Текст книги "Дело об отравлении в буфете"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Андрей Константинов
Дело об отравлении в буфете

Рассказывает Алексей Скрипка

"Скрипка А. Л., 1970 г.р., заместитель директора Агентства по административно-хозяйственной части, убежден, что обладает врожденными талантами не только в области коммерции, но и в сфере расследовательской журналистики.

Известен своими беспорядочными связями с представительницами противоположного пола. В последнее время безуспешно пытается прекратить служебный роман с сотрудницей Агентства Горностаевой В. И.".

Из служебной характеристики

Я сразу понял, что день будет плохим. Так оно и вышло. День оказался мерзопакостным.

Утром по коридорам Агентства бродила толпа незнакомых мне людей.

«Стажеры!» – ужаснулся я, вспомнив, что именно сегодня ожидался большой заезд собиравшихся постажироваться в «Золотой пуле» журналистов. Обнорский, объездивший уже почти всю страну со своими лекциями о том, что такое настоящий расследователь, что он ест, с кем спит и как работает, всегда в конце семинаров приглашал слушателей – а особенно слушательниц – приезжать в Петербург посмотреть на то, как устроена жизнь в Агентстве. Вот они и приезжали.

Нам с Повзло с трудом удавалось направить этот поток в более-менее организованное русло. Сегодня по плану должны были приехать шестеро стажеров – по-моему, из Хакасии, Удмуртии, Магадана и Эстонии.

– А где Повзло? – спросил я у секретаря Обнорского.

– Болен. Сегодня не появится.

Это была очень несвоевременная болезнь. Поскольку именно Повзло и должен был заниматься стажерами – по крайней мере распределить их по отделам.

Впрочем, я решил эту проблему за пять минут. Двоих отправил к Спозараннику.

Двоих – к Соболину в репортерский отдел. Одному велел дожидаться Агееву.

Только с последним стажером возникла заминка. Он решительно не хотел говорить по-русски.

– Вы кто? – спросил я молодого человека (правда, определить, молодой это мужчина или молодая женщина я с первого взгляда не смог, ну да какая, в конце концов, разница, подумал я).

– Тере, – ответил он.

– Значит, ты – Тере, а я – Леша. Насколько я понимаю, ты из Таллина. И как там у вас?

– Кюльм.

– Это хорошо, что у вас кюльм. Вот моему приятелю недавно подарили собаку – какой-то жутко редкой китайской породы. С родословной, все честь по чести. И в этой родословной уже было написано имя собачки – что-то типа твоего кюльма, только в три раза длиннее. Так вот он это слово выговорить не мог.

И звал собачку то ли хунвейбином, то ли хуйвенбином. В общем, тоже не по-русски, но приятелю моему почему-то нравится. Его, правда, один раз пытались в милицию забрать за оскорбление общественной нравственности, но милиционеры оказались ребята лингвистически подкованные, водки с ним выпили и домой отпустили. Вот у тебя в Эстонии как собак называют?

Стажер не ответил. То ли своим рассказом я задел какие-то струны его души, то ли он действительно не знал русского языка.

Тут меня осенило. Я понял, что единственным человеком в Агентстве, который мог методически правильно провести стажировку лица, не владеющего русским языком, был Глеб Спозаранник – потому что всем известно, что у Спозаранника разработаны методики на все случаи жизни.

Но главный расследователь Агентства оказался хитрым евреем, хотя по паспорту и значился молдаванином. Он начал торговаться.

– Конечно, Алексей Львович, – оказал Спозаранник, – я могу пойти вам навстречу и взять на стажировку еще одно физическое лицо, но и вы должны выполнить мои просьбы, которые я излагал в служебных записках за исходящими номерами 22-4 и 143-5. А именно: во-первых, обеспечить меня пейджером и, во-вторых, разрешить мне взять на работу в отдел референта.

– А зачем вам референт? – не удержался я, хотя знал, что задавать подобные вопросы Спозараннику глупо, он сейчас начнет говорить про пользу, которую данный референт будет приносить Агентству.

