Текст книги "Северная война"

Автор книги: Андрей Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Понятно, батька-генерал, исполним!

– Перехожу к главному! – Егор со звоном забросил шпагу в ножны. – За час до рассвета, Исмаил-оглы, посылаешь от своих позиций четыре десятка бойцов-ползунов, у каждого из которых должно быть при себе по три ручные гранаты. Ползуны обязаны совершенно незаметно и бесшумно подобраться вплотную к Эрестферу. Сейчас погода стоит ясная, безоблачная, поэтому, как только краюшек солнца показался из-за горизонта, так пусть ползуны и гранаты начинают метать…

«Даже если там и подготовлена коварная ловушка, то все равно шведы не будут ждать крепкого удара с севера!» – одобрил внутренний голос.

– Мои ребята, батька, совсем незаметно подберутся! – истово заверил Исмаил-оглы. – Совсем тихо, как волки степные…

Егор достал из внутреннего кармана камзола плоскую кожаную флягу, отщелкнул крышку, промочил горло двумя добрыми глотками крепкой медовухи и приступил к изложению завершающей части диспозиции, скупо размахивая флягой – словно короткой дирижерской палочкой:

– Как только отгремели взрывы гранат, западный и восточный батальоны, дав ползунам две минуты на отход, начинают прицельно палить из пушек по строениям и домам мызы. Первый залп – зажигательными гранатами, второй – картечными. Далее – так и чередовать… После десятого залпа стрельбу временно прекратить! После этого в атаку бросается Дикий полк, бешено и старательно визжа…

– Уж так будем визжать, батька, что шведы сдохнут от страха! – пообещал непосредственный и искренний Исмаил Оглы.

– Верю! – скупо и одобрительно усмехнулся Егор и поднял вверх руку, призывая всех к полной тишине. – Шведы в панике отступают к югу, на лед Аи. Здесь их встречает пушечный и ружейный огонь батальонов Федора Голицына. Дикий полк разворачивается и отходит на север. Снова начинают работать пушки восточного и западного батальонов… Дали по десять полновесных залпов и замолчали. Снова в атаку идет Дикий полк… Федор!

– Слушаю, господин генерал-майор! – дисциплинированно откликнулся Голицын.

– Как только поймешь, что достигнута полная и безоговорочная виктория, тут же даешь пушкарям команду: дать залп гранатами с китайской начинкой… Всем остальным: увидали в небе «потешные огни», все – бой окончен, общий и окончательный отход! Встречаемся на этом же месте, делаем краткий привал, перевязываем раненых, единой колонной дружно отходим на Псков… Да, здесь сегодня надо будет оставить с десяток пожилых и хилых солдат: пусть готовят горячую пищу – к возвращению боевых частей. И сестры милосердные пусть тоже здесь прохлаждаются, незачем их тащить с собой – в кровавую мясорубку…

Когда совещание было закончено, а все офицеры и сотники отправились поднимать свои подразделения на дневной марш, Федор Голицын озабоченно спросил:

– А ты-то, Александр Данилович, где будешь?

– Сперва пойду с восточным батальоном, а потом – уже перед самым рассветом – отъеду с башкирами Федонина на тот высокий холм, где стоит кирха. Осмотрюсь там немного, вдруг и интересное чего там сыщется…

Егор подозвал к себе Федонина – командира трех башкиро-татарских конных сотен, поинтересовался:

– А ты, любезный, в каком звании воинском состоишь-то у нас?

– Сотник я, батька генерал! – невозмутимо ответил башкир.

– Вот какой приказ тебе будет, сотник! Со мной оставишь пятьдесят своих всадников. С остальными ночью пойдешь вот сюда, – Егор пальцем указал на карту, где был изображен перекресток двух дорог, спросил строго: – Найдешь это место?

– Где на этой бумаге солнце восходит? – раздумчиво спросил Федонин.

Егор показал.

Подумав с минуту, башкир уверенно кивнул головой:

– Найду, батька генерал! Ведь эта дорога – идет от нашей мызы? А по той другой – можно доехать до самого города Юрьева?

– Верно!

– Что мы там должны свершить?

