Текст книги "Байки служивых людей"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

* * *

К концу рассказа Рыжего я уже даже смеяться не мог, а он оставался абсолютно серьезным и даже ни разу не улыбнулся. Выпив рюмку водки, Быстрицкий закурил, долго молчал, а потом сказал вещие слова:

– Близорукость глаз – ничто по сравнению с близорукостью мозгов. Это должен четко помнить всегда и везде любой военный переводчик. Я вот в свое время не знал и в результате чуть было из нашего Краснознаменного института не вылетел.

А дело было так. Курсом младше меня училась в нашем колледже дочка заместителя командующего сухопутными войсками товарища генерала-лейтенанта Шишкарева. Не скажу, что девушка была страшна аки зверь библейский, но и на Софи Лорен не тянула. А мы тогда еще в казарме сидели, сам знаешь, тоска смертная, все развлекаются как умеют. И была у нас мода на разные разности в карты играть. Вот однажды я и проиграл Катеньку Шишкареву (или выиграл, это, понимаешь ли, как посмотреть). Короче, должен я был генеральскую дочку лишить невинности. Карточный долг – долг чести, начал я ее клеить, а у самого – мурашки по спине, потому что понимаю, что играю с огнем. Она-то рада была, ежу понятно, с ней же никто связываться не хотел при таком-то папе. Это все равно что под танк с гранатой кидаться, заранее зная, что Героя не дадут даже посмертно. Кстати говоря, и мой батяня еще не генералом был, а всего-навсего полковником, но это так, к слову.

Так вот, собрал я все же волю в кулак и как-то уболтал Катерину. Она меня к себе домой пригласила, ее родители должны были быть на даче. То да се, начал я потихоньку Катьку к дивану подтаскивать, а она боится, упирается, происходит возня, кувыркание. Ну сам знаешь... А мы еще сдуру пинкфлойдовскую «Стену» включили на полную мощность. В общем, только-только я Катьку раздел, только с себя все лишнее скинул и на нее полез, вдруг мне на жопу что-то холодное и металлическое падает. Я, стоя голым, раком над Катькой, обернулся и чуть не обосрался – в дверях Герой Советского Союза генерал-лейтенант Шишкарев собственной персоной. Мы из-за музыки не услышали, как он замок открывал. А генерал в квартиру зашел, слышит, у дочки в комнате магнитофон надрывается. Дай, думает, загляну к Катеньке, чего это она. Заглядывает, а Катенька голая на диване, а на нее какая-то волосатая жопа лезет. Генерал-то боевой, не растерялся, взял и бросил связку ключей, которую в руке держал... В общем, немая сцена. Голый курсант завис над голой курсисткой, а в дверях – генерал-лейтенант в полной форме, со звездой Героя на кителе. У Катьки истерика случилась, она давай ржать как сумасшедшая. Генерал насупился и в гостиную ушел. Я одежду свою схватил и начал одеваться лихорадочно. Потом, как обосравшийся пудель, захожу в гостиную, отдаю, как положено, честь и пытаюсь что-то вякнуть. А Шишкарев мне:

– Товарищ курсант, вы свободны. Своих внуков я воспитаю без вашей помощи.

Хотел я ему сказать, мол, какие тут внуки, но постеснялся, ушел из генеральской квартиры молча. Как мне жилось потом, лучше не вспоминать. Целый месяц отчисления ждал, но генерал молодцом оказался: из-за дочки с курсантом связываться не стал, – она, кстати, потом достаточно быстро замуж выскочила за паренька с моего же курса. Он, в отличие от меня, уже два года майором ходит. А у меня потом долго еще с бабами не очень хорошо все складывалось. Я как на кого-нибудь залезу, все время страх, что на задницу опять ключи упадут. Еле-еле от этого комплекса избавился. Врачи потом говорили (есть у меня пара знакомых), что от такого шока вполне могла развиться неизлечимая импотенция...