– Референт, о котором я говорю, будет приносить пользу мне, а значит, и моему отделу, а следовательно, и всему нашему Агентству, и, в частности, вам, Алексей Львович, – сказал Спозаранник.

– А какой пол будет у этого референта – мужской или женский?

– Какое это имеет значение?

– Один мой знакомый – большой, кстати, в прошлом начальник, постоянно менял секретарш. Поработают они у него от силы месяца два, и он их увольнял – говорил, что пользы от них никакой, сплошной интим, а через это постоянные скандалы в семье. И вот решил он взять на работу не секретаршу, а секретаря, то есть мужчину. И что вы себе думаете, Глеб Егорович? Буквально через месяц у них начался жуткий роман, знакомого моего уволили из больших начальников, и теперь он показывает свой безволосый торс в клубе «96». Поэтому я ваше желание обзавестись референтом не одобряю, о чем и сообщил Обнорскому. И пейджера вам тоже не дам.

Потому что я отвечаю в Агентстве за хозяйственную безопасность, что означает неуклонное стремление к повышению рентабельности и вытекающей отсюда экономии средств. К тому же один пейджер у вас уже есть.

– Если так, – сказал молдаванин Спозаранник, оказавшийся при ближайшем рассмотрении лицом иной национальности, – ничем не могу вам помочь, стажируйте своих иностранцев сами.

Так Тере стал моим личным стажером.

* * *

Потом появился Обнорский. Он не поздоровался и сухо предложил проследовать в его кабинет, – это не предвещало ничего хорошего.

За мной в кабинет Обнорского зашел и мой стажер. Теперь он не отходил от меня ни на шаг.

– Это кто? – хмуро спросил Обнорский.

– Стажер. Он по-русски не понимает.

Обнорский тут же перестал обращать на стажера внимание. Он сказал, что вчера в агентском буфете получили отравление четыре сотрудника – три отравились серьезно. Соболин вообще лежит в реанимации.

Об отравлении я знал, поскольку вчера сам отвозил по домам страдавших животами Агееву и Горностаеву. Оказалось, что ночью Агеевой стало хуже – ее отвезли в больницу. Так же были госпитализированы Повзло и Соболин. Все они обедали в нашем буфете.

– Если с ними что-то случится, я тебя под суд отдам, – заявил Обнорский угрожающе.

Я понял, что Обнорский говорил совершенно серьезно.

Шеф считал, что в отравлении виноват я, поскольку именно я отвечал за закупку продуктов в буфет. Естественно, соблюдая режим экономии, я старался покупать продукты по самым низким ценам. И вот теперь Обнорский кричал, что именно это мое крохоборство и привело к столь ужасающим последствиям.

Я пытался объяснить шефу, что дешевые продукты еще не значат некачественные, но он ничего не слушал.

Я решил, что дальнейший спор только усугубит мое положение и лучше уйти.

Стажер вышел вслед за мной.

– Ну, что скажешь? – спросил я его.

– Коле лугу, – сказал он.

Надо было что-то делать. Надо было спасать мое честное имя – имя главной хозяйственной опоры Агентства «Золотая пуля». То есть проводить собственное независимое расследование.

Сам я в нашем буфете не питаюсь, поскольку давно исповедую принцип: не пей, где живешь, и не ешь, где работаешь.

Тем не менее я ни на секунду не верил, что столь массовое отравление могло случиться из-за меня.

– Надо выяснить, кто и что вчера ел, – сказал я своему стажеру.

Он кивнул, как будто что-то понял.

* * *

Итак, мне надо было поговорить с отравившимися: Горностаевой, Агеевой, Соболиным и Повзло.

Ехать домой к Горностаевой мне не хотелось. Наши отношения длились уже слишком долго, впрочем, Горностаева, в отличие от меня, явно не собиралась их заканчивать. Поэтому я попросил проведать Горностаеву Шаховского, сказав, что Валя замечательная девушка и, по моим наблюдениям, давно смотрит на него с вожделением. «А рыжие девушки (Горностаева, как известно, была рыжей), – сказал я ему, – жутко страстные особы».