Егор объяснил – максимально доходчиво:

– Первым делом, спрячьтесь тщательно – со всех сторон от перекрестка. В лесу, например, в придорожных кустах… Если там нет деревьев и кустов, то заройтесь в снег. Ну, не мне тебя учить! Спрятались и ждете, пока на дороге – на той, что идет от мызы, – не появится нужная карета… Понимаешь, нужна не любая карета, а та, которую будут сопровождать шведские драгуны. Причем тех драгун должно быть не менее двух десятков… Так вот, всех этих драгун необходимо перебить безжалостно, а тех, кого найдете в самой карете, надо взять в плен, не ранив и не покалечив при этом. Понимаешь меня, сотник?

– Понимаю, батька генерал! Все выполню! – меланхолично и беззаботно пообещал башкир…

Глава восьмая
Карл Двенадцатый, балтийское чудо-юдо и неравноценный обмен

Чуть засерело, на восточном крае ночного неба появилась беззащитная и наивная розовая нитка, предсказывая скорый зимний рассвет.

– Все, мы поехали! – Егор подбадривающе кивнул головой батальонному командиру Елисееву. – Не подведи, Ильюшка! Мортиры-то и гаубицы уже на заданных позициях? Молодец! Так и сам туда беги: солнце уже минут через двадцать взойдет… Да, одну роту, дружок, расположи вон в том кустарнике – с ружьями наготове. Не исключено, что мы можем очень скоро вернуться назад и привести на хвосте вражескую погоню…

Холм, на котором располагалась кирха, сложенная из дикого камня, представлял собой идеальное место для серьезной и взрослой засады: со стороны мызы Эрестфер было голое поле, покрытое глубокой снежной целиной, с другой же стороны холма обнаружился густой смешанный лес, да и в многочисленных сараях и амбарах, окружавших кирху, при желании можно было спрятать сотню-другую хорошо вооруженных солдат.

Рядом с конем Егора невозмутимо трусил на своей низенькой и лохматой лошадке молодой татарин по имени Муртаза, назначенный Федониным, отъехавшим на отдельное задание, за старшего в этой конной полусотне.

– Значится так, братец! – остановив коня, обратился Егор к Муртазе. – Вели своим всадникам, чтобы держали наготове ручные гранаты. Но только – незаметно так, в карманах, например… Далее, объезжаем этот церковный хуторок кругом. Если я махну рукой, то тут же метаем гранаты и скачем обратно. Все понял?

– Все понял, батька! – уверенно подтвердил молодой башкир. – Только вот одно: куда гранаты-то метать?

– Куда? Половину – в сараи и амбары, другую половину – в лес… Ясно?

– Ясно! – робко и непонимающе улыбнулся Муртаза, ловко развернул свою лошадку и отправился проводить соответствующий инструктаж среди своих всадников.

Егор, несильно шлепнув ладонью по крупу своего гнедого коня, медленно поехал вперед, исподволь посматривая в сторону леса, до которого было метров пятьдесят—шестьдесят.

«Ага, есть там кто-то! Определенно есть, гадом буду! – взволнованно известил внутренний голос. – Вон, из-за молоденькой елки торчит светлая палка, наверняка приклад ружья. А это еще что такое высовывается из-за ствола березы? Не иначе как лохматая медвежья шапка, в каких так любят щеголять шведские гвардейцы… Гвардия? Почему бы и нет? Чтобы захватить в плен самого русского царя – незазорно и гвардию задействовать… Может, махнуть вниз по холму, прямо к мызе? Нет, не стоит: можно ненароком угодить под огонь своих же гаубиц. Да и снег еще очень глубокий лежит на склоне, увязнем в нем запросто…» Когда конный отряд объезжал этот «церковный хуторок», в одном из сараев кто-то приглушенно чихнул, в другом – настороженно всхрапнула лошадь, после чего Егор многозначительно подмигнул Муртазе.

Этот чих – совершенно нечаянно – оказался сигналом к началу активных боевых действий: из-за горизонта показался край зимнего, розово-малинового солнца, со стороны Эрестфера раздались приглушенные разрывы гранат…

Егор резко взмахнул рукой и, пришпорив своего коня, устремился прочь от кирхи – по старым следам, громко прокричав – чисто на всякий случай:

– Уходим! Засада! Уходим!

