясутся.

– Брось, – мотнул головой, сбрасывая с глаз редкую, но длинную прядь, которой обычно маскировал лысину, Виктор, он же Клавдий. – Мальчишка. Позер.

– И все равно… Нас будто испытывают на выживаемость. Сколько мы ещё продержимся? Год? Три? Пятьдесят? Я устала, Вик. Главное, что ведь нет цели. Ты прекрасно знаешь, что мы уже давно ничем не управляем. Все катится по каким-то рельсам, по тросам, которые вон везде натянули… а нас нет. Все. Нас просто нет. Это даже не поражение. Это тотальная аннигиляция. Помнишь, была такая игрушка?

Виктор кивнул. Дорога была почти пустынна, но он вел машину очень собранно и на стороннее не отвлекался.

– Сейчас они почему-то вывозят Дальний Восток, – с тоской продолжала Маша. – Вне всякой очереди. А во Владике я же знаю – ни одного провала. Но их почему-то вывозят…

– Все ты знаешь, – пробурчал Вик. – Все тебе докладывают в первую очередь. Раньше, чем начальству…

– Но я же чувствую…

Маша знала, что ничего объяснять не нужно. Что Вик точно так же, как и она сама, знает о том, что никакая непосредственная опасность дальневосточникам не грозила и не грозит… они с ним видели по-разному – но видели, в сущности, одно и то же: что сеть зияет дырами, латание которых при самых благоприятных условиях займет не одно десятилетие. Что люди вымотаны, растерянны, давно утратили чувство цели и понимание перспектив… и что вся деятельность сети сведена, по сути, к самосохранению.

А теперь ещё – череда эвакуаций, более или менее массовых, торопливых, беспорядочных, зачем-то замаскированных под изъятия… и иногда почему-то тянуло вспомнить древнее словечко «провокация»…

Вик свернул на боковую дорогу, и «зайчик» весело запрыгал по колдобинам. До схрона оставалось часа полтора.

– Усе у порядке, шеф! – пытаясь изобразить бас, отрапортовала Анжела.

Пашка, вывалившийся в коридор следом, весело подхихикнул:

– Шеф, а шеф? А сам-то как?

– Отставить дразнить шефа! – скомандовал Санька, выдохнул и двинулся к Лидочке, манящей его пальчиком с шоколадным ноготком.

В кабинете он привычно-быстро разделся до трусов и лег ничком на платформу универсального «диагноста». Потряхивание, темнота, жужжание, прикосновения – и мягкие, и неприятные игольчатые… Принципов работы «диагпоста» никто не знал и потому не умел его обманывать. Случалось, что прибор отбраковывал пилотов, внешне совершенно здоровых, – и пропускал то хиляков, то сопливых. А шоколад… Не только гардемарины славились своим суеверием.

На этот раз все обошлось. Традиционный прощальный поцелуй с Лидочкой чуть подзатянулся, но на это грех жаловаться. Правда, Юльке лучше не рассказывать. Она таких простых вещей могла и не понять.

«Молнию» у воротника Санька застегнул уже в коридоре, сгреб под мышки своих подопечных и зашагал по коридору в сторону Центра управления полетами. Гардемарины придушенно пищали, но не вырывались. Знали, что будет только хуже.

У дверей Центра он ссадил их под стеночку – там, дожидаясь своей участи, играли в «компьютерку» Заяц, Стойко и Васечка, гардемарины Мохнатого – Анатолия Севернова, старого приятеля Саньки. Старого – они дружили уже года три, огромный по пилотским меркам срок.

– Там? – спросил Санька, указав на дверь большим пальцем.

Трое под стеночкой, не отвлекаясь от сложных подсчетов, синхронно кивнули.

– Он мне рубль должен. – И Санька повернул дверную ручку. Вслед ему неслось: «…у меня две тысячи четыреста фениксов, триста кентавров и три артефакта. У тебя сорок две тысячи багов и один артефакт. Бьемся? – Да. – Тогда я применяю синий артефакт…»

В просторном зале Центра шла обычная работа. Несколько офицеров-операторов со световыми указками в руках чертили по вогнутой карте Пулковского Сектора трассы кораблей; ничего особенного конфигурация группировки не обещала, и Санька про себя вздохнул одновременно и с разочарованием, и с облегчением. Частила морзянка: стартовавший недавно «Портос» рапортовал о начале «сева». В углу старший смены операторов, известный всем по прозвищу Главбух, вполголоса раздраконивал новичка. Справа, в полупрозрачной выгородке, топтался Мохнатый, а за столом перед ним сидели четверо: начальник школы седобородый адмирал Марков, его зам по учебной части каперанг Геловани флотский кадровик – фамилии Санька не помнил – и… И темноглазый белокурый красавец с четкими, словно вычерченными, чертами лица, высокий – даже сидя он возвышался над остальными на полголовы – и удивительно располагающий к себе… Марцал.