И рассказал ему историю про одну рыжую женщину, которая имела мужа, трех любовников, четырех телохранителей и шофера с «мерседесом» в 140-м кузове и успешно справлялась со всей этой небольшой армией.

Шаховский выслушал весь этот бред и радостно попрыгал к Горностаевой. Я пожелал, чтобы все у них получилось.

А сам поехал в 46-ю больницу, где одновременно, хотя и в разных палатах, лежали Повзло и Агеева.

Николай чувствовал себя неплохо, рассказал, что вчера ел куру-гриль и салат оливье, запивая все это томатным соком из пакета.

Агеева, в отличие от Повзло, почему-то лежала в индивидуальной палате. Она была одета в цветастый халатик, разрисованный неизвестными мне, но, видимо, известными Агеевой животными, и была похожа на домработницу, прилегшую отдохнуть после протирки рояля.

– Ах, Лешенька! – сказала она. – По-моему, я умираю.

– Понос? – спросил я участливо.

– Сердце. Тахикардия, наверное. Дайте вашу руку. Вы должны это почувствовать.

Она взяла мою руку и положила себе на грудь.

– Чувствуете? – спросила она.

– Нет, – ответил я.

– Ну, как же, – сказала Агеева, – это, наверное, халат мешает. – И убрала мешавшую правильной диагностике болезни ткань.

– Чувствую-чувствую, – сказал я, испугавшись, что мое независимое расследование может остановиться, едва начавшись, – ужасная тахикардия. Но вы мне лучше скажите, что вы вчера ели?

– Разве я ем, – ответила Агеева. – В моем возрасте есть нельзя.

Я попытался вспомнить возраст Агеевой – что-то за сорок. Решил, что еще в самый раз, но взял себя в руки – настоящий расследователь, как учит Обнорский, должен помнить, что сначала расследование, а бабы – потом, так сказать, в качестве приза.

– Марина Борисовна, не отвлекайтесь, – попросил я. – Так что вы вчера ели?

– Рагу. Немножко. Два раза. Салатик витаминный. Две оладушки. Пирожок с мясом.

– А кто с вами обедал?

– Да масса народу. За моим столиком – Горностаева, Соболина и Соболин.

За соседним – Повзло с какими-то мужиками. Еще, по-моему, Спозаранник с Гвичией заходили…

* * *

В реанимацию к Соболину меня не пустили, хотя и сказали, что его состояние уже не внушает опасений и уже завтра его переведут в общую палату. Я попытался выяснить, чем отравился Соболин, – мышьяк, там, цианистый калий или еще какая гадость? Но мне сказали, что никаких мышьяков или цианидов в Соболине сроду не было. Простое пищевое отравление, ну, в крайнем случае, какой-нибудь органический яд.

– Жалко, – сказал я по-прежнему сопровождавшему меня стажеру Тере, – что это не мышьяк.

– Яа, – сказал стажер.

– Вот если бы это был мышьяк, – продолжил я свои размышления вслух, – мы бы с тобой в два счета доказали, что это было преднамеренное отравление.

Но надо было выяснить, чем же все-таки вчера питался Соболин и почему не отравилась его жена?

Я решил идти напролом и, прижав Аню Соболину к стенке, спросил страстным шепотом:

– Вы что вчера ели?

Соболина не пыталась сопротивляться и ответила тоже шепотом:

– Соболин борщ и жареную печенку.

Я – борщ и салат.

Следующий допрос я учинил Шаховскому:

– У Горностаевой был?

– Был.

– Получилось?

– Не получилось.

– Так ты небось с ней о культуре говорил?

– Не говорил я с ней о культуре – я о ней ничего не знаю.

– Это ты зря, брат. Горностаева, она хоть и рыжая, а о культурных вещах – про Мопассана, например, или про Таню Буланову – поговорить любит. Она после таких разговоров страстная становится – жуть. Уж я-то знаю.

– Так Таня Буланова – это тоже культура, – обрадовался Шаховский.

– А ты думал! – подтвердил я. – Ну ладно, выяснил, что она вчера ела?

– Выяснил: рагу и лимонный пирог.

* * *

Кто – то потянул меня за рукав. Оглянулся – стажер.

