Текст книги "Дело о кровавой Мэри"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А что есть? – влезла Кирка.

– Что хотите, то и будет.

Кирка заказала финскую водку, я – джин с тоником.

– Шотландский, – кивнула Мэри одному из своих прихлебателей. – «Гордоне».

Один к трем.

Уже через минуту на столике стояли высокие бокалы с напитками.

– А почему вы занимаете каюту на нижней палубе? – Я не могла понять, но эта женщина просто заинтриговывала. – Вы же вроде могли выбрать себе любую.

– Я, Светочка, люблю иллюминаторы: тогда полное ощущение, что ты на море. Ведь часть моих древних родственников пиратствовала у берегов Испании и Алжира. Так что у меня – морская душа.

А на верхних палубах – окна, как в поезде, мне же поезда не нравятся. А вам не нравится внизу? Я могу переселить вас наверх, в отдельную.

– Нет, нет, мне нравится с Кирой, – по-моему, я сказала это слишком поспешно, потому что Мэри в который раз снисходительно улыбнулась.

Кирка заказала еще одну рюмку. Я двинула ее под столом ногой, потому что она хмелела на глазах: подперла щеку рукой и зло смотрела, как ее любимый онколог в танце без зазрения совести лез носом в лифчик какой-то медички.

– Прекрати надираться! прошипела я.

– Отвяжись…

Мэри внимательно посмотрела на Киру.

– Да вы, Светочка, не волнуйтесь. Это дело – поправимо. – Она повернулась к одному из опекавших ее мужиков. – Принеси «синюю радиолу».

Мужик исчез, но через пару минут вернулся с маленьким флаконом. Почему «это» называлось «синей радиолой» я не поняла, потому что Мэри капнула в стакан с «росинкой» три коричневые тягучие капли. Над столом поплыл сладкий запах щербета. Перехватив мой испуганный взгляд, Мэри капнула три раза и в свой бокал, а потом, весело рассмеявшись, выпила его до дна.

– А теперь вы, Кира.

Кирке, по-моему, было уже все равно, что пить, и она быстро осушила свой стакан.

Все замолчали. Мэри смотрела на часы, а я на Киру. С коллегой на глазах вдруг стала происходить замечательная метаморфоза. Она подняла голову с подпиравшей ее ладони, встряхнула головой, дважды моргнула. Осоловевший было взгляд вдруг прояснился, глаза блеснули прежней веселостью.

– Я, кажется, задремала? – Кира одарила нас улыбкой-извинением.

– С тобой все в порядке? – Я все еще не верила своим глазам.

– Да, как будто и не бодрствовала всю ночь.

Я покосилась на окно. Было около пяти утра. Белая ночь разливалась над Ладогой. Светлое небо, светлая вода до горизонта, которого на самом деле не было видно вообще: небо совершенно непонятно в каком месте сливалось с прозрачной гладью. Через какое-то время, там, впереди, прямо из этой глади должны появиться первые скалы острова.

– А абстинентный синдром так же легко снимается? – услышала я свой собственный голос. – Из такого же пузырька?…

Мэри внимательно посмотрела на меня.

– Ну, не из такого… И не. так просто.

Поскольку отравление наркотиками и алкоголем – все-таки очень разные вещи.

Но – можно. Если никто не мешает.

– А – мешают?

– Конечно. Разные остепененные бездари от науки. Разные чиновники, севшие за взятки в высокие кресла. Да мало ли еще в жизни разных тупоголовых мужчин, не способных ни на что. Разве что стоять на пути всего нового. И – не пущать. Особенно если на их пути – женщина, особенно – если талантливая, умная и предприимчивая. Тут уж они не будут снисходительными. И про галантность свою фальшивую в момент забудут. Одного только эти глупцы не понимают: что на их оружие – есть оружие посовременнее, на их силу – сила еще более сокрушительная… На войне – как на войне.

Глаза Мэри сверкали. Она выплевывала эти гневные фразы, как будто действительно объявила половине рода человеческого войну не на жизнь, а на смерть.

Она была прекрасна в своем бешенстве.

Она была страшна.

* * * 

Ложиться спать или уже бесполезно?

Теплоход стоял в ледяном крошеве возле скалистого берега, а солнце золотило на пригорках первые примулы, тянуло к небу другие, невиданные до этого первоцветы.