* * *

Таких вот историй Рыжий знал множество, и непонятно было, где он врал, а где действительно рассказывал случаи из своей жизни. Получив майора, он через месяц свалил обратно в Москву, и больше мы с ним никогда не виделись. Но для меня он остался фигурой знаковой, потому что именно его рассказы помогли мне, недоучившемуся студенту, стать настоящим военным переводчиком...

МИЛИЦЕЙСКИЕ БАЙКИ ОТ ЖЕНИ КОНДРАШОВА

В романе «Журналист» действовал такой персонаж – опер специальной службы уголовного розыска Евгений Кондрашов, который погиб во второй книге. У этого персонажа есть реальный прототип, судьба которого сложилась несколько иначе, чем у литературного героя, хотя в его настоящей жизни хватало с избытком страшных и черных страниц... Может быть, поэтому он, рассказывая истории из своей оперской практики, и не захотел, чтобы его называли настоящим именем...

Но байки от этого менее интересными и поучительными не стали. А мы решили по старой памяти называть рассказчика по-прежнему – Евгением Кондрашовым. Очень многие в Петербурге знают, кого мы имеем в виду, употребляя этот псевдоним.

Грузинская рапсодия

Эта история началась октябрьской ночью недалеко от гостиницы «Ленинград», в тоннеле под Литейным мостом, а закончилась в гостеприимной солнечной Грузии. У меня от этого гостеприимства до сих пор мороз по коже...

Ну, в общем, дело было так. Ночью под Литейным мостом бомбанули американцев. Они ехали в такси, их подрезали, зажали двумя машинами, обобрали. Баксы, кредитные карты, часы золотые... Один, кстати, права качать начал, так ему рукояткой нагана по белозубой американской улыбке без лишних разговоров – бац! Очень неприятная история – разбой, да еще и вооруженный, да еще и иностранцы. Тогда, в конце восьмидесятых, оружие еще редкостью было. Нож, кастет, дубинка... – это пожалуйста, а «ствол» – редко. Это теперь все подряд крутые, с одного боку «беретта», с другого «смит-вессон».

Поднялся шум. Американское консульство протест пишет, наши тоже забегали. У нас же тогда со штатниками любовь была бескрайняя. Мы им в рот заглядывали, обмирая от восторга... но и они могли при случае по плечу нас похлопать: «Перестройка – ка-карашо!» И – снисходительная улыбочка на тупой морде оклахомской, веснушчатой... Те студенты, кстати, и были из Оклахомы. Один из них чуть не звездой стал – во всех американских журналах его мурло со шрамом замелькало. Но впечатление на них тот налет произвел неизгладимое: ночь, темень, дождь с мокрым снегом, тоннель этот, скрип тормозов, оружие... Такое вот было начало. Веселенькое. Под аккомпанемент стенаний консульства и обкома партии.

Но мы тут сработали хорошо. Четко сработали – и уже через два дня всю команду повязали. С оружием, с награбленным, с признательными показаниями. И это было очень важно, потому что сами-то пострадавшие никого опознать не могли: темнота, внезапность, стресс... При таком раскладе доказывать что-либо без вещдоков, мягко говоря, затруднительно. Дело может даже и до суда не дойти. Но у нас все есть: два «ствола», кредитные карты и золотые часы с гравировочкой: «Дорогому Джорджу от любящей тети Моники». Богатая, видать, эта тетка Моника, они же там все жлобы, подарки дарят за три доллара. Да и здесь с таксистами могут торговаться из-за двадцати центов.

Да, ну ладно... был у нас там еще один неприятный момент. Скрылся один из наших разбойничков – Рома Амирян. Армянин, судимый ранее. Пятеро красавцев сидят, а Рома сорвался. Где – неизвестно. Розыск результата не дает. И только спустя где-то полгода приходит агентурная информация: Амирян в Грузии. В городе Болниси. Надо лететь в командировку, брать орелика... Вот здесь-то и начинаются настоящие приключения. Оклахома – это что? Это семечки. Оклахома, она и есть Оклахома! А вот Джорджия, то есть Грузия... О, это нечто! Это память на всю жизнь. Кергуду скумбамбрия... Куда там Гайдаю!