– Кус ма саан сюйа? – о чем-то своем спросил он.

– Кушать хочешь, – понял я. – Сейчас зайдем в кафе, а потом – по домам. Ты, кстати, где устроился?

– Ма тахан магада.

– Понял – нигде. Ладно, пока можешь пожить у меня.

Стажер оказался на редкость хозяйственным человеком – посуду помыл и на кухне подмел пол.

– Ну, садись, – сказал я ему, когда он закончил занятия домоводством. И достал из холодильника бутылку водки. – Сейчас составим план расследования, как учит наш великий учитель Андрей Викторович Обнорский.

Стажер поднял стопку с водкой и сказал:

– Тервисекс!

– Э, брат, ты загнул, – тут же отреагировал я. – Это, может, у вас в Эстонии секс между малознакомыми молодыми людьми – дело плевое. А я человек с устоями. Я не могу так – первый день и сразу секс.

Что обо мне в Агентстве скажут? Да и ориентация у меня вроде другая. По крайней мере, была.

Но водку мы все же выпили. И я быстро набросал план расследования.

– Значит, Тере, – пояснил я стажеру, – знаем мы с тобой пока немного. Отравились четыре человека. Они ели: двое рагу, двое – борщ, один – печенку, один – куру-гриль, трое – салаты. Ну, скажи, не мог же я купить все это некачественное – и печень, и куру, и свеклу для борща.

– Кус мина маган? – о чем-то своем спросил стажер и клюнул носом в стол.

– Ты не спи. Ты стажируйся. Нам надо будет завтра отыскать какой-то общий отравляющий ингредиент. Придется опять говорить с нашими больными. И заодно выяснить, что это за мужики обедали вместе с Повзло.

Утром в Агентстве меня ждал сюрприз в виде Глеба Спозаранника, который сообщил, что Обнорский уехал в Москву и поручил ему, Спозараннику, довести до моего сведения, что теперь закупка продуктов в буфет будет контролироваться лично Спозаранником.

– Так ты, Глеб, и закупать все это будешь?

– Нет, – сказал Спозаранник, – закупкой продовольствия будешь по-прежнему заниматься ты, а я буду контролировать твои действия.

Я уже решил было расстроиться и пойти в свой кабинет написать длинное – страницы на три – заявление об уходе, где ненавязчиво упомянуть все недостатки Обнорского и его пса-рыцаря Спозаранника. Но потом решил повременить.

– А Обнорский разъяснил вам, Глеб Егорович, методику осуществления контроля за качеством закупаемого мною продовольствия?

– Нет. Я думаю, что мы сейчас с вами найдем взаимоприемлемую формулу.

– Я ее уже нашел. Как заместитель директора Агентства по административно-хозяйственной части я поручаю вам, господин Спозаранник, лично пробовать все продукты, которые я буду покупать для буфета. Сейчас напишу соответствующий приказ.

Я уже предвкушал, как Спозаранник будет пробовать на зуб сырую свинину и нечищеную картошку, а потом с периодичностью в десять минут бегать в туалет, но Глеб почему-то отказался выполнять мое распоряжение и пошел писать докладную шефу.

Я со своей сторону тоже написал докладную на Спозаранника. Мы положили их на стол Обнорского, чтобы он, когда приедет, рассудил нас. А до этого момента я повесил на двери буфета большое объявление: «Закрыто в связи с проведением независимого расследования».

Мой стажер, естественно, присутствовал при нашем разговоре со Спозаранником – на него теперь никто не обращал внимания, в Агентстве, наверное, считали, что мы с ним что-то вроде единого организма – Скрипка с эстонским имплантантом.

– Ну что скажешь? – спросил я у стажера.

– Мулле эй меэльди сеэ инимене.

– Точно. Но нам надо ускорить наше расследование. А то вернется Обнорский и за шутки со Спозаранником нас по головке не погладит.

Впрочем, все было не так плохо. Горностаева уже окончательно поправилась и даже вышла на работу (впрочем, я старался не заглядывать в ее кабинет). Агеева перебралась из больницы домой. Соболин шел на поправку.

Я проинструктировал Шаховского, что надо выяснить у Горностаевой, а сам вместе со стажером отправился к прочим пострадавшим.

Я долго мучил Повзло на тему позавчерашнего обеда. К уже известному добавилось лишь то, что он активно солил и перчил все потребляемые блюда.

А в буфете он был с двумя мужиками – хозяевами фирмы «Рита», которые предлагали Агентству расследовать историю с угрозами, которые они периодически получают.

– Расследовать там было особенно нечего, – пояснил Повзло. – Ничего интересного – кто-то звонит, что-то говорит.

Я предложил им вариант расследования на коммерческой основе, они сказали, что подумают, и ушли.

Володя Соболин тоже ничего интересного не рассказал: пообедал, почувствовал себя плохо, никого не подозревает, считает, что отравление – случайность.

– А перцем или солью ты пользовался? – решил спросить я у него для очистки совести.

– Конечно.

* * *

К Агеевой пришлось ехать домой в ее огромную квартиру в центре. Начальница архивно-аналитического отдела была одна – муж с детьми на даче, объяснила она. Халатик на ней был уже другой – поскромнее и, видимо, подороже.

Стажера мы посадили в уголке на кухне, а я начал процедуру допроса:

– Прошла ли тахикардия, Марина Владимировна?

– Прошла, но чувствую себя ужасно.

А во всем виноваты вы, Алексей, – зачем вы купили такое мясо для рагу?

– А зачем вы его ели два раза? – парировал я. – Вот одной моей знакомой сказали, что если питаться кактусами, то можно сбросить килограммов двадцать за неделю.

– Разве мне нужно худеть? – спросила Агеева. – Давайте я вам покажу, у меня все в норме.

– Покажете – но потом, сейчас у меня расследование. Так вот, эта моя приятельница стала лопать кактусы, стала зеленая и противная. И только потом выяснилось, что она их ела не правильно – надо было запивать текилой и не вынимать колючек.

– У меня кактусов нет, – отреагировала Агеева, – а текилой могу напоить.

– Что ж, можно и выпить, – согласился я.

Агеева ловко разлила текилу. Стажер поднял свой бокал и произнес:

– Тервисекс!

Я посмотрел на него с удивлением:

– Ну ты, Тере, просто половой гигант.

Я же тебе объяснял, что сейчас не до секса, сейчас надо расследованием заниматься.

– Ну-ка, Марина Борисовна, перечислите еще раз, что вы ели позавчера, – попросил я.

Агеева перечислила. Выяснилось, что вчера она забыла упомянуть две трубочки с шоколадным кремом и бутерброд с ветчиной. Я поразился ее прожорливости, но деликатно спросил:

– Перец, соль?

– Что?

– Употребляли?

– Я ем только пресную пищу. А перцем, по-моему, немножко посыпала.

Напоследок я спросил, нет ли в домашней библиотеке Агеевой какой-нибудь книжки про яды.

– Конечно, есть, – с радостью сказала она и повела меня в недра своей квартиры.

Она поставила изящную лесенку около уходящей к недоступным высотам потолка книжной полке и ловко забралась по ступенькам.

– Держите меня, – крикнула она сверху, – это на самом верху.

Я обхватил ее за лодыжки, Агеева потянулась вверх. Халатик стал коварно подыматься. Я внимательно осмотрел колени Агеевой – они мне понравились. Открылись бедра что-то внутри меня заволновалось. Я запрокинул голову и стал смотреть на главного архивного аналитика Агентства снизу, забыв о необходимости удерживать Агееву в нужном положении. Впрочем, она тут же напомнила мне об этом:

– Леша, вы меня плохо держите. Держите выше и крепче!

Я переместил свои руки выше. Агеева, видимо, осталась довольна, потому что на время указания сверху перестали поступать.

Наконец Марина Борисовна закончила свои поиски и скомандовала:

– Держите крепче, я спускаюсь.

Через пару минут спустившаяся с потолочных вершин Агеева оказалась у меня в руках. «Пора реализовывать советы стажера. Немного секса хорошему расследованию не помеха», – подумал я, и тут на пороги библиотеки показался мой стажер:

– Ма тахан сюйа, – сказал он.

