Текст книги "В небе Балтики"

Автор книги: Андрей Калиниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Пока Бойцов и его друзья спали сном праведников, у их самолета всю ночь не смыкали глаз техники и механики. К утру они полностью закончили ремонт. Поблагодарив друзей за выручку, экипаж морского пикировщика улетел на свой аэродром.

Теперь здесь каждый почувствовал себя героем дня. Да и у всех нас было тогда приподнятое настроение. Мы отправили на дно моря два транспорта, а вместе с ними более тысячи гитлеровцев.

Вслед за нами группа штурмовиков еще раз проутюжила этот квадрат моря, уничтожая оставшиеся на плаву транспорты. А за ними туда же вылетели истребители. Поливая пушечно-пулеметным огнем уцелевшие корабли охранения, они завершили разгром вражеского конвоя, начатый утренними ударами штурмовиков и топмачтовиков. Там, как установила воздушная разведка, не осталось ни одного транспорта.

– Чисто сработали! – сказал кто-то из летчиков, когда мы узнали результаты ударов.

Подошел гвардии старший лейтенант Губанов. Глаза его светились особой радостью. Вспомнив, с каким желанием он шел в этот полет и как старательно работал в воздухе, я сказал:

– Ты, Михаил, здорово отметил свою награду.

– Если бы так в каждом полете, – смущенно ответил он. И, немного помолчав, добавил: – Завтра будет дождь.

– Откуда ты знаешь? – удивился я.

– Я теперь заранее чувствую ухудшение погоды: бок начинает ныть.

Губанов не ошибся. К вечеру подул ветер с моря. На смену морозам пришла оттепель. Таял под ногами податливый снег, зазвенела мартовская капель. Вместе с желанной весной морской ветер принес нам и огорчения. Снег на летном поле растаял, оно раскисло и вышло из строя. Непригодными оказались и другие флотские аэродромы. В боевой работе наступил перерыв.

С трудом мы передвигались по аэродрому. К сапогам липла вязкая грязь. На взлетно-посадочной полосе стояли лужи. Да, собственно, и полосы-то не было – обыкновенное картофельное поле.

Шли дни, но аэродром не просыхал. Однажды ночью в летном общежитии прозвучал сигнал боевой тревоги. "Что бы это могло быть? Неужели вылет?" подумалось мне. Вскочив на ноги, я быстро оделся и выбежал на улицу. Ночь была темная и тихая. Моросил дождь. О вылете на боевое задание не могло быть и речи. На центральной улице стояли машины, возле которых собирались люди. Усенко, Савичев и Смирнов находились уже здесь. Командир полка сообщил, что на аэродром доставлен вагон металлических щитов для покрытия взлетной полосы. Необходимо срочно выгрузить их и приступить к настилу. На эту работу мобилизовали весь личный состав полка и батальона аэродромного обслуживания.

Невзирая на дождь, трудились целый день. К вечеру полоса была готова, правда, узкая и ограниченной длины. Для всего аэродрома щитов не хватило.

Усенко собрал руководящий состав полка на совещание. Обсуждался вопрос о перелете на соседний аэродром. Наш оказался непригодным для боевой работы: выложенной полосы не хватало для взлета даже без бомб. Посадку Пе-2 она тем более не обеспечивала.

– А если полностью облегчить машину? – спросил Усенко.

– Все равно выгадать можно не более пятидесяти метров, – ответил Смирнов, – а нам не хватает двухсот. Расчетам приходится верить.

Усенко задумался. Еще раз попросить щитов? Он уже обращался к командованию. Скоро не обещали. Но нельзя же допустить, чтобы единственный на Балтике полк пикировщиков бездействовал из-за выхода из строя аэродрома.

– Бражкин, – позвал Усенко инженера полка, – готовьте мой самолет. Лишнее горючее слейте, все грузы, без которых машина может держаться в воздухе, снимите, даже пулеметы. Штурмана и стрелка-радиста с собой не беру.

– На большой риск идете, Константин Степанович, – забеспокоился Смирнов.

– На войне нельзя без риска, Борис Михайлович, – ответил Усенко.

