Текст книги "Желтая роза в ее волосах"

Автор книги: Андрей Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Чёрный Обелиск

В положенное время самолёт мягко приземлился в аэропорту города Мендосы – столицы одноимённой аргентинской провинции.

– Дело уверено двигается к вечеру, – сладко зевая, сообщил проснувшийся седобородый попутчик. – Я всегда, посещая Мендосу, останавливаюсь в гостинице «Виктория». Вполне приличный отель, запросто потянет на четыре полноценные звезды – даже по капризным европейским меркам. Рекомендую. Готов проводить. В смысле, предлагаю отправиться туда вместе, на одной машине.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Егор, водружая на нос очки с тёмными стёклами. – Но у нас в Мендосе имеются старинные друзья, которые с радостью предоставят комфортабельный ночлег.

Чемоданов и всяких баулов в багаж они – за неимением оных – не сдавали, поэтому и покинули зал ожиданий первыми.

Западная часть неба уже была охвачена томным малиново-оранжевым маревом, а окружающий воздух – своим ароматом – напоминал о существовании заповедных горных ледников, рек и ручьёв.

– Куда вам, сеньор и сеньора? – дружным и радостным хором заголосила по-испански толпа разномастных смуглых таксистов. – Доставим с ветерком. Практически – бесплатно…

– Правобережная авенида, дом двадцать четыре, – озвучил Егор адрес, обозначенный в кратких инструкциях Мары Сервантес. – За скорость доставки плачу полуторную таксу.

Неожиданно над выщербленными ступеньками лестницы зала ожидания повисла напряжённая и чуткая тишина. Таксисты – один за другим – вежливо прикасаясь пальцами к краям чёрных и бежевых широкополых шляп, и бормоча традиционное: – «Пор фавор[14]!», начали торопливо, о чём-то тревожно перешептываясь друг с другом, расходиться к машинам, припаркованным вдоль обочины.

Только один водитель – высокий, сутулый, среднего возраста, с неухоженными «запорожскими» усами под горбатым носом – остался стоять на месте.

– Что, собственно, произошло? – вальяжно и чуть обиженно поинтересовалась Санька. – Мы нечаянно чем-то обидели этих славных кабальерос?

– Конечно же, нет, прекрасная сеньора! – криво улыбнувшись, откликнулся усатый таксист. – Просто ребята…э-э-э, немного мнительные. То есть, искренне верят во всякую чепуху – в привидения, призраки, зомби и прочую аналогичную муру. А место, куда вам надо добраться, имеет очень дурную славу. По крайней мере, последние шестьдесят-семьдесят лет…. Извините вы их, пожалуйста. Провинциальная некультурная темнота, воспитанная на страшных бабушкиных сказках…

– А вы, милейший?

– Я, симпатичная и неотразимая донна, не местный. Поэтому и отношусь к тутошним страхам и мнительностям – достаточно спокойно. То есть, без трусливого пиетета, но с уважением…. Может, уже поедем? Скоро стемнеет. Кстати, такса за проезд – тройная.

– Перебором пахнет, – возмутился Егор.

– Ничуть не бывало! Я же – по сложившейся ситуации – являюсь монополистом. Поэтому и имею полное право – выдвигать драконовские финансовые требования-условия. Ничего не попишешь, махровый капитализм в действии, чёрт его дери…. Впрочем, можете и отказаться. Вдруг, вы – до острых желудочных колик – обожаете пешие ночные прогулки по незнакомой местности? Только предупреждаю сразу, на берегу, места здесь у нас – однозначно-неспокойные. Хватает разных отвязанных и наглых ухарей, обожающих – по тёмному времени суток – приставать, размахивая острыми ножиками, к мирным прохожим. Мол: – «Жизнь, или пухлый кошелёк?!».

