355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Балабуха » Усть-уртское диво » Текст книги (страница 1)
Усть-уртское диво
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 00:49

Текст книги "Усть-уртское диво"


Автор книги: Андрей Балабуха



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Балабуха Андрей
Усть-уртское диво

Андрей Балабуха

Усть-уртское диво

Чем больше времени проходит со дня, когда явилось нам "усть-уртское диво", тем чаще я вспоминаю я думаю о нем. Интересно, происходит ли то же с остальными? Как-нибудь, когда все мы соберемся вместе, я спрошу об этом. Впрочем, все мы не соберемся никогда. Потому что... Мне кажется, что это я должен был пойти туда, но тогда у меня просто не хватило смелости. Да и сейчас – хватило бы? Не знаю. К тому же это неразумно, нерационально, наконец, просто глупо – в чем я был уверен еще тогда, остаюсь убежден и сейчас. И все же...

"Усть-уртское диво..." О нем говорили и писали не много. Была статья в "Технике – молодежи", в разделе "Антология таинственных случаев", с более чем скептическим послесловием; небольшую заметку поместил "Вокруг света"; "Вечерний Усть-Урт" опубликовал взятое у нас интервью, которое с разнообразными комментариями перепечатали несколько молодежных газет... Вот и я хочу об этом написать.

Зачем? Может быть, в надежде, что, описанное, оно отстранится от меня, отделится, уйдет, и не будет больше смутного и тоскливого предутреннего беспокойства. Может быть, чтобы еще раз вспомнить – обо всем, во всех деталях и подробностях, потому что, вспомнив, я, наверное, что-то пойму, найду не замеченный раньше ключ. Может быть, ради оправдания, ибо порой мне кажется, что все мы так и остались на подозрении. Впрочем, не это важно. Я хочу, а должен написать...

Как всегда, разбудил нас в то утро Володька. Хотя "всегда" – это слишком громко сказано. Просто за пять дней похода мы привыкли уже, что он первым вылезает из палатки – этакий полуобнаженный юный бог – и, звучно шлепая по тугим крышам наших надувных микродомов, орет во всю мочь:

– Вставайте, дьяволы! День пламенеет!

И мы, ворча, что вот не спится ему – и без того, мол, вечно не высыпаешься, так нет же, и в отпуске не дают, находятся тут всякие джеклондоновсхие сверхчеловеки! – выбирались в колючую прохладу рассвета.

Но на этот раз нашему возмущению не было предела. Потому что день еще в не собирался пламенеть, и деревья черными тенями падали в звездную глубину неба.

– Ты что, совсем ополоумел? – не слишком вежливо осведомился Лешка и согнулся, чтобы залезть обратно в палатку.

Я промолчал: не то чтобы мне нечего было сказать – просто я еще не проснулся до конца, что вполне понятно после вчерашней болтовни у костра, затянувшейся часов до трех. Промолчали и Толя с Наташей – думаю, по той же причине. Все-таки будить через два часа – это садизм.

– Сам сейчас ополоумеешь, – нагло пообещал Вододька. – А ну-ка пошли, ребята!

Хотя Володька был самым младшим из нас, двадцатилетний студент, мальчишка супротив солидных двадцатисемилетиих дядей и тетей, но командовать он умел здорово. Было в его голосе что-то, заставившее нас пойти за ним без особого сопротивления. К счастью, идти пришлось недалеко – каких-нибудь метров сто.

– Это что за фокусы? – холодно поинтересовался Лешка и пообещал: – Ох и заработаешь ты у меня когда-нибудь, супермен, сердцем чую...

– А хороший проектор! – причмокнул Толя.– Где ты его раздобыл?