За его спиной загремело: это татары и башкиры дисциплинированно и целенаправленно забрасывали гранатами «церковный хуторок».

Из леса – наперерез русскому отряду – стали поспешно выдвигаться шведские усатые гренадеры с длинными ружьями наперевес. Пока шведы не стреляли, видимо имели четкий и однозначный приказ: брать живьем российского царя и всех его приближенных.

«Это нам очень даже на руку, братец! – подбодрил оптимистичный внутренний голос. – Тогда-то точно – прорвемся!»

Егор на скаку выхватил из кармана гранату, с силой провел по рукаву своего камзола кончиком короткого фитиля, услышав характерный треск – от загоревшегося огонька, – метнул гранату в ряды приближающегося противника, поскакал, постоянно пришпоривая своего коня, вниз с холма – по натоптанной ранее тропе – к расположению батальона Елисеева…

Сзади раздался громкий и отчаянный визг, Егор удивленно обернулся, выяснилось, что с холма он скачет в гордом одиночестве: Муртаза отважно, не раздумывая ни единой секунды, направил всех своих всадников на грозных шведских гвардейцев, вышедших из леса.

«Поганая штука – ощущать себя последним трусом! – ехидно и насмешливо заявил внутренний голос. – Может, стоит вытащить шпагу из ножен и, развернув коня на сто восемьдесят градусов, честно броситься – в кровавую и отчаянную рубку? Нет, братец, не стоит так рисковать! Ты же нынче у нас – великий и гениальный полководец, генерал-майор, скоро – Бог даст – станешь фельдмаршалом, негоже тебе, такому важному и заслуженному, шпагой махать…»

Грязно выругавшись, Егор снова пришпорил коня…

В следующий раз он обернулся уже минут через двенадцать—пятнадцать, когда до батальона Елисеева, судя по громким залпам полевых мортир и гаубиц (шведские пушки тоже отвечали!), было уже рукой подать. С холма, значительно отстав от Егора, спускались две группы: впереди – маленькая, состоящая только из трех верховых на низеньких лошадках, за ней компактно скакали еще около двадцати всадников – на конях высоких и голенастых.

«Вот так оно: почти все башкиры и татары честно полегли в кровавом бою! – понял Егор. – А шведские драгуны и кирасиры, наверно, прятались в сараях и амбарах. Ну, герцог фон Круи, змей подколодный! Доберусь я до тебя, засранца венского! С живого спущу шкуру…»

Возле густого ракитника Егор торопливо слез с коня, сильно стегнул его ногайкой, заставляя скакать дальше, сам же влез в кусты, вытащив из-за пояса пистолет, лег за высоким бело-сиреневым сугробом – рядом с молоденьким поручиком, громко отдал приказ:

– Пропускаем трех наших, только после этого открываем огонь! Необходимо взять языка! Поэтому по шведским офицерам не стрелять, только по их лошадям!

Взятый в плен шведский лейтенант однозначно подтвердил: да, возле кирхи ждали самого русского царя Петра, да, сигнал об этом поступил от цезарского герцога фон Круи. Лейтенант сам читал письмо герцога, доставленное голубиной почтой. Причем швед утверждал, что это послание было написано на английском языке.

– Интересное дело! – пробормотал себе под нос Егор. – А Бровкин Алешка уверял, что фон Круи знает только немецкий! Запутка на запутке…

А жаркий бой тем временем продолжался: Дикий полк, пройдя горящую мызу Эрестфер насквозь, словно острый нож сквозь свежее сливочное масло, развернулся и ушел на север, восточный и западный батальоны снова возобновили беглый артиллерийский огонь, а через некоторое время вся мыза превратилась в единый гигантский костер. Егор даже успел лично поучаствовать – в качестве бомбардира-наводчика – в пушечной стрельбе…

Еще через двадцать минут со стороны реки Ая высоко в небо взвились цветные китайские фейерверки.

– Все, прекратить огонь! – скомандовал Егор. – Отходим! Пушки впереди, пехота прикрывает! Ружья на марше держать заряженными!

Выйдя на пологий берег, они, неожиданно для себя, увидели хвост шведской колонны, спешно уходившей по толстому льду вверх по течению реки.