Поехали мы втроем: я, Гена Поляничко и Саня Карцев. Саня сейчас полковник, преподает в школе милиции. В дороге мои напарники ничего – держались. Кроме пива – ничего. Но потом... потом мы приехали в Тбилиси. И – началось. Сначала мы пили в кафе каком-то. Потом в кабинете уголовного розыска, потом в гостинице. Я с ходу отобрал у своих орлов пистолеты и удостоверения. Так оно спокойней, хоть не потеряют.

Мы пили весь день, вечер и часть ночи. О, великое грузинское гостеприимство... о, моя наивность! Мы пили день, вечер и часть ночи. Я думал, что на этом все и закончится. Но все только начиналось! Дорогая тетя Моника, забери меня в Оклахому. Дорогой Джордж, я больше никогда не буду иронизировать над американской манерой угощать гостей глоточком виски и горсточкой орехов. У-у, гостеприимная Джорджия! Мы пили весь следующий день и третий тоже. Моих невменяемых напарников перетаскивали из кабинета в кабинет, из ресторана в ресторан. У меня в карманах лежали три пистолета Макарова, три удостоверения и документы на задержание Амиряна. До Ромы было рукой подать – всего-то сорок километров, но он продолжал оставаться столь же недостижимым, как если бы мы находились в Питере.

Мы пили, мы произносили тосты за славный ленинградский уголовный розыск. И за грузинский, лучший в мире, розыск. И за каждого опера в отдельности – и за Гиви, и за Резо, и за Эдика. За три дня мы переловили всех воров в законе, всех бандитов, мошенников, щипачей и майданщиков. Мы все вообще были такие дерзкие ребята, что они цепенели под нашими твердыми взглядами и сами протягивали руки для наручников. Мы разгромили Коза Ностра, Каморру, гонконгские триады и японскую Якудзу. Они все несли нам взятки: тысячи долларов, десятки тысяч долларов. Миллионы. Чемоданы. Но нас не купишь! Хрен!

Хвастовство и ложь безумная, по-детски наивная, неудержимая. Все это было очень стыдно, противно, но никто, кажется, этого не замечал. На третий день я сказал: все! Едем брать Рому.

– А как же, – ответил Гиви. (Или Резо? Или Эдик?) – Завтра, клянусь честью, мы едем брать этого бандита, убийцу, рецидивиста, этого плохого Рому. Мы его задержим. Мы его арестуем, повяжем, закуем в наручники и расстреляем на краю пропасти, да? Мы исполним свой долг мужественно и до конца. До последней капли крови мы будем биться, я клянусь честью, да?

Я чувствовал, что потихоньку схожу с ума.

На следующий день мы все-таки поехали в Болниси. Ехать всего-то сорок километров. Нас повезли на такси. За чей счет – непонятно. По дороге мы сделали пять остановок. Пили за горы, потом за каких-то рыцарей, сражавшихся здесь еще в шестнадцатом веке, потом еще за что-то. За что – не помню, но все равно – за что-то очень значительное, за что не выпить никак было нельзя. Мы останавливались посреди дороги, на капоте «Волги» раскладывали закуски, всякие там хмели-сунели, выставляли вино. Потом произносился долгий, минут на десять, тост. Водитель такси пил вместе с нами. Потом к нам присоединились двое гаишников. Они включили свои красивые «мигалки» и пили вместе с нами. Потом к нам присоединился какой-то поэт.

– О, это очень великий поэт! – сказал толстый гаишник.

Поэт стал читать свои сгихи по-грузински. Нос, похожий на банан, вздрагивал.

Тут на заднем сиденье «Волги» проснулся Гена.

– А чего он орет? – спросил Гена про поэта.

– Он не орет, – ответили Гене. – Он великий поэт и читает свои великие стихи. Ты что – в стихах не понимаешь?