Он рисковал собой. Так часто бывало. Он взял себе за правило: ради общего дела не останавливаться ни перед какой опасностью, если есть хоть один шанс на успех. Усенко решил никого не посылать, пока сам не проверит, возможен ли взлет облегченного самолета с этой коварной полосы.

Но -подрулить к старту оказалось тоже проблемой. Колеса увязали в размокшем грунте по самую ось. Даже на полном газу самолет никак не двигался с места.

– Кладите под колеса доски! – приказал Усенко.

Самолет медленно двигался к взлетной полосе. Форсируя то левым, то правым мотором, Усенко старался, чтобы колеса не сползли с досок в густую глубокую грязь. Техники, утопая в черном месиве, помогали летчику удерживать самолет на досках, перекладывая их, когда по ним уже прокатилась машина.

Наконец Усенко. подрулил к металлической полосе и остановился на самом краю, как бы отдыхая от необычного путешествия. Потом, увеличивая обороты, машина взревела и, громыхая по металлическому настилу, рванулась вперед. Набрав скорость, она оторвалась на последних метрах полосы и, еле держась в воздухе, поплыла над лужами...

Обратно Усенко прилетел на У-2. Он отобрал шесть летчиков, рассказал об особенностях взлета и поручил нам перегнать все самолеты полка на соседний аэродром. Совершив по пять-шесть рейсов, мы выполнили задание без происшествий. Остальные люди и имущество полка были перевезены на новое место по железной дороге. А через день наши пикировщики снова взлетели в воздух и взяли курс в море.

Последний котел

После напряженного летного дня мы возвращались домой на трех заполненных до отказа грузовых автомашинах. С тех пор как наступила распутица и полк перебазировался, нам приходилось ежедневно совершать такие моционы по разбитому шоссе: шестнадцать километров туда и столько же обратно – в Прекуле, где находился наш летный состав. На переезды уходило немало времени.

Миновав последний поворот дороги, машины въехали в Прекуле, расположенный на трассе Тильзит – Мемель (ныне Советск – Клайпеда). Мы никак не могли привыкнуть к этому небольшому литовскому городку. Остроконечные крыши домов с узкими, похожими на бойницы окнами выглядели непривычно. Полуразрушенные здания и заброшенные особняки настораживали своей таинственностью.

Машины остановились в центре города, на том самом месте, с которого мы каждое утро уезжали на аэродром. Кузова быстро опустели. Небольшими группками летчики, штурманы и стрелки-радисты стали расходиться по одноэтажным домикам.

– Ты что сегодня собираешься делать вечером? – спросил у меня Сохиев, когда мы подошли к домику, в котором размещался наш экипаж.

– Точно сказать не могу, – ответил я. – Видимо, почитаю немного.

– Стихами увлекается мой командир, – бросил реплику Губанов из-за спины Сохиева.

У меня действительно был небольшой сборник лирических стихов, которые я иногда перечитывал в свободное время. Они как-то согревали душу, укрепляли веру в нашу скорую победу.

– Может быть, в домино постучим? – предложил Сохиев.

В этот момент на крыльце появился подтянутый офицер в новенькой шинели с золотыми погонами старшего лейтенанта. В вечерних сумерках мы не сразу узнали его. А присмотрелись и ахнули: перед нами стоял Василий Мельников!

Сохиев, Губанов и я бросились обнимать друга:

– Вернулся, дружище!

А он, тоже несказанно обрадованный, громко смеялся.

– А Сазонов где?

– Тоже приехал, – ответил Мельников, освобождаясь из объятий. – А сейчас к стрелкам-радистам пошел.

Мельников и Сазонов лечились в госпитале после ранения, вынужденной посадки и семидневных скитаний в тылу врага. Теперь, набравшись сил, они вернулись в полк, чтобы снова подняться в воздух на пикировщике и громить фашистов до полной победы.

– Василий, просись ко мне в экипаж, – предложил Сохиев. – Я как раз оказался без штурмана.

Василий был однофамильцем первого штурмана Сохиева – Георгия Мельникова, с которым он прибыл на фронт и летал до самого перевода в учебный полк. Теперь его уже не было в живых, погиб под Ленинградом, когда ходил на задание с другим летчиком.

