Текст книги "Гоблины. Сизифов труд"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Успокоившись, Лера погасила свет. В предвкушении внезапно нарисовавшейся завтрашней вечеринки, ее настроение немного улучшилось.

* * *

– …То есть брови делаем чутка покустистей и сдвигаем их поближе к переносице? – уточнил оперативный водитель Афанасьев, откладывая карандаш и берясь за ластик.

– Да-да. Вы это очень правильно сформулировали, – виновато подтвердил Иван Демидович. Нынешнее утро неожиданно началось с проявления неподдельного интереса к его скромной персоне. И сейчас Филиппов очень смущался от осознания того, что столь серьезные люди, все сплошь офицеры, у которых своих дел по горло, тем не менее, тратят время и силы, занимаясь его проблемами.

Удерживая левой рукой поставленный на колени планшет, Борис Сергеевич стер предыдущий вариант бровей и профессионально-небрежно набросал новые, добавив густоты.

– Примерно такие? – Он продемонстрировал новый вариант.

– Вот сейчас стало очень похоже. Вот только нос…

– А что у нас с носом?

Филиппов на мгновение зажмурился, силясь вспомнить.

– Можно, наверное, оставить и так. Но сейчас мне почему-то кажется, что нос у него был все-таки подлиннее и… потоньше, что ли.

– Не вопрос. Щас поправим, – Афанасьев снова взялся за ластик.

– А вот скажи мне, разлюбезный Иван Демидыч, как сейсмограф поэту! – обратился к Филиппову присутствующий здесь же, развалившийся на диванчике с чашечкой кофе Тарас. – В Питере существует вероятность серьезного землетрясения? Помнится, в школе на географии нас учили, что здесь такого в принципе быть не может.

– Боюсь, плохо нас в школе учили, – охотно взялся разъяснить Иван Демидович. – Землетрясения, они ведь всегда «привязаны» к зонам разломов. А Петербург стоит на стыке сразу трех тектонических плит, то есть над зоной гигантского разлома. Кстати сказать, моя диссертация была посвящена исследованиям катастрофических невских наводнений 1824 и 1924 годов. Я считал и продолжаю считать, что эти наводнения были вызваны не просто некоей «нагонной волной», а сейсмическими сотрясениями дна Финского залива.

– Ты хочешь сказать, это было что-то типа цунами? – невольно прислушался к их научному разговору Борис Сергеевич, одновременно продолжая эксперимент по утончению носа.

– Ну, если рассуждать на обывательском уровне, то да.

– Ни фига себе!.. Так, ну с носом будем считать, что закончили. А вот с прической, я так понимаю, пролетаем?

– У него была надета такая, знаете ли, круглая вязаная шапочка. Красно-белая.

– Сергеич, рисуй классическую «пидорку» спартачей – не ошибешься, – авторитетно подсказал Тарас.

Афанасьев схематично прорисовал на портрете фанатский головной убор. После чего поднялся, приставил планшет к стене рядом со вторым, сделанным накануне, наброском и всмотрелся в полученный результат:

– В общем, где-то так. Тапер, что называется, играет как умеет. Просьба не стрелять. Ну чего, Иван Демидыч, хоть какое-то сходство имеется?

– Сходство? Да это фактически готовые фотографии! – восхитился Филиппов. – Нет, я просто не устану повторять, Борис Сергеевич: ваше место не в милиции, а в художественной мастерской. У вас талант! У вас больше чем талант – дар Божий!

– Вот и я ему то же самое говорю, – встрял промеж них Шевченко. – После работы: взял стульчик, бумагу, карандашик, и – айда на Невский. За пару часов пару сотен баксов на портретиках, худо ли? Тем более ментовская «крыша» обеспечена. Прочие уличные художники банально не выдержат конкуренции.

– Кончай ты, балабол! – вознегодовал Афанасьев. – Хоть раз попробуй голову включить! Ну какие на Невском могут быть художники? Разве что художники от слова «дерьмо».

– Зато рисуют похоже.

– «Похоже» – не критерий. Для «похоже» в этом мире изобретен ксерокс. А для настоящего художника самое важное – умение видеть… Великий мастер Никола Пуссен сказал: «Существует два способа смотреть на предметы: просто видеть и рассматривать со вниманием».