Действительно, первое, что пришло нам в голову, – это мысль о проекторе. И естественно. Между двумя соснами был натянут экран, а на нем замер фантастический пейзаж в стиле Андрея Соколова. Четкость и глубина изображения вызывали восхищение. Казалось, между соснами-косяками открылась волшебная дверь, ведущая в чужой мир. Багровое солнце заливало густым, словно сжиженным светом темный песок, волнами уходивший вдаль – туда, где вычертились в изумрудно-зеленом небе горы, внизу неопределенно темные, не то исчерна-синие, не то иссиня-зеленые, увенчанные алыми снежными шапками. Оправа высилась густо-фиолетовая скала, отбрасывавшая ломаную, какую-то даже изорванную тень. Формой она походила на морского конька, стилизованного под новомодные детские игрушки, изображающие зверей, и в этой тени едва ощутимо чувствовалось что-то – не то куст, не то щупальца какого-то животного.

– Замечательно красиво! – Наташа передернула плечами. – Молодец, Володька, днем не рассмотреть было бы!

– Да при чем здесь я! – обиделся Володька. – Я из палатки вылез, отошел сюда, увидел – и побежал вас, чертей, будить!

– А проектор сюда господь бог принес? – невинно полюбопытствовал Лешка.

– В самом деле, Володька, хватит, – поддержал я. – Поиграли – и будет. Мы не в обиде, картинка великолепная...

– Дался вам проектор! Да где он? Где? И где его луч?

Луча и впрямь не было – сразу это как-то не дошло.

Мы переглянулись.

– Может, голограмма? – неуверенно спросила Наташа.

Никто ей не ответил: представления о голографии у вас были одинаково смутные. Кто его знает!..

– Или мираж?.. – предположил я.

– Мираж? – переспросил Толя с убийственным презрением.– Где ты видел мираж ночью? Да еще с таким неземным пейзажем?

– Неземным? – настороженно повторил Володька. – Ты сказал – неземным? Верно ведь! А если это...

– ...мир иной? – съязвил Лешка.– Вогнуто-выпуклые пространства? Тоже мне Гектор Сервадак! Робинзон космоса!

– А я верю, – тихо проговорила Наташа. Наверное, женщины больше нас подготовлены к восприятию чуда. – Это действительно – мир иной. Только какой?

– Бред,– бросил Лешка, помолчал, потом развернул свою мысль более пространно: – Поймите вы, я сам фантастику читаю и почитаю. Но всерьез новая гипотеза может привлекаться лишь тогда, когда ранее известное не объясняет факта. Это – азы корректности. Зачем звать пришельцев из космоса, когда загадки земной истории можно объяснить земными же причинами? Зачем говорить об иных мирах, когда мы еще не выяснили – не галлюцинация ли это? Не мираж ли? Не какое-нибудь наведенное искусственное изображение? Мы не видим луча проектора? Но ведь есть и иные способы создания изображения. Мираж ночью? А вы точно знаете, что ночных миражей не бывает? Можете за это поручиться? Ты? Ты? Ты? Он поочередно тыкал пальцем в каждого из нас.– Так зачем же зря фантазировать? Это всегда успеется.

Возразить было трудно. Мы стояли, молча вглядываясь в картину.

– Стоп! – сказал вдруг Володька. – Сейчас мы все проверим. Я мигом, ребята! – И он убежал к палаткам.

– А ведь это... диво появилось недавно, – сказал Толя. Так родилось это слово – "диво": усть-уртское диво. – Часа три назад. От силы – четыре. Когда сушняк для костра собирали, я как раз между этими соснами прошел – тут еще куст есть, я об него ободрался, о можжевельник чертов...

– Любопытно. – Лешка закурил, огонек отразился в стеклах очков. – Знаете, чего мы не сообразили? Проектор, проектор... А экран? Мы ведь его только вообразили: есть проектор – должен быть в экран. Ведь эта штуковина болтается в воздухе. Правда, сейчас умеют создавать изображения и в воздухе, насколько я знаю.

– Возможно. – Толя похлопал себя по карманам. – Дай-ка сигарету, я свои в палатке оставил. Спасибо. Как вы думаете, почему оно не светит? Ведь там день, а сюда свет не попадает... Слушайте, а что Володька задумал, а?

– Увидим, – коротко сказала Наташа. Лешка тем временем обошел сосну, ограничивающую "диво" справа, и сразу же исчез.

– А отсюда ничего не видно. Только сгущение какое-то в воздухе. Сейчас я его ощупаю.