– Как это я в стихах не понимаю? – сказал Гена и снова уснул.

* * *

Удивительно, но до Болниси мы все же доехали. С «мигалкой», гаишниками и поэтом. Поэт вообще нам сильно обрадовался: наконец-то появились люди, которым можно подарить томик своих стихов с автографом. У остального двадцатитысячного населения Болниси его томики с автографом уже были. Эта книжечка у меня до сих пор на полке стоит. Очень хорошие стихи. На грузинском языке. Иногда я их читаю.

Короче, мы приехали в Болниси. Там уже столы накрыты, нас ждут, а на меня какая-то апатия наваливается, отупение. Пытаюсь сопротивляться, говорю:

– Послушайте, может, сначала Амиряна задержим? Сил нет никаких. Зачем мы сюда ехали?

– Как зачем? Сейчас будем шашлык кушать.

– Может, – говорю, – сначала Амиряна, а уж потом шашлык?

– Э-э, – говорят, – ты ничего не понимаешь. Сначала шашлык.

Один только поэт меня поддержал:

– Надо, – говорит, – поймать этого Амиряна. Я ему, кажется, еще свой томик с автографом не дарил. Надо его побыстрей задержать.

Но порыв поэта не нашел отклика в черствых ментовских душах. Короче, сели за стол. Пьем. Я определенно теряю чувство реальности. А мои Саня с Геной, наоборот, – входят, кажется, в такой градус, когда уже все наполняется неким особым смыслом. И даже стихи на грузинском языке слушают с этакими скорбно-просветленными лицами. Нет, это не Оклахома... это... ой! Сидим на природе, вечереет, горы со всех сторон, вершины на закате сияют. Гена Поляничко стихи слушает. Навертывается у Гены слеза, стекает, падает на сорочку, испачканную шашлыком. Проникся Гена. И Саня проникся, полез целоваться с поэтом. Душевно проводим время. Возвышенно.

А разбойник Амирян на свободе.

* * *

На следующее утро едем в горы. Кортеж из шести машин. Впереди, конечно, ГАИ с «мигалкой». Круто едем. Гляжу – на площади возле какого-то заведения сидит на корточках наш Рома, пьет пивко, беседует с каким-то типом.

– Стой, – кричу, – вон Рома сидит! Давайте задержим!

– Да ерунда, – отвечает мне кто-то. – Куда он денется, этот Рома? Кому он нужен? А мы, как белые люди, должны поехать на пикник, скушать барашка, выпить культурно, поговорить... Вот проблема – Рома!

И мы проезжаем мимо Ромы! Проезжаем мимо объявленного в розыск разбойника, и я уже вообще ничего не понимаю. Не понимаю, и все тут! Как живут эти люди? Ведь здесь, кажется, никто не работает. Но все при этом ездят на новеньких «Жигулях». И постоянно сигналят. И не потому, что водитель хочет кого-то предупредить об опасности, а потому, что он увидел знакомого. И знакомый тоже сигналит... они останавливаются, выходят из своих чистеньких машинок, обнимаются и целуются так, как будто не виделись несколько лет. И начинают беседовать посреди дороги и пить вино, коньяк или водку... И никто никуда не спешит. Все друг друга уважают. Все друг у друга что-то бесплатно берут и бесплатно друг другу же дают.

Я определенно ничего не понимаю. А Ромы уже нет, мы уже проехали мимо. Машины выезжают из городка и катят по очень живописным местам. Через час мы снова сидим за столом на изумрудно-зеленом лугу, жарится шашлык, плывут ослепительно-белые облака, искрится вино. Шизофренически-бесконечный праздник продолжается. В багажнике одной из «Волг» обнаруживаются спящий поэт и поросенок. Поэта разбудили, поросенка зарезали. Слава Богу, не перепутали.

– А ты, дорогой, почему не пьешь? – спрашивает меня усатый сосед слева.

