Текст книги "Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути"

Автор книги: Андрей Балабуха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

IX

Первые двадцать четыре часа после этой ночи выпали у меня из памяти начисто. В следующие я уже временами сознавал, что лежу в постели у себя дома, а Магда поит меня какой-то пакостью. На четвертый день я пришел в себя настолько, что надиктовал отчет для господина Пугоева, – невзирая на героическое магдино сопротивление. Цербер, кстати, из нее получился первоклассный, я начал даже опасаться, не слишком ли. Может, конечно, она и была права, но мне нетерпелось поскорее покончить с этим делом. Правда, Фальстаф Пугоев пенять на задержку с отчетом не стал. Вскоре от него пришло благодарственное письмо, а еще через несколько дней банк известил меня о поступлении двадцати трех тысяч кун. Сумма эта соответствовала нашему договору, причем издержки были покрыты даже с лихвой. Не берусь судить, предстоящее ли наследство или что другое склонило Пугоева к широкому (пусть и не слишком) жесту… Но так или иначе, дело можно было считать закрытым. Впрочем, это было уже потом.

А пока я валялся в постели, соблюдая предписанный полный покой, причем делал это даже с удовольствием. Похоже, составление отчета оказалось тем последним эхом, за которых наступает уже окончательная тишина. Вставать я не только не мог – мне этого вовсе не хотелось. Не хотелось вообще ничего. Я часто засыпал – недолгим, но каким-то тягучим сном, и чуть ли не каждый раз снова возвращался в этот проклятый подвальный кегельбан, и опять видел доктора Меряча; я пытался задать ему некий вопрос – и не успевал, он падал, но – во сне – беззвучно, из развороченной груди била кровь, неправдоподобно яркая, ненастоящая, но именно потому еще более отвратительная. И я просыпался и не мог вспомнить, о чем должен был успеть его спросить, зачем мне это нужное и снова засыпал, и так по многу раз подряд. Впрочем, наяву я тоже возвращался мыслями к Мерячу. Я мог понять этих несчастных, доведенных до отчаяния баб. Но что двигало им? Чем питалось его упорство? Я пытался заставить себя не думать обо всем этом, переключиться, но ничего не получалось. Не помогали ни комедии с Ануш Акопян и Пьером Турром – самое надежное средство на магдин взгляд, ни патентованные таблетки, от которых мысли становилось более вязкими, замедленными – и только.

Но на седьмой день я проснулся и почувствовал, что больше всего на свете хочу есть. И еще – встать. Голова слегла кружилась; ноги, однако, держали вполне прилично. Я спустился в кухню и к ужасу Магды произвел там изрядное опустошение. За этим преступным занятием и застал меня Павел.

По-моему, он слегка обалдел, но не подал виду. По тому, как он переглянулся с Магдой, я понял, что они уже успели спеться. Павел улыбнулся, похлопал меня по плечу и с неистребимым профессиональным оптимизмом изрек:

– Кто плюет на докторов? Тот, кто помер иль здоров!

– Я плачу вам за свое здоровье, а не за ваше сомнительное остроумие, – говорить с набитым ртом было непросто, но я справился. – Хотите печенки? Магда дивно запекает ее с луком в фольге.

– А что? – Павел с интересом посмотрел на меня. – Думаете, откажусь? Не на такого нарвались. Кто ж от дармового обеда откажется только потому, что еще рано?

В общем-то мы с ним всегда понимали друг друга. Не зря же, в конце концов, он оставил меня в своих пациентах, когда я переехал сюда, в новый дом. А ведь теперь ему приходилось мотаться через весь город…

Увидев, что Павел не погнал меня обратно в постель, Магда приободрилась, и мы премило посидели, хотя после кофе Павел все-таки заставил меня подняться в спальню и подверг осмотру с пристрастием.

– Ну что ж, поздравляю, – сказал он под конец. – И на этот раз вам удалось выкрутиться, Марк. Не знаю, долго ли будет продолжаться такое везение – при вашей-то профессии! – но сейчас так. Только не торопитесь. Вставайте понемногу, на час-другой. Читайте, если глаза не устают и головной боли нет. Появится – книжку долой. То же и с телевизором. Обязательно прогулки – по часу два раза в день. И легкий тренинг. Но – действительно легкий. Потом снова сможете на полную катушку. Конечно, лучше всего вам сейчас податься на курорт. На месячишко. Есть возможность?