– Во-во! Хотелось бы надеяться, что наши фотороботы «транспортники» не засунут куда подальше. А именно что рассмотрят со вниманием.

– Не понял?!! Тарас, Борис Сергеевич, вы что, совсем страх потеряли? – Это в курилку просунулась до крайности сердитая физиономия Мешка. – Было же объявлено: ровно в десять всем находиться в оперской. А вам что, особое приглашение требуется?

– Всё, Андрюх! Мы с Сергеичем уже бежим! Вот только… Подь сюды, буквально на одну секундочку!

– Ну, что там еще у вас! – недовольно просочился в курилку Мешок.

– Тут Сергеич с Демидычем на пару поработали немного. – Тарас развернул Андрея в сторону портретов. – Гляди! Это та самая парочка наиболее агрессивных московских фанатов. Тех, которые били бомжика ногами по голове. Вроде как получились похожи и опознаваемы. Скажи, Демидыч?

– Именно так. Очень похожи, – подтвердил Филиппов.

– Неплохая идея. Кто автор?

– Я ж тебе говорю: Сергеич по воспоминания Демидыча нарисовал. Что-то вроде фоторобота. Только карандашом.

– Ты что, увидел во мне человека, которому дважды разжевывать нужно? Я спросил про автора идеи.

– А-а… Вообще-то идея Холина. Это Гришке на пьянке, в смысле на крестинах у Анечки, в голову пришло. Когда он Анечкин портрет подаренный увидел, – пояснил Тарас. – Между прочим, я всегда говорил, что в процессе застолья разгоряченные спиртным умы способны генерировать гениальные идеи.

– Ага. Вот только в дальнейшем, по трезвяни, эти гениальные идеи мало кто берется претворить в жизнь.

– Ан нет! Мы, как видишь, взялись! – хвастливо заявил Шевченко.

– Вижу. Особливо ты пуще всех перестарался, – усмехнулся Мешок.

– Я же не виноват, что я не художник, а шрифтовик.

– Вот тогда тебе и бубен в лапы. После совещания свяжись с «транспортниками»: пусть засылают картинки в столицу, чтобы москвичи оперативно проверили эти рожи по фанатским картотекам. Самое главное: надлежащим образом оформи! Иначе всё это дело тихо скончается в ближайшей мусорной привокзальной корзине. Осознал, шрифтовик?

– Если с оформлением, так, может, Натахе поручить? – с надеждой в голосе спросил Шевченко. Мгновенно ощутив на своих плечах всю тяжесть наказания за инициативу.

– Я же сказал: ключевое слово здесь «оперативно». Сиречь быстро. А Натаха и быстро – вещи не сочетаемые. У нее эти рисунки месяц будут в сейфе пылиться. Всё, народ. Айда в оперскую, только вас ждем.

Андрей, а вслед за ним Афанасьев вышли. Тарас же не спеша допил свой кофе и лишь тогда поднялся, ворча под нос:

– Ну вот, чуть что: сразу косой… Э-эх! А хорошо, наверное, быть художником! На службу ходить не надо. Хотя, с другой стороны… Вон, Ван Гог себе ухо отрезал, Гоген от сифилиса помер. А всё почему? А, Демидыч? От безделья! Потому что на службу не ходили…

И в этом был Шевченко весь: немудреная его философия извечно базировалась на единстве и борьбе противоположностей.

Украина, Киев,

международный аэропорт «Борисполь»,

6 августа 2009 года,

четверг, 9:12 укр.

Народу в зале ожидания международного терминала «В» (тот, который «А», был отведен для народа попроще) скопилось – не протолкнуться. Из-за густого тумана, окутавшего окрестности столицы «незалежной», с самого раннего утра задержали около двух десятков рейсов. Включая и их, франкфуртский борт. Стоило, психуя, гнать из Питера машину двадцать часов кряду, практически без остановок, чтобы теперь протирать неудобные пластиковые кресла, силясь хоть немного подремать в гомонящем на разные голоса, невыносимо душном здании аэровокзала.