Такой май, говорят, бывает только на Валааме.

В динамике раздалось пение лесных птиц, где-то далеко кричали петухи. Это сейчас такая на теплоходах побудка – вместо идиотского «Подъем!».

Кирка, ушедшая в каюту за пару часов до меня, села на койке.

– Ты действительно себя хорошо чувствуешь? – Я все никак не могла прийти в себя от увиденного.

– Как никогда! Словно и мозги, и кровь мне прочистили.

Что – то слишком часто я слышу слово «кровь» в этой поездке.

– А что хоть ты чувствовала?

– Знаешь, даже не могу тебе объяснить… Как будто сон снился. Какой-то цветной, хороший. Люди какие-то возле меня. А вот о чем говорили – не помню.

Как за минуту все пролетело. Потом – вспышка, и я снова с вами за столом.

Я вспомнила, что «просыпалась» Кира от своей хмели действительно ровно минуту.

– На семинар пойдешь? – уточнила я.

– Еще чего! – фыркнула Кира. – Я и так знаю, что там будет. Будут обсуждать метадоновую программу. Кто-нибудь, как всегда, будет орать, что надо, мол, надо внедрять, что на Западе она давно действует, и очень эффективно. Другие будут топать ногами и кричать, что метадон – это наркотик, а лечить наркоманов наркотиками – нельзя… В общем, поорут и ни до чего не договорятся…

– Понятно, тогда и я не пойду. Ты мне уже и так все популярно объяснила.

Я надела шорты, кроссовки, куртку (именно такая экипировка как нельзя лучше подходит для третьей майской декады на Валааме) и сошла по трапу на берег.

…Как хорошо, что начальники из Агентства все-таки вытолкали меня в эту поездку. Пахло водой, снегом, солнцем, травой, шишками, корой, первыми листочками.

Я зажмурилась от солнца, просто захлебнулась от этого – из другой жизни – воздуха.

Да и сойти на твердую землю после палубы – тоже было очень приятно.

На взгорке, куда прямо, от трапа вилась широкая, вытоптанная еще с прошлого года тропинка, я заметила парня. Вернее, сначала я увидела лайку, скрещенную с дворнягой, а потом уже аборигена рядом.

Незнакомых собак я побаиваюсь, а потому остановилась, разглядывая ее хозяина.

Высокий, широкоплечий, с копной светлых волос. Лицо уже не по-весеннему бронзовое, от этого его синие от природы глаза казались просто фиалковыми. Нет, все-таки в этих сельских молодых мужичках что-то есть…

– Не бойся, Холм не кусается.

Странно: ничуть не коробило, что этот улыбчивый, пожирающий меня глазами, с первой минуты – на «ты». Холм, видно, понял, что о нем речь и дружелюбно завилял своим хвостом-колечком.

– А я и не боюсь, – шагнула я навстречу. – А что это ты ему такой странный ошейник надел?

На шею полулайки была повязана шелковая синяя косынка на манер пионерского галстука (такой вот пес – пионер-тельмановец). Холму ошейник явно не нравился, и он все время пытался лапой высвободить шею.

– А чего? Синенький скромный платочек… Мне – нравится.

А мне уже – не знаю, чем – этот абориген.

– Ты ведь – местный? Покажешь мне остров?

Парень как-то нервно вдруг глянул мне за плечо, в сторону теплохода. Ждал кого-то? Я почувствовала легкое разочарование.

– А впрочем, я и одна могу погулять.

– Да нет же, я с удовольствием тебе все покажу. Как тебя зовут?… А меня – Марэк: Просто, Света, я подумал, что ты ведь не завтракала. А потом в поселке негде будет. Ты сходи, а я тебя подожду.

– Так пошли вместе, там и подождешь.

Марэк снова как будто испугался чего-то:

– Нет-нет. Местным на туристский теплоход не положено. Я тебя здесь подожду. – Потом вдруг о чем-то вспомнил и, слегка смутившись, добавил:

– А вот если ты мне из бара пива принесешь… импортного… это было бы здорово.

Вот хитрый нищий!… Захотелось послать подальше этого островного альфонса, но – с другой стороны – за экскурсию надо платить.

– Ладно. Жди. Скоро вернусь.