Я отпустил Агееву. Я не мог допустить, чтобы у стажера сложилась не правильное восприятие расследований по методу Обнорского.

– А мы тут книжками балуемся, – пояснил я стажеру наше поведение.

– Торе, – сказал он.

– Кстати, Марина Борисовна, где та книга, которую мы искали, – спросил я, заметив, что в руках у Агеевой ничего нет.

– Я вспомнила, Алексей Львович, – сказала она официально, – я эту книгу кому-то отдала.

– Кому?

– Кому-то из наших. По-моему, Соболиной.

* * *

Первым, кого я встретил в Агентстве, был Шаховский.

– Все получилось! – сообщил он мне возбужденно.

– У вас с Горностаевой была радость секса? – уточнил я.

– Нет, до этого еще далеко. Но я поговорил с ней о культуре, как ты и советовал.

– И что ты сказал?

– Я сказал, что Буланова – это круто.

– А она?

– Она кивнула.

– Да, я вижу ты на правильном пути.

В следующий раз поговори о Сорокине.

– Я его знаю, – обрадовался Шаховский. – Это бригадир такой у Лома был, его застрелили два года назад в Зеленогорске.

– Нет, про этого можешь поговорить с Завгородней. А с Горностаевой поговори о другом Сорокине – он книжки пишет, про сало и всякое такое.

– Ага, – кивнул Шаховский.

– Так ты выяснил у Горностаевой про отравление?

– Выяснил: сок, рагу, перец…

Я открыл дверь буфета и в течение часа обыскивал помещение. Банки с перцем мне найти не удалось. Я опечатал дверь, чтобы никто не мог проникнуть на место происшествия и отправился писать служебную записку Обнорскому. Расследование было закончено, а преступление раскрыто.

* * *

В отчете для Обнорского я написал, что картина отравления мне совершенно ясна: преступник подсыпал в баночку с перцем какой-то органический яд, в результате чего и пострадали несколько сотрудников Агентства. После этого преступник забрал орудие преступления с собой. Таким образом, очевидно, что преступление совершил или сотрудник Агентства, или человек, регулярно бывавший в агентском буфете.

Анализируя личности потерпевших, я пришел к выводу, что злоумышленниками могут быть или Валентина Горностаева, или Анна Соболина. Возможные мотивы: у Горностаевой – месть Скрипке А. Л. (то есть мне), в связи с тем, что наши внеслужебные отношения переживают кризис.

У Соболиной – попытка ликвидировать или мужа Соболина В. А., или бывшего любовника Повзло Н. С., или их обоих.

Кроме того, писал я, мне удалось выяснить, что Соболина интересовалась специальной литературой о действии различных ядов, что является косвенной уликой, подтверждающей ее причастность к данному преступлению. Также стоит обратить внимание на то, что Горностаева сама оказалась жертвой отравления, а Соболина, хотя и питалась одновременно с отравившимися в буфете, не пострадала.

В конце своего послания Обнорскому я резюмировал: «таким образом предлагаю снять с меня все обвинения в закупках недоброкачественных продуктов. Судьбу Соболиной предлагаю решить, не предавая делу огласки…»

– Нравится? – спросил я у стажера, зачитав ему написанное.

– Яма, – сказал он.

Я понял, что он восхищается мной.

Для очистки совести я попросил Родиона Каширина выяснить, кто является учредителями фирмы «Рита». Через двадцать минут он сообщил, что учредителей у этой «Риты» всего двое: Виктор Михайлович Петров, 1969 года рождения и Борис Львович Штатенбаум, 1965 года рождения.

* * *

Обнорский вернулся только через два дня. Все это время я скрытно следил за Соболиной и поражался ее самообладанию – чуть не убила четырех человек, а на лице ни тени страдания и раскаяния. Впрочем, чего страдать – все живы-здоровы.

– Может быть, это была репетиция? – поделился я соображениями со своим стажером. – Надо удвоить бдительность.