У оставленной сторожить детей и вещи Катерины Бугаец затекло всё тело. Ноги кололо нестерпимо, но, боясь пошевельнуться, она терпеливо сносила эту пытку, дабы не разбудить четырехлетнюю Леночку. Она, в отличие от своего старшего братика Максимки, с неимоверным трудом уснула каких-то двадцать минут назад, положив головку на колени матери. Катя тихонько гладила ее длинные светлые волосы, стараясь не думать о том, что если диагноз подтвердится, то к зиме Леночка будет выглядеть точно так, как те дети в больнице, куда они приезжали на консультацию: лысый череп, зеленоватый цвет кожи и выражение муки в глазах. Иногда Кате казалось, что всё это – всего лишь кошмарный сон. Но действительность возвращалась, и снова не было ничего, кроме бессильных слез, которых не должен был видеть никто – ни дети, ни муж…

…Всё началось чуть больше месяца назад. Воспитательница в садике сказала, что Ленка весь день была вялая и отказывалась играть. Вечером у нее поднялась высокая температура. Дочка родилась слабенькой, простужалась и болела довольно часто, поэтому тогда Катерина не придала этому особого значения и, напоив Леночку чаем с малиной, уложила спать. Участковый врач привычного ОРЗ не нашла, однако велела недельку посидеть дома, а перед выпиской на всякий случай сдать кровь. Кто тогда мог предположить, что столь привычная процедура обернется катастрофой.

Результаты анализа врачиху явно озадачили: она долго изучала бланк, на котором отдельные цифры отчего-то были подчеркнуты красным, расспрашивала, с аппетитом ли Ленка ест и не устает ли она на прогулках, а потом выписала направление в отделение детской гематологии онкологического института. «Пока пугаться не надо, – «успокоила» она Катерину. – Возможно, это ложная тревога. Специалисты разберутся». Выйдя из кабинета, Катя бессильно рухнула на дерматиновый диванчик. Она пыталась прочесть то, что было написано в направлении, но буквы прыгали перед глазами, и она видела одно лишь вселяющее страх название – «НИИ онкологии им.Н.Н.Петрова».

– Мама, ну пойдем, – теребила ее Ленка.

– Куда? – очнувшись, испуганно спросила Катя.

– За фееечкой, ты же обещала.

– Да-да, сейчас, сейчас. А, может, сходим лучше в «Макдоналдс»?

Обычно Катерина не приветствовала походы в подобные заведения, но сейчас с ужасом думала о том, что в последнее время дочка действительно потеряла аппетит.

– Давай! – радостно запрыгала Ленка. – А ты купишь мне хеппи-мил со Шреком?

Катерина готова была купить всё что угодно, лишь бы никогда не знать и не слышать про НИИ онкологии. При одном только воспоминании о посещении этого учреждения и профессионально-сочувственном взгляде молоденькой докторши у нее до сих пор мороз пробегал по коже.

Докторша долго мяла Ленку, как тряпичную куклу; говорила, что не нужно отчаиваться; что детская онкология достигла значительных успехов и что в 80 % случаев удается добиться не только длительной ремиссии, но и полного излечения. Катерина слушала и послушно кивала, а перед глазами стояла одна и та же картина: мрачный больничный коридор и женщина, держащая на коленях лысого мальчика. Она очищала для него фисташки, а мальчик мотал головой и закрывал рукой рот. Катя смотрела на них и искренне недоумевала: почему мать этого мальчика не плачет, а методично продолжает разламывать скорлупки орехов?… А врачиха все говорила и говорила. О необходимости сделать пункцию костного мозга, об обязательной разработке особой диеты, о… А в голове Катерины билась одна-единственная мысль: «За что? Почему всё это случилось с нашей Леночкой?? А что, если… Если это проклятие? Самое натуральное проклятие на их семью?»

Неделю спустя, возвращаясь на машине с дачи подруги, она проезжала мимо кладбища в Парголово и, случайно приметив небольшую церквушку, инстинктивно остановилась. Припарковала машину, надела забытую Леночкой на заднем сиденье детскую косынку и не без робости переступила порог храма. Хотя до конца так и не понимала: зачем она пришла сюда и что хотела здесь найти.