– Давай вместе, – сказал я и пошел к нему. Уже начинало светать, и мы ориентировались свободнее. Сразу же за деревом начиналось, как сказал Лешка, "сгущение". Воздух быстро, на протяжении каких-нибудь двадцати сантиметров, уплотнялся, превратившись в конце концов в твердую, идеально гладкую, прохладную на ощупь стенку, полукругом идущую от дерева к дереву. Дотянуться до ее верха мы не сумели, даже когда Лешка взобрался ко мне на плечи.

Вернулся Володька в сопровождении Чошки. Чошка – полугодовалый кобелек, если верить Володьке – карельская лайка. Их два брата – одного помета:

Чок и Получок. Это охотничьи термины, значения коих я никогда не понимал. Чок – интеллектуал. При любой возможности он садится и предается размышлениям, уставясь в одну точку, сосредоточенно морща лоб и нос. Наташка утверждает, что это у него "наружные извилины".

Володька притащил свою гордость я предмет всеобщей зависти усть-уртских охотников: скорострельный охотничий "манюфранс" – изящный, легкий, с полупрозрачным прикладом из какого-то пластика. В день восемнадцатилетия его подарил Володьке Трумин, сам заядлый охотник, купивший ружье во время не то конгресса, не то симпозиума в Лионе и потом два года сберегавший для этого случая.

– Смотрите! – Володька показал пальцем на какую-то точку в зеленом небе "дива". – Видите, птица не птица – летает что-то такое, птеродактиль тамошний?

Приглядевшись, мы убедились, что это не просто точка, а крохотный черный треугольник, по-орлиному пишущий в небе круги. Володька вскинул ружье, прицелился. Грохнуло. Полет треугольничка словно сломался, на мгновенье он замер, а потом наискось скользнул вниз. Володька опустил ружье.

– Ну что, Лешенька? Мираж? Галлюцинация? Диапозитив?

Лешка смолчал.

– Н-да, диво!.. – раздраженно проворчал Толя. И вдруг мы вздрогнули от Наташиного истошного:

– Чок! Чок!

То ли, пошевелив наружными извилинами, Чок решил принести добычу хозяину, то ли ему просто захотелось рассмотреть поближе, что там такое, – трудно сказать. По словам Наташи, он легко, одним прыжком проскочил между соснами туда, в экран, в картину, в "диво", на миг остановился обалдело и помчался вперед, оставляя на песке ямки следов.

– Чок! – заорал Володька. – Чок! – Он пронзительно засвистел, но Чок игнорировал все наши призывы. Характерец у него всегда был более чем самостоятельный...

В какой момент Володька ринулся вслед за ним, я не заметил – только услышал сдавленное Лешкино: "Стой, кретин!", а потом меня сшибло, и мы оказались на земле – все трое: Лешка, Володька и я.

– Держи его! – скомандовал Лешка, и я рефлекторно вцепился во что-то – не то в руку, не то в ногу, успев предварительно получить хороший удар по скуле.

– Вот теперь вы и в самом деле ополоумели! – Над нами стояла Наташа. Она сказала это так отчужденно, что мы сразу остыли.

– Где мои очки? – спросил Лешка, поднимаясь на ноги, вид у него был сконфуженный, – никто их не видел?

– На. – И Наташа отвернулась, глядя в "диво". Мы тоже посмотрели туда. Багровое солнце поднялось выше. А из песка фантастически быстро, как в замедленной киносъемке, прорастали какие-то черные стебельки. Вблизи они еще только высовывались на поверхность, по мере удаления становились крупнее и на глазах раскрывались навстречу солнцу, напоминая выгнутые стрекозиные крылья. Чок потерялся в этих проросших зарослях.

Володька вскочил, протянул мне руку. Я тоже поднялся и отряхнул брюки и рубашку от хвои.

– В герои-первопроходцы захотел? – спросил Лешка зло.– А как вернуться, ты подумал? А если там воздух ядовитый?

– Чошка-то там дышал! – возразил Володька.

– Допустим. Но про всякие местные вирусы и прочую мелочь мы понятия не имеем... И вообще, пора кончать эту самодеятельность. Хватит. Так знаете до чего доиграться можно?