Наконец Обнорский появился на работе, я отдал ему свой отчет, ожидая если не благодарности, то хотя бы снятия подозрений в профессиональной непригодности. Благодарности я не дождался. Обнорский орал как недокастрированный кот:

– Сколько раз я тебе говорил, что твое дело – хозяйственное. Не лезь в расследователи, если в этом ничего не смыслишь!

Провинился – получи пару затрещин. Кормил людей дерьмом – повинись, обещай исправиться, может, я и прощу! И нечего спихивать с больной головы на здоровую. Не трогай Соболину!

Я подумал, может, у него роман с Соболиной, а я про это ничего не знаю. Может, даже Соболина травила мужа и любовника по прямому указанию Обнорского?

Я попытался отстоять свою точку зрения: упомянул о книге про яды, которую Соболина взяла у Агеевой, и про то, что баночка с перцем таинственным образом исчезла из буфета…

Обнорский вроде немного успокоился и сказал, что Соболина пишет справку по ядам по его, Обнорского, поручению – в издательстве ему заказали написать книжку про отравления всех времен и народов.

А баночка с перцем могла и сама собой затеряться. В общем, он по-прежнему был уверен в том, что причиной отравления были недоброкачественные продукты.

Итогом нашей беседы стало объявление мне выговора и наложение на меня штрафа в размере одного месячного оклада. Продукты теперь я должен был закупать только те и только там, где мне скажет Глеб Спозаранник и под его личным визуальным контролем.

Впрочем, с должности заместителя директора меня не сняли. Обнорский сказал, что была у него такая мысль, но, все обдумав, он решил пока ограничиться этими наказаниями. А пока Коля Повзло – другой заместитель Обнорского – продолжает лежать в больнице, я должен подумать над вариантами реструктуризации Агентства.

Грядущая реструктуризация была любимым развлечением Агентства последние полгода. Что это такое, толком никто не знал, но слово было красивое и – главное – нужное. «Застоялись мы что-то, – сказал однажды Обнорский, – как-то все слишком тихо в нашем Агентстве, слишком спокойно. Просто застой какой-то. Надо что-то делать, реструктурироваться как-то».

Нам с Повзло идея с реструктуризацией понравилась. Каждый из нас написал по своему варианту реорганизации Агентства, правда, они кое в чем противоречили друг другу. Например, Повзло предлагал создать один большой расследовательский отдел, естественно, во главе со Спозаранником, утверждая, что это улучшит управляемость сотрудниками, добавит штабной культуры и трудовой дисциплины.

Я считал, что при таком варианте реструктуризации главным в Агентстве станет Спозаранник, и скоро и мы с Повзло, и даже сам Обнорский окажемся просто не нужны. Кроме того, лично я терпеть не мог штабной культуры, хотя и понимал всю ее необходимость в ограниченных объемах – например, в объемах кабинета Спозаранника.

Я предлагал другой вариант реструктуризации, предполагавший разукрупнение отделов и создание массы новых подразделений по самым разнообразным направлениям (например, отдел расследований в области шоу-бизнеса, отдел расследований в сфере туризма, репортерская экономическая служба и так далее. Особенно мне нравился придуманный мной отдел сельскохозяйственных криминальных новостей).

Слухи о грядущей реструктуризации будоражили Агентство и порождали самые немыслимые альянсы – например, в борьбе с этим мероприятием объединились Агеева и Спозаранник, которых периодически стали видеть вместе обсуждающих что-то возле туалета. Однажды за этим неприглядным занятием их застал Обнорский, и они сменили явки – я подозревал, что они стали запираться в туалете, впрочем, доказательств у меня не было.