Санька заулыбался. Встретить перед полетом марцала было лучшей из примет. Она отменяла все плохие…

Мохнатый получил планшет с заданием, весело откозырял, развернулся и легким шагом двинулся на выход – попутно показав язык приятелю.

– Инструктор Смолянин за полетным заданием прибыл, – доложился Санька.

– Отлично, сынок, – прогудел адмирал. А зампоуч наклонился к уху кадровика и быстро зашептал, выразительно на Саньку поглядывая.

– Рад вас видеть, инструктор! Слышал о вас много хорошего…

Негромкий голос марцала был полон сдерживаемой жизненной силы. Санька непроизвольно вытянулся по стойке «смирно», но на физиономии его сама собой образовалась совершенно неуставная широченная улыбка.

К марцалам просто невозможно было относиться без восторга. В конце концов, они были единственными, кто пришел на помощь Земле, кто в первые дни вторжения, когда хроновики имперских линкоров вывели из строя всю земную оборонительную технику, приняли на себя главный удар… Санька помнил те ночи – все бежали из города, дворы и улицы опустели, а мать и прабабка махнули рукой и остались, и темными сентябрьско-октябрьскими вечерами они с Санькой сидели на балконе, а в небе творились яркие чудеса и рассыпались звезды.

Это дрались марцалы. Их небольшие легкие корабли сгорали десятками и сотнями – но имперцы дрогнули и попятились, как пятится огромный пес от разъяренной маленькой кошки. А когда линкоры и крейсера вернулись через несколько лет, Земля уже и сама смогла дать отпор…

– Рад стараться! – так же негромко отозвался Санька.

– Нравится вам нынешний выпуск? – спросил марцал.

– Конечно! Прекрасные ребята. Особенно Макс Малышев, Анжела Делло и Вад Крайчук. Летают, как боги. Лучше меня.

Марцал улыбнулся.

– Хорошо, мы обратим на них внимание. Сейчас как раз формируются экипажи для корветов «Паллада» и «Юнона». Кстати, как вы сами отнеслись бы к перспективе переменить место службы?

– Я готов служить там, где нужно, – твердо сказал Санька. – Там, где смогу принести максимум пользы человечеству.

– И максимум вреда его врагам, – кивнул марцал. – Что же, сейчас у вас полет, потом вы отдохнете… Поговорим вечером. Часов в десять вас устроит?

В десять Санька рассчитывал уже звонить в дверь Юлькиной квартиры и нетерпеливо прислушиваться к шагам за дверью…

– Так точно. В десять вечера. А… где? Здесь?

– Зачем здесь? Лучше в «Сайгоне». У вас ведь есть подруга? Приходите с подругой. А пока – успехов! Да, и будьте сегодня предельно внимательны. Не исключено, что имело место проникновение.

– В нашем секторе? – не поверил Санька.

– Нет, конечно. На стыке Полярного, Аляскинского и Чукотского. Правда, пока это только подозрения, никаких объективных данных нет. Но тем не менее… Все, получайте задание. Остальное – вечером.

Сам предполетный инструктаж Санька прошел автоматически и тут же забыл. Еще бы: приглашение в «Сайгон»! Совершенно легендарный роскошный клуб, где в основном тусуются сами марцалы и те, кто работает непосредственно с ними. Туда не то чтобы не пускают посторонних, но…

В общем, просто так туда не попасть. Разве что днем, в самое кафе – кофейку попить с пирожными. Но днем там ничего интересного нет. Стены, столики, пустая эстрада. Иногда заводят патефон.

А вот сегодня…

Ха-ха! Юлька будет просто вне себя от счастья. Она вообще торчит от всего марцальского. Этого ей хватит потом на полгода рассказывать: «Когда мы с Сашей были в „Сайгоне“ в последний раз…»

Он мысленно показал Юльке язык.

«А что это за новое место службы? – подумал вдруг он. – Если зеленых выпускников готовы взять в экипажи корветов, то…»

На Балтийском заводе, он знал, вот-вот выпустят в небо первый корабль новой серии: эсминец «Гавриил». Он был разработан специально для борьбы с имперскими крейсерами в околоземном пространстве. Эсминец якобы нес почти равное с крейсером вооружение – и хотя, конечно, уступал им в бронировании и дальности полета, но зато многократно превосходил их в маневренности как по курсу и тангажу, так и по скорости. Вообще-то проект был жутко секретным, и никаких конкретных данных в Школу пока не поступало. А если разобраться – от кого секретить?..

Так – неужели?

Даже захватило дух…

Гардемарины были преувеличенно спокойны.

– Что за параша ждет нас, шеф? – лениво спросила Анжела, сглотнув в конце фразы.

– Дальняя дорога и пиковый интерес… Пляшите, соколы! Задание реальное. Найти и уконтрапупить пассивно-орбитальную цель.

– Вау! – подпрыгнул Пашка.

– А какую именно? – деловито осведомилась Анжела.

– Кто же сейчас может знать? – Пашка покрутил пальцем у виска. – Какая высота орбиты, шеф?