– Поехали, родной, уговорил. Где твой лимузин? Ага, понятно. Мы с женой разместимся на заднем сиденье…

Старенькая японская малолитражка, дисциплинированно соблюдая скоростной режим, ехала по городу, и Санька – на русском языке – негромко комментировала:

– Симпатичный населённый пункт, чистенький и опрятный. Много зелени и аккуратных скромных коттеджей. Правда, встречаются и шикарные виллы, типа – настоящие дворцы тутошних олигархов…. Что же, Мендоса немного напоминает мне районы частной застройки в южных российских городках. Например, в Краснодаре, Ейске или же в Ростове-на-Дону…. Вот, и речка появилась. Достаточно широкая, с быстрым течением и чистой водой…. Интересно, а почему мы едем так медленно? Я была железобетонно уверена, что все южноамериканские водители – ужасные лихачи, не признающие правил дорожного движения…

– Так-то, прекрасная донна, южноамериканские, – с печальными интонациями в голосе – по-русски, с ярко-выраженным украинским акцентом – откликнулся таксист. – Местные орлы и коршуны, действительно, гоняют так, словно бы им нежные задницы коварно намазали сосновым скипидаром, а на правила – плюют со смаком. Мол: – «Да здравствует полноценная и ничем неограниченная свобода! Какие ещё – в одно нехорошее место – правила? Кто смеет ущемлять в гражданских правах вольного кабальеро? Для чего, спрашивается, мои славные предки проливали на баррикадах свою горячую кровь? Явно, не для того, чтобы подлые канцелярские крысы занимались откровенным и циничным беспределом…. К оружию, товарищи! Пепел незабвенных Симона Боливара и Эрнесто Че Гевары стучит в моём беспокойном сердце!»…. А нам же, бесправным иммигрантам, имеющим только вид на жительство, такие вольности противопоказаны – при первом же удобном случае, типа – за милую душу, вышибут из страны…

– И много здесь выходцев из…России и Украины? – хмуро поинтересовался Егор.

– Хватает. Впрочем, и других иммигрантов – как собак нерезаных. Поляки, румыны, латыши, венгры, ирландцы…. Но, больше всего – итальянцев. Так, вот, исторически сложилось…. Кстати, можете на меня полностью положиться. Буду нем – как речная сытая рыба. А на родном языке, уважаемые земляки, старайтесь говорить как можно реже. На всякий пожарный случай. В Мендосе – традиционно – не любят российских шпионов. Вернее, слегка опасаются…

– Почему же – сразу – шпионов? – тут же возмутилась невыдержанная Сашенция. – Объяснитесь, пожалуйста!

– Вы выглядите – как стопроцентные жители Буэнос-Айреса, а говорите по-русски без малейшего акцента, – невозмутимо пояснил водитель. – Следовательно, прибыли из России не так и давно, но почему-то скрываете это. Зачем, спрашивается? Опять же, тёмные очки…. А у вас, идальго, извините, накладные усы. Данный факт сразу же бросается в глаза – опытному человеку. Это ещё не говоря про конечный адрес нашей поездки…. Натуральные и патентованные шпионы, одним словом. Ни малейших сомнений…

– А, почему в Мендосе опасаются – именно – российских шпионов? – уточнил Егор. – Они какие-то особенные? То есть, чем-то кардинально отличаются от американских, немецких и английских?

– Безусловно, отличаются. Да, ещё как…. Мы уже подъезжаем, я вам данную коллизию объясню на месте. И расскажу, и покажу на ландшафте…. Не возражаете?

Машина, проехав метров четыреста пятьдесят вдоль высокого сетчатого забора, остановилась.

– Вылезайте, дамы и господа! – объявил водитель. – Приехали…. Как легко догадаться, мы сейчас находимся на границе двух частных владений. За забором располагается искомое вами строение – за номером двадцать четыре. А рядом с ним – сами видите, что…

От дороги – до тусклых речных вод – тянулся заброшенный прямоугольный пустырь, густо заросший пыльной травой и высокими кустами чертополоха. Посредине участка располагались неаккуратные развалины неизвестного сооружения, а на высоком речном берегу – в призрачных вечерних сумерках – наблюдался величественный чёрный монумент-обелиск.