– Будем мстить за гибель твоего командира Юрия Кожевникова и моего штурмана Георгия Мельникова! – воскликнул Сохиев.

– Я с удовольствием. А как на это посмотрит начальство? – спросил Мельников.

Прошло всего несколько минут после разговора, а гвардии старший лейтенант X. С. Сохиев уже сидел перед гвардии майором Б. М. Смирновым и с решительным видом излагал свою просьбу. Слушая его, начальник штаба полка едва заметно улыбался.

– Ну что ж, – сказал он наконец. – Будешь летать с Мельниковым, если он согласен.

Так у Сохиева появился новый штурман, а воздушный стрелок-радист остался прежний – Семен Ломков.

Летать приходилось много. Советские войска все туже сжимали кольцо вокруг восточно-прусской группировки противника. Центром ожесточенных боев стал порт Хель, расположенный в Данцигской бухте. Через него гитлеровцы спешно эвакуировали остатки своих частей. Караваны вражеских транспортов мы бомбили или на выходе из порта, или в открытом море. Иногда успевали за день сделать по два вылета на полный радиус.

От большого напряжения ребята сильно уставали. У Губанова глаза воспалились, его нос казался еще длиннее на осунувшемся лице. Обычно веселый и словоохотливый Сухинин стал молчаливым, а Усенко даже раздражительным. У Кабанова, всегда задорного и энергичного, появилось какое-то равнодушие ко всему.

После непрерывных продолжительных полетов над морем, сопровождаемых почти всегда упорными боями с вражескими истребителями, люди нуждались хотя бы в кратковременной передышке. Но нам было не до отдыха.

Обстановка требовала не ослабления, а еще большего усиления боевой активности. Ни один оккупант не должен был уйти живым из кенигсбергского котла.

Утром 8 апреля воздушная разведка обнаружила у порта Хела два тяжелых крейсера и четыре миноносца. Они маневрировали вдоль косы, обеспечивая погрузку своих войск на транспорты. Такое донесение нас удивило. Обычно боевые корабли противника укрывались в дальних базах, а в Данцигскую бухту заходить не осмеливались. Видно, туго приходилось фашистам, если они решились на такой риск.

И вот мы снова отправились на задание. Три девятки пикировщиков взяли курс на запад, к месту нахождения цели. Туда же, находясь на пятьдесят метров ниже нас, шли две группы "бостонов", прикрываемые "яками". Удар по кораблям мы будем наносить вместе с ними.

Время в полете тянулось медленно. Гладь моря, подернутая мутной пеленой, незаметно сливалась с небом. Приходилось до предела напрягать зрение, чтобы не проглядеть врага.

В воздухе спокойно, а на душе тревожно: что ждет нас впереди? Об этом, видимо, думали и штурман со стрелком-радистом. Но и они так же, как и я, молчат. Мы лишь изредка перебрасываемся короткими фразами. Отвлекаться нельзя, особенно сейчас, когда, по расчетам Губанова, скоро должна появиться цель.

Забрались на высоту три тысячи восемьсот метров. "Бостонов" под нами уже не стало видно. Но что это? На воде появились белые стежки. Присмотрелся. Да это же буруны от судов. Но каких? Тихоходные транспорты оставляют за собой более короткие. Значит, это – крейсеры и миноносцы. Они шли курсом триста градусов, со скоростью примерно десять узлов. Раньше мне не приходилось бомбить такие корабли в открытом море.

– Удирают! – крикнул Губанов, указывая рукой за борт. Вид у него был сосредоточенный, даже суровый.

"Надо передать ведущему", – подумал я, и как раз в этот момент в эфире прозвучала команда:

– Слева наша цель. Приготовиться к атаке!

Оказывается, гвардии майор К. С. Усенко тоже заметил противника.

Первая девятка бомбардировщиков, увеличив скорость, начала разворачиваться на корабли. Полк перестраивался в колонну звеньев. И вдруг вражеские корабли круто развернулись в нашу сторону.

– Верткие, сволочи! – сердито буркнул Губанов, орудуя прицелом.

– Гляди в оба, это тебе не транспорты, – предупредил я штурмана. Но сказал так на всякий случай. Ведь ему самому давно известны тактические приемы неприятеля. Губанов быстро уточнил прицельные данные с учетом нового курса движения цели.