– Эх, ускользнули, черти скользкие! – непритворно огорчился батальонный командир Елисеев. – Стали шведы уходить от черкесов, татар и башкир Исмаила-оглы, налетели на пушки Голицына, но, молодцы, очень быстро сориентировались: решили отходить к Юрьеву по речному льду…

– Не расстраивайся, Ильюшка! – посоветовал Егор. – И так знатно мы побили шведов! Я думаю, что только убитых – тысячи полторы будет, если не больше…

От берегов Аи отходили быстро, изо всех оставшихся сил, поэтому до места, отведенного для общего сбора, где всех уже ждала горячая пища, а раненых – милосердные сестры, подошли уже к обеденному часу.

Загадочно улыбающийся сотник Федонин помог Егору слезть с коня, невозмутимо доложил:

– Взяли мы, батька, того генерала шведского, который прозывается Шлиппенбахом! Спеленали голубчика! Важный такой, сердитый, все ругается – по-своему… Только один убитый в моем отряде да четверо раненых.

– В Пскове получишь за этот подвиг от меня две тысячи рублей! – пообещал Егор. – Сам разделишь на всех своих, если, конечно, сочтешь нужным…

Федонин сперва обрадовался, даже веселую песенку затянул – на башкирском языке, но потом, узнав, что в бою около кирхи погибли более сорока его соплеменников, тут же сильно расстроился и загрустил, запев что-то печальное и тоскливое – до полной невозможности…

Всего диверсионный отряд потерял двести одиннадцать человек убитыми, да ранеными – почти в два с половиной раза больше.

Узнав о таких больших потерях, Елисеев, наконец, прозрел:

– Шведские пушки находились в полной боевой готовности, а не зимовали в амбарах! Хорошо еще, что они были развернуты к реке… Получается, что шведы знали обо всех воинских планах герцога фон Круи? Предательство! Просто здорово, что мы дружно ударили с флангов, а Дикий полк наскочил на них с тыла. Иначе нам пришлось бы совсем несладко…

– Все равно, полная и окончательная виктория! – торжественно объявил полковник Голицын и спросил у Егора: – Александр Данилович, а почему ты не допрашиваешь плененного Шлиппенбаха? И вообще, что мы с ним делать-то будем?

– Да обменяем, наверное…

– На кого обменяем? – изумился Федор.

– А вот это, братец, государственная тайна! – назидательно и таинственно поднял вверх указательный палец Егор…

В Пскове его ждала неприятная новость: сбежал герцог фон Круи, исчез, испарился, растворился в воздухе – без малейшего следа…

– Извини, командир! – неуклюже оправдывался Алешка Бровкин, голова которого была плотно обмотана льняной тканью. – Сам не знаю, как это получилось! Он все притворялся совершенно беспомощным, и стакана с вином сам якобы не мог поднять… Ночью застонал, мол, стало очень плохо. Попил квасу, попросил покурить. Я его усадил на кровати, сам же полез в тумбочку – за трубками и табаком. Тут он мне и вмазал крепко – медным подсвечником прямо по затылку… Очнулся я уже только под утро, а герцог пропал бесследно. Искали тщательно, да где там, так и не нашли…

– Ладно, маркиз, не кручинься! – утешал друга Егор. – И на старуху бывает проруха! В следующий раз будешь осторожнее и внимательнее…

Петр же полностью оправился от своей «болезни», был бодр и весел, без устали нахваливал Егора. Потом вызвал в свою комнату думного дьяка Чердынцева и принялся диктовать ему многочисленные письма – государям и правителям стран Северной антишведской коалиции, – в которых подробно описывал результаты (слегка их преувеличивая) осуществленной диверсии, просил новых ружей, пушек и денег…

– Польша, Саксония, Дания, Норвегия, Курляндия, – старательно перечислял царь адресатов. – Алексашка, никого я не забыл?

– А где же – король шведский?

– Карлус? – искренне удивился Петр. – Он-то здесь при чем, с какого такого бока? Ему-то уже наверняка все доложили…

Егор довольно улыбнулся и заговорщицки подмигнул царю:

– Мин херц, Карл Двенадцатый очень любит – с самых своих младых лет – генерала Шлиппенбаха. Более того, относится к нему очень тепло: ну, как ты, например, к Никите Зотову или – к генералу фон Зоммеру… Понимаешь ход моих мыслей?

