Текст книги "Метель"

Автор книги: Андрей Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава восьмая
Ерунда ерундовая

Безудержный вой неожиданно оборвался. Ему на смену пришла мёртвая тишина.

– Твою мать! – отчаянно выдохнул Петька.

Отчаянно выдохнул, со звоном вытащил из ножен гусарскую саблю, выскочил из-за возка и, неуклюже передвигая ногами, рванулся на помощь Давыдову…

Помощи, впрочем, уже не требовалось: разбойники – дружной и бестолковой стайкой – бежали к хвойному лесу, секунда-другая и они затерялись между толстыми стволами вековых деревьев. Только их вожак-верзила и низенький человечек с чёрным татарским луком в руках остались лежать на зимнем снегу.

Рядом с неподвижными телами, тяжело опираясь на воткнутую в снег саблю, задумчиво-печально застыл Давыдов.

– Ну, как оно? – подходя, глупо спросил Пётр. – Всё в порядке?

– В порядке, наверное, – меланхолично вздохнул Денис. – А вот погибшего Швельку, не смотря ни на что, жалко. Хороший, всё-таки, был солдат! То есть, неплохой…. Чего ему, мерзавцу, спрашивается, не хватало в армейской жизни? Служи себе и служи…, – после пятисекундной паузы сделал совершенно неожиданный вывод: – Бабы и девки, скорее всего, виноваты во всём. Шалавы бесстыжие, жадные и подлые! Сбили бедного мальца с пути истинного. Подарки им, стервам, подавай! Шали всякие, отрезы на платья, побрякушки золотые с камешками-самоцветами…. А ты, Пьер, молодец! Выручил меня, спасибо! Век не забуду! Как Швелька-то завопил, получив в лобешник, так все остальные, перепачканные в крови и во всём прочем, и сыпанули прочь – словно спелые горошины из стручка. Тати без главаря – сплошная насмешка, причём, совсем несмешная…. Ну, и я из пистолета пальнул. Застрелил узкоглазого лучника, который в сторону Антипа выпустил стрелу. Татарские и башкирские луки – страшное оружие. В опытных и умелых руках, естественно…. Да, дела! Не ожидал я, право, старина, от тебя такой прыти. Не ожидал! – замолчал и снова впал в глубокую задумчивость.

– Полно тебе, брат, – смущённо забормотал Петька, торопливо отворачиваясь в сторону. – Какие ещё счёты между гусарами? Сегодня я тебе помог, завтра ты выручишь меня. Ерунда ерундовая…

Отвернулся он по весьма простой и прозаической причине – от увиденного натюрморта начало настойчиво подташнивать и надоедливо мутить. Та ещё была картина маслом: пистолетный, естественно, не взведённый курок глубоко вошёл-вонзился атаману разбойников в самую середину лба, кости черепа треснули, снег – рядом с трупом – был щедро (более чем щедро!) залит ярко-алой кровью и беспорядочно забрызган сёро-жёлтыми мозгами.

Наконец, Давыдов встрепенулся, возвращаясь к реальной действительности, и внимательно посмотрел на Петра:

– Как ты сказал?

– Мол, какие счёты между братьями-гусарами…

– Нет, не это! Как-то по-другому, два раза на «е». Ну, вспомнил?

– Ерунда ерундовая…. А, что?

– Нет, ничего. Просто звучит очень красиво и необычно. Вставлю – при удобном случае – в свою очередную поэтическую виршу. Может быть…. Ты, Пьер, и говорить начал как-то по-другому. Более умно и вычурно, что ли…. Тоже – виноваты подагра с водянкой, а?

– Ничего не по-другому! – надулся Петька. – Придумываешь ты всё! Напраслину возводишь на меня…

– Ха-ха-ха! – беззаботно и заразительно рассмеялся Денис. – Ты, братец, прямо как красна девица, трепетная и обидчивая…. Ха-ха-ха! Только, ради Бога, не обижайся! Я же просто шучу, не более того…. Всё, порезвились чуток и поехали дальше!

– А как же, э-э-э, хладные тела? Хоронить не будем?

– Да, водянка, видимо, немного голову тебе, всё же, подпортила. Так, самую малость, слегка…. Сам посуди: ну, какое нам с тобой дело – до этих дурацких мертвецов? Кто они нам? Братья? Родственники? Сослуживцы? Собутыльники? Хорошие знакомые? Они – даже не дворяне! Короче, кому надо, тот и похоронит…. Пора в дорогу!

