Текст книги "Сын Грома, или Тени Голгофы"
Автор книги: Андрей Зверинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Утром он сел перед домом на камень и, как роденовский «Мыслитель», уперев согнутую руку в колено и положив свою тяжелую буйную голову на раскрытую ладонь, задумался. Виделось два пути. Не обращать внимания на луну и обо всем напрочь забыть. Не было никакого Назарянина. Не было никакого римлянина. Никому он не уступал своего распятия. И верно, разве можно оказаться на чужом распятии? Ведь всякому здравомыслящему человеку извест-но, что каждому – свое! Поэтому неправда все это, что на Вараввином кресте распяли другого, да еще невинного человека, да еще Сына Божьего. Враки все это! Однако на всякий случай Варавва продумал, не избрать ли второй путь избавления от наваждения – не последовать ли совету Галилеянина: покаяться и молиться, молиться, молиться. Вдруг и правда Галилеянин этот на самом деле – Сын Божий! Нет, проще все-таки забыть, решил Варавва, забыть и забыться. И он перестал следить за луной, хотя порой в лунные ночи так и подмывало выйти во двор или взобраться на крышу и поднять глаза к небу. А вдруг там ничего уже нет и все это игра больного после страшного узилища прокуратора воображения?
С того дня он перестал смотреть на луну, и все успокоилось. Веселая Шин и печальная Нун тоже успокоились и вернулись к возлюбленному и с новым жаром забавляли его. Но оказалось, что червячок внутри него не умер. Жив. И нет-нет да и шевельнется…
То ли бес, то ли какая иная неведомая сила в одну из ясных лунных ночей вновь вытащила-таки его на крышу. Он вгляделся в серебряный, слегка затуманенный полупрозрачным ночным облаком диск и опять увидел три распятия, одно из которых, – он знал, что это его распятие, – как и раньше, пустовало. Естественно, возникала мысль: а куда делся Галилеянин? Ведь на нем должен быть Галилеянин. Но думать над этим дальше Варавва побоялся. Кому надо, тот знает, куда Тот делся!
«Спокойно, спокойно, Варавва», – сказал себе старый разбойник, схватив себя обеими руками за бороду и несколько раз дернув ее книзу, чтобы сделать себе больно. Грек, который сидел вместе с Вараввой в темнице, не только научил его «торопиться медленно», но еще и мудро вещал: «Мне больно – следовательно, я существую». Умный был человек, этот грек. Только жаль, что необрезанный. Закон, увы, не позволял Варавве водить с ним дружбу. А то бы он еще чему-либо научился у афинянина.
«Спокойно, спокойно, брат, – повторил себе Варавва. – Зачем волноваться? Ведь ты уже принял мысль, что у каждого человека есть приготовленное для него распятие, на котором его рано или поздно подвесят, только человек этот либо не знает об этом, либо знает, но не вспоминает и не портит свою жизнь глупыми размышлениями. Ведь все так просто и очевидно: смертный одр – то же распятие, которое ждет не дождется каждого из нас».
Несчастный закрыл глаза и на ощупь спустился с крыши.
Борясь с наваждением, Варавва раз-другой заводил философский разговор о распятии с удалыми озорниками, приходящими поглазеть на слегка тронувшегося разумом Варавву, оставившего свою шайку без главаря. Многие из них были куда как сообразительны. Но они отмахивались, отшучивались. Они не желали знать, что их ожидает в конце их рисковой жизни. «Надоел, – говорили они ему. – Живи, пока живется-можется, и не квакай. Мало ли кто что увидит на луне? Кто-то зайца, а кто-то козла… Забудь все и радуйся, что прокуратор не прикончил тебя. Ждем тебя и даем еще месяц сроку. Потом – пеняй на себя…»
Варавва пробовал следовать их советам, старался не думать о распятии на луне, но недолго выдерживал, и нет-нет, а откуда-нибудь, из тайного места, как бы невзначай взглядывал на лунный диск и, как это ни печально, видел, что распятие все так же ожидает его.
Одна из его крошек, печальная Нун – она была чуть менее привлекательна, чем веселая Шин, но зато чуточку сообразительнее своей товарки, – видя, как мучается чем-то возлюбленный, посоветовала ему сходить в Храм либо к какому-нибудь старому книжнику или раввину.
– Толковый рав вмиг поставит господина моего Варавву на крыло, – однажды заявила смышленая Нун.
– А что, – сказал Варавва, выслушав разумную крошку. – Ты, хоть и премиленькая дурашка, но соображаешь. Что-то есть в этом.