У свечного ящика толпились люди, подавая записки и получая просфоры. «Булочки!» – мелькнуло в сознании Катерины, и, повинуясь внезапному импульсу, она встала в очередь. Но, очевидно, просфоры полагались не всем, потому что раздающий их служитель вопросительно посмотрел на нее и спросил:

– Сколько записок подавали?

Катя смутилась и, делая над собой усилие, чтобы не расплакаться, сказала:

– У меня дочка болеет.

Служитель поинтересовался, крещен ли ребенок, и, выслушав положительный ответ, посоветовал заказать сорокоуст о здравии. Катерина не знала, что такое «сорокоуст», но послушно кивнула головой.

– Как зовут дочку? – спросил он, открывая блокнот и приготовившись писать имя.

– Лена…

– Елена, – поправил служитель и, строго взглянув на Катерину, достал из корзины просфору.

Спрятав «булочку» в сумку, Катя купила самую дорогую свечку, руководствуясь обывательским принципом «чем дороже, тем лучше», вошла внутрь, присела на деревянную лавку возле стены и…расплакалась.

– У вас что-то случилось? – некоторое время спустя услышала она рядом с собой тихий голос.

Подняв голову, Катя увидела худощавого седовласого священника. Слезы еще сильнее полились из ее глаз, и, не отдавая себе отчета в том, что происходит, она принялась рассказывать батюшке всё. Всё то, что камнем лежало на сердце и буквально рвалось наружу.

Священник слушал молча, не перебивая и не задавая вопросов. И лишь после того, как Катерина замолчала, покачал головой и тихо сказал:

– Мне сложно давать вам советы, потому что я не знаю вас, но не нужно связывать болезнь дочери с проклятием. Проклятия имеют обыкновение оборачиваться против тех, кто их посылает. Мне кажется, в вашем случае это скорее призыв к покаянию и необходимость задуматься над собственной жизнью. Спросите себя, в чем вы, ваш муж согрешили перед Богом? Если каким-то образом вы открыли свою душу дьяволу, то и безо всяких проклятий можно иметь множество проблем, справиться с которыми будет очень нелегко.

– Но, даже если мы с мужем в чем-то виноваты, почему должна страдать Лена? Она никому не причинила зла!

– Вы задаете очень сложный вопрос. Я мог бы долго рассказывать вам об ответственности детей за грехи родителей, но боюсь, что эти слова сейчас лишь запутают вас. В храм нужно ходить постоянно, а не захаживать сюда от случая к случая. Впрочем, хорошо уже то, что вы пошли не к колдуну, а в церковь, – улыбнулся он.

Катя хотела спросить у него, что же ей теперь делать, но побоялась показаться смешной. К тому же слова о Боге и дьяволе, о которых священник говорил так, словно они действительно существуют, определенно смущали Катерина. И, словно прочитав в ее глазах этот невысказанный вопрос, он легонько дотронулся до ее плеча и со словами: «Молитесь, Господь управит» – ушел.

Молиться Катя не умела. Сжимая в руках остроконечную свечу, она подошла к иконе, с которой на нее смотрел лик Христа. Она не знала, как и какими словами следует просить Бога, чтобы зло, нависшее над Леночкой, остановилось. Свеча перед иконой горела узким ровным пламенем. «Господи! Милостив буде мя грешной» – вдруг вспомнились Катерине слова из какого-то старого кинофильма, и неожиданно она почувствовала как сжимающий ее сердце обруч… слабеет.

О своем стихийном походе в церковь Катя никому не рассказала. Даже мужу, хотя тот, в отличие от нее, считал себя человеком убежденно православным. Но, рассказав Борису об этом, следовало бы тогда и признаться и в той страшной догадке, которая посетила Катерину после разговора со священником. А догадка эта зиждилась на оброненной батюшкой фразе об ответственности детей за грехи родителей.