– До чего? – наивно спросил Володька.

Лешка промолчал.

– Что ты предлагаешь, Лекс? – поинтересовался я.

– Для начала – пойти позавтракать. И посоветоваться. А там видно будет.

Поминутно оглядываясь, мы молча пошли к палаткам.

За завтраком было решено, что Толя с Наташей отправятся в город. Напрямик отсюда до Греминки километров тридцать, так что, идя налегке, к последней электричке на Усть-Урт успеть можно. Вот только как притащить сюда "научную общественность"? Лешке пришла мысль обратиться к Трумину: он знает нас и должен поверить, а там уже поверят ему – как-никак доктор исторических наук, профессор...

И мы остались втроем.

Володька весь день просидел перед "дивом", хотя кидаться в него очертя голову уже не порывался. Чок не появлялся, даже не вернулся по собственному следу. Что с ним?

Настроение у нас было смутное: и подавленное, и одновременно приподнятое, ибо мы соприкоснулись с чудом, и тревожное, потому что неизвестность всегда порождает тревогу...

Солнце "дива" закатилось около шести часов вечера. Теперь между деревьями повис провал почти абсолютной тьмы, кое-где пронзенной тончайшими жалами мелких и редких звезд. Но чернота этого провала казалась... Как бы это сказать? Живой, пожалуй. Да, другого слова, кажется, не подобрать.

– Ноктовизор бы сюда, – вздохнул Лешка. – В инфракрасном бы посмотреть...

Ноктовизора у нас, увы, не было, и мы пошли ужинать. Темнело. Напряжение наше чуть-чуть спало, и мы понемногу разговорились, потому что надо же было в конце концов – не обменяться мнениями, как утром, а просто поговорить. Лешка выудил из недр своей "абалаковки" плоскую четвертинку коньяка.

– Черт с вами, поглощайте НЗ. Как раз к случаю... Настоящий. Армянский ереванского розлива.

Мы развели растворимый кофе, причем не в обычных кофейных дозах, а в поллитровых эмалированных кружках. Володька обвел это хозяйство глазами и вдруг задумчиво спросил:

– Между прочим, мне только кажется, что мы сегодня не обедали, или это в самом деле так?

Вот что значит остаться без женской заботы! Мы сразу же почувствовали зверский голод, который едва утолили тремя банками тушенки с хлебом.

– Вот теперь и выпить не грех, – изрек Володька, бросив опустошенную банку в костер. Бумажная обертка вспыхнула, искристо затрещали остатки жира.

Мы по очереди приложились к бутылке. Коньяк и впрямь был хорош.

Володька, слава богу, совсем отошел. Он растянулся на спине, заложив руки за голову и попыхивая зажатой в губах сигаретой.

– А знаете, братцы, что меня больше всего беспокоит? Появилось диво нежданно-негаданно, вдруг, уже при нас. Значит, и исчезнуть может аналогично. Найди мы его уже существующим, было бы спокойнее...

– Логично, – согласился Лешка. – Хотя и не обязательно.

– А я ничего, между прочим, не утверждаю. Я только высказываю свое мнение. Вотум сепаратум, так сказать. Есть у нас свобода слова или нет?

– Есть, – подтвердил я, – есть, Володечка, только ты на всякий случай сплюнь через левое плечо. Троекратно. А то накаркаешь еще...

Володька поплевал.

– И все же что оно такое – наше диво? – вздохнул я. – Неужели действительно выход в какой-то мир, пресловутая нуль-транспортировка?

– Похоже. Во всяком случае мне ничто другое в голову не приходит, – сказал Володька. – Меня другое интересует: где те, кто этот самый переход создал?

– А ты уверен, что его кто-то создавал? – спросил Лешка. – Представь: прилетел на Землю какой-нибудь шестиногий и жукоглазый марсианин, увидел шаровую молнию и спросил: "А где те, что создали эту великолепную магнитную бутылку с плазмой?.."

– Спонтанное образование? – удивился я.

– А почему бы и нет? Сам посуди: если бы проход кто-то создал, то воспользовался бы им. Логично?

Я кивнул.