Я заспешила по тропинке вниз. Уже взбегая на трап, боковым зрением вдруг заметила, что возле одного из иллюминаторов нижней палубы (возле моего?) трепыхало на ветру что-то синее, похожее на косынку Холма, только чуть меньших размеров. Или мне так показалось издали.

Я оглянулась, чтобы махнуть Марэку рукой. Он сидел на корточках, обхватив пса за шею. Потом потрепал его по холке и крикнул: «Домой!». Холм стремглав бросился вверх по тропинке. На его массивной шее… не было косынки-ошейника.

* * * 

Я даже не заметила, как в первый раз, словно случайно оскользнувшись на прошлогодних листьях, его качнуло в мою сторону, и он обхватил мою талию. Я не отдернула его руку.

– У тебя красивые ноги, – покосился он на мои шорты. – И – грудь…

Еще бы. Эта грудь в свое время самого Обнорского потрясла: сразу по окончании конкурса «Мисс Бюст-98», где Андрей Викторович был в составе жюри, он и позвал меня в «Золотую пулю». А вот романа у нас с Обнорским не было, хотя многие в Агентстве считают по-другому. Просто как раз в то время он крутил с Машкой – дочкой Агеевой, и ему было ни до кого.

Мы свернули с тропинки и пошли по широким гранитным плитам. Казалось, что эти плоские, ровные камни уложены здесь кем-то огромным специально, но я понимала, что на самом деле так виртуозно поработала сама природа. Мы присели на поваленное замшелое дерево. Марэк без слов затянул что-то заунывное, грустное.

– Что это за песня такая? Никогда не слышала.

И тогда Марэк завел речитативом:

"…В дальних северных полянах,

На просторах Калевалы,

Их певал отец мой прежде,

Топорище вырезая;

Мать меня им научила,

За своею прялкой сидя…"

…и что-то еще про страну Похъелу, ее хозяйку – хитрую Лоухи, про мельницу Сампо…

Мне отчего-то стало грустно-грустно.

И вроде как жаль этого синеглазого парнишку.

– Так ты – карел?

– Нет, вепс.

Где – то далеко-далеко, словно в другой жизни, были Питер, «Золотая пуля», мои коллеги. А я сидела в траве на необитаемом острове в центре океана и утешала, не знаю от какой тревоги, представителя гордого, но вымирающего клана. Кругом рос вереск. Пахло рододендронами. С моих плечей сползало платье из зеленого органди. Где-то пел то ли пастуший рожок, то ли волынка. К моим губам прикасались другие – горячие – губы, которые совсем не были чужими…

А потом – началось:

– Светик, ну возьми меня в мужья…

Я ведь здесь пропаду.

Мы сидели на куртке и штормовке, обхватив колени, потягивали баночное пиво и говорили о жизни на острове.

Марэк уверял, что с момента, как единоличными хозяевами Валаама стали монахи, жизнь для поселковых стала просто невыносимой. Раньше все здесь принадлежало им, местным. Его ровесники еще с детства знают здесь каждую тропинку, каждое дерево, каждый мостик через ручей. А сейчас сюда – не ходи, туда – только с благословения. Да что люди, коров пасти негде, повсюду – монастырские выпасы. Хотя сами монахи – хозяева никудышные. Вот нынешней зимой даже лунки во льду внутренних водоемов не удосужились прорубить – вся рыба и задохнулась. А какая рыба!

Да с чего им быть хорошими хозяевами, рассуждал Марэк, ведь и не монахи они вовсе. Как кто? Разбойники и убийцы. Что значит – мифы Острова? А кто тогда местных убивает? Что ни полгода, то – труп. Толика вон Костияйнена мертвым в лесу нашли. А Ольгу Кирски кто убил? Ну кому навредила девятнадцатилетняя девчонка? Причем, гады, сначала изнасиловали, а потом убили.

– А кто по ночам, когда туман, к острову причаливает и втихаря в монастыре скрывается? – продолжал мой гид. Конечно, подрасстрельные. Марэк сам в тюрьме год сидел и слышал, как некоторые про рецидивистов говорили: им легче в монастыре отсидеться, чем под «вышку» идти. Вот они и скрываются…

Чем больше и тише шептал он про всякие ужасы Острова, тем неуютнее становилось мне в этих редких кустах.