Катерина доподлинно не знала, чем именно зарабатывает на жизнь ее муж: между ними на эту тему всегда существовало жесточайшее табу. Однако, будучи женщиной далеко не глупой, она отдавала себе отчет в том, что финансовое благополучие их семьи основано на мужних трудах, кои праведными отнюдь не были. А следовательно, и те бешеные, по ее меркам, деньги на двухнедельный курс лечения во франкфуртской клинике, которые Борис умудрился собрать за каких-то три недели, были…

«Нет! – Катерина решительно тряхнула головой. – Лучше даже не думать об этом». Но не думать об этом было невыносимо. Равно как и о том, что раньше, в своей прежней, еще до нее жизни, муж был на войне. И не на одной. И там он занимался тем, что убивал людей. Катерина знала об этом почти наверняка, хотя и эта тема в их семье относилась к разряду запретных.

С некоторых пор она всё чаще вспоминала постер, увиденный из окна маршрутки, на которой Катя с Леночкой возвращались из института онкологии, – портрет писателя Грина и огромные буквы: «Будьте добры друг к другу. От зла происходит зло». В иной день Катерина лишь снисходительно улыбнулась бы незатейливости создателей этой социальной рекламы, но только не теперь. Теперь, после встречи со священником, она почти не сомневалась, что эта реклама появилась перед ее глазами специально. Для того чтобы отныне постоянно напоминать ей о том, что грехи родителей ложатся на хрупкие, беззащитные плечи детей…

– Мама, а ты мне купишь шоколадное яйцо с феечкой? – в полудреме, не открывая глаз, пробормотала вдруг Леночка.

– Обязательно. Но сначала поспи еще немного. А потом мы с тобой, с Максимкой и папой сходим в кафе и съедим что-нибудь горяченькое. И там же поищем твоих «феечек».

– А где папа?

– Они с дядей Сережей пошли в бар. Скоро придут. Спи.

– Хорошо, – покорно согласилась дочь. – Спать я буду, а горяченькое нет.

– Леночка, ты же мне обещала! Чтобы поправиться, обязательно нужно хорошо кушать.

– А когда я поправлюсь?

Сердце в груди Катерины рухнуло куда-то вниз, а потом заколотилось с бешеной скоростью. Она перевела дыхание и постаралась, чтобы голос предательски не дрогнул:

– Скоро. Сейчас мы поедем в Германию, к одному очень хорошему доктору. Побудем там две недельки, подлечимся хорошенько и сразу поедем на море. Оно такое синее-синее и очень большое.

– А злые акулы там есть?

– Нет, там только дельфины, и они добрые. А еще там много ракушек и красивых камешков. Среди них попадаются волшебные – с маленькой дырочкой, которую проделала вода. Они называются «куриным Богом» и приносят удачу. Так вот мы с тобой обязательно найдем такой камень, и всё будет хорошо.

Убаюканная этой песней о море, Ленка снова заснула…

…Усталые, измученные двадцатичасовым нон-стоп-автопробегом, Зеча и Бугаец сидели в баре аэровокзала и в ожидании отложенного рейса на Франкфурт тянули местную «Оболонь». Оно, конечно, может, и не стоило городить огород с вылетом в Германию через Киев, вот только «небереженого конвой стережет». Наученному чужим горьким опытом Бугайцу крайне не хотелось оставлять свои транзитные следы в электронных банках данных питерских силовиков. Опять же и добрая милицейская фея настоятельно рекомендовала, по возможности, совершать глобальные переезды с территорий сопредельных государств.

– …А этот, который негр, он тебе как показался?

– Сказать по совести, довольно мутный тип. Хоть и негр, но есть в нем что-то такое северное.

– В каком смысле северное?

– Да в таком, что на хер моржовый похож, – гоготнул Зеча. – Но аванс отсчитал без лишних разговоров. Равно как без бюрократических формальностей. Так что в этой части никаких претензий.

– Ой, не нравится мне вся эта история.

– Чем же именно?

– Не знаю. Не нравится, и всё, – пробурчал Бугаец. – Слушай, а может, ну его в жопу? Негра этого? Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан. Аванс забрали, и ладно. В конце концов, что он тебе предъявить сможет? Если вообще найдет?

Зеча изобразил на лице изумление:

– Дружище, но ведь это же моветон! Кидать заказчика! Фффи, как низко вы пали в своих мыслях. Или уже не только в мыслях?

– Настоящий моветон случится, если выяснится, что всё это – красивая ментовская подстава. Контролируемый заказ или как это у них называется?