Сейчас – после получения выговора и установления контроля за моей деятельностью со стороны Спозаранника – моя прежняя идея реструктуризации мне уже не нравилась: хотелось придумать что-то более радикальное. Я сел и быстро написал:

"С целью улучшения качества менеджмента, повышения рентабельности отдельных подразделений и Агентства в целом, повышения актуальности и оперативности проводимых расследований, необходимости ведения борьбы с застойными явлениями в «Золотой пуле» и учитывая западный опыт маркетинга, факторинга и проведения фьючерсных сделок, считаю необходимым:

– в кратчайшие сроки провести полную ротацию сотрудников Агентства;

– ни один сотрудник не должен остаться на прежней должности (за исключением руководящего звена, как оплота стабильности и процветания Агентства)…"

Под руководящим звеном я понимал Обнорского, себя и Повзло. Главное, что надо было придумать, – куда определить Спозаранника? Сначала я хотел предложить ему должность охранника, но, представив, что мне придется каждое утро сталкиваться с ним на входе в Агентство, я ужаснулся. И написал: предлагаю назначить Спозаранника на должность руководителя службы «скорой расследовательской помощи» для оказания содействия журналистам-расследователям в удаленных регионах России и СНГ. Сначала я думал передать в распоряжение Спозаранника Валю Горностаеву, но потом решил, что это будет слишком жестоко по отношению к ней – может, полюбит она Шаховского, и наш законченный роман перестанет ее волновать?

* * *

Закончив с планом реструктуризации, я решил продолжить расследование отравления в буфете.

– Только теперь делать все будем тихо, чтобы не узнал Обнорский, – пояснил я своему эстонскому доктору Ватсону.

Он, как всегда, отреагировал положительно:

– Сеэ метсик маа!

Итак, Обнорский запретил мне заниматься Соболиной. Что ж, не будем ей заниматься. Но в запасе есть мужики из фирмы «Рита» – может, они что-то видели или слышали, когда обедали в Агентстве?

Быстренько выяснив их телефоны, я позвонил сначала Штатенбауму – его дома не было, просили перезвонить ближе к ночи, потом Петрову – он оказался в больнице.

– С каким диагнозом?

– Отравление.

Схватив стажера в охапку, я помчался в больницу к Петрову.

Учредитель фирмы «Рита» Виктор Петров оказался бугаистым молодым человеком. Как и совсем недавно Агеева, он лежал в индивидуальной палате с кондиционером и телевизором, но – в отличие от Агеевой – послушать, как бьется его сердце, мне не предложил. Впрочем, я не расстроился и взял быка за рога:

– Что ели? Что видели? Что слышали? Кого подозреваете?

Петров подробно ответил, что ел мясо, использовал ли перец – не помнит. Считает, что отравление было не случайным.

И что жертвами его должны были стать не сотрудники Агентства, а он и его компаньон Боря Штатенбаум. Им уже неоднократно угрожали – и по телефону, и письма приходили. У Петрова в квартире выбили все стекла – кто-то дал по окнам очередь из «Калашникова» – в милиции сказали, что обычное подростковое хулиганство. А у Штатенбаума пытались спалить машину.

– И кто все это делает?

– Люди Лехи Склепа.

– А зачем?

– Хотят, чтобы мы продали им «Риту».

– А что в этой «Рите» такого особенного?

– «Рита» – владелец крупных пакетов акций в уставных фондах двух промышленных предприятий – «Петроэлектроконтакт» и Ленинградский железный завод. Раньше эти заводы были никому не нужны, а теперь все хотят стать промышленниками.

– А кому достанется ваша доля в «Рите» в случае вашей гибели? – поинтересовался я из чистого любопытства.

– Наверное, Штатенбауму. Это лучше у него спросить. Делами фирмы ведь фактически занимается Боря. Но он мне говорил, что все оформлено так, чтобы в случае смерти одного компаньона, все досталось второму.

– А как же родственники?

– Они могут получить денежную компенсацию. Но у меня родственников нет.

* * *

Вечером я добрался и до Штатенбаума. Оказался очень интеллигентный человек – два высших образования – философ и что-то вроде бакалавра менеджментских наук.

– Да, – сказал он. – Угрожали. По телефону звонили противным голосом, говорили, что лучше с ними не ссориться. Машину подожгли.

Про Леху Склепа Штатенбаум знал мало, но если Витя Петров говорит, значит, так оно и есть – он специалист по таким делам.

* * *

Конечно, лучше всего было обратиться к Обнорскому и попросить его по своим каналам выяснить, какой интерес Леха Склеп имеет к фирме «Рита» и к этим железным заводам. Но к Обнорскому обращаться было нельзя.