Я кивнул.

– И прекрасно. Через недельку, хорошо? И вести там растительный образ жизни.

– А животный можно?

– Сперва растительный, а там видно будет. Но никакой выпивки. По крайней мере месяца два. Если не хотите неприятностей.

– Убедили.

– А я зайду завтра-послезавтра. Так, для порядка.

– Спасибо. И привет вашим рыбкам. – Павел заядлый аквариумист, и я всегда давал ему возможность похвастать каким-нибудь очередным рыбьим дивом. На этот раз я попал в десятку.

– Передам. Особенно новичкам.

– То есть? – Не поинтересоваться – насмерть обидеть.

– Капские тетры. Порода молодая, вывел ее недавно один дурбанский любитель. Редкая, и потому стоит… – Он прищелкнул пальцами. – Сами понимаете. Но и стоит того – приезжайте, не пожалеете. Не рыбки – живой свет.

Когда Павел ушел, я завалился на диван и взялся просматривать скопившиеся за полторы недели газеты. Читать, однако, не хотелось. Я устал и совсем начал было задремывать, когда в памяти всплыли вдруг слова: «порода молодая». Сотни раз я слышал что-то подобное, но никогда не задумывался. Принимал как данность. А ведь в самом деле, сколько же всего на свете человек вывел – лошади, кошки, коровы, куры, собаки, рыбы… Не счесть. И почитал себя вправе. Не сомневался. Для охоты на львов собаку? Получите эрдельтерьера. Канареечку басовую – распишитесь в получении. Гиппопотамчика в полметра ростом – ради Бога, любезные мои, нате вам! Надо будет – и льва-вегетарианца выведем, идеально приспособленного к спасанию на водах. А вот сам человек – табу. И думать не смей!

– Слушай, отравительница, – спросил я Магду, когда она принесла очередное витаминное пойло, – как ты думаешь, почему новые породы кошек выводить почетно, а стоит за людей приняться – сразу в компрачикосы запишут?

– Выпьешь – скажу.

Что мне оставалось? Я залпом проглотил ее очередное творение – не то фейхоа с фенхелем, не то хрен с хурмой. Но съедобно.

– Ну так?

– Потому, что кошек Бог создал на пятый день, насколько я помню курс воскресной школы. А человека сотворил по образу своему и подобию на шестой. Вот и выходит, что человеки могут выводить тварей земных, морских да небесных, а человеков – только Бог. Понял, философ? – Магда фыркнула и ксилофонно промчалась по ступенькам вниз, судя по всему, весьма довольная собой и своим ответом.

А я остался размышлять, какой процент правды был в этой шутке. Ведь и впрямь здорово въелась в нас эта идея. Невольно, подсознательно, инстинктивно, как ни называй, а попробуй-ка представить, что кто-то хочет изменить человека. Подправить. Чуть-чуть. С самыми благими намерениями. И враз – мороз по коже. Иррациональный, прямо скажем, мороз. И потому, если всерьез такое задумать – так уж не признаваться. Закамуфлировать, за любые ширмы спрятать. Вот оно как получается. Ах, хребтом тя по хлебалу, как говаривает наш правдивый Кудесник. Вот только – кого? Законодателей, которых, может, и в живых уже нет – закону-то за тридцать перевалило? Несчастных этих йомалатинт? Или вообще наш неустроенный мир?

X

А на следующий день гость, как говорится, пошел косяком.

Я сидел в кабинете и без особого усердия просматривал счета. Было их немного. Пугоевский гонорар позволял бездельничать еще месяца три-четыре, если понадобится. Да и без того на счету кое-что было. И значит, советом Павла пренебрегать не стоило. В конце концов, мое здоровье – инструмент рабочий. Куда я буду годиться, если не войду снова в форму? Только на свалку.

Как раз когда я дошел до этих душещипательных рассуждений, снизу донеслись голоса. Я прислушался. Черт возьми! Айн! Как был, в халате, я чуть не кубарем окатился по лестнице, не успев даже подивиться собственной прыти. Мы обнялись.

– Ну как ты?

– Жив, как видишь.

– Вижу. Я к тебе уже третий день прорываюсь, но… – Он кивнул на Магду.

– И ты мне ничего не говорила! – возмутился я.

– А чем сюрприз хуже?

Возразить было нечего. Мы все посмеялись, потом Магда пошла варить кофе, а мы устроились в гостиной. Сославшись на присутствие дамы, Айн чинно уселся в кресло, меня же – на правах больного – заставили развалиться на подушках, что твой капудан-паша. Справедливости ради замечу, сопротивляться я не стал. Хотя со стороны, вероятно, выглядело это презабавно.

– Ну, рассказывай!

– Давай отложим всякие рассказы на потом. Неохота мне вспоминать. Ладно?

– Уговорил.

– И вообще, лучше о себе расскажи. Я ведь знаю всего только, что диссертацию свою непроизносимую защитил, женился, обзавелся двумя отпрысками мужского пола и неизвестного возраста.

– Как так неизвестного? Шесть и семь.

– Так что, мы с тобой с тех пор ни разу не виделись?

– Наконец-то осознал!

– Каюсь, каюсь… Только ты-то чем лучше?

В конце концов мы договорились не препираться на эту неисчерпаемую тему. Магда принесла кофе, и мы добрых два часа просто болтали – с легкостью, какой я давно не испытывал. Язык у Айна и с детства был хорошо подвешен, а с годами еще и отшлифовался. Магда, ко всему прочему, наблюдала этот фейерверк впервые и явно получала огромное удовольствие. Мне было приятно исподтишка наблюдать за ней, и написанное у нее на лице откровенное восхищение айновым словоплетством не вызывало у меня даже намека на какое-либо ревнивое чувство. Скорее наоборот, придавало разговору дополнительную теплоту. Айн рассказывал, как в позапрошлом году соблазнился предложением некоей любительской экспедиции, из тех, что рыщут по свету в поисках снежного человека, сокровищ атлантов и следов космических пришельцев. Правда, у этих цель была менее впечатляющей, но вряд ли более реальной: отыскать гробницу Чингисхана. Однако это был способ побывать в Монгольском Трехречье – тех местах между Ононом, Керуленом и Толой, которые манили Айна уже давно («Вспомним же, вспомним степи монгольские, мечтательно пропел он, – голубой Керулен, золотой Онон…»). К тому же экспедиция исхитрилась найти себе каких-то спонсоров, и потому тратить собственные сбережения не было необходимости.

– И как, нашли? – полюбопытствовала Магда, практичная, как все женщины.

– Искали – рассмеялся Айн, – что гораздо важнее. Нашли только меня.

– Как это?

Ситуация была классической. Айн вышел как-то поутру из лагеря с намерением погулять часок-другой на рассвете. Рассветы в тех местах видеть надо, такого богатства красок нигде больше встречать ему не приводилось… Спохватился он лишь тогда, когда понял, что обратной дороги ему не найти. Сотоварищи в свою очередь принялись разыскивать его, и делали это столь успешно, что в конце концов вертолетчикам национальной спасательной службы пришлось отыскивать и доставлять в лагерь уже троих. Влетело это в кругленькую сумму, причем Айну по справедливости пришлось раскошелиться на большую ее часть.

– Но пока я блуждал, – а места там, Магда, прекрасные, сказочные места, таких пейзажей, такой палитры нигде больше не увидишь, – так вот, пока я кружил да петлял, мне пришло в голову…

Что именно пришло Айну на ум я уже не слышал. В мозгу что-то щелкнуло, лопнуло, и я вспомнил, наконец, вопрос, который хотел и не мог задать – во сне – доктору Мерячу.

– Прости, что перебиваю, Айн…

Тот осекся на полуслове, воззрился было на меня, но тут же махнул рукой:

– Будет расшаркиваться. В чем дело?

– Ты, часом, не знаешь, что такое Моисеев путь?

– О Господи! В каком контексте?