Вокруг самолетов начали появляться темно-серые рваные пятна. Заработали вражеские зенитки. Я бросал машину из стороны в сторону, лавируя между дымными шапками.

Все внимание гитлеровцы сосредоточили на пикировщиках. Они не знали, что в это же время чуть в стороне от нас к ним подходили на малой высоте "бостоны".

Когда "петляковы" первой девятки начали переходить в пике, миноносцы, охранявшие крейсеры, шарахнулись в стороны. Ордер кораблей рассыпался. Настал и мой черед идти в атаку. Штурман вывел самолет на крейсер. Пикируя, я отчетливо увидел перед собой корабль с четырьмя артиллерийскими башнями. Приближаясь, он быстро увеличивался в размерах. Самым важным для меня стало поскорее совместить серебристый крестик прицела с центром крейсера. Но корабль вдруг круто пошел вправо. Я мгновенно довернул самолет. Все! Нажал боевую кнопку. "Петляков" вздрогнул, освободившись от груза, и медленно вышел из пике. Одновременно с нашими на крейсер понеслись и бомбы, сброшенные ведомыми.

Наблюдавшие за задней полусферой Губанов и Лысенко вскоре заметили, как над палубой корабля поднялись клубы черного дыма.

– Одна бомба угодила в крейсер, – доложил Лысенко.

А вскоре последовали два мощных взрыва на соседнем миноносце. Это угодили в цель бомбы, сброшенные самолетами третьей эскадрильи, возглавляемой Колесниковым и Сухановым. Корабль начал разваливаться и на наших глазах затонул.

Не успели фашисты опомниться после ударов, как над ними появились "бостоны". Разделившись на две группы – торпедоносцев и топмачтовиков – они атаковали вражеские корабли под острыми углами и с разных бортов. Гитлеровцы поняли смертельную опасность этого налета и ввели в действие всю свою зенитную артиллерию. Но "бостоны" стремительно сближались с целью на бреющем полете. Тогда фашисты открыли огонь из артиллерии главного калибра. По курсу полета "бостонов" стали вырастать мощные столбы воды, поднимаемые взрывами снарядов. Несмотря на то что условия для прицеливания теперь усложнились, экипажи не свернули с пути. Первыми сбросили свой груз торпедоносцы. Оставляя на воде белесые следы, шесть торпед помчались к кораблям. Спасаясь от них, крейсер лег в циркуляцию. Однако маневр его оказался запоздалым. Одна торпеда взорвалась в носовой части корабля.

Такой удар, правда, был недостаточным для бронированного чудовища. Четыре топмачтовика попытались добить его и, приблизившись на триста метров, сбросили бомбы с бреющего полета. Но в этот раз они промахнулись. Резкими отворотами в разные стороны "бостоны" вышли из атаки и, собравшись в одну группу, взяли курс к родным берегам.

Потеряв миноносец и едва не лишившись крейсера, гитлеровцы ушли в западном направлении. Больше они уже не появлялись у порта Хель.

Возвращаясь с задания, мы пролетали рядом с окруженным Кенигсбергом. Он горел уже несколько дней, и мы еще издали увидели висевшие над ним облака дыма. Наши войска взламывали последние укрепления фашистов, засевших в городе-крепости. Там уже нельзя было различить ни площадей, ни улиц. Из пепла и пламени торчали лишь заводские трубы да уцелевшие башенки бароновских замков.

– Видел, что осталось от Кенигсберга? – спросил у меня Барский после полета.

– Это им за Сталинград, Севастополь, Минск, за все... – ответил я.

– Верно! – горячо отозвался Барский. – Пусть мерзавцы навсегда запомнят, как идти на Россию, пусть детям и внукам своим расскажут об этом. У-у-у! – И он погрозил кулаком в сторону Кенигсберга.

9 апреля 1945 года гарнизон Кенигсберга сдался. Навсегда рухнула цитадель воинственных пруссаков, веками угрожавших русским землям. Но на побережье Балтики оставались еще довольно крупные вражеские группировки. Они яростно сопротивлялись и не теряли надежды на эвакуацию морем. Мы ежедневно летали бомбить фашистские транспорты, об отдыхе никто из нас не смел и думать.