– А это – вам вычислять, – засмеялся Санька. – Я только наблюдать буду. Цинично. Как вы по шести точкам…

– Легко, – сказала Анжела презрительно. Задание действительно представлялось не самым сложным. Требовалось найти и сжечь старый спутник, начавший падать. Их много ещё остается на орбитах – ставших мертвым железом при первых же хроносдвигах, выданных линкорами и крейсерами вторжения. За эти десять лет низкие спутники уже упали и сгорели сами собой, некоторым высоким – помогли. У остальных время от времени по разным причинам меняется орбита. Метеорит попадет, или осколок боевой ракеты, или остатки разбитого корабля… а может быть, в контуженных цепях управления пробежит какой-то спонтанный импульс, и тогда сам собой сработает двигатель. Как правило, это приводит к тому, что спутник начинает терять высоту. И где-то в шестистах километрах над поверхностью этот снижающийся спутник задевает первый «колокольчик». Потом второй, третий…

Выделенный гардемаринам спутник задел шесть «колокольчиков». Выстроить его траекторию можно было даже в уме, не прибегая ни к сложным вычислениям на бумаге, ни тем более к визиблу.

– Вылет «этажеркой», – продолжал Санька. – Пара в строю «пеленг» идет первым этажом, и я – вторым этажом. Ведущий – гардемарин Делло. Ведомый – гардемарин Мамедов. Задача: обнаружить и сбить неуправляемое искусственное небесное тело. Желательно успеть до вечера. Вопросы есть?

– Не вопрос, шеф. Рассуждение. Можно? – Анжела подняла руку, как в классе.

– Кратко.

– Направление движения с востока на запад – таких спутников было запущено очень мало. Может быть, он есть в справочниках?

– И что это нам даст?

– Его вооружение. Потому что скорее всего это спутник-перехватчик.

– Разумно, – сказал Санька. – Только ведь и вооружение – тоже мертво.

– И все-таки: может быть, попробовать его не сбивать, а забрать?

– Не будем корректировать задание, гардемарин, – сказал Санька, а сам подумал: на месте разберемся.

Легенды о секретных военных спутниках ходили самые разные. Точных данных было мало: то ли военными до сих пор по инерции соблюдалась секретность, то ли действительно вся информация о таких программах была утрачена – вместе с компьютерами…

Ангар «Арамисов», легких сторожевиков, располагался на краю летного поля, почти в трех километрах от Центра. До ангара долетели на легком глайдере-пикапе, стоя в кузове. Чуть потрескивал антиграв, встречный ветер лохматил волосы. От картонных коробок, аккуратно сдвинутых к заднему борту, вкусно пахло копченой рыбой. На вопрошающий Санькин взгляд водитель пикапа, сорокалетний красношеий мужик, сначала ответил хитрой усмешкой, но потом пояснил: «В Гоби, на точку. Сын да сноха у меня там служат. Пишут: папа, нам бы рыбки бы копченой… Ну, любят они её. А тут как раз туда борт с ремонтниками идет…»

С ремонтниками… Значит, и там кто-то сел на вынужденную. Не из Школы, об этом Санька бы знал. Но, помимо полусотни учебных судов, к базе Пулково было приписано двести сорок бортов – боевых, вспомогательных и транспортных. Многие уже выработали ресурс, особенно «Аисты», давно выведенные из боевого реестра, но продолжающие служить почтовиками и связниками. С ними сплошь и рядом что-то случалось.

– Как гулять будете? – спросил Санька гардемарин. – Со всеми или особо?

– Как получится, – уклончиво сказал Пашка, и Саньке показалось, что это значит; со всеми. Но Анжела удивила, уточнив:

– Мы решили вообще не участвовать ни в каких гуляниях. Это какой-то глупый и неправильный обычай. В конце концов, мы же не камикадзе, а нормальные солдаты. Правда же, Пащкец?

– Ну, – буркнул тот.

– И что это значит: нам ни в чем нельзя отказать? Люди потом смотрят и говорят: так вот они какие, наши защитнички… Я – то есть мы – так не хотим.

– И что, будете сидеть по домам?

– Ну… – Анжела быстро взглянула на Пашку, тот вдруг покраснел – мгновенно. – Почти.

Н-да, подумал Санька. Молодежь взрослеет, глазом не успеваешь моргнуть…

Легкий сторожевик «Арамис» выпускался в одноместном и двухместном вариантах. Двушки имели значительно большую автономию, «копейки» могли брать дополнительное вооружение – либо, что немаловажно, спускать на базу из космоса какие-нибудь не очень крупные предметы. Скажем, катапультировавшегося пилота…

Сегодня все трое вылетали на «копейках», и Санька в последний момент, подчиняясь неосознанному позыву, попросил оружейников подвесить к своей машине дополнительную пару контейнеров с «гремучками» и хронодинамическую пушку с полным боекомплектом. Это оружие только недавно появилось на базе, и стоило опробовать его по реальной, пусть и не маневрирующей, цели.