В благодарность за мудрый совет он хотел тут же познать сообразительную и, видимо, оттого вечно печальную Нун, но мысли отвлекли его, и он отпустил возлюбленную, ограничившись поцелуем.
Но шутки шутками, а состояние нашего героя было таково, что душа его болела, как болит порой несильно, но утомительно и погано пораженный болезнью зуб. Премерзейшее это состояние, брат! А тут еще и сон случился. Прислали, видно, для вразумления. Увидел он во сне – кого бы вы думали? – Галилеянина. Такого, как видел в узилище: бледного, в крови после бичей, истерзанного, униженного, с терновым венком на голове. Узнал его Варавва и, хоть и не робкого, по общему мнению, десятка был человек, – испугался. Смотрит на него Галилеянин своими большими печальными глазами и молчит. Как понял Варавва, жалеет его Галилеянин… Потом все расплылось – одни глаза Его смотрят, пробирая до жути. «Горе мне, горе, – говорит Галилеянину Варавва. – Что делать мне, нерадивому и ленивому?» И слышит в ответ: «Не покаялся. Живешь злобно. Покайся и молись». И глаза исчезли.
Настало утро. Варавва проснулся сам не свой. Душа болит. Сердце ноет. Не мил белый свет. И Варавва решился. Надел торжественную одежду и направился к Иродову Храму.
Он долго ходил возле Храма, наблюдал за учеными иудеями, сновавшими вверх и вниз по ступеням, многозначительно покашливавшими, покачивающими мудрыми головами. Варавва прислушивался к разговорам и раз даже услышал свое имя. Он пошел за теми двумя, которые упомянули в своем разговоре Варавву, и поразился: те иудеи, вопреки общему мнению, сожалели и считали ошибкой прокуратора и священников, что вместо разбойника Вараввы был казнен невинный Галилеянин, который и правда оказался Сыном Божьим. И тут же, на ступенях Храма, он увидел, что многие ропщут, бьют себя в грудь, выкрикивают: «Воистину был Он Сыном Божьим…» Варавва, прикинувшись верующим евреем, стал ежедневно ходить к Храму и слушать разговоры праведных иудеев. При случае тоже бил себя в грудь и проклинал римлянина и Варавву… Грозился изловить и покарать злодея…
И однажды услышал он, что будто спустя много дней после распятия прокуратор Пилат собрал всех первосвященников, книжников и законников и обратился к ним с такими словами: «Заклинаю вас Богом, отцом вашим, вам известно все, что написано в ваших святых книгах. Скажите же мне теперь, сказано ли в писаниях, что Иисус, которого вы распяли, есть Сын Божий, который должен прийти для спасения рода человеческого?» И будто ответили ему первосвященники Анна и Каиафа: «Мы нашли в первой книге Семикнижия, где архангел Михаил говорит с третьим сыном Адама, первого человека, указание на то, что по истечении времени должен сойти с неба Христос, возлюбленный сын Божий… И нам открылось, что Иисус, распятый нами, есть Иисус Христос, Сын Божий, Бог истинный и всемогущий».
Рассказ произвел на Варавву гнетущее впечатление. Он не знал, что и думать теперь. Как жить дальше.
Знающие истину о Сыне Божьем священники старались сохранить сие знание в тайне, но сомнения одолевали народ.
– Послушай, рав Иосия, – говорил один ученый иудей другому, – я точно помню, как ты кричал: «Варавва, Варавва, освободи Варавву!»
– Прыщ тебе на язык, рав Ахазия, – возражал другой иудей. – Ведь это ты кричал: «Варавва, Варавва». А я помалкивал.
Варавва совсем приуныл. Опустив лицо и пряча от встречных людей глаза, он поспешил прочь от Храма. И, вернувшись, опять стал много пить и блудодействовать в надежде избыть боль. Но боль не проходила. И опять болел пах.
И тогда он снова пошел к Храму, долго присматривался к ученым иудеям, толпившимся тут во множестве, и наконец выбрал одного подслеповатого старца, осторожнее и медленнее других сходившего по ступеням со священным Талмудом под мышкой.
– Мир тебе, почтенный рав, – обратился к нему Варавва, не собираясь, конечно, открываться мудрецу. – Не поможешь ли разобрать человеческую притчу?
Старец заохал, протер пальцем левой руки глаза, чтобы лучше видеть, и сказал:
– Говори, почтенный, хоть и задерживаешь ты меня.
Назвавшись достопочтенным купцом Захарией, Варавва поведал тому старцу придуманный им случай из купеческой жизни. Случай тот был о том, как из-за одного виновного купца пострадал совсем невиновный человек, а у виновного потом заболело внутри, и он мучается и не знает, что делать.