– Был бы контролируемый, меня бы приняли уже на стадии передачи аванса, – рассудил Зеча. – Так что не ссы, браток, прорвемся. Если, конечно, твой Сидор чего-нить не откаблучит. Кстати, где ты его откопал, прыткого такого?

– Он у меня во взводе несколько недель служил. Когда мы Панкисское ущелье стерегли, помнишь?

– Ущелье помню. Сидора – нет.

– Вы с ним буквально на сутки разминулись, – объяснил Бугаец. – Это когда тебе осколками задницу посекло и тебя в госпиталь на вертушке отправили.

– Столь пикантные подробности мог бы и опустить.

– Ну вот, а на следующий день у нас Сидор появился. А потом всё с точностью до наоборот случилось: его, с правой голенью, туда, а тебя – как раз обратно.

– Понятно. Вопросов больше не имею, – кивнул Зеча. И немедленно задал следующий вопрос: – А катер у него откуда?

– Ему два года назад один перец задолжал сильно, а вернуть долг не смог. Вот и предложил на выбор: либо 500-й забрать, либо катер.

– И Сидор, значит, катер выбрал? – усмехнулся Зеча. – Романтик, блин!

Бугаец потупил глаза и сказал смущенно:

– Оно, конечно, лучше бы я с тобой на это дело пошел. Но сам видишь, какая беда с Ленкой приключилась.

– Всё, хорош! А то мы с тобой сейчас до такого договоримся! – осадил приятеля Зеча. – Дети – это святое! Ленку надо спасать, пока есть такая возможность! Да и Катюху тоже! Ты ее там, в Германии, кстати, тоже к каким-нибудь психоаналитикам поводи, что ли. А то на нее без слез смотреть невозможно. Если еще деньги понадобятся – сразу звони. Ты меня услышал, дружище?

– Я тебя услышал. Спасибо. Но деньги у меня есть.

– Лишних никогда не бывает… И давай, брат, без этих своих комплексов! Не надо мне этого твоего «через две недели как штык!». Понадобится задержаться – на неделю, на месяц, на год – значит, задерживайтесь и оставайтесь. Главное, вылечить ребенка. А деньги я достану. Осознал?

– Ты же знаешь, я халявщиком никогда не был, – буркнул Бугаец.

– «Ты не халявщик, ты – партнер». К слову, рассчитывай, что, когда работу сделаем и остаток от негра получим, одна треть там твоя, законная.

– Это с каких таких щей? За что?

– С таких! Во-первых, за катер. Во-вторых, за креативную идею.

– Чего?

– Того самого! Лично я до расстановки со стрельбой с воды никогда бы не дотумкал. Так что он и есть, креатив.

– Да пошел ты!

– Я-то пойду. Потому как лично у меня пиво закончилось. Тебе как, обновить?

– Давай, – сдался Бугаец, понимая, что приятеля всё равно не переспоришь и не переубедишь.

И Зеча пошел за очередной порцией «Оболони»…

Санкт-Петербург,

6 августа 2009 года,

четверг, 10:46 мск

Оперативное совещание «гоблинов», на повестку дня которого был вынесен всего один пункт «Планирование мероприятий по защите судьи Зимина в день начала судебных слушаний», продолжалось. Основным докладчиком выступал Мешок. В качестве трибуны избравший широкой подоконник оперской, на коем он вольготно расположился с ногами. Всем своим видом Андрей напоминал сейчас Акелу, вещающего своей стае со Скалы советов.

Доклад подходил к концу. И поскольку прочих служебных дел у собравшихся было невпроворот, должен был, без перерыва на перекур и «оправиться», сразу перетечь в прения. И, желательно, конструктивные.

– …Подытоживая шершавым языком армейского плаката, вынужден признать: с учетом вышеозвученной оперативной информации, угроза разного рода провокаций, в том числе включая пальбу, в предстоящий понедельник представляется вполне реальной. Исходя из этого готов выслушать соображения относительно того, как нам с вами пережить сей «черный день календаря».

– Я так и не понял: че за оперативная информация такая? И откуда ее к нам надуло? – простодушно поинтересовался Тарас.