– Да я – спасибо! – по жизни не пью.

– А-а, – говорит он. – Ты, наверное, спортсмен? Мастер спорта?

– Точно, – говорю.

У них там, как я понял, все мастера спорта. Там быть кандидатом – просто позор. Только мастером. Только по борьбе. Там все по борьбе.

– А вот видишь, сидит наш начальник РОВД?

– Вижу.

– Вот он трижды мастер спорта. По борьбе, боксу и карате.

– Круто, – отвечаю.

– О-о, очень круто, – соглашается усатый сосед. – Он выходит на центр кабинета и ка-а-ак прыгнет! И двумя ногами прямо в потолок! Вот какой человек наш начальник.

– Да, это очень круто, – соглашаюсь я и думаю, что, наверно, мне нужно срочно выпить. Иначе я не знаю, что со мной будет. Поросенок тем временем залез на стул и начал читать стихи... нет, это оказался поэт, а не поросенок. Поросенок и не мог читать стихи – он в это время крутился на вертеле над костром и молчал.

– А вот видишь, сидит наш прокурор? – спросил усатый сосед слева.

– Вижу, – говорю. Трудно прокурора не увидеть – живот у него – о-го-го! Никогда я еще таких животов не видал. А нос – вдвое больше, чем у поэта.

– Вижу, – говорю. – Он, наверно, тоже мастер спорта... с детства.

– Нет, – торжественно отвечает сосед. – Он у нас феномен-уникум.

– Это вообще очень круто, – соглашаюсь я.

Поэт хлобыстнул стакан вина и упал со стула. Гена Поляничко смахнул слезу и сказал трагическим голосом:

– Ну прям как поэт Лермонтов Михаил Юрьевич после дуэли.

Я закрыл глаза. Стало темно. Из темноты сосед слева сказал:

– ...феномен-уникум, да? Он утром выходит из дома, садится на лужайке и р-р-р-раз! – выпивает из горлышка бутылку шампанского. И сразу засыпает. А подойдешь к нему с бумагами: ах, батоне, подпиши. Он подписывает и снова засыпает.

– Да, повезло вам с прокурором. Действительно – феномен-уникум.

* * *

Плывут белоснежные облака, лежит на изумрудно-зеленой траве поэт, похожий на поэта Лермонтова Михаила Юрьевича. Поросенок на вертеле покрылся золотистой корочкой. Дремлет выдающийся прокурор. Я сижу в некоей прострации. Я не понимаю, что же мне делать. Появляется идиотская мысль, что я уже никогда не выберусь отсюда, всю жизнь буду есть шашлык, пить вино, научусь говорить по-грузински и каждый день буду раскланиваться с Ромой на площади.

– Здравствуй, уважаемый Рома.

– А-а, дорогой. Здравствуй-здравствуй. Когда меня задерживать будешь?

– Куда спешить, Рома? Надо сначала шашлык кушать.

* * *

К вечеру мы возвращаемся в город. Проезжаем через площадь. Но Ромы там нет. Нас везут в гостиницу, объясняют, что сейчас нужно отдохнуть, потом поужинать. Тут еще выясняется, что куда-то пропал Саня Карцев. Куда – никто не знает.

– Стоп, – говорю, – ребята! У меня сотрудник пропал.

– Да куда он денется? К вечеру проспится – придет.

Я понимаю, что это все. Что это предел. Нужно что-то делать. Я иду к начальнику РОВД и говорю:

– Значит, так, товарищ майор, батоне уважаемый! Сейчас идем за Ромой. Если вы не идете – я один. А вы пока ищите моего сотрудника.

– Хорошо, – отвечает майор. – Будем готовить операцию.

Господи! Какую операцию? Какую, к черту, операцию? Мы ехали мимо Ромы на шести автомобилях. Двадцать рыл с оружием, «мигалкой», поэтом и поросенком. Даже с прокурором-феноменом. Или уникумом? Черт, забыл... Мы ехали мимо, а Рома сидел на корточках и пил пиво. Теперь нужно готовить операцию.