– Здесь когда-то имела место быть шикарная вилла с мраморными колоннами, принадлежавшая легендарной Иде Матьё, известной опереточной певичке, – приступил к повествованию русскоговорящий таксист. – Говорят, что девица была очень симпатичной и смазливой, но невероятно-ветряной. Среди её многочисленных любовников числился даже сам Мартин Борман, знаменитый нацистский преступник, скрывавшийся – после окончания Второй мировой войны – от международного правосудия…. И, вот, в приснопамятном 1955-ом году, через несколько дней после свержения аргентинского диктатора Хуана Перрона, Борман тайно прибыл в Мендосу – на очередную жаркую встречу с любвеобильной и пылкой Идой…. Интересуетесь, на чём прибыл? К этому конкретному месту – на речном паровом катере. А к реке Мартин Борман – в сопровождении многочисленной и надёжной охраны – прилетел из Чили, на двухмоторном самолёте…. Но здесь беднягу уже ждали суровые советские диверсанты, посетившие Аргентину по личному приказу самого Климента Ефремовича Ворошилова. От дома Матьё – к речному берегу – вёл секретный подземный ход. И одна из русских шпионок, вошедшая в доверие к легкомысленной Иде, спрятала в этом ходе пару десятков ампул с нитроглицерином.… Когда Мартин Борман, сойдя с катера, вошёл в тайный коридор, то наши, засевшие вон на том холме, – уважительно махнул рукой в сторону, – стрельнули – одни говорят, что из армейского гранатомёта, другие утверждают, что из противотанкового ружья. Тутошнюю почву, естественно, сильно тряхнуло, и нитроглицерин, сдетонировав, взорвался. Подземный ход завалило, дом Иды Матьё полностью разрушился, начался страшный пожар…. Следствие, которое проводилось откровенно вяло, констатировало, что всего при взрыве погибло более пятидесяти человек. Причём, личностей большинства из них установить так и не удалось. Понятное дело, что и гибель Мартина Бормана власти официально не подтвердили…. А у Иды Матьё обнаружились неизвестные наследники, которые решили оставить развалины дома в покое, а на берегу реки – через некоторое время – установили памятный чёрный знак-обелиск, изготовленный, кажется, из базальта…. Почему местные жители обходят это место стороной? По Мендосе ходят упорные слухи, что звёздными ночами, чаще всего в полнолуние, здесь регулярно разгуливают, взявшись за руки и оживлённо болтая между собой на немецком языке, Ида Матьё и Мартин Борман. В смысле, их бестелесные Призраки…

– Но, ведь, это – лишь красивая легенда? – засомневалась недоверчивая Санька. – Мол, действительно, здесь когда-то прогремел сильный взрыв, а Бормана и русских разведчиков – несколько позже – обыватели присовокупили сюда…м-м-м, ради красного словца? Не так ли?

– Трудно сказать однозначно, – нервно подёргал вислыми «запорожскими» усами водитель. – Более того, здешние старожилы даже называют имена-фамилии людей, входивших в советский диверсионный отряд. Естественно, имена и фамилии, под которыми эти люди тогда проживали в Аргентине.

– Может, озвучите?

– Пожалуйста…. Алекс, Мария и Мартина Сервантесы. Оскар Рамос и Анхен Мюллер. Извините, уважаемые соотечественники, но мне – пора. Приятно было поболтать и всё такое…. Давайте-ка честно-заработанный гонорар, и я поеду к дому. Молоденькая жёнушка, наверное, заждалась…. Хватит, сеньор! Вполне достаточно. Премного благодарен…. Адиос[15]! Всех благ!

Старенькая японская малолитражка шумно завелась, развернулась – в три приёма – на узкой дороге, и, громко тарахтя, уехала по направлению к центру городка.