– Один человек сказал при мне: «Блуждаем Моисеевым путем». О библейском Моисее я помню только про корзину, тростники и десять заповедей. А если речь о каком-то другом, то и вовсе ума не приложу.

– О том, о том, успокойся. Пророк Моисей, Моше-рабейну, Муса… Устойчивого понятия Моисеев путь – как, например, Моисеев закон или Пятикнижие Моисеево – нет. Это, скорее, метафора. Более или менее расхожий образ.

– И что он означает?

– Видишь ли, Моисей был великим политиком. Когда он вывел народ свой из египетского рабства, то не повел его сразу в землю обетованную, – Айн получал столь откровенное удовольствие от своего просветительства, что смотреть на него было любо-дорого. – Идти-то было – рукой подать, что там от Нила до Иордана, а Моисей сорок лет водил евреев по пустыне, блуждал самыми замысловатыми путями, с помощью Божией досыта кормил манной небесной, поил водою сладкой…

– Зачем? – не утерпел я.

– А затем, чтобы рабы, за чьими плечами стояло четыреста тридцать лет рабства, ставшего уже генетическим, в Ханаанскую землю не вошли. Только их дети, родившиеся свободными. Следующее поколение.

– Какой ужас, – ахнула Магда. – Это точно, Айн? Про Моисея?

– Вполне. Я же говорю, это было гениальным политическим ходом создавать новое государство с новыми людьми.

– И это – пророк? Год за годом кружить по пустыне? Ждать – вот скоро, вот завтра, вот за холмом! Умирать! Быть обреченным и не знать, что обречен! Нет, Айн, это Макиавелли, а не Моисей! Я представляла себе Исход иначе…

– Это очень серьезно – то, о чем вы говорите, Магда. Только Макиавелли ни при чем. В Библии есть уже вся политика. И с библейских времен самые жестокие люди чаще всего встречаются среди тех, кто хочет привести свой народ к счастью. Осуществить утопию. Поскребите как следует любого пророка, любого диктатора-утописта – и под пестрыми красками наверняка обнаружится неистребимое моисейство. Причем, хотя сам Моисей был еще отнюдь не из худших, и он получил воздаяние по делам своим.

– То есть?

– Его могила затерялась в пустыне Моавитской – как гробница Чингисхана. А привел народ в землю обетованную уже Иисус Навин. Моисей этого был недостоин. Ему не дано было перейти Иордан.

– Тяжело вам жить! – все-таки переходы у женщин совершенно непредсказуемы.

– Почему? – удивился Айн.

– Слишком много понимаете и слишком мало можете.

– Ну отчего же? – чуть-чуть слишком быстро и весело возразил Айн. Я вот, например, вполне могу выпить еще кофе.

– Сейчас, – Магда резво вскочила и отправилась в кухню. Мы поболтали еще немножко, но, признаться, уже без прежнего вдохновения. Я все время сбивался мыслями на свое, на Меряча и его Моисеев путь. Рассказывать об этом я не хотел и не мог. И потому, когда Айн стал откланиваться, каюсь, испытал даже некоторое облегчение. Хотя знал, что теперь мы прощаемся ненадолго. Он, по-моему, тоже.

Поднявшись в кабинет, я снял с полки книгу, к которой не прикасался, пожалуй, со школьных лет. Впрочем, тогда и подавно не слишком увлекался Священной историей… Я внимательно перечитал «Исход». Айн был прав. Не то чтобы я сомневался в этом, просто привычка все проверять и перепроверять становится со временем второй натурой. Теперь я понимал, откуда черпал Меряч свою непоколебимую уверенность. Убежденность. Кто его знает, проклятие или благословение для человека та жертвенность, с какой водит он сорок лет по пустыне народ свой, обрекая на вымирание целое поколение. И зная, что сам умрет в преддверии земли обетованной, ступить на которую ему не суждено. Но одно мне было ясно: сам я на такое не гожусь. Я скорее всего из тех, «малодушествующих на пути». Интересно, а можно ли отнести к ним йомалатинт? И еще. Вот ведь какая штука: в рабство египетское народ Иосифа пришел добровольно. В поисках лучшей жизни. Собрались, позаседали, проголосовали… Вполне демократическим путем…

От этих размышлений меня оторвала Магда.