– Какую операцию, батоне? – спрашиваю я. – Дайте мне одного трезвого милиционера в форме и с вашим удостоверением. Я сам приведу Рому.

– Э-э, батоне, – говорит начальник РОВД. – Да как так? Разве это операция будет? Вот ты сколько задержаний провел?

У меня к тому моменту было около трехсот задержаний. Я так и ответил, округляя:

– Триста.

– Э-э, – говорит, – дорогой, а у меня пятьсот. Ты меня слушай. Мы заблокируем дом слева, мы заблокируем дом справа. Обеспечим оперативное наблюдение. А потом проведем красивую операцию.

– Давайте еще вертолеты вызовем, – отвечаю.

Начальник просиял и убежал куда-то. Я сижу курю. Что делать – не знаю. Гена спит пьяный, Карцев пропал, я скоро стану как феномен. Или уникум? Или уникальный феномен? Нет, пожалуй, феноменальный уникум. И еще какая-то чушь в голову лезла. Но тут ко мне подошел поэт, уткнулся носом-бананом в плечо и сказал, что Гена Поляничко сравнил его с поэтом Лермонтовым. Вот какой хороший Гена человек! Да, согласился я, Гена тот еще конь! Счастливый поэт заплакал и предложил выпить за Гену. Мне уже было почти все равно, я готов был согласиться. Но тут пришел расстроенный начальник РОВД и сказал, что вертолета не будет.

– Какого вертолета? – спрашиваю.

– Никакого, – говорит. – Эти уважаемые бюрократы никакого вертолета для операции (он поднял вверх руку: для ОПЕРАЦИИ!) не дают. Сказали: обходитесь своими силами.

– Действительно – бюрократы! – поддакнул я и с ходу взял быка за рога. – Поехали брать Рому своими силами.

– Поехали, – согласился начальник. Сильно он из-за вертолета расстроился.

– Да, – подхватил поэт. – Мы поедем и возьмем Рому. И тогда я подарю ему томик своих стихов с автографом. И Гене Поляничко я тоже подарю томик своих великолепных стихов с автографом.

– Гене ты уже дарил, батоне.

– Ну и что? Мне для Гены ничего не жалко, – возразил поэт, и мы отправились брать Рому. Восемь человек с оружием на трех автомобилях. Но без вертолета... О, это была блестящая, профессиональная операция. Клоунада! Мы вломились в палисадничек за Роминым домом с пистолетами в руках. Половина на ногах не стоит. Я чувствовал себя последним идиотом и думал только о том, чтобы кто-нибудь сдуру да по пьяни не открыл стрельбу.

Мы вломились. В палисаднике, в беседке, сидят Рома и... Саня Карцев. Пьют. Беседуют. Литровая бутылка чачи стоит почти пустая.

– Здорово, – говорю, – Саня.

– О-о-о... а вы как тут оказались?

– Понятно... Здорово, Рома. Собирайся, пошли. Я за тобой.

Рома смотрит на меня глазами изумленными и говорит:

– А я уже все Сане рассказал. У него претензий нет.

– Ага, – подтверждает Карцев. – Он все рассказал. К нему пер... пертензий нет. Садись с нами, Женя, выпей.

Все, ребята, я больше не могу! Ну не могу я больше. Я не знаю, что делать... то ли плакать, то ли смеяться, то ли материться! Театр абсурда и «Кавказская пленница» вперемешку. Налил себе полстакана чачи, хватанул... потом взял обоих красавцев – и Саню, и Рому – за шкирки и потащил в машину. Поэт кричит: «Постойте, я еще Роме томик своих стихов с автографом не подарил!» А меня смех нервный разбирает. Ничего, отвечаю, в другой раз... лет через десять.

– А-а, – кричит поэт, – тогда я лягу на эту зеленую траву и буду лежать здесь, как поэт Лермонтов, убитый на дуэли. И буду лежать, пока не умру, и тогда вы все пожалеете. Вот какой я человек!