* * * 

…Мы вздрогнули одновременно. В нескольких метрах от нас по тропинке шли люди. Они были недостаточно видны (зелень распустилась уже прилично), но чувствовалось – не туристы. Туристы (в том числе – наши медики с «Котлина») ходят не так: говорят громко, фотографируются, ахают-охают по поводу местного воздуха и редкой флоры, от вида любой деревянной лавки, гармонично «вписанной» в пейзаж.

Эти трое шли не так. Молча, сосредоточенно. Казалось, что они специально стараются идти тише, на всякий случай жмутся к обочине. В руках несли тугие пакеты из полиэтилена. Мне показалось, что Марэк побледнел, всматриваясь в их спины. Я тоже, пригнувшись, подползла к тропинке и раздвинула кусты. Один из них оглянулся прямо в нашу сторону. Я вдруг не к месту вспомнила, как в одной операции «Золотой пули», которую проводили Каширин и Горностаева в Тайцах, мне велели голой выйти перед теми, за кем они следили. Вот бы сейчас выйти в чем мама родила из кустов! Я хихикнула, и Марэк испуганно прижал меня к земле. Но еще раньше, чем я скрылась за ветками, успела заметить лицо одного мужика. Да это тот же, из музыкального салона, который приносил Кирке «синюю радиолу».

Я оглянулась на Марэка:

– Они?

– Кто – они? – опешил тот.

– Разбойники-убийцы?…

– …Да нет, те – по ночам…

– Но эти тоже какие-то противные. – Я была почти уверена, что Марэк до этого уже видел этих троих, хоть и не был на теплоходе. И – узнал.

От всех этих тайн мне стало совсем нехорошо. Я молча стала натягивать одежду, Марэк последовал моему примеру.

Он уже застегнул джинсы, когда я, в очередной раз любуясь на его загорелый торс, скользнула взглядом по мышцам. И вдруг – замерла. На сгибе его руки были отчетливо видны следы от шприца. Марэк поймал мой взгляд и стал быстро натягивать рубашку.

* * * 

Солнце сделало огромную дугу по небу (сейчас оно светило уже с другой стороны), на траву упали первые тени. Я не знаю, сколько минут прошло с того момента, как я увидела эти дырки в его венах, а мы все молчали. Наконец я не выдержала:

– Колешься?

Он издал какой-то странный звук – то ли кашлянул, то ли всхлипнул.

– Света, я боюсь!… Их боюсь, – он кивнул в спину ушедших мужиков, – ее – еще больше! – Кивок по направлению к причалу.

– Кого – ее? – мне показалось, что я неожиданно осипла.

– Блад!

Не может быть, чтобы я ослышалась.

Перед глазами – как наяву – всплыли листочки с компьютера, которые, уходя из Агентства, всучил мне Каширин. Листочки со списками учредителей разных коммерческих антинаркотических клиник и центров: Лившиц, Гуренкова, Блад, Арсеньев, снова Лившиц, снова – Блад, снова – Гуренкова, снова – Блад… Так, значит, Блад – на теплоходе?

– А как она выглядит?… – Я еще не договорила фразу, а ноги уже сами подкосились от страха.

– Да она же там – главная. Мария Эдвардовна.

Идиотка! Боже, какая я идиотка! Не удосужиться у Кирки даже фамилию Мэри уточнить! Кажется, я говорила вслух. Кажется, я материлась на весь Остров. Кто бы слышал, как я материлась!

– У Киры? – прервал меня Марэк. – У Гуренковой, что ли?

Меня чуть столбняк не разбил от этого его вопроса.

– Ты что, Киру знаешь? Журналистку из «Питерского доктора»? – Я даже дышать перестала.

– Я не знаю, есть ли такая газета, только Кира Гуренкова – не журналистка. Она – в «шестерках» у Блад. Когда-то училась в Первом медицинском, ее отчислили. Работала медсестрой в наркодиспансере, там ее Мэри и подобрала.

Я ничего не понимала.

– А что она у Мэри делает?

– Ну… разное. Вот девиц иногда красивых, вроде тебя, ей «подтаскивает». А так – на разных мелких поручениях.

Я лихорадочно стала вспоминать все наши разговоры с Киркой. Ничего особенного. Мэри она подхваливала, иногда – с иронией, иногда – снисходительно. Она ведь и не скрывала, что все про нее знает… Кирка! Ну какова же сука!