В архивах сохранились некоторые документы, относящиеся к тому времени. Их нельзя читать без волнения. Приведу здесь лишь выдержки из боевых донесений.

"...11.04 1945 года в 12.02-12.10 часов двадцать пять самолетов Пе-2 12-го гпатп, шестьдесят два самолета Ил-2 8-го гшап, 7-го гшап, 47-го шакп, 35-го шакп под прикрытием пятидесяти трех истребителей Як-9 14-го гиап, 9-го гиап и 21-го гиап четырьмя группами нанесли бомбоштурмовой удар по кораблям противника в районе Хель. Потоплено семь транспортов и три сторожевых корабля, повреждено четыре корабля охранения.

В 12.09 часов четыре истребителя сопровождения 9-го гиап в районе цели на высоте 1500 метров вели бой с четырьмя ФВ-190 и два из них сбили. Самолеты были обстреляны сильным огнем зенитной артиллерии, два Ил-2 сбиты.

В 17.00-17.05 часов тридцать пять самолетов Ил-2, двадцать шесть самолетов Пе-2 под прикрытием двадцати девяти истребителей Як-9 нанесли второй удар по транспортам в районе Хела. Потоплено четыре транспорта, два сторожевых корабля. Повреждено два транспорта. Три штурмовика Ил-2 не вернулись на аэродром..."

За этими официальными записями видна огромная работа штабов организаторов вылета, летчиков – исполнителей опасных заданий и техников тружеников, готовивших боевые машины. Восемь полков участвовали в нанесении массированного удара по врагу. И результат был достигнут внушительный: потоплены одиннадцать транспортов с войсками и пять сторожевиков, повреждено шесть вражеских кораблей. Все это сделано за один летный день...

Был у нас парторг полка Д. С. Восков – правая рука заместителя командира по политической части. Он проводил политинформации с личным составом, оформлял фотовитрины, пропагандирующие боевой опыт, знакомил людей со сводками Совинформбюро. Когда экипажи уходили на задание, Даниил Семенович обязательно присутствовал на аэродроме и напутствовал нас перед вылетом. А после нашего возвращения любил поговорить с нами, с вниманием выслушивал рассказы летчиков и штурманов о том, как они выполняли боевые задания. Делал он это не только по долгу службы. Его самого тянуло в небо.

И гвардии капитан Д. С. Восков добился своего. Самостоятельно изучив штурманское дело, он экстерном сдал экзамены и с разрешения командования стал летать на боевые задания.

Много раз он ходил на бомбометание вражеских транспортов и всегда действовал четко и уверенно. За мужество и отвагу, проявленные в боях, его наградили орденом Красного Знамени.

Вручая парторгу награду, гвардии майор К. С. Усенко в шутку сказал:

– Быстро ты оседлал "пешку". Наверное, какой-то секрет знаешь? Если так, то поделись им с Максимовым.

Гвардии младший лейтенант В. А. Максимов, прибывший месяц тому назад из училища, никак не мог освоить программу боевого применения Пе-2. Особенно трудно давались ему групповая слетанность и посадка на полевом аэродроме. Немало получил он контрольно-провозных от опытных инструкторов, но заметных сдвигов в его подготовке не произошло. Естественно, что командир пока не посылал молодого летчика на боевые задания.

...Воздушная разведка 12 апреля донесла, что из Пиллау вышел крупный конвой противника. Двадцать семь самолетов нашего полка были подняты в воздух. Каждую девятку прикрывала восьмерка "яков".

Караван судов настигли в Данцигской бухте. В этот раз группы действовали самостоятельно, время атаки не лимитировалось. Усенко больше думал о том, с какого направления выгоднее подойти к цели. Зная, что основная масса зенитного огня на нас обрушится уже после пикирования, он вывел полк на караван с севера. Такое решение он принял не случайно: на выходе из атаки можно будет прикрыться лучами солнца, а затем быстро выскочить на побережье, занятое нашими войсками.

– Объекты для атаки ведущим выбирать самостоятельно! – услышал я по радио команду Усенко.

Заманчивых целей было так много, что глаза разбегались. В составе каравана находились большие транспорты и средние суда, корабли охранения и катера. Всего – около тридцати единиц. Обнаружив нас, гитлеровцы начали рассредоточиваться, чтобы иметь возможность для маневрирования. Но деваться им было некуда: они просматривались как на ладони.

Вражеские зенитки палили с остервенением. Казалось, они простреливали каждый клочок неба. Но "петляковы" настойчиво пробивались к каравану. Они доходили до воображаемой в пространстве точки, ныряли вниз и сбрасывали фугаски.

Охранявший меня "як" вдруг провалился и через несколько мгновений свечой взмыл перед носом моего самолета. По номеру на фюзеляже я узнал, что пилотирует его Павел Бородачев.

– Есть! Накрыли! – крикнул он по радио.

И почти тотчас же воздушный стрелок-радист гвардии сержант Г. Г. Лысенко доложил:

– Над целью "мессершмитты"!

– Смотрите внимательно! – предупредил я его и Губанова.

Два "мессершмитта" атаковали замыкающее звено "петляковых". У самолета А. Ф. Мирошниченко раздробило стабилизатор. Пе-2 стал неуклюже переваливаться с крыла на крыло, затем опустил нос и по крутой спирали пошел к воде. Из-за малой высоты члены его экипажа не смогли воспользоваться парашютами. Так приняли смерть в открытом бою летчик гвардии старший лейтенант А. Ф. Мирошниченко, штурман гвардии лейтенант С. В. Куклин и воздушный стрелок-радист Иванов.

Я не успел до конца проследить за падающим самолетом. Один из "мессершмиттов", воспользовавшись отсутствием наших истребителей, ринулся на меня снизу. Наши "яки" в это время вели бой где-то наверху. Лысенко открыл огонь с дальней дистанции. Но вражеский летчик оказался опытным. Рыская то влево, то вправо, он уклонялся от пулеметных очередей и продолжал сближаться.

– Маневр! – скомандовал Лысенко.

Я нажал правую педаль, и машина заскользила в сторону. По самолету резко хлестнули пули, словно крупные градины по железной крыше. "Мессер" успел дать очередь. Рули поворота стали передвигаться туго.

– Что там с хвостом, Лысенко? – спросил я у стрелка-радиста.

– Поврежден левый киль, – ответил тот через несколько секунд.

Машину тянуло влево, и при помощи рулей невозможно было удержать ее. Я прибавил обороты левому мотору и накренил самолет чуть вправо. Он еле держался в прямолинейном полете. Маневрировать стало нельзя: свалится в штопор. "Как же я уклонюсь от огня, если меня снова атакует "мессер"?" мелькнула в голове тревожная мысль. Но "мессершмитт" больше не появлялся. Его отогнали наши истребители прикрытия.

Наконец показался берег, занимаемый советскими войсками. Оба мотора работали на полную мощность, и все-таки я стал отставать от строя. Поврежденное хвостовое оперение оказывало большое сопротивление. Временами самолет терял равновесие: то клевал носом, то уходил влево. С большим трудом мне удавалось выравнивать его. Меня вдруг охватило чувство неуверенности в благополучном исходе полета. Даже подумал: не лучше ли штурману и стрелку-радисту покинуть машину? И тут же решил, что так будет надежней.

– Миша, Гриша, прыгайте! – приказал я.

Но они почему-то медлили и ничего не отвечали.

– Прыгайте! Не то поздно будет! – повторил я настойчиво.

Наконец Губанов сказал:

– Лучше сажай, я прыгать не стану.

– Я тоже, – ответил стрелок-радист.

После таких ответов у меня словно сил прибавилось. Значит, верят в своего командира. Значит, надо дотянуть до аэродрома и посадить машину во что бы то ни стало.