Машина уехала, а Чёрный Обелиск, неподвижно застывший над сонной рекой, остался…

Сеньора-гаучо

Мари Гонсалес? С ней ссориться – себе дороже…. Знаешь, как её здесь называют? «Сеньора-гаучо»! Она одна – на всю Аргентину – «сеньора-гаучо». Представляешь? Э, да я смотрю, ты совершенно не проникся. Ты хоть знаешь, кто такие гаучо? Говоришь, мол, пастухи? Что-то вроде североамериканских ковбоев? Ну, ты, брат, даёшь – ляпнуть такое! Пастухи?! Хорошо ещё, что тебя не слышал никто из местных патриотов. Ладно, просвещу тебя, неуча дремучего, а то попадёшь ещё в неловкую ситуацию, засмеют, а то и на дуэль вызовут…. Слушай. «Пампа» – на древнем языке индейцев кечуа – обозначает – «ровная земля». Но это – полное враньё! Пампа – это бескрайние равнины, густо усеянные множеством невысоких холмов, покрытых лесом и кустарником, есть здесь и пустынные районы с соляными озерами, и классические степи с высокими травами.…В своё время сюда пришли жестокосердные испанцы и за несколько веков уничтожили всех местных индейцев – и кечуа и керанди, перестреляли почти всех гуанако и страусов-нанду, потом завезли из Европы и выпустили в пампу всякий домашний скот. Но Аргентина, где не оказалось богатых залежей золота и серебра, испанцев совершенно не интересовала, и они стали – весело и дружно – переселяться в Перу и Парагвай. Одичавший рогатый скот и лошади очень быстро размножались и чувствовали себя в пампе просто превосходно. Для парнокопытных здесь идеальная среда и климат, так сказать…. И тогда в пампу пришли бродяги самых разных национальностей, бедные – как худые церковные крысы. Чтобы не умереть с голода, они отлавливали всех этих полудиких лошадей, буйволов и коров, и загоняли их на наспех огороженные территории…. Так в Аргентине появились ранчо и гаучо – вольная и свободолюбивая разновидность людей, не признающая общепринятых устоев. Жизненная мораль у гаучо проста: – «Мы были никому не нужны. Когда наши дети пухли от голода, то никто не помог, все презрительно отвернулись в сторону. Мы всего добились сами, собственными руками, безо всякой помощи со стороны…. Поэтому теперь мы ничего и никому не должны! Пошли вы все в грязную задницу – с вашими законами, конституциями и прочим уродством! Мы живём, как хотим, и никто не имеет права вмешиваться в нашу жизнь…». Гаучо – страшные и неисправимые гордецы. Даже с современными мужчинами-иммигрантами они почти не общаются, считая это ниже своего достоинства. Что тут говорить про женщин-иностранок? Так вот, Мария Гонсалес – самая желанная гостья в любом поселении гаучо. Чем она их всех взяла? Неизвестно…. Но это – непреложный факт, известный на всю страну. Об этом и в тутошних газетах много раз писали…

Воздушный змей

Этот зимний июльский день ничем не отличался от череды других.

Голубое безоблачное небо, холодный южный ветер, с утра на градуснике было всего плюс восемь-девять градусов по Цельсию.

– Поедем, любимый, за город, – сонно предложила Мартина, нажимая на кнопку будильника. – Погуляем по тихой зимней пампе, подышим свежим воздухом, позапускаем воздушного змея. Когда мы с Иваном были ещё маленькими, то с отцом часто ходили в пампу, запускали в небо змеев – каждый раз нового…

В пункте проката Денис взял в аренду нежно-голубой, почти новый «линкольн». Наскоро перекусив в ближайшем кафе, они выехали из города. На заправочной станции он залил полный бак бензина и купил большую картонную коробку со сборным воздушным змеем.

Через два с половиной часа они проехали городок Талар, после чего ещё минут сорок-пятьдесят медленно колесили по ухабистому жёлтому просёлку. Когда машина забралась на очередной пологий холм, Денис нажал на тормоз и заглушил мотор.

Пампа встретила их чистой и звенящей тишиной. Марта вытащила из багажника толстый шерстяной плед и, расстелив его на пожухлой бурой траве, позвала:

– Иди ко мне, ложись рядом, будем смотреть в небо.

Целый час они пролежали, обнявшись, и нежно поглаживая друг друга ладонями. Просто лежали, смотрели в голубое бездонное небо, вздыхали горьковатый и тревожный воздух пампы, молчали…

Высоко над их головами – крохотными точками – кружили орланы.

– Мы же совсем забыли о воздушном змее! – оживилась Мартина. – Давай, записной лентяй, поднимайся. Будем заниматься делом.

В картонной коробке, кроме отдельных деталей, обнаружились вспомогательные инструменты и материалы: клей для склеивания деревянных и бумажных частей, крохотные ножницы, короткое ножовочное полотно.

– Отдай, неумёха! – понаблюдав три-четыре минуты за неуклюжими действиями Дениса, Марта отобрала у него деревянные бруски и рулон тонкой, но прочной разноцветной кальки.