– Так, стоп! А «синяя радиола» – это что же, тоже – игра, блеф?

– Капельки такие коричневые? Сладким пахнут? Так Мэри их Кирке периодически капает: Гуренкова ведь – алкоголичка. У Блад таких капель, знаешь, сколько? Разного цвета. И не только капель…

Марэк вдруг как-то неожиданно обмяк, присел на траву. Он как будто уже не замечал меня.

– Что с тобой?

– Света… Мне плохо…

Он не успел договорить, как я догадалась сама. Ломка!

Марэк обхватил руками плечи, начал раскачиваться из стороны в сторону. Казалось, что каждая пересохшая клеточка его организма разрывалась от боли и от жажды.

– Света, мне надо в одно место… Там мне помогут. Там все есть… – Он устало провел дрожащей рукой по лицу.

Низкое солнце еле просвечивало из-за соседнего холма. Под деревьями уже лежали глубокие синие тени. Похоже, что было около девяти вечера.

– Что это за место?

Марэк как будто задумался. А потом посмотрел на меня пустыми глазами.

– Знаешь, Света… Ведь у Мэри на острове – клиника тайная… Она там опыты над наркоманами проводит.

* * * 

– Пошли!

– Нет, Света. Ты – оставайся. Тебе туда нельзя. Тем более что это – далеко: по дороге – километров двенадцать.

Я даже рот открыла. Проведя целый день на полянке в трех километрах от пристани, я была убеждена, что нахожусь в центре острова.

Теплоход отчаливал в пять утра. Вообще-то, как правило, на Валааме туристы проводили день, отплывали вечером, а утром шли в сторону Онеги – на Кижи. Но нынче вышло так, что в Онегу «Котлин» заходить не мог из-за больших нерастаявших льдин. И руководство семинаров, пообщавшись с командой теплохода и диспетчером в Питере, приняло решение изменить маршрут: с Валаама выйти позже, а потом, после Ладоги, сделать «зеленую стоянку» в Нижних Ветлугах. Там, на красивом берегу Свири, один из питерских бизнесменов (в частности владелец ресторана, в который якобы любил захаживать будущий последний президент России) задумал новую деревню. Понастроил бревенчатых изб с наличниками в стиле «а-ля рус», проложил дорожки из чурок, посадил цветы. В одном из домов устроил выставку предметов старого быта, в другом – музей самогоноварения, в третьем открыл сувенирную лавку.

Предполагалось, что иностранные туристы на этой «зеленой стоянке» будут оставлять много зеленых денежек…

Получалось, что до клиники туда и обратно – двадцать четыре километра.

Успеть к отплытию можно, но – рискованно.

– А если – напрямую?

– Восемь километров. Но – лесом.

– Бежим! Все равно я без тебя дорогу к теплоходу не найду. У меня, как говорит мама, – географический кретинизм.

В поселке, как рассказал по дороге Марэк, для местных жителей фактически нет работы. Живут, можно сказать, на подножном корме. Делать мужикам нечего, а выпить от тоски хочется часто.

Однажды в поселок пришел незнакомый мужчина, прилично – по-городскому – одетый. Поговорили хорошо за жизнь, угостил их приезжий в тот день тоже хорошо. Заодно сказал, между прочим, что бывает кайф и получше, чем от водки. Снова пришел (вкрадчивый такой, убедительный), снова угостил.

Через неделю Марэк с другом опять встретились с ним – уже в условленном месте: в отремонтированном здании бывшего скита. Тогда-то первый раз они с приятелем и укололись. Понравилось. И стали захаживать.

Уже через пару месяцев желание получить «дозу» стало невыносимым. А тут и «ломки» начались.

А незнакомец – «Сергей Кириллович» – вдруг из ласкового и обходительного стал жестким, несговорчивым. Сказал, что может помочь, но – теперь уже за услугу. Услуга заключалась в том, что за получаемую «дозу» парни должны периодически ложиться в новую маленькую больничку на так называемое «обследование». И никому ничего не рассказывать, иначе – им же хуже будет.

С того самого дня Марэк и живет в постоянном страхе. Потому что не ходить в больничку не может («ломает»), а ходить – страшно.

– А как происходит это «обследование»?