А вот проследовать дальше – сразу – не получилось. Выяснилось, что у кучера меткой стрелой, выпущенной из татарского лука, насквозь пробито правое плечо.

– Ой, больно-то как! – безостановочно причитал Антип. – Ой, матушка-заступница, миленькая! За что мне это всё? Чем прогневил тебя? Ой, помру, наверное!

– Прекрати сейчас же, паникёр несчастный! Замолчи в момент! – сердито прикрикнул Давыдов. – Слюни, понимаешь, распустил. Так тебя растак! Повезло тебе, Антипка. Очень даже, говоря между нами, повезло. Всемогущий Бог, видимо, помог…. То-то я смотрю – среди татей мелькают щекастые узкоглазые морды. Татары, или башкиры? Не разобрать…. Этих деятелей – пшеничным хлебом не корми – дай пострелять из лука.

– В чём повезло-то, милостивец? – ворчливо и недоверчиво поинтересовался кучер. – Помираю ведь, кровью исхожу…

– Не бойся, не изойдёшь! А повезло в том, что плечо у тебя пробито насквозь. Сейчас древко – с той стороны, где торчит остриё – аккуратно отпилим, извлечём остатки стрелы, рану на совесть обработаем, перевяжем. Ерунда ерундовая! Останешься в живых, обещаю. Так что, лягуха лапотная, не писай раньше времени в холщовые штанишки, в смысле, без отдельного приказа.…А, представляешь, если бы наконечник стрелы врезался в кость? Что тогда? Как бы я извлёк его из раны? Молчишь? Отвечаю: – никак! Здесь нужен хороший, настоящий доктор-хирург. А где его взять? Хрен знает! Наверное, только в Малоярославце…Пьер, охламон ленивый и толстый, тащи мою чёрную сумку!

Лечебные процедуры затянулись минут на сорок-пятьдесят, а после их завершения они влили в Антипа остатки профессорской самогонки, препроводили раненого кучера в возок и предусмотрительно усалили на место Дениса – там было гораздо просторнее, так как дорожная печурка находилась с другой стороны.

– Теперь и ехать придётся медленно, постоянно сдерживая лошадей, чтобы не растрясти нашего болящего, – недовольно вздохнул Давыдов. – Давай, Пьер, подбрось в печку новых дровишек. Там, в плетёной корзине с поленьями, найдёшь чугунную короткую кочергу. Прежде, чем подбрасывать дрова, кочергой хорошенько повороши-переверни угли…. И, пожалуйста, не увлекайся. Три-четыре дровины, не больше! Я же пойду к лошадкам: успокою их – как смогу – накормлю, поправлю упряжь…

Оперативно справившись с заданием, Пётр аккуратно прикрыл печную дверку, опустил стальную щеколду в паз, положил кочергу обратно в ивовую корзинку и, подбадривающе подмигнув тихонько постанывающему Антипу, вылез из повозки.

Серые и скучные облака ушли куда-то – в полную и загадочную Неизвестность. Над головой висело бездонное, ярко-голубое небо. Светло-жёлтые лучики зимнего солнышка весело отражалось от идеально-белого снежного покрова. Заметно подмораживало.

«Где-то минус шесть-семь градусов будет», – предположил Петька. – «Даже тепло – для января-то месяца…. Января? Вот именно! Сейчас у нас на дворе стоит – без всяких сомнений – январь 1812-го года…».

Давыдов увлечённо, но при этом и максимально осторожно, выковыривал из нежных ноздрей коренной лошадки нежно-сиреневые и мутно-белые сосульки. Рядом с ним на снегу лежал обычный тёмно-серый мешок, заполненный чем-то на одну четверть, и несколько кожаных чехлов с длинными ремешками.

«Похоже, что процесс кормления тягловых животных завершён», – сообщил прозорливый внутренний голос. – «В мешке, наверняка, находится отборный овёс. А кожаные чехлы с длинными ремешками – это специальные «кормушки». В них и засыпают означенный отборный овёс, а потом подвешивают на конские морды…. Ничего хитрого! В двадцать первом веке такие «кормушки» тоже широко применяют. Только шьют их, как правило, из плотного брезента. Да и вместо овса применяют всякие хитрые зерновые смеси, приготовляемые по научным зарубежным рецептам…».