Уроки, полученные в детстве, не прошли для Мартины даром, и вскоре воздушный змей был готов к полёту – большой трёхцветный ромб со смешной мальчишеской рожицей посередине.

– У нашего сына будет такая же добрая улыбка, – ласково поглаживая ладонью плоский живот, заявила молодая женщина.

– Ты х-хочешь сказать, ч-что уже…, – начал заикаться Денис.

– Вот, именно, уже, – подтвердила Мартина. – Через восемь месяцев ты, идальго, умеющий ловко драться на навахах, станешь бесконечно-счастливым отцом.

Денис, держа змея в высокоподнятой правой руке, размеренно побежал по гребню холма – навстречу сильному юго-восточному ветру. Отпустив конструкцию, он принялся потихоньку стравливать верёвку, змей начал уверенно набирать высоту…

Подошла Марта, положила ему на плечо сильную и тёплую руку. Воздушный змей уверенно парил на пятидесятиметровой высоте.

– Какой элегантный и красивый! – восхищённо вздохнула Мартина. – Как наша любовь…

Неожиданно один из орланов заинтересовался новым летающим объектом. Гигантская птица несколько раз неторопливо облетела вокруг змея, поднялась вверх, после чего, бросаясь в решительную атаку, резко спикировала. Последовал безжалостный удар мощными лапами, и обломки воздушного змея разлетелись во все стороны…

– За что? – Марта спрятала заплаканное лицо на груди у Дениса. – И с нами так будет. Кто-нибудь – чёрный и злой – подкрадётся сзади и ударит…

С тех пор прошло уже – без малого – пятьдесят лет. У Дениса и Марты трое взрослых детей, шестеро внуков и две правнучки. Через месяц я вылетаю к ним в Буэнос-Айрес, отмечать Золотую свадьбу…

Прощание

Яхта «Стрела» уверенно скользила по тускло-серебряным волнам Ла-Платы, великой Серебряной Реки. Буэнос-Айрес уже давно растаял за кормой, впереди – на сколько хватало взгляда – была только грязно-серебристая вода, изрезанная причудливыми морщинами волн.

«Вот и всё», – подумал Денис. – «До свидания, Аргентина, странная, загадочная и призрачная бело-голубая страна! Я очень надеюсь, что мы ещё увидимся с тобой…».

Ла-Плата – река, где не видны берега.

Незнакомые звёзды – играются с полночью.

Волны – цвета старинного, давно нечищеного столового серебра…

Лентяйка – местная горничная.

Ночью – не уснуть – в гостиничном номере:

Что-то – постоянно – шуршит по крыше.

Шуршит – по стеклу и по подоконникам.

Всё шуршит и шуршит…

Что это? Темно, ничего не вижу.

А утром, распахнув окошко, понимаешь:

Может, это – вам покажется странным,

Но везде и всюду летают —

Миллионы лимонных листьев, опавших с платанов.

И тогда многое – понимаешь…

Танго – звучит из каждого раскрытого окошка.

На улицах – нищие играют на скрипках.

Сосиски в тесте, виноградная граппа, упитанные уличные кошки,

Молоденькие девушки, одетые только в улыбки…

Везде и всюду – портреты Эвиты Перрон.

Она умерла – много лет назад.

Ну, и что из того? Каждый трамвайный и троллейбусный вагон

Демонстрирует вам – её незабываемый взгляд,

Её милое – лицо…

Она умерла в возрасте Христа,

И весила – при этом – ровно тридцать три килограмма.

Аргентина тогда застыла и ждала:

Когда же она воскреснет? Великая Дама…

В золотистой луковой корочке – аппетитные кусочки асадо.

Лукавые чёрные глаза – за столиком напротив.

Извините, милая сеньорита, но я срочно уезжаю,

Больно уж она грустна – ваша аргентинская осень…

Вы никогда не бывали в Аргентине?

Не бродили по ночным улочкам Буэнос-Айреса?

Мне вас жаль, господа и товарищи,

Ни об этой планете, ни о настоящей жизни, в частности,

Вы, собственно, ничего и не знаете…

Раздел третий

Рыбацкие байки

Рыбалка – как философский аспект мироощущения

Для кого-то рыбалка – отдых, для кого-то – спорт. А для меня, в первую очередь, это возможность пофилософствовать немного в тишине, или, если немного иначе:

Лишь не забыть бы в суете

Остановиться, оглянуться.