– Нет, как-то – не очень! – честно признался царь и попросил: – Поясни, пожалуйста, охранитель!

– Все очень даже просто, государь! Раз Карлусу этот Шлиппенбах так дорог, то он, естественно, захочет вызволить любимого генерала из русского плена. Надо этим воспользоваться! Предложим шведам обменять Шлиппенбаха – на одну известную тебе юную ливонскую красавицу.[22]22
  Обмен пленного шведского генерала Шлиппенбаха на Марту Скавронскую, будущую императрицу Екатерину, – авторский вымысел. С Мартой Петр познакомился по-настоящему только в 1703 году, после взятия Мариенбурга русскими войсками.


[Закрыть] Конечно же, надо как-то достоверно объяснить такое наше неожиданное предложение… Например, скажем, что эта смазливая девчонка очень приглянулась Алешке Бровкину, маркизу де Бровки – то бишь. Тем более что маркиз-то у нас – насквозь неженатый! Вот на тебя, мин херц, якобы и нашел невинный каприз: осчастливить своего верного и надежного сподвижника… Не, понятное дело, что для полной достоверности надо будет еще и денег попросить – тысяч двадцать—тридцать гульденов…

Царь эту идею полностью одобрил, покраснел, как последний мальчишка, обрадовался возможной перспективе устроить свою личную жизнь – похоже, даже больше, чем состоявшейся воинской виктории…

На следующее утро карета с Алешкой Бровкиным, сопровождаемая десятком бравых драгун, выехала по направлению к Дерпту. Драгуны были снабжены короткими пиками, на которых трепетали на ветру длинные белые ленты, во внутреннем кармане камзола маркиза лежало письмо Петра, адресованное его шведскому коллеге по нелегкой руководящей «профессии»…

– Здесь, в Пскове, и подождем шведский ответ! – решил Петр. – Никуда эта Москва от нас не денется! Тем более что там князь-кесарь Ромодановский оставлен на хозяйстве, а с ним – не забалуешь…

Ожидая возвращения своего полномочного посла, Петр времени зазря терять не стал: организовал на берегу Псковского озера серьезную корабельную верфь, велел заложить крутобокий двухмачтовый ял, оснащенный десятью пушками. Царь, самолично взяв в руки топор, дневал и ночевал на верфи, раздавая крепкие зуботычины и не менее крепкие подзатыльники своим старательным, но неумелым помощникам.

Алешка вернулся в Псков уже через две недели: гораздо раньше, чем его ожидали увидеть. Покачиваясь от усталости, доложил:

– Шведский Карлус получил твое письмо, государь! Готов встретиться с русскими доверенными лицами, обсудить все детали предстоящего обмена…

Петр недовольно скривился:

– Это что же получается? Надо новое посольство отправлять в шведский Стокгольм? Это же сколько времени пройдет…

– Не надо, Петр Алексеевич, в Стокгольм! – неожиданно огорошил всех маркиз Алешка. – Карлус сейчас сидит на Митаве…

– Как – на Митаве, откуда он там взялся? – опешил Егор.

Бровкин расстроенно нахмурился и объявил:

– Запаздывают важные новости, зело запаздывают! Шведский львенок, он тоже не дремлет. Мы решили провести диверсию под Дерптом, а он – под датской столицей… С огромным флотом (взявши в денежную аренду английские и голландские суда) появился Карлус – три недели назад – перед древними фортами Копенгагена и нагло потребовал сдачи города. Христиан – государь датский, честно вступил со шведами в соответствующие переговоры. Карлус же – коварно и вероломно – высадил двадцать тысяч пехоты в тылу у датской армии… Еще через два дня Дания признала свое полное поражение и вышла из войны. А Карл Двенадцатый сел на трехмачтовый фрегат и отбыл на Митаву. Зачем? Извини, государь, о том мне неведомо… Вот его послание, доставленное гонцами в Дерпт, зачти…

Письмо Карла даже не было помещено в конверт: обычный пергаментный свиток, небрежно запечатанный овальной сургучной печатью нежно-пурпурного цвета.