Мешечко, не желая пока распространяться среди коллектива о странной истории с заказчиком-негром, ответил уклончиво:

– Да так, из разряда «одна бабка сказала».

– Понятно. Людям знать не положено, – достаточно точно интерпретировал Шевченко пространное объяснение Мешка.

Между тем Андрей обвел внимательным взглядом сидящий в оперской народ, приглашая высказываться. И когда тот скользнул по Крутову, Женя, как обычно, изрек глубокомысленное:

– Любое неприятное событие все равно будет неожиданным. Даже если к нему тщательно готовиться.

– Опять из блаженного Августина? – поднабряк Андрей.

– Нет, всего лишь из жизненного и служебного опыта.

– Будем считать, философскую базу подвели. А по конкретике есть что?

Крутов вздохнул, поднялся и с некоторой ленцой в голосе ответил:

– Поскольку мы толком не знаем, откуда именно исходит угроза, я бы предложил не изобретать велосипед, а продолжать работать по ранее выстроенной системе охраны. По крайней мере за эту неделю она опробована и более-менее отработана. Лучшее – враг хорошего. Доклад окончен.

– Возможно, Жека, ты и прав, – из своего угла прокомментировал краткое, но содержательное выступление Вучетич. – За исключением одного важного момента.

– Какого?

– Наши действия на случай начала пальбы? Если вспомнить печальный опыт с киллером Зечей, к такому повороту событий мы явно не готовы.

– Виталя, кончай самобичеваться! Нацепим на судью броник, сами в латы закуемся и вперед – на мины! – предсказуемо прямолинейно парировал Тарас.

– Ага, с шашками наголо.

– Андрей Иванович, а может, имеет смысл привлечь ОМОН? – выдавил из себя креативу в кои-то веки присутствовавший на оперативном совещании Кульчицкий.

– Замучаешься привлекать, Олег Семенович. Им заявку едва ли не за месяц подавать нужно. Да и то не факт, что пойдут навстречу. Скажут: вам прокуратура отписала поручение на защиту, вот и защищайте. Дескать, не фиг перекладывать ответственность на других.

Неожиданно запиликал чей-то мобильник, разряжая суровость обсуждаемой темы писклявым голосы Клары Румяновой. Оптимистично утверждающей, что потерянных детей на свете не бывает. «Пусть мама услышит, пусть мама придет…» Мама услышала и принялась лихорадочно рыться в сумочке.

– Андрей Иванович, вы позволите? На минуточку? Сын звонит, – попросила Прилепина, лихорадочно гадая, что могло случиться. Ведь они созванивались с Денисом буквально час назад.

– О чем разговор? Конечно!

Ольга схватила мобильник и торопливо выбежала из оперской…

…У страха, как известно, глаза по пять копеек: естественно, ничего военно-морского с родным чадом не приключилось. Просто последняя неделя в лагере Денису давалась совсем тяжко: он жил, буквально отсчитывая часы, оставшиеся… нет, не до свидания с родным домом, а до предстоящей заграничной поездки с отцом. В которую они должны были отправиться уже в эту субботу. То бишь послезавтра. И от осознания сего факта Прилепиной было до крайности тошно и неуютно: очень уж она соскучилась по сыну. В ее конкретном случае циничная формулировка о том, что «летние лагеря для детей есть лучший отдых для матери», не работала. Этим летом Ольга не отдохнула без сына – она без него устала.

– …Всё с тобой понятно, – грустно констатировала Ольга, терпеливо выслушав преимущественно надуманные детские проблемы и проблемки. – Голова забита исключительно предстоящей встречей с пандами. А мы с бабушкой тебя интересуем постольку-поскольку.

– Вот и нет. Вы меня очень интересуете, – успокоил сын. – Но и панды тоже. Они ведь такие классные, правда?

– Правда.

– Ма, а может быть, ты все-таки тоже с нами полетишь?

– Нет, Денисыч, не могу. У меня работа. Да и удовольствие, сам понимаешь, не из дешевых.

– Хочешь, я попрошу папу, он и на тебя билеты купит? Он сказал, что это не очень дорого. Потому что путевки сгоревшие.

– Горящие, – улыбнувшись, поправила Ольга. – Спасибо, не стоит.