– Ложишься в больницу. Сначала вколят «дозу», потом дадут что-то выпить, потом подключают к голове какие-то электроды (там у них – супертехника: и компьютеры, и сканеры). Параллельно делают анализы с кровью. Но главное, что ты в тот момент – в полной отключке и не знаешь, что делают с твоей головой.

– И что, совсем ничего не помнишь?

– Да в том-то и дело, что воспоминания странные. Какие-то видения, люди незнакомые, разговоры. Иногда «картинки» повторяются. Иногда они добрые, иногда страшные. Мэри мне говорила, что это подкорка «выплевывает» самое потаенное. Она вообще считает, что и при алкогольном опьянении, и при наркотическом «закрываются» какие-то одни участки мозга, а «открываются» другие. И что все эти механизмы «захлопывания форточек» надо изучать, что это очень важно для науки. Но ей – для самого главного – надо заглянуть в мозг. И нужна особая аппаратура… Света, а вдруг однажды они вскроют мне череп?…

Мы быстро шли по лесу, иногда переходя на бег. Если бы не Марэк рядом, я бы уже сто раз умерла и от вскриков ночных птиц, и от падающих шишек.

– И много у нее таких подопытных?

– Человек десять – всегда. Их привозят сюда из Питера, из разных центров и фондов.

Об этом я уже догадалась.

Прошел где-то час нашей ходьбы-бега.

Марэк замедлил шаг:

– Уже близко. Надо идти осторожнее.

Они не должны тебя увидеть Последний километр мы шли совсем медленно, боясь выдать себя треском сухих веток под ногами. От такой ходьбы я быстро замерзла (черт дернул меня одеть с утра шорты). Я с тоской подумала о далеком утре уходящего дня, о своем радостном настроении, об ощущении новых открытий. Вот и наоткрывала…

Лес кончился неожиданно. Из-за низких кустов виднелась широкая поляна с крепким домом на высоком старинном фундаменте из огромных булыжников. Фундамент переходил в высокий цоколь, и я с тоской поняла, что – окна дома находятся слишком высоко над землей. Кругом не было ни души. Дом показался бы совсем мертвым, если бы не слабый свет, сочившийся сквозь занавески из двух окон.

Я взглянула на Марэка. Его взгляд стал совсем отсутствующим. Надо было спешить.

«Пошли!» Мы быстро и бесшумно пересекли поляну и оказались под стеной больницы. Прямо над головой тускло светило окно с отдернутой занавеской. «Иди», – шепнула я ему. И он медленно пошел вдоль стены по направлению к дверям.

У стены – чуть в стороне – я заметила березовую чурку и, легко подкатив ее под окно, встала на цыпочки и дотянулась до нижнего наличника.

Это напоминало обычную больничную палату. Шесть коек в два ряда со спящими молодыми мужчинами. За столом, под настольной лампой, сидела женщина в темной одежде и таком же платке. Вдруг она подняла голову от компьютерного монитора и посмотрела в окно – прямо на меня. Я втянула голову в плечи и чуть не полетела на землю. Минуты через три я снова заглянула в окно. Женщина уже стояла у одной из кроватей. Одеяло было отброшено, и я увидела, что к телу и голове пациента подключено множество каких-то датчиков. Женщина передвигала их с места на место, поглядывая куда-то в сторону (возможно, там стояла какая-то невидимая мне аппаратура).

Я спрыгнула на землю. Заглядывать в соседнее окно было бесполезно (занавески были задернуты слишком плотно, возможно, за ними был Марэк). Я медленно пошла вдоль дома. В пяти метрах от меня почти бесшумно открылась дверь; я вжалась в стену, к счастью, меня скрывала тень от фронтона крыши. На крыльцо вышли трое мужчин. Причем тот, что в центре, шел как-то странно, как сомнамбула или лунатик. Движения его были неуверенными, поэтому те двое поддерживали его за локти. Они сделали несколько шагов и остановились. Парень в центре что-то невнятно говорил. Мне показалось, что один из его сопровождающих записывал его речь, поскольку в руках он держал какой-то прибор.

Вдруг средний парень развернулся в мою сторону и поднял лицо к небу. «Мама! – услышала я жалобное. – Один… Зачем?… Мама!…» Голос показался мне очень знакомым. Было в нем что-то такое отчаянное, безнадежное: еще секунда, казалось, и он завоет на Луну. Я напряглась, всматриваясь. Он чуть опустил голову, и я ахнула: Юрка! Сосед!