Невольно вспомнилось, как действовал в аналогичной ситуации гвардии старший лейтенант С. С. Воробьев. Над Либавой его подбили зенитки. Снаряды повредили на самолете бензобак и водосистему. Левый мотор вышел из строя, пилотировать машину было трудно. Воробьев стал отставать от строя и терять высоту. К одной беде вскоре прибавилась другая – подбитый бомбардировщик снизу сзади атаковали четыре "фокке-вульфа". Штурман М. И. Бабкин и стрелок-радист Ю. М. Глуздовский открыли по ним огонь из пулеметов. Фашисты отвернули, но тут же снова ринулись в атаку. У Пе-2 загорелся левый мотор, разрушился левый киль, отлетела часть обшивки плоскости. Положение казалось безвыходным. Однако летчик не потерял самообладания и действовал хладнокровно. Он сбил пламя с мотора, выпустил щитки, уменьшил скорость и продолжал полет. Дотянув до своего аэродрома, Воробьев мастерски посадил машину.

Вспомнив об этом случае, я стал действовать более уверенно и постепенно приноровился к капризам своей машины. Впереди показался аэродром, над которым кружили возвратившиеся с задания самолеты.

– Запроси у стартового командного пункта разрешение на внеочередную посадку, – приказал я воздушному стрелку-радисту.

Вскоре Лысенко доложил, что посадка разрешена.

Я вывел самолет на последнюю прямую и скомандовал штурману: "Шасси!"

Губанов перевел рычаг на "выпуск". Загорелись зеленые лампочки – шасси вышли. Вдруг слева вынырнула "пешка" и, сделав у нас перед носом четвертый разворот, пошла на посадку. Значит, мне уже не сесть. А второй круг машина не сможет одолеть.

– Стреляй красными! – крикнул я штурману.

Со старта нам тоже ответили предупредительными ракетами. Но вот первая "пешка" вдруг прекратила снижение и пошла на второй круг. Я убрал газ. Машину потянуло влево. Немедленно прибавил обороты мотору. Самолет пронесся мимо посадочного "Т" и с небольшим промазом коснулся земли.

– Порядок! – радостно воскликнул Губанов, с напряжением следивший за моими действиями.

На стоянке мы вместе с подошедшими техниками внимательно осмотрели самолет. Хвостовое оперение .было искорежено до неузнаваемости, а в плоскостях зияли десятки дыр. Нас поздравляли. Губанов, Лысенко и я стояли измученные, но счастливые. Я обнял друзей и сказал:

– Спасибо вам. Нас спасла ваша вера в командира.

– Молодец, Калиниченко! – жал мою руку инженер полка В. Т. Бражкин после осмотра машины.

– Какой там молодец, – махнул я рукой. – Смотрите, сколько работы задал вашим ребятам.

– Ничего, дело это для нас привычное, – улыбаясь, ответил инженер-майор. – И как ты только дотянул на таком решете...

Еще раз осмотрев повреждения самолета, Бражкин сказал инженеру эскадрильи Александру Довбне:

– Кили в сборе с рулями поворота на складе есть. Поставим новые.

– Пошли докладывать командиру, – позвал я Губанова и Лысенко.

По дороге нас догнал парторг Восков.

– Ты почему такой мрачный? – не удержался я от вопроса.

Сначала он не ответил и молча продолжал шагать рядом, опустив голову. Потом сказал:

– В эскадрилье Колесникова неприятность: два экипажа не вернулись.

– Какие два? Я видел только, как "мессера" срезали машину Мирошниченко.

– А зенитки подбили Щеткина, – добавил гвардии капитан.

Мы оба сразу умолкли. "Как же они попались? – с горечью думал я о Мирошниченко и Щеткине. – Такие опытные летчики, и вот тебе..."

Несколько позже наши друзья-истребители, сопровождавшие пикировщиков, рассказывали, что в самолет гвардии лейтенанта А. Г. Щеткина, когда он выходил из пике, угодил зенитный снаряд и вывел из строя правый мотор. Летчик удержал машину и даже пристроился к группе. Но вскоре подбитая "пешка" начала отставать и терять высоту. Кое-как дотянув до берега, Щеткин взял курс на запасной аэродром, чтобы там произвести посадку. И вдруг у бомбардировщика отказал второй мотор. При попытке сесть на поляну самолет разбился. Так мы потеряли еще трех замечательных товарищей – гвардии лейтенанта А. Г. Щеткина, гвардии лейтенанта П. Г. Лобанова и гвардии сержанта П. Д. Лопатенко.

* * *

Утро выдалось ясное, тихое. Первые лучи солнца причудливо окрасили землю в оранжевый цвет. Летчики ехали на аэродром в приподнятом настроении в такой день будет немало работы. Наверное, только меня хорошая погода не столько радовала, сколько огорчала. Мой самолет после вчерашнего печального полета находился в ремонте, и мне предстояло сегодня весь день отсиживаться на земле.

Машины остановились. Спрыгнув на землю, я поспешил на самолетную стоянку. Механик гвардии старший сержант А. А. Панченко встретил меня рапортом:

– Товарищ гвардии капитан, самолет к полету готов!

– Как? Неужели готов? – удивился я. – Вот уж никак не думал!

– Всю ночь работали, товарищ гвардии капитан.

Как не порадоваться замечательной работе этих неутомимых тружеников инженеров и механиков! Порой они делали невозможное, возвращая поврежденные самолеты в строй.

– Тогда подвешивайте бомбы, скоро вылет, – сказал я механику.

– Нельзя бомбы. После такого ремонта машину положено облетать, возразил Панченко. – Тримера и рули поворота меняли.

– Верно, – согласился я. – Облетать надо.

Я вспомнил как два месяца тому назад облетывал Пе-2 после ремонта стабилизатора. Перед стартом, как положено, двумя импульсами, перевел тример руля высоты на пикирование и пошел на взлет. Оторвавшись от земли, самолет вдруг стал поднимать нос, да так, что у меня едва хватило сил для того, чтобы отжать штурвал от себя. А когда шасси убрались, машина начала, теряя скорость, еще больше кабрировать. Теперь уже и двумя руками я не в силах был ее удержать. Стоило ей потерять скорость, и она свалилась бы в штопор.

"Неужели струбцины не сняты?" – с тревогой подумал я и передал стрелку-радисту:

– Осмотри рули глубины.

– Все нормально, – доложил стрелок-радист.

Руки немели от усталости. Губанов поспешил мне на помощь. Мы вместе начали отжимать штурвал вперед. Я дал еще два импульса тримерами на пикирование, но облегчения не наступило. С помощью штурмана я развернул машину и с трудом приземлился. Как потом выяснилось, при замене стабилизатора ремонтники подключили электропровода к тримеру в обратном порядке. Поэтому вместо пикирования тример срабатывал на кабрирование.

И вот сейчас, пригласив штурмана и воздушного стрелка-радиста к самолету, я внимательно осмотрел его, проверил работу тримеров, запустил моторы и только после такого контроля поднялся в воздух. Машина вела себя в полете хорошо – значит, ремонт выполнен правильно. Спасибо вам, друзья-техники.

Когда я после посадки пришел на КП, командир полка уже ставил боевую задачу. Увидев меня, Усенко спросил:

– Как самолет?

– Готов, товарищ гвардии майор, оружейники подвешивают бомбы.

– Тогда пойдете со второй девяткой. Ясно?

– Ясно.

Такой вопрос Усенко всегда задавал при постановке задачи. В нем проступала не привычка, а внутренняя потребность командира убедиться в том, правильно ли понял подчиненный суть его распоряжения.

– А вы, товарищ Сохиев, будете запасным, – продолжал Усенко. Штурманом с вами пойдет парторг Восков. Вылетайте только в том случае, если у кого-либо самолет окажется неисправным.

Я взглянул на Сохиева. По лицу его скользнула тень недовольства, но он промолчал. Его бы, конечно, не поставили запасным, если бы штурман Василий Мельников не заболел.

– Имейте в виду, – предупредил нас командир полка, – издыхающий враг избегает драться с нами в открытую, боится. Теперь он нападает исподтишка, ударит разок и сразу же скрывается. Вот почему сейчас нам следует быть особенно осмотрительными.

В тот день в воздух поднялись все три девятки. Неисправных самолетов не оказалось. Сохиев тоже не захотел оставаться на земле. Он взлетел двадцать восьмым и пристроился к последней группе. В воздухе Усенко ничего не сказал Сохиеву. Он понимал, что, рискуя собой, летчик действовал в общих интересах, хотя и нарушил его указание. За такое на войне не осуждают.