Петр столовым ножом аккуратно вырезал печать, развернул свиток, наскоро пробежал текст глазами, широко и довольно улыбнулся, прочел более внимательно, восхищенно похмыкав, протянул пергамент Егору:

– Посмотри на это, охранитель! Прочти, а потом поделись своими впечатлениями.

Судя по всему, письмо писал (на жуткой смеси немецкого и голландского языков) сам Карл Двенадцатый – лично: многочисленные грамматические и стилистические ошибки, причудливые кляксы, разбросанные здесь и там – по всему пергаментному листу…

«Как будто рукой Петра Алексеевича начертано! – тут же высказался наблюдательный внутренний голос. – Почерк пляшет – во все стороны, ошибки – характерные… Разве что у этого шведского Карлуса клякс будет гораздо поболе. Но он и помоложе будет нашего царя, если уж на то пошло…»

А вот сам текст письма откровенно поражал: в нем Карл называл Петра своим «братом – по утехам воинским…», «одним из немногих, помнящих, что есть такое – дух рыцарства…», сожалел, что «время военное препятствует их личной встрече – вне поля бранного…» цветасто восторгался дерзостью и наглостью вылазки при мызе Эрестфер… Если отбросить всю эту романтическую шелуху, суть предложений шведского короля сводилась к следующему: он полностью был готов на обмен заслуженного и славного генерала Шлиппенбаха на смазливую ливонскую девчонку и толстый мешок с гульденами. Более того, Карл давал свое честное королевское слово, что в случае доставки вышеозначенного генерала на Митаву он тут же выдаст доверенным лицам царя Петра грамоту, разрешающую вывоз в Россию юной девицы Марты Скавронской, но – только в случае ее (Марты) добровольного согласия на то.

Егор протянул пергамент Бровкину, после чего раздумчиво высказал свое мнение:

– Предлагаю, мин херц, поверить этому Карлусу! Мы с Алешкой, прихватив с собой генерала Шлиппенбаха, съездим на Митаву, поговорим с королем шведским, получим обещанную грамоту, проедемся до Мариенбурга, девицу заберем… Да без всяких вопросов! Как раз уже май месяц будет заканчиваться. Я говорю в том смысле, что к этому времени как раз начнется и веселая охота за командором Лешертом. Только уж ты, государь, не проводи все это время в ожидании трепетном да в делах корабельных, милых твоему сердцу…

Петр – от нешуточной обиды – даже громко пукнул и выдал гневливую тираду:

– Ты что же, охранитель долбаный, за ребенка малого и неразумного держишь меня? За мальчишку нежного, который из-за женской юбки забудет о государственных делах? На плаху захотел – вместе с красавицей женой и детишками малыми? Я же тебя, мерзавца, в мелкий порошок сотру…

– Мин херц, прости! Я, честное слово, не хотел тебя обидеть!

– Пархатый серый волк – «мин херц» тебе! – желчно заявил царь, после чего неожиданно успокоился и перешел на сугубо деловой тон: – Все я помню! И за доставкой осадной артиллерии присмотрю, и за переброской дивизий в Новгород и Псков – на постоянные квартиры… Что там еще? Андрюшка Соколов с Александровским полком в июле месяце должен подойти к ладожской деревне Назия? Подойдет, не сомневайся! Жена у тебя, Данилыч, должна рожать? Присмотрю… Все, завтра же, оглоеды, выезжайте на Митаву! Я сказал…

В честь последних и значимых успехов, охранная служба Егора была официально (царским Указом) переименована в – Службу Внутренней Стражи…

Митава – в первой декаде нежного апреля месяца, господа мои, это что-то совершенно незабываемое и прекрасное! Особенно если вся зима выдалась, в целом, теплой… Егор и в прошлой своей жизни – в двадцать первом веке – не уставал бесконечно удивляться: почему весна в Прибалтике и южной Финляндии приходит на три-четыре недели раньше, чем в питерских шестисоточных садоводствах?

Температура окружающего воздуха днем находилась на уровне плюс пятнадцати, ночью – не ниже плюс семи-восьми градусов. Вовсю уже цвели крыжовник и смородина, на яблонях набухали крупные плодовые почки…

– Странно все это! – ударился в заумные рассуждения Алешка Бровкин. – Все эти народы прибалтийские вечно ходили под кем-то: под поляками, под рыцарями германскими и тевтонскими, под нами, теперь вот – под шведами. Никогда даже и не пытались толком защищаться… А посмотри, командир, как чисто и приятно вокруг! Красиво, даже навозом совсем не пахнет, хотя и коров, и лошадей вокруг много… Чудеса, да и только!