– Марк, к тебе генерал Керро. Может, – она была явно обеспокоена, сказать, что ты еще не в форме?

В конце концов, вызволили меня из капитанова кегельбана ребята Феликса. Когда Магда, не утерпев, раньше времени (впрочем, я ведь и не называл ей конкретного часа!) подняла тревогу, Феликс дал команду – и они явились меня выручать. Правда, не слишком вежливо. Еще слава Богу, что отделался я только сотрясением мозга. Могло быть и хуже – припаяли мне крепко. Ретивые мальчики. Добраться бы мне до того мордоворота…

– Нет, – сказал я. – Не надо. Пожалуй, мы с ним посидим. Ты только сообрази что-нибудь.

– Без выпивки, – по-хозяйски категорично заявила она.

Я вздохнул.

– Ладно. Но у Феликса-то сотрясения нет. Так что пошуруй все-таки в баре. Я точно помню, там кое-что оставалось.

Магда вышла, а я переоделся – принимать генерала в халате было вроде не с руки – и спустился вниз.

– Привет, Перс! – шагнул мне навстречу Феликс. Сегодня он был при полном параде – весь в золоте и лампасах. – Давно собирался тебя навестить, да все неловко было беспокоить. И дела…

– Вот и скажи честно: дела. А про неловко…

– Правда, Перс, собирался, ей-богу… И извиниться за… – он замялся. Словом, извиниться хотел. Я тому сержанту…

– Да брось ты, – рассмеялся я. – Ты – сержанту? Кому ты это говоришь? В лучшем случае ты оказал пару ласковых начальнику бригады. Кто там сейчас? Рейн Воньо?

– Как в воду глядишь, – ухмыльнулся Феликс. – Только Рейн тебя все еще за своего держит, не забудь. Так что сержанту до сих пор небо с овчинку кажется.

– Спасибо, утешил.

– Ладно, не злись.

– Не злюсь, – соврал я, потому что как раз сейчас и начал заводиться. Разбередилась отболевшая вроде обида на мордастого сержанта. Понабирали энтузиастов!

Обстановку разрядит Магда, вкатившая столик. Сервирован он был на ять – все-таки недаром я два года муштровал ее в конторе.

Мы с Феликсом сели, а Магда с обаятельной фирменной улыбкой исчезла. Я не стал ее удерживать. Сейчас нам, пожалуй, лучше было поговорить вдвоем. Ныло, ныло во мне болезненное любопытство, которое, признаться, я не хотел удовлетворять, но и отказаться тоже не мог.

– Слушай, Феликс, давай начистоту. На кой черт ты втравил меня в это поганое дело? Неужто твои ребята сами бы не разобрались? Только не пой мне песенку про то, что, мол, дело возбуждено не было, ладно? Я-то знаю, как можно и без этого обходиться. Всегда есть пути – и законные.

– А ты еще не понял?

– Нет.

– Я думал, ты поймешь… – Феликс в упор посмотрел на меня, потом отвел глаза. – Будь по-твоему. Мне хотелось, чтобы ты сам узнал все, что сейчас знаешь.

– Ну хорошо, узнал я об этих несчастных бабах, дальше что?

– Несчастных?

– А каких же? – Меня вдруг понесло. – Кто хватается за ружье? Иди подонок, или несчастный… Иди тот, кто слишком много хочет, или тот, кто все потерял. Они – потеряли. И я не понимаю, как это получилось. Меня учили чтить закон. Чту. И верю. Потому что если не верить в закон, верить не во что. А кто их довел? Тоже закон. Зачем мне такое знание, скажи?

– Ладно, – проговорил Феликс. – Забудь обо всем. Может, так оно и лучше.

– А ты бы смог?

– Вот потому я и втравил тебя, Перс. Потому, что не могу.

– Втравил. И что же?

– Себя спроси. Перс. Что я могу сделать? Я кто? Цербер. Фараон. Мое дело блюсти закон. И есть еще такая поганая штука – служебная тайна. Слишком немногие знают подлинные причины программы возрождений нации. Трофимизации этой, чтоб ей… Стоит мне заикнуться – от меня перья полетят. А я еще хочу поработать на своем месте. Здесь я все-таки полезен.

– Так ведь сейчас уже не умолчишь. Ведь будет суд, и молчать на нем не станут ни Инга Бьярмуле, ни эта, как ее… Инара.

– Станут.

– Почему?

– Потому что суда не будет. Потому что живым из подвала вышел только ты. Ты разве не знал?

– А ты знал? Заранее?

– Нет, – сказал Феликс. Сказал так уверенно, что я ему даже поверил. Тут бы ему и остановиться, но он продолжил: – Ребята переусердствовали. Они ведь что знали? Что идут брать террористов, которые захватили заложников. И все.

Вроде бы все в его словах было логично, убедительно, и все же… Так мог говорить генерал с шестнадцатого этажа «Сороканожки», а не тот человек, с которым мы не раз делили убогий диванчик на втором. Что-то изменилось в Феликсе. И мне показалось, что сквозь сукно генеральского мундира пахнуло на меня знойным ознобом моисейства.

– И теперь ты хочешь чужими руками жар загребать?

– Не чужими, Перс. Твоими. И не для себя.

– Спасибо за честь, начальник. Только не по плечу она мне, эта честь. Я сыщик. А это странное ремесло, Феликс. Иногда мне кажется, что все мы барахтаемся в море, а между нами плавают, лежат под нами на дне тысячи запечатанных сосудов. Всяких там кувшинов, амфор, бутылок… И в каждом тайна. Грязная, чаще всего. Вот находит человек бутылку, а что в ней? И зовет меня. Но мое дело – лишь вскрыть. А дальше уж пусть сам думает. Что там – джин или джинн, добро или дерьмо – это уж не мое дело. Если джин не я пью, он. Если джинн – не мне он дворцы строит и принцесс поставляет. И обратно в бутылку его загонять тоже не мне. В мои обязанности входит только, как в классике было оказано, распечатывание подобных сосудов. Понимаешь?

– Вот и распечатай этот. Наш. Общий. Биармский. И ничего не решай.

– Ты рискуешь местом. А я? Чем я рискую?

– Тебе честно сказать?

Я посмотрел на него и вспомнил голубую «каму». А ведь никакой это не Йомалатинтис. Они тогда обо мне и не думали. И не ребята Феликса. Выходит, еще кто-то? Если есть государственная тайна, ее следует охранять…

– Нет, – сказал я, – можешь не говорить. Но пойми, я не законодатель. Не депутат. Не журналист даже. Да и будь я парламентарием… Закон не противоречит Конституции. Иначе его бы не было, этого закона. За этим Конституционный суд бдит. Да и с фактами у меня не густо.

– Найдешь, если решишься. Да и я помогу.

– А самое главное – надо ли? Ведь одно, два поколения… А потом закон не будет нужен. Он умрет. Все законы смертны. Бессмертны лишь заповеди, потому что в них – этика, мораль, а не кодифицированное право.

– Все так, Перс. А если в детях откажут тебе? Мы-то ведь родились до. Да и законы, дающие кому-то власть, право решать, распределять, осчастливливать – умирают очень трудно…

Я подумал о Магде.

– Слушай, – сказал я. – Мы с тобой оба юристы. Хотя не знаю, как ты, а я видел в юрфаке только дорогу к офицерским погонам. Но оба мы равно знаем, что дело не в законах. Тридцать тиранов пощадили Сократа. А при демократии – блестящей афинской демократии – ему пришлось выпить цикуты… Нет, Феликс, дело в том, что политика и нравственность никогда еще не сходились. В людях дело. Во врачах этих самых, что за пять косых вместо вакцины новокаин закачивают. Или в тех чиновниках из Министерства здравоохранения, которые лицензии продают.

– Ну, Перс, это уж от века. Не нами писано: «Законы святы, а исполнители – лихие супостаты». Вот затем я и хочу сохранить свои погоны, чтобы супостатов поменьше…

– Не поможет. Закон – законом, а люди – людьми. И их переделываем не мы. Их воспитывают без нас. Тут уже не те законы, а я не священник и не учитель. Я знаю, как охранять тот закон, что записан в кодексах. Но вот как охранять закон нравственный? Ты знаешь, Феликс? Я – нет. Но ты хочешь, чтобы действовал я. Чего ради? Разогнать Йомалатинтис? Новый вырастет, пока жив закон о трофимизации. В этом ведь не только несчастные бездетные бабы заинтересованы. Вот автоматы у них чеченские – откуда? И о каких специалистах-биохимиках говорила Бьярмуле? Их ведь еще найти надо, физиков-химиков. И заплатить им. Хорошо заплатить. Вот и распространяют они эту самую противовакцину на черном рынке. И сами же дерут за нее три шкуры – на святую цель. На противовакцину свою, на липовые документы, что Мерячу предлагали, на оружие, мало ли на что еще! А что все это значит? Что за ними кое-кто посерьезней стоит. Профессионалы. Идеалистки-то эти о том могут и не подозревать. А мы с тобой? Вот и не хочу я влезать в это дело. Не мое оно. Я пусть я буду малодушествующим на пути. Все равно, я не знаю, что делать. И надо ли что-то делать? И еще потому, что боюсь.

– Ты?

– Я.

– Смелый ты мужик. Перс. Я бы не признался.

– Ты уже признался. Когда сказал, что о места не хочешь слетать.

Феликс крякнул.

– Так меня!

– Прости.

– Чего там. Правда ведь. От другого бы не стерпел. А с тобой у нас…

Так мы ни до чего и не договорились.

Уже когда Феликс собрался уходить, я спросил:

– Слушай, меня до сих пор мучит: клиент у меня был настоящий?

– Самый что ни на есть. Только найти его было – что искать черную кошку в угольной шахте темной осенней ночью…

– …особенно если ее там нет, – закончил я.

Мы невесело посмеялись. Поганое это дело – искать кошек. Никогда не знаешь, что найдешь.

– И еще. Это твои ребята в голубой «каме» мне на хвост сесть пытались?

– Нет, – сказал Феликс. – Я тебе на хвост никого не сажал.

На этот раз я ему поверил. Только стало мне еще безрадостней.

Ответ на этот вопрос я получил с самой неожиданной стороны. Уже когда Феликс уехал, Магда подошла ко мне.

– Я случайно услышала конец вашего разговора, Марк.

– Греха не вижу.

– Тебе очень важно знать, кто был в той «каме»?

– А ты как думаешь?

– Видишь ли… Это не за тобой следили… – Впервые на моей памяти Магда запиналась и подбирала слова. – Понимаешь, ты меня вызвал… Срочно… А он не поверил, что – работа…

– Постой, постой. Кто – он?

– Неважно, кто. Дурак один.

– Только не за рулем.

– Дурак. Но гонщик.

Показалось мне, или в самом деле между последними двумя ее словами проскользнула крохотная, почти неуловимая пауза? Или я становлюсь слишком подозрительным?

– Вот и не водись больше с дураками, – посоветовал я.

– Не буду, – пообещала Магда с готовностью. – Во веки веков. Замужним женщинам это не к лицу.

Замужним! Ого!

– Аминь.

Интересно, знал ли капитан Бьярмуле, чем занимается его жена между концертами и экзерцициями? Хоть догадывался? И – был ли гонщик? И гонщик ли?

И вдруг мне стало противно. К черту! Феликса, Йомалатинтис, гонщиков все! Могу я в конце концов просто жить?!

Очевидно, что-то такое проступило у меня на физиономии, потому что Магда обеспокоенно спросила:

– Что? Голова? Болит?

– Ерунда, – отмахнулся я. – Слушай, давай-ка перед Севастополем завернем в Карью. Я тебя со своими познакомлю.

А заодно – и поговорю с ними. Они ведь не только родились, – они «жили до», как говорит Феликс.

И еще я подумал, что рано или поздно нам с Магдой тоже придется обращаться за лицензией. Потому что я не хочу быть последним из всех Айле, как Меряч.

И что тогда?

₁₉₈₉