– А может, он им уже воспользовался, только мы не заметили? Или – до того, как мы нашли диво. Или мы его и не можем увидеть? – возразил Володька.

– Цивилизация человеков-невидимок? – В Лешкином голосе опять зазвучало ехидство. – Романы бы тебе писать, дружок!

– Но ведь и обратного утверждать нельзя, – вступился я. – Зря ты язвишь, Лекс.

– Что гадать! Теоретически тут все равно ни до чего не додумаешься. Володька сел, бросил окурок в костер. – Да и не важно это. Не по нашим зубам орешек. Паче того: самая сверхкомпетентная комиссия сразу не разберется, если вообще разберется. А главное – и так ясно. Нам открылся выход в чужой мир. Не земной. И мы – на пороге. Шагнул – и там. Этакое окно в Европу...

– Только где она, Европа твоя? Астрономы радиоисточник с оптическим объектом и то не всегда идентифицировать могут. А тут как?

– Спроси что-нибудь попроще, а? – Володька потянулся, зевнул. – Все-таки недоспали мы сегодня крепко, ребята... Лишь бы окошко раньше времени не захлопнулось! Кстати, я там поснимал кое-что. Жаль, что кинокамеры нет, так что в динамике не получится. Но на худой конец сгодится. Две пленки нащелкал, а больше нету – не взял с собой...

– Ты гений! – возгласил Лешка. – Преклоняюсь перед твоим величием!

– А вам не кажется, что мы не о том говорим? – Я встал, прислонился спиной к дереву. Рельефная кора вдавилась в кожу. Говорить было трудно, каждое слово приходилось напряженно подбирать.– Мы идем по пути наименьшего сопротивления. Конечно, рассуждать о физической природе явления проще – это область категорий рациональных. Но ведь мы с вами в этом некомпетентны, и вряд ли наши суждения будут иметь значение для кого-то, кроме нас самих.

– А кто компетентен? – спросил Лешка. – Ты знаешь такого?

– Не знаю. И ты не знаешь. Но когда соберут здесь роту ученых – надеюсь, в сумме одна компетентная единица получится. И вообще – не перебивай, Лешка, сбиться я и сам могу. По-моему, сейчас главное – область категорий эмоциональных. Мы соприкоснулись с чудом. Перед нами открылась волшебная дверь в...

– Куда? – Лешка порой бывает попросту невыносим.

– Почем я знаю, куда?! А мы сидим тут и спокойненько рассуждаем, как будто решаем, сколько десятков тысяч ангелов может разместиться на острие швейной иглы. Разве это не парадоксально?

– Что, и тебя заело, Дим? Это похоже на... Черт, забыл, как оно называется! Ну да ладно! Знаете, в музеях есть такие ящики со стеклом, а внутри – фигурки... Какое-нибудь там Ледовое побоище или охота питекантропов на мамонта... В детстве я их ужасно любил. И мне всегда хотелось самому стать таким маленьким-маленьким... Как мальчик с пальчик... Чтобы войти в жизнь этого закрытого мира. Смотреть на нее через стекло – не интересно. Вернее, нет – интересно, но извне видишь всегда не то, что изнутри. Конечно, это я теперь так формулирую. А тогда просто чувствовал – смутно, нутром, как говорится.

Я кивнул. Мне было знакомо подобное ощущение.

– Сантиментщики несчастные, – буркнул Лешка.– Знаю я, к чему ты, Володька, подбиваешься. Не выйдет! Если нужно, я тебя свяжу и сторожить буду, дурня, понял? Я сказал: никакой самодеятельности! Чок вот не вернулся, а с его чутьем это легче, заметь. Может, диво только с вашей стороны видно, какое-нибудь оно одностороннее. Туда можно только хорошо оснащенной, продуманно организованной экспедицией идти. Гусары-одиночки нынче ни к чему. Сам посуди, чего ты добьешься? Ведь если это чужой мир – его же исследовать надо, изучать! А что ты можешь один? С твоими возможностями, знаниями? Колумб-третьекурсник... Даже если сумеешь благополучно вернуться, ты не принесешь никакой ценной информации, а лезть туда ради самовыражения – не слишком ли эгоистично! Предположим даже, что ты что-то узнаешь, поймешь. Кому и что это даст, даже если ты вернешься? А это не только не гарантировано, но просто-напросто почти невероятно.