На том безумном вираже,

Иль на сто первом этаже,

Где нам дозволено проснуться.

Лишь, не забыть бы – в суете…

Вот, и закончен первый курс. Слава всем Богам земным, новым, старым, модным, давно забытым! В любом раскладе, мы – прорвались! Ура!!!

В августе – в строгом соответствии с Учебным планом – учебная же практика в Крыму. А пока – целый июль – каникулы!

И решили мы с приятелем съездить на рыбалку – на мою вторую Родину, на Кольский полуостров.

Витька Колесников (по прозвищу – «Толстый»), пацан свой в доску. Ростом – под два метра, здоров – как африканский буйвол, гирями двухпудовыми жонглирует – Иван Поддубный скромно отдыхает в сторонке…

Вообще-то, Витька – сугубо городской житель, краснощёкий – кровь с молоком, слегка изнеженный, очочки носит, на рыбалке не был ни разу. Но когда-то, ведь, надо начинать? Почему, собственно, не сейчас?

Садимся в поезд и через двадцать часов прибываем на место.

Знакомые мужики соглашаются доставить нас до озера Долгого. Садимся в видавший виды «Урал», едем. Минуем Кандалакшу, впереди замаячил Крестовский перевал, ранней весной и поздней осенью – место страшное. Бьются там машины – десятками за один раз.

Представьте себе такую картинку. Внизу ещё тепло, а на Крестовском – уже минусовая температура. Проходят осадки какие – дождь, или просто туман оседает росой – ловушка и готова. Идёт на перевал колонна гружёных лесовозов, дистанцию между машинами держа приличную. И, вдруг, передняя машина выезжает на гололёд, но ничего – со скрипом, но проезжает. За ней остальные…. А метров через двести гололёд превращается в голимый лёд – передний автомобиль начинает скатываться под колёса второму, тому тоже деваться некуда – начинает вниз сдавать. Но сдают-то лесовозы назад не строго по прямой, косоротит их постоянно, поперёк разворачивает…. Тут, как назло, с перевала вахтовка одиночная спускается, не затормозить ей на льду, вот, и врезается она в лесовоз, развёрнутый поперёк дороги. И покатились все машины вниз со страшной силой – огненная полоса километров за пятнадцать видна…. Потом перевал на пару суток закрывают – ремонтники старательно очищают дорогу от обгоревшего железа. И так бывает несколько раз за сезон.

Но сейчас на дворе лето, поэтому преодолеваем перевал легко, спускаемся. Вот, и легендарный Терский берег – северная граница беломорского побережья.

Возле безымянной речушки делаем привал, шофёр заваливается спать, мужики немного выпивают – так, чисто формально, ведь до Избы (так называется конечная точка нашего маршрута), грести часов восемь.

Хорошо вокруг – речушка журчит, рыбёшка усердно плещется, комарики редкие жужжат. И, вдруг, выясняется, что Толстый – для комаров – лакомое блюдо. Облепили они его физиономию, и давай кусать нещадно. А на других, меня включая, ноль внимания. Видимо, распознали городского пижона, распробовали.

Бегает Витька по берегу, ручонками размахивает. Лицо у него распухло знатно, очки модные с носа, раздувшегося вдвое, сваливаются.

Смеются мужики:

– Ну, Андрюха, повезло тебе с напарником. Не рыбалка, а цирк бесплатный у вас впереди намечается…

Шоферюга, наконец-таки, просыпается, едем дальше.

Вот, и Долгое озеро – шириной не более километра, вытянутое с северо-востока на юго-запад километров на пятьдесят с гаком.

Красиво тут несказанно. Над противоположными берегами озера нависают крутые невысокие сопки, покрытые редколесьем, далеко на юге – через пухлые кучевые облака – смутно угадывается горбатая, совершенно лысая Иван-гора. На озере – полное безветрие, вода отливает тусклым старинным серебром. Далеко впереди, прямо по нашему будущему курсу, быстро передвигалась, словно живая, полоса цветного тумана – местами розового, местами – лилового.