Все стали говорить мне, что так не поступают, нельзя поэта обижать. Он, дескать, очень ранимый. Ну ранимый так ранимый, пришлось уступить. Всучил он томик своих стихов Роме. С автографом. Рома, по-моему, ничего не понял, но зато поэт остался доволен и не стал умирать, как Лермонтов. Так я спас великого грузинского поэта.

* * *

А Рому я хотел отвезти в ИВС. Но не тут-то было.

– Нельзя, – сказали мне. – Сейчас должны родственники прийти. Прощаться будут... Мы тут живем, у нас такой обычай.

Короче – ой!.. ой, сейчас начнется опять! И никуда не денешься – такой здесь обычай. Но у меня уже на душе маленько полегче стало: и Рому взяли, и поэту жизнь спасли. В общем, прощание разбойника Амиряна с родственниками я пережил. Поэт опять же стихи читал. Проснувшийся Гена Поляничко рыдал. А Карцев – наоборот – дремал... Простились. Дали мне родственники «Волгу». Я Рому назад посадил, прижал с двух сторон своими невменяемыми операми, сам сел с родственничком вперед, – и погнали. Погнали быстренько, пока еще какое-нибудь прощание не началось.

Едем в Тбилиси. Ночь уже. Звездная, прохладная. Водитель-родственничек пьян – будь здоров. Доедем или не доедем – непонятно. Дорога петляет, горы, обрывы, а этот пьяный джигит, знай, шпарит под сотню. Трое невменяемых на заднем сиденье спят. Водитель напевает что-то себе под нос. Я сижу смотрю в небо. По сторонам или вперед лучше не смотреть: страшно. В багажнике поросенок визжит. Это Роме в дорогу дали. А еще у нас с собой винища литров десять и мешок со всяким хмели-сунели. Поросенок визжит, водитель поет, Карцев храпит. Я сижу, смотрю на звезды, думаю: «Доедем или не доедем?»

Чудо, но доехали. Опустили Рому в камеру. Вместе с мешком, вином и поросенком. Объясняю оперу в ИВС: родственники, так и так, передали. Подержите уж пока. Тот говорит: а чего? Подержим. А пока давай, говорит, выпьем. Ты, наверно, хороший опер, а я так вообще отличный, мастер спорта по борьбе. Чего бы это нам не выпить?

Ой, мама Леля, что же делать?

– Нет, – говорю, – не могу. Мне один великий поэт книжку свою подарил. Вот видишь – с автографом. Сейчас пойду читать.

– О-о, – отвечает грузинский опер. – Это очень достойно. Нужно за это выпить.

Ставит на стол бутылку марочного коньяку и, разумеется, хмели-сунели.

А я уже не могу, все! У меня хмели-сунели изо всех дыр торчит, коньяк к горлу подступает. Я сам себе противен. Одна мысль в голове: нужно отсюда выбираться. Срочно нужно выбираться. Иначе – полный феномен-уникум! Хмели, блин, сунели. Оклахома как она есть... тьфу, Джорджия.

* * *

Еле я от опера вырвался. Мои орлы, пока я Рому оформлял, исчезли. Нашел их только в гостинице: спят в холле вповалку. Без документов, конечно... их милиционер привел, сказал администратору: свои. Вот и спят. Ну и слава Богу. Немного и я поспал, строго-настрого наказал Сане с Геной больше не пить, а утром пошел добывать билеты. Где там! Нет билетов – и все. Ни на поезд, ни на самолет.

И тогда я пошел прямо в МВД Грузии. Вид у меня такой: грязные джинсы, опухшая морда, не первой свежести сорочка. В карманах пустячки – три ПМ. Ну их-то, слава Богу, не видно. Вот так и закатываюсь в приемную министерства.

– Здравствуйте, я капитан спецслужбы МВД СССР. Мне необходимо поговорить с руководством.