– Можешь не сторожить! – великодушно разрешил Володька. – Не сбегу. Чошку вот жалко...

– Жалко, – согласился Лешка. – Хороший был щен. Почему собаки вечно должны за людей страдать?..

Мы помолчали. Еще по разу приложились к бутылке, потом Лешка размахнулся и бросил ее в темноту – она с треском упала.

– Зря, – сказал я. – Зачем лес загаживать, Лекс?

Лешка не прореагировал.

– Ну, я спать пошел, – сказал он после паузы. – Вы еще долго?

– Нет, – отозвался Володька. – Поболтаем еще чуть-чуть – и тоже на боковую.

Проходя мимо меня, Лешка шепнул:

– Ложись сегодня с ним, Димыч. На всякий случай...

Я кивнул. Володька вытащил из костра ветку, прикурил.

– Знаешь, Дим, меня это порой пугает...

– Что?

– Рассудочность наша. Это – неразумно, то – нерационально. И верно, неразумно и нерационально. Только вот попалось мне, помнится, такое определение... Не то у Веркора, не то еще где-то: человек – существо, способное на алогичные поступка. Скажи, ты никогда Армстронгу не завидовал?

– Терпеть не могу джаз.

– Дурак, я про Нейла! Я вот часто думаю: каково ему было, впервые ступившему на Луну? Впервые в чужом мире – и он вокруг тебя, под ногами...Как я ему завидовал, Дим! Я тогда еще совсем мальчишкой был. Да и сейчас завидую, что греха таить. И Крымову со Скоттом – на Марсе.

– Никогда им не завидовал. Понимаешь, они к этому готовились – долго, тщательно. Без малого всю жизнь. Это мы отсюда им завидуем: ах, сверкающая почва Луны!.. А для них это работа. Тяжелая. И, конечно, интересная. Вот чему можно позавидовать: они место свое нашли, дело свое. А это все – романтика, которая, как известно, уволена за выслугой лет.

– Шиш тебе! – Избытком вежливости Володька, увы, не страдал.

Мы опять помолчали. Кофе совсем остыл, и я допил его одним глотком.

– Ну, пошли спать, что ли?

– Иди. Я сейчас, только взгляну еще раз на диво. Эх. Дим, до чего Чошку жалко!.. Может, вместе сходим?

– Сейчас там все равно ничего не видно – темь одна. Попозже надо, когда там рассветет.

– Ладно, иди спи, медведь. Спокойной ночи! И не бойся, не сбегу.

Володька ушел. Я забрался в их палатку – она была просторная, четырехместная, не то что наша с Лешкой "ночлежка". Через открытый вход был виден костер – тлеющие угли, по которым изредка пробегали робкие язычки умирающего огня. От вида гаснущего костра всегда становится неуютно и грустно... Уже засыпая, я услышал, как вернулся Володька. Он проворчал что-то насчет бдительности и опеки и улегся. Через пару минут он уже спал, посапывая и изредка всхрапывая. Тогда и я уснул окончательно.

Когда я проснулся, было еще совсем темно. Я взглянул на часы – четыре. Но спать почему-то уже не хотелось. Я встал и тихонько, чтобы не разбудить Володьку, выбрался из палатки.

"Диво", слава богу, никуда не делось. Рассвет там еще не наступил, и оно сгустком тьмы висело на фоне темного леса. Я долго всматривался в эту черную бездну – так долго, что под конец мне стало мерещиться, будто там, в глубине, движется робкая светящаяся точка, словно кто-то идет с фонарем... Я протер глаза. Точка исчезла.

Вернувшись к палаткам, я постоял в раздумье, покурил. Будить их или нет? Я представил себе сердитую Лешкину физиономию и рассмеялся. Набрав в грудь побольше воздуху, я заорал во всю мочь:

– Вставайте, дьяволы! День пламенеет!

Володька вылетел из палатки, как чертик из табакерки.