– Ма, а может, вам уже пора обратно завестись?

Денис озвучил это наивное предложение таким серьезным, таким взволнованным голосом, что у Ольги даже дыхание перехватило. Она попыталась сделать вид, что не понимает вопроса:

– В каком смысле? Куда завестись?

– Ну, если есть развод, то, значит, бывает и обратный завод? – рассудил сын.

– Денисыч, ты у меня совсем взрослый мужичок. Ты же всё понимаешь…

– Я понимаю, – вздохнул в ответ тот. – Это я так, на всякий случай, спросил.

– Разве тебе с нами плохо? Со мной и с бабушкой?

– Мне хорошо. Но если бы еще и с папой, то было бы совсем-совсем хорошо…

…Завершив разговор, который и без того тоскливое настроение сделал еще более тоскливым, Ольга вернулась в оперскую. Судя по накалившейся атмосфере, продолжающиеся здесь прения почти достигли той невидимой черты, за которой неминуемо превращаются в обыкновенную перебранку. Либо того хуже.

– Да с чего вы вообще решили, что кто-то на полном серьезе решится на стрельбу? – раздраженно оппонировал Андрею Крутов. – В центре города, среди бела дня, в государева человека?! Да для этого надо быть отмороженным на всю голову.

– Именно этот «отмороженный» вариант мы сейчас и пытаемся просчитать. Все остальные, как вы с Виталей правильно заметили, у нас худо-бедно отработаны… Кстати, а где наша так называемая аналитик? Я ведь предупреждал, чтобы на месте были все. Тарас, где Северова?

Шевченко посмотрел на часы:

– Сейчас должна быть. Прикинь! Еще девяти не было, как уже позвонили из Следственного комитета и срочно затребовали копию поручения прокуратуры на охрану Зимина.

– На хрена?

– Так ведь изначально это их разработка, с Пановым. Прокуратура будет лишь поддерживать обвинение в суде.

Мешечко задумался. В мозгу у него замельтешили обрывочки-пазлы, никак не желающие выстраиваться в единое целое. «Следственный комитет… прокуратура всего лишь поддерживает… Отжимают бизнес… Пан пропал. Без всяких или». Из состояния погружения в судорожные раздумья его вывел голос Ольги, которая, набравшись духу, решилась перевести вектор споров в иную, доселе не обсуждаемую плоскость.

– Андрей Иванович, а если попробовать вариант с двойником судьи? Сначала отправить из адреса в суд дублера, а затем, другим маршрутом, самого Зимина?

– Слов нет, красиво, – признал Мешок, пробуя эту неожиданную идею «на вкус». – Вот только технически трудновыполнимо.

– Почему?

– Потому что у нас в запасе меньше четырех дней, причем два из них выпадают на выходные. Найти в ГУВД за такой срок внешне похожего сотрудника, согласовать его использование: сначала с его руководством, затем с руководством Главка – сверхгеморройно. Да и не всякий согласится класть голову на алтарь Отечества. Не те времена… Разве что «искать бабу-ягу в своем коллективе»?… О! Сергеич! Ты ведь видел судью Зимина?

– Пару раз, – кивнул Афанасьев.

– Как, на твой профессионально-художественный взгляд, в нашей банде есть кто-нибудь, кто, хотя бы внешне-условно, тянет на судейский типаж?

Борис Сергеевич задумался, вспоминая.

– Ну, если совсем-совсем условно, исключительно по росту, фигуре, общему восприятию, то… Разве что… Женька.

– Всё, Жека, ты попал! – хохотнул Шевченко. – Будем лепить из тебя подсадную утку.

Крутов скривился, однако вслух ничего не сказал.

– Но, естественно, если всерьез говорить о двойнике, понадобится колоссальная работа: по подбору правильного грима, парика, одежды, – счел должным уточнить Афанасьев, и в этот момент в оперскую вошла Наташа. С портфельчиком «секретчика» в руках.

– И я даже знаю, кому эту работу следует поручить, – весело глядя на нее, увлеченно подхватил и развил идею Тарас. – Натаха, не желаешь в очередной раз тряхнуть парикмахерским прошлым?