В самой Митаве их встретили достаточно приветливо: разместив в восточном крыле дворца Курляндского герцога, предоставив достойную обслугу и охрану. Генерал Шлиппенбах, которого никто больше и не удерживал, также остался в восточном крыле, так объяснив этот свой странный поступок:

– Я же давал честное слово офицерское! Пока вы, сэр Александэр, с моим славным королем Карлом окончательно не договорились обо всем, я только лишь покорный и безропотный пленник.

– Все мужчины еще позавчера уехали на медвежью охоту! – сообщила при приватной беседе Курляндская герцогиня – очень стройная и бесконечно грустная молодая женщина, с плохо скрытым интересом посматривая на широкоплечего Бровкина. – А у нас, господа высокородные, очень уж страшно стало в последнее время! По ночам на приморских болотах и дюнах воют и смеются – мерзкими и гадкими голосами – страшные вурдалаки… И некому защитить хрупкую и слабую женщину…

– Мадам, я почту за немалую честь: сразить всех этих наглых монстров – своей острой шпагой! – неожиданно заявил маркиз Алешка, пораженный в самое сердце изысканно-печальным образом молоденькой и пикантно-рыженькой герцогини.

И мало того, что заявил, так еще и выполнил! Ночью, взяв с собой двух опытных охранных сотрудников, Бровкин на балтийской косе выследил и лично застрелил странное существо: моржовая морда – с длинными белоснежными клыками, человеческое тело, ноги – сросшиеся в ступнях в единую длинную и широкую ласту.[23]23
  В самых различных документах тех лет есть многочисленные упоминания о существовании в водах Балтийского моря и Чудского озера странных существ, напоминающих сказочных русалок.


[Закрыть]

– Ужасно, до чего попалось упорное чудо-юдо! – взволнованно рассказывал Алешка. – Пять пистолетных пуль в него влепили, три шпаги глубоко воткнули, а оно все злобствовало, хрипело, пытаясь уйти в море… Пришлось ему голову проломить тяжелыми камнями! Кстати, ночами-то не монстр сей орал противно и жалобно, а несчастные балтийские тюлени, которых сатрап этот убивал и пожирал десятками без всякой жалости…

Утром Алешка оттащил труп странного существа к дворцу герцога, бросил у ворот, положив сверху тела записку – с неумелыми стишками о своей искренней и неземной любви… Как передали доверенные люди, юная герцогиня была в полном и бесконечном восторге…

Вечером маркиз, вырядившись со всем усердием, отбыл на тайное свидание со своей рыженькой герцогиней. Вернулся он уже поздней ночью – довольный и счастливый до невозможности полной, совершенно невежливо разбудил Егора, стал настойчиво приставать с всякими глупостями:

– Александр Данилович, сэр Александэр! Ты, что ли, спишь? Ну послушай меня! Я своей Луизе поведал, что эту Марту мы совсем и не для меня залучить хотим. Как для кого? Я сказал, что для князя-кесаря Федора Ромодановского. Он же у нас – вдовец! А? Не страшно сие? Не, у меня с Луизой все очень и очень серьезно… Данилыч, я ее тайно выкрадывать буду! И она, Луиза моя, согласна на все!

Вот тут-то Егор полностью проснулся, сильно потряс головой, неприветливо и гневно (невольно подражая царю) круглыми глазами уставился на Алешку:

– Чего говоришь-то, а, чучело? Как это – выкрасть герцогиню? Что несешь-то, урод лапотный? Герцогиню?

– Так она же сама согласна! – слезно заканючил Бровкин. – Муж ее, этот Фридрих-Вильгельм, совсем никакой – в мужском плане… Да я его! – неожиданно сильно озлобился: – Я его, курву митавскую, на части разберу и сожру – по отдельным органам! Пальцем одним – сердце его теплое выдеру – из груди хилой…

Что, я мало свершил – для государя нашего? Трудно пойти мне навстречу? Маркиз я или дерьмо свинячье, в конце-то концов? Да я сам все сделаю, мать вашу! Прикройте только… Отслужу потом – по самое не могу!