– Балуй мне! – ласково покрикивал Денис на лошадь. – Вот же, егоза непоседливая! Ерунда, понимаешь, ерундовая. Ну, постой спокойно минутку, осталось совсем чуть-чуть…

– Мои дальнейшие действия, господин подполковник? – с долей иронии поинтересовался Пётр. – Покорно жду ваших дружеских инструкций и приказаний.

– Прекращай-ка выкать и блистать красноречием избыточным, дурилка гусарская, – беззлобно посоветовал Давыдов. – Инструкции, приказы…. Позабудь на короткое время! По приезду в Вильно тебе ещё напомнят про них. Причём, так напомнят, что тошно станет, захочется лезть на стенку и выть лесным голодным волком…. Кстати, о лесных волках! Тут меня один старинный приятель-собутыльник пригласил на охоту. И на волков, и на медведя. Ты как, Бурмин, поучаствуешь?

– Не знаю, право. Не знаю…. Я же говорил, что у меня имеется одно очень важное дело….

– Которое – нежной сердечной направленности? Помню, помню. Готов, так сказать, помочь и всенепременно посодействовать. В Жабино всё расскажешь подробно, вместе покумекаем – как и что…. А после, когда разберёшься с прекрасной и трепетной наядой, составишь мне компанию? Чего молчишь-то, братец? На толстощёкую физиономию, понимаешь, навесил маску философской задумчивости. Ладно, потом потолкуем по душам…. Что будем делать сейчас? Я, например, буду править лошадьми…. Или ты горишь непреодолимым желанием – сесть на облучок с кучерским кнутом в руках?

– И я могу, – широко и сладко зевнул Петька, которому за тринадцать с половиной лет «реконструкций» доводилось раз пять-шесть управлять конными повозками. – Почему бы и нет? Только, вот, засыпаю прямо на глазах. Задремлю ещё ненароком, сверну куда-нибудь не туда. Лошадки, опять же, незнакомые…

– Вот-вот! Тогда не бухти по-пустому и иди себе в возок. За Антипкой хорошенько присматривай, придерживай его на крутых поворотах, чтобы, часом, не слетел со скамьи и не зашиб раненное плечо…. Иди, иди. Стой! А овёс и кормовые мешки – кто заберёт? Запихай данные причиндалы под лавку, где Антип сидит. Только аккуратно, пожалуйста, без обычной гусарской безалаберности!

До жабинского постоялого двора они доехали часа за полтора. Возок остановился, и в этот момент Пётр понял-осознал, что бесповоротно и окончательно засыпает…. Навалилась бесконечно-смертельная усталость, глаза – сами по себе – сомкнулись. Перед тем, как окончательно уснуть, Петька даже – каким-то непостижимым образом – услышал собственный громкий храп…. Собственный громкий храп и заботливый голос Дениса Давыдова:

– Лодыри толстомясые, что встали баранами задумчивыми и зенки вылупили бестолково? Быстро вынимайте барина из возка! Эй, морды наглые, я же сказал – «вынимайте», а не – «вытаскивайте»! Осторожней, бережней! Куда нести? В правый флигелек, конечно…. Для какого – в старую конскую задницу – казённого начальства он предназначен? Запорю до смерти! Все зубы выбью наглецам худородным! В правый флигель, я сказал! Мать вашу, старушку безропотную…. Эй, смотритель! Вели баню затоплять! Да, смотри у меня, чтобы на совесть протопили, от души, до малиновых камней…

Надо ли рассказывать, что Петьке снилось? Вернее, кто? Конечно же, та самая молоденькая барышня, с которой он намедни обвенчался в старенькой бревенчатой церквушке. Светленькая такая, синеглазая, неожиданно-чернобровая, улыбчивая, с задорно вздёрнутым веснушчатым носом-кнопкой. Только одета девушка была не в старомодное дворянское платье, а в цветастый летний сарафан с голыми плечами – весь в голубых васильках и бело-жёлтых ромашках, достаточно короткий, не скрывающий аппетитных загорелых коленок…

– Ну, и куда же ты подевался, милый мой муженёк? – делая вид, что сердится, спрашивала девушка, грозно хмуря чёрные брови и лукаво блестя лазурно-синими глазами. – Появился, понимаешь, на краткий миг. Заинтриговал и пропал…. Нехорошо это, муженёк, не порядочно. Грех это! Давай, находись уже, желательно побыстрей…».

Проснулся он от болезненно-неприятного укола в области поясницы.

«Что ещё за чёрт лохматый?», – лениво забеспокоился сонный внутренний голос. – «Такое впечатление, что кто-то нагло и подло кусается…. Вот, теперь цапнул за кисть правой руки! По левой ключице ползёт некто крохотный….».

Пётр, недовольно и рассерженно охнув, сел и, коротко проведя ладонями по заспанным глазам, огляделся по сторонам.

«Достаточно просторное помещение с низкими потолками, три квадратных окошка, богатый иконостас в углу рядом с дверью, стены, обшитые широкими струганными досками», – мысленно комментировал увиденное Петька. – «Вдоль стен – широченные скамьи и старинные сундуки, окованные чёрными железными полосами. В правом дальнем углу – большая (ну, очень большая!) русская печь с полатями. По центру комнаты расположен прямоугольный стол с льняной светло-серой скатертью, расшитой красно-зелёными узорами-петушками. Вокруг стола расставлены грубо-сколоченные громоздкие табуреты. Пол помещения щедро – процентов на семьдесят-восемьдесят – застелен многочисленными полосатыми ковриками-половичками.

А букет запахов-ароматов был непривычен и многогранно разнообразен: пахло печным дымком, свежевыпеченным хлебом, ванилью, овчинным тулупом, сушёной травой (сеном?), недавно вымытыми деревянными полами, совсем чуть-чуть – дешёвым коньяком…

«Ага, как же, коньяком!», – язвительно прокомментировал опытный внутренний голос. – «Это давленными клопами пованивает…».

Петька торопливо сунул руку за горловину нательной рубахи, нащупал на груди нечто крохотное и шевелящееся, непроизвольно сжал-сдавил это нечто подушечками пальцев и брезгливо поморщился:

– Точно – клоп! Мать их всех, жителей девятнадцатого века…

Он машинально вытер испачканные пальцы о тряпицу, на которой сидел, и констатировал:

– Скамья, сколоченная из плохо-оструганных досок, на доски постелена войлочная кошма – толстенькая такая, сантиметра полтора-два. Ну, и поверх кошмы наброшен кусок грубого полотна…. Так, а что у нас с подушкой? Что же, понятное дело: тощий войлочный валик, старательно обёрнутый льняной тканью…. Впрочем, ощущается – всеми фибрами чуткой души – деревенский уют. Настоящий такой, бесконечный, без дешёвых понтов и скучно-пошлых декораций, которыми заполнены все эти бесконечные телесериалы о трудной, но счастливой жизни в русских деревнях…

Нестерпимо захотелось пить. В полутора метрах от его спального места, у стены, обнаружился табурет, на котором стоял керамический, тёмно-коричневый горшок. Пётр торопливо протопал босыми пятками по полосатому коврику, обхватил ёмкость – явно, непустую – обеими ладонями, жадно поднёс ко рту – и тут же поставил на место, резко повернув голову в сторону и старательно борясь с внезапно подступившей тошнотой:

– К-ха! К-ха! Вот же, сволочи коварные и мерзкие…. К-ха! К-ха! Шутники и юмористы хреновы…

«Никто и не думал шутить-насмехаться», – наставительно и важно высказался невозмутимый внутренний голос. – «На поверхности воды плавают многочисленные клопы, и некоторые из них даже шевелят ножками-лапками? Это говорит лишь о том, что в первой четверти девятнадцатого века в России жили (то есть, живут!?) весьма разумные и чистоплотные люди. Зачем же вонючих клопов давить, пачкая при этом стены и руки? Зачем, спрашивается, портить воздух в помещении? Их же можно – просто напросто – аккуратно и рачительно собирать в горшки и крынки, заполненные водой. А, по мере наполнения ёмкостей, выливать-выплёскивать…. Куда выплёскивать? Ну, не знаю…. Например, в выгребную яму. Или в ближайший звонкий ручеёк…».

На столе Петька обнаружил ещё один пузатый горшок и плетёное блюдце, заполненное – с высокой горкой – прямоугольными, коричнево-золотистыми лепёшками. Тщательно принюхавшись к содержимому керамической ёмкости и внимательно присмотревшись к поверхности жидкости, он вволю напился, после чего попробовал на вкус и симпатичные лепёшки…. Попробовал на вкус? Это в том смысле, что умял, причавкивая от удовольствия, всё – до последней крошки. Покончив с вкуснейшими хлебобулочными изделиями, он допил кисло-сладкий напиток из горшка и довольно резюмировал:

– Лепёшки, скорее всего, испекли из смеси пшеничной и ржаной муки, с добавлением маленьких кубиков мяса и сала. Ощущается привкус укропа, лука и чеснока. А напиток – обыкновенный бруснично-клюквенный морс, только с ярко-выраженным медовым ароматом. Наверное, вместо сахара – при его приготовлении – использовали пчелиный мёд…. Так, а что у нас с одёжкой и обувкой?

Пётр подошёл к русской печи, с удовольствием потрогал ладонями её тёплые бока, частично покрытые разноцветными изразцами, частично – побеленные извёсткой. Печка была знатной – с многочисленными выемками-полками, дверцами и поддувалами. А её центральный (главный?) зев был так широк и высок, что в него запросто мог, присев на корточки, влезть взрослый человек.

– Знать, правильно писали в толстых исторических книжках, что, мол, в русских печах в старину даже мылись и парились, – он уважительно и восхищённо покачал головой. – Умельцы, одно слово…

Рядом с печью в доски стены было вбито несколько бронзовых гвоздей и костылей, на которых висели-сохли Петькины тулуп, ментик и доломан. Тут же располагалась низенькая, весьма странная деревянная конструкция: на её наклонной досчатой плоскости были аккуратно расстелены фланелевые портянки, рядом лежали чёрные носки, а на выступающие в разные стороны колышки – надеты гусарские ботики.

– Сушилка-подставка, спроектированная местным гениальным конструктором-самоучкой, – едва слышно усмехнулся Петька. – Интересно, а в славном 1812-ом году уже были носки? Не помню…. Ладно, будем надеяться, что уже были…».

Сзади послышался тихий подозрительный шорох, Пётр насторожённо обернулся, ожидая очередного подвоха, но тут же расслабился и широко улыбнулся: к нему – медленными плавными зигзагами – приближался, выгнув спину дугой и слегка подрагивая пушистым хвостом, большой (да, что там – «большой», прямо-таки гигантский!) чёрно-белый кот.

– Мяу! – приятным басом сообщил кот, приветливо посвёркивая тёмно-зелёными глазами-блюдцами.

– И тебе, братец мой, здравствовать и никогда не болеть! – вежливо ответил Петька, присаживаясь на корточки и осторожно гладя котяру по широченной спине. – Как тебя, красавца, зовут? Может, ты говорящий? Как там, у Александра Сергеевича Пушкина? Идёт направо – песнь заводит, налево – сказку говорит.…Почему же ты, дружок, такой большой, а? В двадцать первом веке таких гигантов – килограмм на двенадцать-тринадцать – уже и не встретить. Ну, понятное дело, за редчайшими исключениями, о которых через Интернет ушлые репортёры-журналисты тут же объявляют на весь мир. Они так себе зарабатывают на хлеб со сливочным маслом. Это я про журналистов, понятное дело…. А я, представляешь, вчера убил человека. По-настоящему – убил…. И, ничего. В том смысле, что не наблюдается никаких мук совести и всяческих душевных терзаний. Мол, ерунда ерундовая…. И, вообще, я как-то – за последние сутки-другие – изменился. Помолодел, что ли…. Или, наоборот, повзрослел? Вот, ты, котофей учёный, что думаешь по этому поводу? Может, посоветуешь – чего дельного?

Но кот разговаривать-беседовать категорически отказывался, ограничиваясь громким и радостным урчанием.

Хлопнула входная дверь, и в комнату вошёл Давыдов – бодрый, весёлый, улыбчивый, с морозным румянцем на выпуклых щеках, держа в ладони правой руки глиняное блюдечко, заполненное кусочками-ломтиками тёмно-красного мяса.

– Здорово, Пьер! Салют, Аркадий! – поздоровался Денис.

– Какой ещё – Аркадий? – Петька обеспокоенно завертел головой. – Он, что же, прячется где-то? Или дрыхнет на печных полатях?

– Ха-ха-ха! – молодым застоявшимся жеребцом заржал Давыдов. – Шутник ты, Пьер Бурмин, однако. Вон же он, Аркадий, – указал пальцем на кота и, поставив блюдечко на полосатый коврик, позвал: – Аркаша! Аркаша! Кыс-кыс-кыс!

Котяра – медленно и вальяжно, с чувством собственного достоинства – подошёл к Давыдову, благодарно потёрся об его сапоги, позволил себя немного погладить и отправился к блюдцу. Там он тщательно и скрупулёзно обнюхал предлагаемое угощенье, после чего, хищно и плотоядно урча, приступил к трапезе.

– Свежий медвежий окорок! Аркаша от него без ума, – с гордостью пояснил Денис. – На жабинском постоялом дворе имеются две знатные достопримечательности, знаменитые на всю округу: этот огромный котофей Аркадий и рыжая коза Фёкла.

– Тоже очень большая?

– Нет, самая обычная и, даже, облезлая местами. Но, зато, умеет курить трубку…. Чего ты так недоверчиво и ехидно усмехаешься? Я вовсе не шучу! Хочешь, прямо сейчас пойдём и посмотрим? Ну, хочешь?

– Да, верю я, верю…

– Так вот, трубку раскуриваешь и козе вставляешь в рот, то есть, в пасть. Дальше она всё делает сама: затягивается, выпускает дым из ноздрей. Красота, да и только! С этим занятным номером, если его показывать на подмосковных ярмарках, можно зарабатывать большие деньги.

– Отчего же никто не зарабатывает?

– Существует препятствие непреодолимой силы: коза-то государственная, то бишь, казённая, приписанная к почтовой станции…. Ладно, хватит трепаться о пустом! Ты как, перекусил уже? Ага, смотрю, от калачей ничего и не осталось. Тогда пошли в баню, там уже натоплено.

– У меня же это…, – принялся мямлить Пётр. – Ожог на шее. Опять же, переодеться-вытереться нечем и не во что…

– Твою шею – поверх повязки – тщательно обмотаем шкуркой озёрной выдры. Надёжное средство, веками проверенное! Потом, понятное дело, рану заново намажем-перевяжем. И исподнее тебе Антипка – одной рукой и с Божьей помощью – уже собрал, благо он, то есть, Антип, левша. Из моих вещичек, понятное дело. Надеюсь, не побрезгуешь? Ну, и ладно…. Короче говоря, ерунда ерундовая!

– По поводу «ерунды», – мягко улыбнулся Петька. – Я пока спал, придумал во сне коротенький стишок….

– А ну-ка, давай, зачти!

 
В сердце – ерунда ерундовая
Поселилась однажды.
И на встречу с тобой, чернобровая,
Я шагаю отважно…
 

– Или, вот так, ещё можно:

 
Ерунда ерундовая в сердце – поселилась однажды.
И на встречу с тобой – я шагаю отважно…
 

– Ха-ха-ха! – оглушительно, как и всегда, заржал Давыдов. – Пиит, ты, Пьер! Настоящий и знатный пиит! И, похоже, влюблённый по самые уши. Бывает, конечно…. Пошли в баню, пока камни не остыли. Одевайся, подполковник влюблённый, одевайся…

«А если в жарко натопленной бане отклеятся мои усы-бакенбарды?», – всерьёз заволновался Пётр. – «Скандала тогда не оберёшься. Да, ещё какого! Мама не горюй…. Как этот неприятный факт – с отклеиванием – объяснять Денису? Мол, я сюда попал – из двадцать первого века – совершенно случайно, типа – не по своей доброй воле и без всякого злого умысла…. Извиняйте, дорогой господин Давыдов! Я просто давно мечтал с вами познакомиться лично, и послушать – из уст автора – знаменитые виршы поэтические…. Да, уж! Хрень полнейшая! Впрочем, Глеб клятвенно уверял, что «театральный» клей – натуральный зверь. Мол, реагирует только на специальный отклеивающий состав, который надо наносить кисточкой вдоль границ грима.…Вот, и проверим заодно! Опять же, после всех этих скоропалительных событий, сопровождавшихся регулярным и обильным выделением пота – как обычного, так и холодного – очень хочется вволю попариться и качественно помыться…».