Я попятилась назад, возвращаясь к той стороне дома, откуда мы с Марэком начали свой путь. Через полчаса появился и он. И бодрый, и смущенный одновременно. Поляну в обратном направлении мы пересекли незамеченными. Но я отдышалась лишь тогда, когда деревья скрыли из виду эту страшную клинику.

Как преодолели мы по ночному лесу обратный путь, я помню с трудом. Ноги гудели от непрерывного бега. Пару раз я так навернулась на скользкой тропинке, что чуть не свернула шею. Ветки хлестали по лицу. Живот сводило от голодных спазмов.

К тому же было совершенно очевидно, что я простудилась: горло раздирало кашлем, глаза слезились, горели лоб и щеки.

За полкилометра до пристани мы сбавили шаг.

– Зайдешь на теплоход? – спросила я Марэка. – Хоть накормлю тебя чем-нибудь.

– Нет, Света. Я же сказал – мне нельзя.

– Со мной можно. У меня вахтенный знакомый, он пропустит.

– Дело не в матросе… – Марэк опустил голову и крепко прижал меня к себе. – Помнишь, ты спросила про ошейник Холма. Эта косынка – условный знак. Таким образом я сообщил, что все в порядке, опыты идут успешно и можно менять пациентов. Кирка выбросила свой «флаг» в иллюминатор: это означало, что информация принята. Тогда я снял косынку с Холма. Я, Света, – связной Мэри с Островом.

Тишину ночи разорвало резким шлепком. Такой отчаянной и злой пощечины я не влепляла никому и никогда.

* * * 

Я молила Бога, чтобы Кирки не оказалось в каюте (я не смогла бы объяснить причины своего столь ужасного внешнего вида). Тенью кошки прошмыгнула по изогнутым лестницам, соединявшим три палубы, дрожащими руками повернула ключ.

Никого. По каюте расплывался стойкий запах сладкого щербета: похоже, Кирка не раз за эту ночь принимала капли «синей радиолы».

Я за секунду разделась и бросилась в душ. Только там, стоя под струями горячей воды, под ее сильный шум я смогла наконец разрыдаться в голос. Я выла, кусала губы и зажимала рот ладошкой. Господи, как мне было страшно! Мне казалось, что я попала в капкан в центре волчьей стаи. Кругом меня окружали страшные, циничные люди. В любой момент любой из них мог просто раздавить меня, уничтожить.

Надо было бежать. Но – куда? С одной стороны скалистый, страшный остров, с другой – бескрайняя, холодная Ладога.

Я вспомнила Агентство и зарыдала пуще прежнего. Какими дорогими и милыми показались мне в эту минуту мои коллеги: вечно ехидная Агеева, Скрипка со своими неиссякаемыми, дурацкими историями про каких-то его девушек, темпераментный Князь, угрюмый Шах… Как бы я сейчас за ними – как за каменной стеной…

И все-таки делать что-то надо. Иначе, как я стала рисовать себе страшную картину, я могла никогда не оказаться среди вернувшихся на Речной вокзал.

«Хватит реветь!» – приказала я себе. От этого личного приказа неожиданно стало легче. Я отключила воду, завернулась в полотенце и вышла из душа. Открыла папку с бумагами, переданными мне Чайкой и Кашириным, достала последнюю справку Родиона про фонд «Очищение» и прочла то, о чем должна была прочесть давно и о чем догадалась только сегодня: в учредителях «Очищения» значилось одно физическое лицо – Мария Эдвардовна Блад.

Захлопнула папку и сунула ее на прежнее место – под дерматиновое дно спортивной сумки. Потом бросила взгляд на стол в поисках какой-нибудь еды. Под старой газетой лежал мой мобильный телефон. До этого я уже делала несколько попыток дозвониться до Питера, но – безрезультатно. В последнем отчаянии я стала нажимать кнопки знакомых номеров. Была ночь, и я звонила по домашним телефонам. Ни мама, ни Соболин, ни Агеева не соединялись. У меня дрожали руки.