Надуваем лодки, и – вперед, гребём до Избы.

Витька садится на вёсла, но уже через двадцать минут набивает кровавые мозоли и из игры выбывает. Дальше я гребу в одиночку – поэтому к месту назначения прибываем последними, затратив вместо принятых восьми часов на пятьдесят минут больше.

Неожиданно выясняется, что рыбачить на Долгом озере нам предстоит с Толстым сугубо вдвоём, мужики, посовещавшись, решают пойти дальше – на речку Умбу – лохов браконьерить.

Для тех, кто не знает, «лох» (в своём первоначальном значении), это и не человек вовсе, а сёмга, зашедшая поздней осенью на нерест, отнерестившаяся, но не успевшая вовремя уйти обратно в море. Перезимовав в проточном озере, через которое проходит нерестовая река, такая рыба из «красной» превращается в «жёлтую», да и вкусовые качества заметно теряет. Но, всё же, как считают тутошние жители, лучше ловить лохов, чем всякую там сорную рыбу – плотву, окуня, щуку.

Нас с собой не берут – опасно, рыбинспекция не дремлет. Мужикам-то что, они местные – договорятся с инспектором завсегда. А нас, если поймают, то, на первый раз, конечно же, не посадят, но обязательно отправят бумагу в институт – запросто можно вылететь, прямиком в российскую армию.

Остаёмся одни. Убираемся в Избе, заготовляем впрок дрова.

Изба – место особенное. Приземистый пятистенок, возведённый в незапамятные времена из солидных сосновых брёвен. Крыша сработана из толстенных, перекрывающих друг друга деревянных плах, никакого тебе рубероида или толи, но не протекает никогда. Над входной дверью вырезан год постройки – 1906-ой. Солидно, ничего не скажешь. Внутри – просторные двухуровневые нары, человек десять можно с лёгкостью разместить. Печь, сложенная из дикого камня, массивный обеденный стол с разнообразной посудой, дюжина самодельных табуретов, над столом – полка, на полке – антикварный кожаный скоросшиватель, плотно забитый разномастными бумагами и бумажонками.

Открываю на последнем листе, в смысле, на первом – по мере наполнения. Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк:

Былой отваги времена

Уходят тихо прочь.

Мелеет времени река,

И на пустые берега

Пришла Хозяйка-Ночь.

И никого со мной в Ночи.

Кругом – лишь сизый дым.

И в Мире больше нет причин

Остаться молодым…

Поручик Синицын, втрое июля 1920-го года.

Да, однако, впечатляет. Непросто всё, однако, там было – после Революции грёбаной…

Просматриваю самый верхний, последний лист – неровно обрезанный кусок обоев «в цветочек»:

Над моим сердцем – профиль Че Гевары.

Впереди – долгий путь.

Пойте, звените в ночи, гитары,

Им не давая уснуть.

Жирные свиньи в гламурных одеждах

Жадно лакают бордо.

А на закуску я им, как и прежде,

Предложу лишь говна ведро.

Пашка Мымрин, десятый класс, двадцать первое мая, 1981-ый год.

А это уже наши люди. Но, судя по всему, революционные идеалы по-прежнему живы.

Становится понятным, что этот скоросшиватель является своеобразным дневником литературных и иных пристрастий гостей, некогда посетивших Избу. Ну, что же, будем уезжать – тоже чирканём пару строк. Пока же с лирикой надо завязывать, пора рыбу ловить…

Рыбу приходится ловить одному, так как Витька по-прежнему не в ладах с комарами. Сидит всё время в Избе, скоросшиватель листает. А если и выходит на свежий воздух, то сугубо с парой предварительно-наломанных берёзовых веников – отбиваться от гнусных и приставучих насекомых.

На пятые сутки, когда я собирался отплывать за очередной порцией добычи, к лодке подходит Толстый и, жалобно хлюпая распухшим носом, хмуро бубнит:

– Слышь, Андрюха, а я, похоже, заболел серьёзно. Выбираться нам отсюда срочно надо. Типа – к доктору…

– Боишься, что от комариных укусов в носу гангрена началась? – пытаюсь отделаться плоской шуткой.