– Что случилось?

– Ничего, Володечка, просто я хотел пожелать тебе доброго утра.

Володька аж задохнулся:

– Ну, Димка!..

– Что-то Лешка не просыпается, – сказал я. – Пошли, вытащим его из берлоги!

Лешки в палатке не было. Мы удивленно посмотрели друг на друга:

– Куда его унесло?

– Может, прогуляться решил? С ним бывает. Ничего, скоро вернется.

Через час Лешка еще не вернулся. Мы наскоро позавтракали, потом я обнаружил, что у меня кончились сигареты, и полез за ними в палатку. Тогда-то я и обнаружил записку, прижатую "Спидолой".

"Ребята! Я ухожу. Это неразумно, знаю. Но не могу иначе. Чудо происходит лишь один раз, а не то – какое ж оно чудо? И нельзя пропустить его, чтобы потом не каяться всю жизнь Это эгоистично – я иду для себя, а не для других. Но идти должен.

Я взял твое ружье, Володя, кое-что из продуктов и почти все ваши сигареты – не серчайте.

И не думайте, что я собираюсь жертвовать собой,– уходя, всегда думаешь о возвращении. Я вернусь.

Постарайтесь понять и не осудить.

Ваш Лешка".

Впрочем, записку мы дочитали уже потом. А тогда, переглянувшись, мы ринулись напролом, обдираясь о ветви елей и колючие кусты можжевельника. И – с разгона проскочили между соснами, ограничивавшими "диво". "Диво", которого уже не было.

– Леша! – заорал я, понимая, что это бессмысленно, что он не услышит, что его уже нет нигде в нашем мире. – Лешка! – Я ругался, что-то кричал – не помню уже что, но что-то бессмысленное и громкое, а в мыслях билось одно: "Что ты наделал, дурак, что ты наделал?!"

Володька тряс меня за плечо. Лицо у него было совершенно мертвое, глаза сразу ввалились, губы вытянулись в ниточку.

– Это я, – сказал он механическим, странно спокойным и ровным голосом. Это я должен был пойти, а не он. Он мое место занял. Я болтал, а он пошел. Понимаешь, это я должен был пойти...

Вот, собственно, и все.

К вечеру приехали на мотоцикле Толя с Наташей в привезли в коляске Трумина. Он нам поверил, но...

Началось следствие. Боюсь, следователь до сих пор пребывает в уверенности, что мы злодейски расправились с Лешкой, а потом для отвода глаз придумали всю историю с "дивом". И не судили нас только за полным отсутствием улик.

Еще была академическая комиссия. Работала она долго: снимки, сделанные Володькой, изучались и так и этак; нам устраивали перекрестные допросы почище, чем во время следствия... К единому мнению, как я понимаю, комиссия так и не пришла. Некоторые считали нас мистификаторами или, наоборот, жертвами мистификации; другие утверждали, что "диво" – галлюцинация, непонятным образом за фиксированная на пленке, третьи... Пожалуй, один лишь Бармин принял нас в вашу версию всерьез. Но тогда он был одинок в этом мнении. Почти одинок.

С тех пор прошло более двадцати лет.

Иногда, когда я попадаю в Усть-Урт, я заезжаю на это место. Четыре года назад, по предложению Бармина, уже академика, ученого мирового масштаба, нобелевского лауреата, там была поставлена автоматическая станция слежения и огорожена охранная зона. Я смотрю на сосны – теперь из них осталась лишь одна, вторую повалило ветром лет семь назад...

И уезжаю.

Я знаю, ты неправ, Лекс. Знал тогда, уверен в этом в теперь. И все же...

И все же где-то в глубине души, там, на самом дне, шевелится странное чувство, похожее на зависть.

Иногда я вижу его во сне. Обросший, истощенный, бредет он, по щиколотку увязая в темном, рыхлом песке, раздвигая руками похожие на выгнутые стрекозиные крылья растения. И тогда мне кажется, что он должен, непременно должен вернуться. Я чувствую это. Может, он уже – вот сейчас, только что вернулся? Или – сегодня? Завтра?

Ты должен вернуться, Лекс!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю