Текст книги "Мир искусства в доме на Потемкинской"
Автор книги: Андрей Булах
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
20 мая 1937. Дни ясные, теплые. Синее с утра небо к вечеру становится чуть голубоватым и сливается с луною. Зацветают клен, сирень и распустилась черемуха. Владимир Ростиславович увлечен достройкой дома, украшением сада. Мне хорошо с ним. Но болеет мой старый друг Урс. А в мире страшно, что происходит. Война в Испании. Фашисты. И в кино, и у писателей сумятица. Вредителями объявлены Корнилов, Гумандрин, Берггольц, Киршон, Афиногенов, Бруно Ясенский, Майзель, Горелов, Левин, Добин и даже герой испанских боев Кольцов! Кто из них левые, кто правые, разобрать мне трудно. А поэты и писатели среди них хорошие. Так что все равно жаль их.
17 июля 1937. Живу в Татьянине одна – Гардин уехал сниматься у Правова и Преображенской в «Степане Разине». 11-го объявили в газете об окончании следствия над Тухачевским, Уборевичем, Блюхером, Путной, Якиром и еще пятью военными. Тринадцать расстреляны.
Вдруг брата забрали в тюрьму
Тюрьма и вокруг нее26 сентября 1938. С 19-го на 20-е арестовали Глеба[5]5
Все перипетии судьбы Глеба Дмитриевича описаны им самим во второй книге его «Записок инженера» «Радость жизни. Тюрьма» (СПб., 2008) и в его же книге «Херсон. Путь в неизведанное» (Киев, 2004). Интересно и поучительно сравнивать то, что фактически происходило с ним в тюрьме, со словами прокуроров и следователей за ее пределами. – А. Б.
[Закрыть]. Был тщательный обыск с 11 до 5 утра. Запечатали комнаты[6]6
Речь идет о квартире № 1 в доме № 60 по улице Некрасова (бывш. Бассейной), в которой жили в то время две из сестер, урожденных Акимовых-Перетц – Елизавета и Антонина. В двух комнатах жили мои родители. Квартира тогда уже стала коммунальной, в ней были и другие, совсем чужие жильцы. – А. Б.
[Закрыть], и спящего Кирюшу вынесли к тете Лизе. Написала Ежову и послала письмо через НКВД и через Наркомвод. Завтра семь дней с ареста, и я пойду справляться в НКВД. Говорят, очередь громадная. А потом – к прокурору, просить, чтобы открыли комнаты. А то где же жить детям? Он пошел в макинтоше, и меня беспокоит, скоро ли я найду, в какой он тюрьме, и смогу передать ему теплые вещи и белье. Вл. Рост. все еще мечется и гадает, будет ли у нас война или нет.
28 сентября 1938. Вчера с 9-ти до 4-х часов провела в очереди в НКВД, чтобы узнать, где Глеб. Дали справку, что он на Шпалерной, 25, и что 15/X я могу передать ему деньги. Наслушавшись печальных историй о том, как небрежно или умышленно издевательски относятся к родственникам арестованных, я боюсь ждать до 15-го и пропустить очередь для приема передач на нашу букву в других тюрьмах. В Арсенальной принимают на «Б» 2-го числа, в Крестах – 11-го. Пойду завтра на Шпалерную и справлюсь, там ли Глеб. Устала я вчера жутко. И так трудно прождать шесть часов, а тут еще слышишь горести, слезы старух. На моих глазах трое из ждавших родных получили «путевки» на высылку в Челябинскую область.
Глеб Булах. 1930-е гг.
2 октября 1938. Вчера была на Шпалерной. Пришла, встаю в очередь, мне говорят: «Раз не ваша буква, не стойте зря. Все равно, ничего не скажут. У них и списки в окне только на буквы „О“ и „Р“». Но я так боялась, что Глеб не здесь и что я пропущу свою передачу в других тюрьмах, что решила все равно ждать и пустить в ход все жалобные ноты в голосе, чтобы умилостивить коменданта дать справку. И действительно, к концу третьего часа получила ответ, что Глеб «здесь у нас, приходите 15-го передавать деньги». Шпалерная тюрьма – показательная. Здесь очень чисто. Через 5 дней – душ, через 10 – баня. Но прогулка только 15 минут и через 5 дней! Кормят средне, вернее – плохо. Денег позволяют передавать только 60 рублей в месяц и ничего больше! Ни белья, ни еды. Что с теми, кто сидит по году? Не знаю, кому нужно это страшное нечеловеческое горе. Дни опять чудные. 30-го мы были в Татьянино, ходили с В.Р. и Кирюшей по лесу за грибами. Я уехала вечером, чтоб не опоздать на Шпалерную. На фабрике нашей запустенье. Новый директор в Москве. Видела хороший фильм «Доктор Мамлок». Прекрасно играли Менжинский, Жаков и Меркурьев. Остальные – тоже очень прилично. И постановка (Рапопорта) реалистичная и остроумная. Ищу, ищу Кирюше брюки и нигде не могу достать. Зверские очереди или пустота на полках всех магазинов. Ничего нет. Фруктов тоже нет. Остальное есть (масло, мясо, крупы).
7 октября 1938. Вл. Рост. взял отпуск, чтобы иметь право сняться в фильме Белгоскино «Человек в футляре» за плату. Если бы он снимался не в отпуске, его исключили бы из штата Ленфильма. И неизвестно, приняли бы обратно. Засл. арт. респ. Пославского (?), снимавшегося где-то по окончании договора, обратно в Ленфильм не приняли. Он ушел в театр. Сегодня собираюсь с н.а. Юрьевым повидать его и Мейерхольда для переговоров о работе моей и В.Р. над «Царем Эдипом», «Овечьим Источником» и пушкинским вечером. Думаю, что ничего из их затей не выйдет. Но пропустить возможность познакомиться со знаменитым Мейерхольдом не хочу. В.Р. на съемке, и я пойду одна.
12 октября 1938. Написала сейчас заявление коменданту тюрьмы с просьбой передать Глебу свитер и белье. Отнесу завтра. Может быть, фамилия Гардина или неожиданное милосердие помогут. А то стало уже сыро и холодно. Очень мне тяжко.
Была седьмого на вечере у Юрия Михайловича Юрьева. У него замечательная квартира, в два этажа, в доме Ленсовета. Мебель прекрасная, но картины – жуть! Четыре комнаты. Очень холодно и высоко. Были Мейерхольд, Райх, Кочуров, Вольф-Израэль, Вивьен и др. До чего мне понравился Вивьен! Какая веселость и мягкость обращения с людьми! Приглашу их всех к себе. Мейерхольд слушает вдумчиво, говорит четко, ясно и интересно. Больше молчит. Конечно, для него даром не прошло падение. Райх мне понравилась внешностью и простотой. Кочуров играл и пел свои «пушкинские» песни. Некоторые очень теплы и задушевные. У него совсем нет голоса. Потому трудно судить об их красоте. О гардинском юбилее ни слуху ни духу. Неужто так и не станут его отмечать? Все новые у нас люди и в Союзе и вообще в кино. Влад. Рост. очень это печалит. Ведь 40-летний юбилей бывает раз в жизни. И обидно, если никто не заметит. Ну, пока все…
В. Мейерхольд и З. Райх
18 октября 1938. 14-го была с Гардиным и Каверзиным в Филармонии на вечере балета. В.Р. восхищался Дудинской. Мне кроме нее понравились, как всегда, Балабина и Сергеев. Очень забавно танцевала Иордан и сильно – Чабукиани. На другой день пошла делать Глебу передачу. Так нервничала, подходя к окну, так боялась услышать, что он болен, выслан, переведен. Стало мне так больно за посаженного ни за что ни про что Глеба, так оскорбительно за себя, вынужденную с мольбой и унижением смотреть на какого-то гада, не желающего даже голову повернуть к людям, ждущим часами перед ним вестей о своих близких, что я разрыдалась и чуть не сутки не могла оправиться.
Вчера у нас были Каверзин, Васильев с Мясниковой, Вивьен с Вольф-Израэль и другие. Я пела. Вольф и другие удивлялись, почему не знали даже о моем пении. Играла я ведь тоже неплохо. Снималась, по отзывам многих, хорошо. Пишу. За пьесу хвалили разные люди. Стихи напечатали в «Известиях», выбрав из многих. И что же? К чему свелись все мои начинания?
23 октября 1938. Наступила ясная холодная погода. Думаю дня на четыре поехать в Татьянино. Сегодня там был В.Р. и наслаждался. Собак больно уж много у нас. Там три: Бурка, Джек, Найда, здесь две: Джан и Милый. … В.Р. … одинок и, когда не в запале, понимает и свою неправоту, и то, что кроме меня у него нет ни одного друга. Мне жутко в те минуты, когда я теряю в нем родного человека. Но иногда он злит меня и пугает односторонней справедливостью, при которой он думает о себе, жалеет себя и т. д. Но все-таки в нем больше хорошего, чем плохого. А главное, есть в нем ширина и свобода мысли. И гордость.
26 октября 1938. Вчера была у следователя Салонимского, в порту. Он ведет Глебино дело. Вообще следователи никого не принимают, но я написала ему и письмо, и, вероятно, фамилия и звание Гардина сыграли свою роль. Тов. Салонимский принял меня в хорошем кабинете. Предложил сесть. Сказал, что помочь передать Глебу теплые вещи не может. Передач никому не разрешают. Следователь был любезно радушен. Но настойчиво и внушительно сказал мне: «Ваш брат совершил государственное преступление», и на мои слова «Я ручаюсь за брата» сказал: «Советую ни за кого не ручаться». Внешность у этого товарища интересная. Блондин с хорошими чертами лица, приветливым взглядом и вьющимися волосами. Одна рука или изуродована ожогом, или отмечена красным родимым пятном. Я была спокойна, но говорить много было бессмысленно. Уверенность его тона сказала мне, что отзывчивости к человеку в нем не найду. Это агент, которому поручено найти в деле инж. Булаха состав преступления. Если бы он не нашел, его обвинили бы в недостатке бдительности и посадили бы самого.
Сегодня я ездила к прокурору Наркомвода. После Салонимского, сказавшего, что у Глеба не упущение по службе, не халатность, а государственное преступление, я перемучилась мыслями: что же подвели под Глебку?
22 ноября 1938. 15/XI делала Глебу передачу денег – 180 р. А вчера полетела к прокурору, узнала, что следствие протянется до января. Проверила, позвонив к следователю. Потом пошла к юристу. Домой вернулась еле-еле, температура 38о. А вечером были люди. Пришло извещение о Постановлении ЦК о праздновании юбилея Гардина. И вот у нас собираются и обсуждают, как его провести интереснее. Перепечатала и послала 1-му заместителю Ежова Евдокимову письмо и заявление о Глебе. Не знаю, куда, к кому еще броситься, чтобы как-нибудь помочь ему. Сегодня морозит. Хочу на два дня съездить в Татьянино.
15 декабря 1938. Сегодня делала Глебу передачу денег. Уже 16о мороза, а он все еще в летних вещах. И за маму тяжело, и за Глеба. Такая тревога и беспомощность! Ищу свидетелей в глебину пользу. Нелепая жизнь. И какие ждут еще впереди провалы, терзанья, мрак? А будут ли радости? Боже мой! Жизнь-то ведь уже почти прошла. Скоро начнется доживание.
25 декабря 1938. С 15-го жестокие бесснежные морозы. Боюсь, что померзли мои сирени, фиалки, флоксы и розы. Жаль и трудов, и их красоты. Сегодня метет. Скорее бы снег закрыл землю. 23-го ездила в Татьянино. Замерзла до жути. Поезд опоздал и туда и обратно на 1 ½ часа. В вагонах не топлено. И так будет всю зиму, потому что топливный кризис. Пол покрыт ледяной коркой: рвались отопительные трубы, и водой заливало вагоны. В этом году и у нас в доме холодно. А наверху дачи промерзли стены. Еще бы! Ведь холодило до 28о, без снега и на другой день после дождя! Все было сырым и теплым, и сразу Северный полюс!
Как-то Глеб? Я 19-го была у прокурора. Он как раз знакомился с заключением экспертизы. Предложил прийти через 10 дней и сказал, что в середине января будет суд, а вначале я смогу передать Глебу теплые вещи. Сегодня ездила и искала ему шапку. Ничего не нашла. Опять в магазинах торгуют только пуговицами, галстуками, сумочками. Никаких предметов первой необходимости. В Пассаже за шелковыми носками очередь человек в шестьсот. С провизией лучше. Но тоже очень скучно. А между тем фабрики обуви, трикотажа, текстиля работают в три смены. Но все идет или на военные заготовки, или за границу. Даже Гардин не может достать мне чулок. А ходил к директорам и Пассажа, и ДЛТ. Мама совсем без чулок. Да и у всех кругом с ними – швах. Я переживаю уже третий кризис ширпотреба.
29 декабря 1938. Ездила сегодня к прокурору. Встретила его в общей комнате. Сначала он со мной и говорить не хотел. Мне стало так тяжело, что опять затягивается неизвестность, что к глазам подползли слезы. Стою, бормочу о том, что зима, что Глеб раздет. Вмешался какой-то седой моряк. И вдруг Григорьев говорит: «Ну, ладно. Приходите 3-го, я дам разрешение на передачу зимних вещей». Слава Богу, что хоть этого удалось добиться. Завтра уеду с Кирюшкой в Татьянино. Там с ним и Гардиным встретим Новый год. А уж 2-го вечером придется приехать. Не удается мне отдохнуть. А устала я очень. И маму поддерживать, чтоб не впала в черную тоску, и Влад. Ростиславович болен, хандрит. И два дома с капризными прислугами на плечах. Смотрела вчера на фабрике вторую серию «Петра». Очень сильная, содержательная вещь. Прекрасные кадры Полтавского боя, игра Симонова, Черкасова, Зарубиной. Гардин тоже очень интересно сделал лису Толстого. Тяжелый у меня был год!
7 января 1939. Новый год встречали в Татьянине. Я, Гардин, Кирюшка, Ксеня, ее ami Медведев. 4-го позвонили из НКВД и сказали, что Глеб просит передать вещи. Вл. Рост. уехал вчера в Москву. После годового перерыва опять съемки «Разина». Комитет разрешил ему сниматься, сохраняя зарплату здесь, в штате, и получая в Москве разовые. За Толстого в «Петре» В.Р. хвалят. Славный он человек. Передаю я Глебу его носки, рубашки, кальсоны, деньги, и он – ничего. А ведь со стороны Глеба никакого внимания он не видел. Да и вообще мои родные ему дарили только неприятные минуты. Хороший друг – Гардин. Если бы ему было лет на десять меньше, я была бы с ним совсем счастлива. Ну что ж? Идеалов на свете не бывает. Лучше хороший друг, чем... Как я хотела бы уехать куда-нибудь от семейной трагедии (Глеб и мама), от прислуг с их капризами. Платишь им, платишь, и все у них вид, словно они работают только из особой милости.
13 января 1939. Встретила вчера Гардина. Привез бананы, духи, конфеты. Здесь директор-мальчишка сравнивает его с капризной балериной, потому что Вл. Рост. отказывается сниматься ночью и в нетопленом помещении. По телеграмме из Киева, не спросясь Гардина, откомандировал его к режиссеру Лукову. Сегодня Вл. Рост. объяснялся с ним. Хорошо отношение к народному артисту в год его сорокалетнего творческого юбилея! Никакой устойчивости ни в чьем положении у нас нет. Будь ты трижды заслуженным, и все зависишь от разных прохвостов. А уходить на пенсию и рано, и материально придется уж очень себя ограничивать. Но если пойдут издевательства, буду уговаривать В.Р. продать Татьянино и жить скромнее, а не сокращать жизнь волнениями и препирательствами со всякой с.в. Купила сегодня шерстяные чулки заграничные – 125 р.! Но ни их, ни простых нигде нет. И пришлось взять единственные встреченные.
1 февраля 1939. Двадцать девятого вернулась из Москвы. Слушала оперы – мужские голоса скверные, женские (Леонтьева) хорошие. «Тихий Дон» мне не понравился. Какой-то сборник хоровых и сольных русских песен. «Дубровский» не произвел сильного впечатления из-за очень плохого исполнителя Троекурова, Архипа и весьма среднего Владимира (Алексеев, умер от рака в мае 39-го года). В «Миниатюре» мне очень понравилась Рина Зеленая. Легкость, непосредственность и подлинный комизм. Приятно пел цыганские романсы похожий на гомункулюса Вадим Козин. Совершенно удручающее впечатление производит публика. Ни веселых, ни красивых, ни просто по-молодому ярких и здоровых лиц. И скучно-прескучно все одеты. Были в валенках, бурках, хотя в Москве и мороза-то особенного не было. А первые дни с нашего приезда я думала, что началась весна – так сияло целый день на чистом небе солнце и так тепло было на улице. А в номере я мерзла. Ни разу не решилась даже принять ванну. Топливный кризис везде. И в быту, и на страницах газет. Настроение у москвичей тусклое и тревожное. Так много сидит, и так неожиданно садятся люди! Мое письмо к Евдокимову (зам. Наркомвода) чуть не усадило и меня. Только абсолютная очевидность того, что я обратилась к нему как к официальному лицу, спасла меня от неприятностей. Этот старый орденоносный партиец уже посажен и строго.
В «Национале» (где мы останавливались) прекрасные обеды. Но по магазинам те же очереди и недостатки, что и в Ленинграде. Но местами в Москве сделаны чудеса. Например, речной вокзал «Химки», метро.
Были в Доме кино. Жалкие девицы, мужчины с ободранным самолюбием и растерянными сердцами. Кулешов, лишенный работы и ставящий рекламы соуса Кобуль. Несчастный Пудовкин, похожий на тощую жабу. Состарившиеся звезды. И полное отсутствие смены. Не только молодые, а уже апробированные режиссеры сидят без работы. Начальник кинематографии – уполномоченный Воронежского НКВД – окружил себя бывшими сослуживцами, откровенно говорящими, что им ходить в кино времени не было и они с работниками кино не знакомы. Понятно, что пока они поймут что-нибудь в отданном в их полное владение искусстве, пройдет много времени, много мучений переживут подвластные им творческие работники.
Гардин уже постарел. Юбилей его отложили на неопределенный срок. По приезде в Ленинград отправились в прокуратуру. За необоснованностью улик дело Глеба отправлено на доследование. Зам. прокурора тов. Лукин говорил со мною о Глебе как о большом преступнике. Я невозмутимо отвечала, что все обвинение абсурдно и улики обосновать невозможно, потому что преступления не было и не могло быть. К концу разговора он уже внимательнее стал к моим словам. Но убил меня, сказав что, может быть, суд будет без защитников. Написала в Москве два стихотворения.
2 февраля 1939. В своем «отчете» о поездке в Москву я забыла написать, что ехали мы туда в одном купе с героем папанинской эпопеи – Петром Петровичем Ширшовым. Мы с ним были на верхней полке мягкой «Стрелы» и немного поговорили. Он совсем молодой, но седой человек. Просто и ласково смотрит. Сказал мне, что больше утомился за этот год славы и ответственного труда, чем за сидение на льдине. Думаю, что это несерьезно. У него нервный тик лица и седины, подаренные Северным полюсом. Он мне очень симпатичен и внушает настоящее глубокое уважение. Это – Человек с большой буквы. Сегодня меня разбудил звонок журналиста. Он поздравлял Гардина с получением ордена «Знак почета». Оказывается, вышли награды кинематографистам. В числе сотни награжденных – Владимир Ростиславович. Он очень доволен. А я уже настрочила за него заметку в газету о его чувствах. Сегодня газеты полны именами награжденных писателей. Опять-таки я рада ордену, потому что с ним будет легче пытаться помочь Глебу.
4 февраля 1939. Уехал сейчас в Москву на несколько дней (все съемки «Разина») Володя. Торопился он, плохо мы простились, в суете, позвонил потом с вокзала, но оба раза я слышала только – «До свиданья». Как-то тревожно мне. Может быть, Володя успеет заехать к Рогинскому – это заместитель Вышинского. Боже мой! Как тяжело, как страшно жить! Мне кажется, что все мы сумасшедшие, ошарашенные, иначе – как же мы живем бок о бок с ужасом такого учреждения, как НКВД?
15 февраля 1939. Владим. Рост. был в Москве у главного прокурора Наркомвода. Тот при нем звонил в Ленинград, распалял нашего прокурора за недопустимую волокиту и затребовал к себе дело Глеба. Пока ничего нового. 18-го В. Р. опять едет в Москву и зайдет в прокуратуру, куда я уже отправляла бумаги о Глебе (справки об ударничестве, научных трудах и многое др.).
Кому верить, на что надеяться?20 февраля 1939. Можно с ума сойти! Вчера звонила в порт следователю НКВД. Он сказал, что на днях отправляет дело обратно в прокуратуру. А сегодня там сказали, что обвиняемые старались строить плохо – но якобы случайно построили хорошо. Я лежу. Вл. Рост. пока задержался дома.
22 февраля 1939. Сегодня вызывала такси, и Влад. Рост. был так добр – проводил меня в порт. Там следователь НКВД отказал мне в просьбе о свидании для мамы, но разрешил повторить передачу белья. Категорически заявил, что Глеб занимался контрреволюцией и сознался в этом и что все мои хлопоты ни к чему не приведут. «По-товарищески» советовал не ручаться ни за мужа, ни за брата. Я, конечно, уверена, что это профессиональная манера разговора с родными обвиняемого. У Влад. Рост. каждый день съемки «Случая на полустанке». Завтра попробую передать Глебу белье.
Погода ясная и солнечная.
17 марта 1939. Следователь наболтал вздор. Вещей не приняли и не примут. За это время была и в НКВД, и в прокуратуре. Кажется, дело повернулось в благоприятную сторону. Благодаря В. Р. , побывавшему у главного прокурора в Москве, здесь начали знакомиться с документами Глеба, доказывающими его невиновность. Дело уже в областном НКВД, и там следователь Бутенко читает все бумаги, получив предписание быть объективным по отношению к Булаху. Хотела сегодня уехать на две недели в Татьянино, но такая жуткая метель, что это невозможно. Пойду вечером в Дом Кино с В.Р. и Ксенией (двоюродная сестра, Ксения Платоновна Сидоренко. – А. Б.).
18 марта 1939. Сегодня я переехала в Татьянино. Влад. Рост. проводил меня в такси и поехал обратно, т. к. завтра у него съемки в «Полустанке». За Глеба я стала как-то спокойнее. И надеюсь здесь отдохнуть. Звери у меня такие милые, ласковые и благодарные. Завтра пойду гулять с Буркой. Очень меня огорчило то, что Негрин, Ибаррури и другие вожди Испанской революции бежали во Францию еще до окончания борьбы народа с Франко. За идею в таких трагических событиях надо умирать, чтобы не убить свои имена. У нас полный кризис с мануфактурой, обувью, посудой и частичный с провизией. Был у меня «вечер цыганского пения». Хочу повторить его здесь, на даче. И слушать люблю, и петь. Сейчас я одна. По радио передают «Ивана Сусанина» из Москвы. Читать взяла «Консуэло» Жорж Санд. Немного холодновато, а так хорошо в лесной тишине, подчеркнутой собачьим лаем. Спасибо Гардину за Татьянино.
22 марта 1939. Татьянино. Вечер. Очень меня беспокоит здоровье Влад. Рост. Каждый день у него съемки «Случая на полустанке» в тяжелом тулупе, наклейках и сапогах. Натура здесь, в Лисьем Носу, но ежедневно он должен уезжать в город, потому что гример не может приехать сюда, а сам Гардин не сумеет наклеить бороду, усы и брови. Конечно, виной этой излишней суеты неопытные, неавторитетные режиссеры, без конца затягивающие съемки, переснимающие снятое и т. д. Влад. Рост. шестьдесят два года, и можно было бы фабрике, на которой он работает тринадцать лет, поберечь силы своего единственного Народного артиста. Но бережное отношение к людям у нас только в тех случаях, когда о нем напечатают заметку в газете.
28 марта 1939. Татьянино. Отдохнула и повеселела я за эти дни. Завтра у меня будет здесь вечеринка.
31 марта 1939. Ну вот – я снова в городе. Здесь чистота, красота и приторная Фрида (домработница. – А. Б.). Вечер мой прошел интересно. Пили, пели, гуляли ночью при звездах и луне по снежным дорогам. Приехали почти все – четырнадцать человек. Васильевна, как кулинар, была на высоте. Ксеня (К. П. Сидоренко. – А. Б.) несколько плачевно закончила бал. Отправилась поговорить с Джеком, и он прикусил ей руку. Приезжал и «Цыган». Очень мило держался, пил, но не пьянел. Я не хотела бы, чтобы наше знакомство быстро прервалось. Он из числа тех людей, встречи с которыми мне приятны. Человек с прошлым, с мягким голосом и хорошими глазами, без наглости, но с нежностью. Конечно, он интересен только на расстоянии и при наличии розовых очков. Но и то редкость.
Т. Булах-Гардина в Татьянино. 1939 г.
2 апреля 1939. Хочу пройти сегодня в НКВД. А потом решила позаниматься у цыганки Шишкиной. На улице – холод. Зима вернулась, обозленная и капризная. Вероятно, весь апрель я проведу в городе. Владимир Ростиславович снова оглох почти и потерял обоняние. Думаю, что от ветреной погоды. Выглядит он (тьфу, тьфу, чтоб не сглазить) прилично. Конечно, не приветствует моих «больных» настроений. Хотя сам хлопотал о том, чтобы было на вечере красиво и уютно. Был у нас один чрезвычайно забавный гость. Я знала его семью – наших соседей по даче, это Маак. Его самого никогда не видела. И вот является человек в визитке, высоком воротничке, крахмальных манжетах – словно вынутый из нафталина. Но вид его был так смешон, поведение так старомодно – так, что все мы еле сдерживались от смеха. А лет тридцать тому назад он был бы примером молодого человека из хорошей семьи.
19 апреля 1939. Вчера была в Татьянинe. Там уже чудная весна. И такое все кругом простое, здоровое, ясное. А так нехорошо у нас. С Глебом все то же. Дело не вернулось с «производства» (из НКВД). 15-го я передавала деньги. Появилась новая мера – некоторым запретили передачу. Владимир Ростиславович уже начинает скучать от отсутствия работы. 22-го надеюсь поехать на неделю в Татьянино. Была у меня М.А. Моржова с братом и мужем А.Ф. Добрыниным. Очень милые люди. И замечательный виртуоз, гитарист – Павлов. И техника, и музыкальность. Я написала романс и слова к музыке.
30 апреля 1939. Татьянино. Послала письмо следователю НКВД Бутенко. На другой день он мне позвонил и сказал, что я могу отнести белье и калоши. Пошла. Пришлось много побегать, но в конце концов передачу приняли. Очередь на деньги была огромная – буква «К», – человек 150, но белье передавала я одна. Велели вынуть из пакета мыло, гребешки, зубную щетку и порошок. Сейчас приехала на пять дней в Татьянино. Тепло, солнечно, тихо. Со мною В.Р., Кирюша, Ксения. А сегодня приедет Берсенев, Моржовы и Добрынин. 2-го В.Р. уезжает в Москву. Написала два романса – слова и музыку. Красивые и очень удобно по голосу. Много вожусь с гитарой. Хочется посвободнее владеть ею. Часто тянет писать, но так много тревог, что невозможно устроиться спокойно. А налетами очень трудно.
3 мая 1939. Вчера пришлось вернуться в город – уезжал в Москву Вл. Рост. и просил меня проводить его. Он не любит уезжать без меня – и, кроме того, не может справиться с делами. Праздничный город произвел на меня ошеломляющее впечатление. Толпы пьяных, уродливых, плохо одетых людей, жадно смотрящих в витрины магазинов. Закинуто, сравнительно с последними месяцами, много провизии. Но противной и однообразной. Какое счастье, что «праздники» бывают только два раза в год! Накануне 1 мая были такие очереди за всем и такие драки со стороны спекулянтов, что Вреденовская клиника пополнилась многими увечными. Я устала от гостей. Сегодня побывала уже в прокуратуре. Не выдержала и сказала, что мне надоело их вранье. Уверяют опять, что задержки на май из-за требования со стороны обвиняемых уточнить расследование. Сознавшихся-то!!!
5 мая 1939. Владимир Ростиславович телеграфировал из Москвы, что настаивает у прокурора на вызове Григорьева (наблюдающий за Глебиным делом). Хороший у меня друг. Дай Бог ему здоровья, а все остальное я стараюсь ему давать. Сняли с наркомов Литвинова и поставили на его место Молотова. Как он будет совмещать два наркомата? Или заграничных выездов нашему Наркоминделу больше не понадобится? О Ежове, после того как его наркомат разделили на две части, и его ни к той, ни к другой не приклеили, – ни слуху ни духу. Погода солнечная, но холодная. Очень жаль, что во всей Лен. области благодаря бесснежным осенним морозам вымерзла вся земляника. У нас была такая вкусная и большая!
9 мая 1939. Вчера вернулся В.Р. Его так обнадежил главный прокурор Наркомвода Альтшулер, что он даже привез шампанского праздновать Глебино освобождение. Но я изверилась совсем в обещания. Сегодня звонила Григорьеву, он сухо сказал, чтобы я пришла завтра. Не знаю, что услышу от него. Во всяком случае, ко мне лично у него неприязнь, т.к. я обвинила его во вранье. Как мучительно это ожидание, неизвестность и полная зависимость от чьего-то произвола.
10 мая 1939. Всю ночь не спала. Григорьев продержал чуть не час в коридоре, и я еле-еле выдавила из него: «Дело прекращено, на днях выпустят. Сообщаю не для широкой огласки».
13 мая 1939. Очень плохо себя чувствую. Расстройство сердечной деятельности и тревожное состояние. Все жду Глеба. А 15-го передача. Думаю все-таки передать, а то вдруг Григорьев наврал, и Глеб будет сидеть еще долго и без денег. А ведь не в свой день не передашь. Разбились насмерть Осипенко и Серова. Почему у нас скрывают причины гибели? Сколько слухов и догадок было о Чкалове, теперь – об Осипенко и Серовой. К чему тревожить умы тайнами? И так у нас их слишком много.
19 мая 1939. Глеба все нет и нет. Деньги передала. Мама так извелась ожиданием, что я сегодня передала письмо следователю НКВД Бутенко с просьбой сообщить, скоро ли кончится Глебино дело. Сердце мое плохо. Уже тепло, а я все не на даче. Пригласили нас с Гардиным сыграть в телевизионном центре сцены из Головлева. Пока репетируем, а 21-го будет передача. Экранчики еще маленькие, и все на них трясется, мелькает и зеленеет. Но все же интересно, и я с охотой проведу эту работу. Только боли в сердце мешают. Помещается «Центр» далеко. На Лопухинской (Академика Павлова) улице. Маленький забавный домик. Свет яркий, но в кино глаза к нему приучены. Когда же вернется Глеб? Как я безумно устала и изнервничалась!
21 мая 1939. Ну вот, прошло наше выступление в телевизионном центре. Вл. Рост. ужасно волновался, что забудет текст, собьется. Но все прошло (так говорят) очень хорошо. Строят планы на будущую с нами работу. Странный грим – коричневые губы, розовый тон и очень сильная подводка глаз. У меня платье, прическа и вид были удачны. Спела я тоже прилично. Вообще хвалили. Денег мы заработали много. Я за четыре репетиции и спектакль – 500 р. (минус 24 рубля налога), и Владимир Ростиславович за то же самое – 1100 р.
29 мая 1939. Татьянино. Льет дождь уже три дня. Это хорошо для насаждений. Все зазеленело и оживленно лезет из-под земли. Гардин возится с «фруктовым садом». Собирается просить Молотова отпустить нас на Нью-Йоркскую выставку.
13 июня 1939. Наконец, жара. Я три дня болела. Сегодня приехали мама, приходили Магарилл и Козинцев. Сказали, что выпустили, продержав 14 месяцев и 10 дней, Шмитгофа (режиссера) и Гаккеля (ассистента братьев Васильевых). Оба сидели по обвинению в шпионаже. Выпущены по окончании следствия. Почему не делают сперва следствие, а потом арест? Ведь никто от НКВД не сбежит! А так даром держат сотни тысяч людей! (И сейчас это так же! – А. Б.)
16 июня 1939. Татьянино. Вчера была в городе. Передала (без очереди) Глебу деньги, потом говорила со следователем. Предложил позвонить 25 июня, рассчитывая к тому времени закончить следствие. В городе были гроза и ливень, а здесь – ничего! Дни солнечные, тихие. Мы с Гардиным отдыхаем. Он совсем спокоен, я мучаюсь из-за Глеба, но все же здесь легче переношу мысли о его несчастье, о насилии, над ним совершенном. Живет у меня помощницей татарка Рявза – очень милая девочка. В семье их семь, и мать ее все хлопочет получить 2000 пособия, ей полагающиеся. Пока живут впроголодь, на одном хлебе и картошке. Мать с отцом работают в совхозе, зарабатывают вместе 500 р. в месяц. А хлеб – 1 р. 10 за кило, масло – 20 р., мука – 3 р. 20 и т. д. Конечно, я уже Рявзу одела с ног до головы и откормила. Она повеселела и играет на гитаре, слушает радио. Мне жаль, если эта славная девочка пойдет по стопам родителей в голодную, нудную жизнь чернорабочей, обремененной детьми женщины. Конечно, отец ее пьет. Несмотря на культпросветскую работу, на, безусловно, поднявшийся культуровень, пьянство в рабочей (и служащей) среде – почти массовое явление. Редко, редко попадаются трезвенники, а сколько женщин пьет!
Татьянино. 1939–1940 гг.
29 июня 1939. У меня такая апатия, что писать не хочется. Прокурор Григорьев очень удивился, узнав, что Глеб еще сидит.
4 июля 1939. Сторожу квартиру. Нигде не можем достать счетчика, «Электроток» отказывается помочь. Живем зайцами. Сейчас звонили Григорьеву – говорит, что дело вернется к нему сегодня или завтра.