– Не в этом дело, – Витька серьёзен и к шуткам невосприимчив. – Всё, братишка, гораздо серьёзней. Я это…. Как же сказать? Ну, с тех пор, как сюда приплыли, ни разу, э-э-э, «по большому» не сходил, вот. Такого со мной никогда ещё не было. Я же с детства к режиму приучен – два раза в день, утром и вечером. А тут – такое…. Давай-ка, пока не поздно, выбираться отсюда к чёртовой матери – к доктору, в смысле.

Успокаиваю Толстого, как могу. Говорю, что это – совершенно нормально, мол, организм на рыбалке потребляет гораздо больше энергии, чем в городе, то есть, работает на принципах безотходного производства, ну, и ещё всякого – в том же ключе.

Витька успокаивается, заметно веселеет и даже выражает горячее желание – составить мне компанию в сегодняшнем процессе ловли противной рыбы. Взяв удочку, он резво запрыгивает в лодку, не забыв, впрочем, прихватить с собой и веники. Отплываем.

Проверяем жерлицы, снимаем пару щурят. На последней, самой дальней жерлице, сидит огромный, почти семикилограммовый язь. Рыбина сдаваться не собирается и, пытаясь порвать леску, делает сумасшедшие свечи и кульбиты. Витька, позабыв обо всех своих бедах, азартно помогает затащить язя в лодку, громко кричит и хохочет, в пылу борьбы с его носа слетают очки и падают за борт.

После того, как оглушённый язь затих в холщовом мешке, мне приходится лезть в воду за очками – благо не глубоко, метра полтора. Найдя пропажу и обсохнув, направляю лодку к заранее прикормленному месту – «по-чёрному драть плотву».

Но, не тут-то было. Витька опять вспомнил о комарах, к удочке даже не прикасается, активно машет вениками – лодка раскачивается из стороны в сторону, идёт волна, рыба, естественно, не клюёт.

– Ну, и какого рожна ты со мной попёрся? Чего рыбу пугаешь? Сидел бы себе на берегу и махал бы там вениками, – сердито отчитываю Толстого.

– Извини, но здесь комаров гораздо меньше, – тусклым бесцветным голосом извиняется Витька, от его недавней весёлости не осталось и следа.

Надо пожалеть товарища, тем более что рыбы поймано уже килограмм пятьдесят-шестьдесят, причём, большая её часть даже просолилась и ещё с утра вывешена подвяливаться на ветру.

На завтра едем за сигом. Сиг ловится только на глубине, на самой середине озера, где дует сильный ветер, и комаров нет вообще – Витька безмерно счастлив и даже, наплевав на ещё не до конца подсохшие мозоли, вызывается грести.

Рыбачим на жирных короедов, для добычи которых пришлось с вечера раздраконить топором десятка два трухлявых пеньков. Рыба ловиться плохо, но Толстый возвращаться на берег отказывается наотрез. Наоборот, тянет его на глупые разговоры:

– Андрюх, а заметил – на РМ девчонка одна есть, Нинкой зовут? Симпатичная – до полной невозможности….

Странный этот Витька. Ну, какие ещё девчонки, когда времени – толком – ни на что не хватает? И учиться надо, и подработать там-сям денежку какую-никакую, и с Лёхой на футбол-хоккей сходить, да ещё с Кусковым пивка попить от пуза…. Откуда взять время на девчонок? Чудак Витька, право слово…

В таком духе и отвечаю. Толстый обиженно замолкает и хмуро концентрирует внимание на неподвижном поплавке.

Проходит часов пять. Вдруг, замечаю – нет одного весла. Витька, гребец хренов, вёсла толком не закрепил, вот, одно и уплыло неизвестно куда, ветер-то сильный. Правда, волна идёт к нашему берегу, может, ещё и найдём.

Снимаемся с якоря, старательно всматриваясь в волны, сплавляемся по ветру. Но, всё бесполезно – нет весла, то ли утонуло, то ли у берега в коряжник его занесло.

Орудуя одним веслом, как заправский индеец, довожу лодку до Избы. Дрянь дело. Самодельное весло из куска фанеры и ствола молоденькой осины смастерить – не штука. Но и лодка, и вёсла – чужие, мой отец взял попользоваться у кого-то из друзей. Следовательно, быть скандалу…