Я – не надеясь ни на что – набрала Ваську. Вдруг пошли длинные гудки. Господи, если ты есть!…

Далеко-далеко, как будто на другой планете, раздался сонный и недовольный голос Василисы: «Алло!» – успела выкрикнуть я и в ту же секунду почувствовала, как дверь каюты открылась. Я резко обернулась и увидела Киру. Еще вчера утром этот ее взгляд я бы определила как «вопрос-облегчение», а сегодня – как «вопрос-подозрение».

Я соображала какие-то доли секунды.

И начала опасную игру.

«Алло! Мама, ты меня слышишь? Это я, Света». На том конце провода ощущалось замешательство: "Света, это – Василиса.

Ты – выпила?" – «Мамочка, я тоже очень соскучилась. И очень-очень хочу домой». – «Света, что-то случилось? Говори». – «Мам, поздравляю тебя с днем рождения… Позвони, пожалуйста, Родику, скамей, что накануне отъезда я получила все его открытки. И очень ему благодарна. Особенно за последнюю. Так и передай: особенно – за последнюю! Я с ним совершенно согласна». – «Света, я ничего не поняла, но все запомнила. Что еще?» – «И пусть без меня там поменьше водки с томатным соком пьет, приеду – разберусь». – «Дальше». – «А Вере Никитичне передай, чтобы за Юрку не беспокоилась: все будет в порядке». – «Это все, Света? Ты там держись!» – «Умница ты моя! Как я тебя люблю! Пока».

Я нажала на кнопку и положила мобильник.

– Ты где была? Я весь теплоход облазила! – Кирка жала меня к столу.

Я облегченно выдохнула: мои слова по телефону не вызвали у нее никакого подозрения.

– Ой, Кирка, не спрашивай! «Затрахали, замучили, как Пол Пот Кампучию», – процитировала я «Интердевочку». – Кирка, у меня – роман, да какой! – сочиняла я на ходу.

– С кем? – обалдела она искренне.

– С капитаном! – врала я, будучи уверенной, что на «Котлине», как и на любом судне, непременно должен быть капитан.

– Рыжий такой, с усами? – сузила глаза Кирка.

– Он! – Я с облегчением села на койку.

– То-то, я смотрю, – видок у тебя совсем затраханный.

– Еще бы: целый день и полночи из койки не вылезать…

Я подумала, что выиграла этот раунд и мысленно похвалила себя. Главное – не совершать ошибок впредь: я их и так наделала чересчур много.

Но Кирка вдруг улыбнулась какой-то ненормальной, хищной улыбкой и двинула меня по плечу так, что я чуть стену не пробила головой.

– Ты что – пьяная? – Я вдруг испугалась такой Кирки.

– Я – пьяная, я и протрезвею. А вот тебе, милая, душ бы холодный не помешал. – Она подошла к столу, взяла мой мобильник и засунула в карман. – Это чтобы тебе не пришло в голову Обнорскому звонить…

– Кира, что с тобой? – Мне стало совсем страшно.

– Говоришь, «затрахали – замучили»? Милочка, знать бы тебе надо, что капитана теплохода «Остров Котлин» зовут… Эмма Владимировна Верещагина. Единственная женщина капитан на все пароходство!…

Она решительно направилась к двери.

– И попробуй пикнуть до Питера. Ты Мэриных горилл видела…

Мне показалось, что это не дверь за Киркой закрылась, а крышка гроба моего захлопнулась.

* * * 

Так я сидела – в ступоре – минут пятнадцать. Может, спала даже, потому что температура у меня поднималась с каждой минутой.

Плакать уже не могла: обессиленная от недосыпа, голода и простуды, еле держалась на ногах. В это время мой теплоход, пройдя Ладогу, подходил к Нижним Ветлугам. Но как бежать? За дверью не раздавалось ни звука.

Я снова зашла в душ, склонилась над раковиной: кажется, меня даже вытошнило…

Вдруг за стеной я услышала голоса: мужской и женский. С трудом сообразила, что там – душевая Мэри. Да и голос, похоже, был ее, Я напряглась.

«Это катастрофа!… Я его знаю… Хохлов… Я за что вам плачу?… Жесткий государственник!… Не могли Таньку прикрыть!… Он через ЗакС закроет фирмы… Только не Хохлов!… Я сказала – устранить!…» В ответ мужской голос бубнил что-то невнятное. Потом кто-то за стенкой включил воду, и голоса перестали быть слышны.