И предъявляю удостоверение, слава Богу, свое – не перепутал. А надо знать грузин – на них любое слово с приставкой «спец» действует магически. Тем более что в Тбилиси такой «спец»службы не было, слыхом они о ней не слыхивали, а потому, наверное, вообразили себе неизвестно что, но что-то очень страшное, важное и крутое.

И меня прямиком проводят к замминистра. Кабинет огромный, шикарный, хозяин холеный, седой, генеральские погоны горят. Картинка. Ну, представляюсь, объясняю .ситуацию. А ему вообще-то все это до фонаря. Он на меня смотрит безразлично и спрашивает:

– А вот ты такого-то и такого-то в Ленинграде знаешь?

А я знаю. Ну, сразу другой коленкор. Оживился замминистра:

– Ну, давай, капитан, выпьем за знакомство!

– Нет, – говорю я, – никак не могу. Рад бы с вами, товарищ заместитель министра, выпить, но у меня... тыр-пыр, восемь дыр.

Не стал он меня принуждать, спасибо ему. Снял трубку, позвонил в аэропорт.

– Есть билеты?

– Нет.

– Знать ничего не знаю, снять с ближайшего рейса четверых мешочников.

И – мне:

– Порядок, получай свои билеты. Лети.

Я бегом в гостиницу, к своим орлам. А там... Правильно, застолье. Человек пятнадцать, и уже лезгинку пляшут. Всеобщее уважение и любовь. Гармония. Жаль, поэта не хватает. А у меня появляется искушение вытащить все три «пээма» и перестрелять их всех. Кто-то уже мне стакан в руки сует, о настоящей дружбе говорит, об уважении, о традициях. Кое-как отбился я, отвел Гену в сторону.

– Как же так, – говорю, – Гена? Мы же договаривались. Нам же лететь сегодня.

– Да вот, – отвечает, – так уж вышло... познакомились мы с одним грузином. А он Веру знает, оказывается.

– О Господи! Какую Веру? Какую, к маме, Веру. Опомнись, Геша.

– Да ты не переживай. Вера в Смольном работает, у нее в Смольном все схвачено. Вот какая Вера, он ей передачку готовит.

Точно, смотрю, тащит грузин сумку с вином. Это, мол, для Веры. Вера в Смольном работает, и уж у нее там все схвачено... А нам уже пора на самолет. Я хватаю своих невменяемых, сумку эту и – на такси в ИВС, за Ромой. Быстро получаю Рому с мешком, но без поросенка, к счастью. За шиворот – и в тачку. В аэропорту – спасибо замминистру, помог! – нас встречают, и все уже готово, билеты на руках. С двумя невменяемыми, с Ромой, с сумкой вина для Веры, у которой в Смольном все схвачено, с тремя пистолетами я, в обход таможни, иду в самолет. Гуд бай, Джорджия!

Взлетели. Мои орлы начинают хлестать Верино винишко со стюардессами. Ситуация совершенно неуправляемая... но мне уже все равно, лишь бы разбойника Рому доставить.

Пулково... и все начинается по новой: Рома, сумка плюс два бездыханных тела. До сих пор не верю, что смог со всем с этим справиться. Но как-то справился. Рому сдал в ИВС, боевых соратников развез по домам. Вот только Верину сумку некуда пристроить. А там вина коллекционные, по двадцать пять – тридцать рублей бутылка! Да еще и перепела... Что делать? На другой день оба – и Саня, и Гена – трезвенькие, тихие такие. Ну, говорю, где эта ваша Вера? В Смольном, отвечают. Адрес? Телефон? Фамилия?

Молчат оба-два. Знают только, что Вера – как Ленин – в Смольном. Так, короче, все это вино с перепелами выжрала спецслужба. Один я не пил – не мог. Не то что пить – смотреть не мог. Тошно было.

Вот, пожалуй, и все... Рому, конечно, посадили. Добавили к той группе и посадили. А я еще долго потом при звуке грузинской речи вздрагивал.