«Вообще-то, Луиза эта – весьма пикантное создание! Миленькая, умненькая, смешливая… Что ей делать – на этой сонной Митаве? Да здесь любой нормальный человек – через месяц-другой – свихнется от серой скуки! – заступился за маркиза Алешку добрый и понимающий внутренний голос. – И прав Бровкин: многое он сделал для России, надо ему помочь! А то что же такое получается? Как Петру Алексеевичу захотелось получить Марту Скавронскую – так, пожалуйста, святое дело? А как Алешке, бывшему крепостному крестьянину, помочь герцогиней разжиться, так – и нельзя? Леха – твой друг надежный и верный, ни разу тебя не подставил, не предал! Обязан ты, гнида такая, помочь ему… В смысле: ему и герцогине этой рыженькой, истосковавшейся по нормальной мужской ласке…»

– Ладно! – решил Егор. – Вот с Карлом повстречаемся, перебазарим плотно, там и видно будет…

Ранним утром он проснулся из-за сильного шума: кто-то беззаботно и нагло разгуливал по его спальне, беспардонно стуча каблуками по деревянному полу, громко шелестел какими-то бумагами.

«Алешка, наверное, весенний сукин кот! – еще прибывая в сладкой полудреме, решил Егор. – Не иначе, сочиняет вирши любовные, трепетные, посвященные своей драгоценной Луизе. Встать, что ли, да и выставить влюбленного мерзавца за дверь?»

Неизвестный посетитель принялся что-то тихонько и мелодично напевать – на совершенно неизвестном языке. «Это он что, по-шведски упражняется?» – изумился Егор, открыл глаза и приподнялся на кровати, старательно протирая кулаком глаза.

На письменном столе сидел, беззаботно болтая ногами, обутыми в ярко-желтые ботфорты, худой и костистый короткостриженый юнец – со смешными кошачьими усиками под носом-пуговицей. На молодом человеке была надета только короткая ночная рубашка – далеко не первой свежести.

Егор непроизвольно подергал крыльями носа: в комнате остро и неприятно попахивало псарней.

– Ну да! Я еще не успел помыться! – непринужденно, ничуть не смущаясь, заявил на вполне сносном английском языке странный юнец, определенно напоминавший Егору кого-то из его знакомых. – С охоты вернулись уже поздней ночью, взяв всего лишь трех медведей. Да и мелкие все какие-то, сонные… То ли дело – у нас под Стокгольмом! Матерые, злые, рьяные! Прошлой осенью мы с приятелями за одни сутки убили и загнали в сети четырнадцать трофейных экземпляров… Меня, кстати, Карлом зовут. Я – король шведский…

– Ваше величество! – смущенно забормотал Егор. – Извините, я неодет…

– Так одевайтесь же, сэр Александэр, если хотите! Я вам не препятствую в этом… Стесняетесь? Хорошо, я, так и быть, отвернусь! Кстати, мой друг, а не найдется ли у вас выпить что-нибудь хмельного? А то, знаете, мои запасы внезапно исчерпались, а будить своего верного денщика я не решился, больно уж он притомился – на этой треклятой курляндской охоте… Фляжка лежит в седельной сумке? Все, нашел, большое спасибо! – Шведский король отошел к окну, ловко отщелкнул крышку с фляги, наполненной русской медовухой, громко и радостно забулькал…

Егор мигом соскочил с постели и принялся торопливо одеваться.

«Денщика он, видите ли, постеснялся будить! – скептически ухмыльнулся внутренний голос. – А тебя, братец, запросто поднял с постели… Кого же шведский Карл мне напоминает? Да, конечно же, Петра Алексеевича! И внешне, и по всем наглым манерам, и по запаху этому – острому и звериному… Остается только предположить, что обе эти высокородные персоны – одного поля ягоды. Как это, в каком смысле? Да все в том же: если царь Петр „внедрен“ в эти непростые времена нашими неизвестными „экспериментаторами“, то почему бы и шведскому королю Карлу тоже не оказаться их тайным „агентом влияния“? Впрочем, какое это имеет значение? Да никакого – ровным счетом!»