– Ох, ох, ох, – запричитал старец. – Страшное дело. Ужас! Увы нам, увы!
– Увы нам, увы, – повторил за ним прикинувшийся агнцем Варавва.
Старец помолчал, разглядывая Варавву, приблизил свое лицо к его лицу, словно принюхиваясь, пробормотал какое-то заклятье, потом отшатнулся от Вараввы, как от аспида, и сказал:
– Не вижу почтения. Похоже, ты из упрямых и шею держишь упруго.
Варавва удивился такому суждению о себе, обиделся, но промолчал смиренно.
– Помоги, рав, – просительно и проникновенно елейным голосом проблеял старый разбойник.
Раввин вздохнул:
– Тебе повезло. Я знаю, как тебя спасти, почтенный купец. Тебе требуется очищение.
– Очищение, очищение… Истинно говоришь, – обрадовался, услышав нужное слово, Варавва. Он все время искал это слово, но не находил. И вот старик произнес: очищение. – Истинно говоришь, раввуни: очищение, очищение… Оно самое.
– Завтра до восхода солнца приходи в Кедрон-скую долину к источнику Гион, – поучал старец. – Принеси двух живых голубей, ветку кедрового дерева, пучок травы иссопа и сосуд для ключевой воды, которую мы наберем из Гиона… И не забудь захватить деньжат, чтобы очищение прошло успешнее.
Варавва только согласно кивал.
Приготовив все с вечера, он был на месте в назначенное время. Старик ждал, сидя на камне, зябко кутаясь в лиловый плащ. Лицо его отливало синевой, а белые волосы на голове топорщились и шевелились под приподнятым капюшоном. Зрелище не для слабонервных, что и говорить. «А вдруг это бес? – подумал Варавва. – Ведь их столько вокруг. Разве не говорил об этом узникам прокуратора Галилеянин? Говорил! Предупреждал: сколько лжехристов и бесов вокруг, ужас!»
Старик выпростал руку из-под плаща и показал Варавве, как бы в шутку, пугая пожелавшего принять очищение купца, холодно блеснувший нож. Да только разве испугаешь нашего героя ножом? Не нож ему был страшен, а душевная боль. Душевная боль и неизвестно откуда подбиравшаяся тоска.
– Набери в сосуд воды и дай мне одну птицу, – приказал старик.
Варавва выполнил просьбу. Старик наклонился над сосудом, крякнул, оскалился и – на глазах другой птички, возможно веселой подружки, – чиркнул ножом голубку по горлу – чирик! – и стал ждать, пока кровь стечет в воду. Варавва завороженно наблюдал, как капает кровь в сосуд. Затем старик взял из рук Вараввы второю птицу, окунул ее в сосуд с кровяной водой, макнул туда же кедровую ветвь, намочил иссоп, семь раз стряхнул капли кровяной воды на Варавву и тут же выпустил живого, окрашенного кровью голубка на свободу. Голубок встряхнулся, обрызгал лицо принявшего очищение агнца и был таков.
– Ты очищен, – сказал Варавве старик. – Теперь ты – как агнец. И нет на тебе больше вины. Как ты себя чувствуешь?
Варавва перестал следить за упорхнувшей в небеса птицей и прислушался к своему нутру, стараясь проникнуть к себе в самую душу. Но никаких новых ощущений внутри себя не обнаружил. Ему даже показалось, что душа его, если и была у него душа, умерла или улетела вместе с окрашенным кровью голубком.
– Эх, – вздохнул он и сказал старику: – Чувствую опустошенность. Ни в голове, ни в сердце ничего нет.
– Тем более, – неопределенно выразился старик и протянул руку за мздой.
Варавва щедро рассчитался с ним.
– А теперь иди, иди, почтенный, – довольно грубо сказал старику Варавва. – Иди, иди. И не оглядывайся. Я теперь хочу побыть в одиночестве. Как пророк из Назарета.
Глава 16
Успение Марии
Это был день, когда площади и дома иерусалимские наполнились плачем и рыданиями, а улицы заполнились плакальщицами в печальных одеждах и бередящими душу свирельщиками. Вопли терзавших себя до крови женщин и пронзительный свист свирелей погрузили город Давидов в тоску и печаль. В тот день осиротел навсегда дом Иоанна в саду Гефсиманском, где жила Богоматерь после земной смерти Иисуса.
Иоанн навсегда запомнил всегда за-плаканные со дня Голгофы большие глаза Божьей матери. Ее скорбно сомкнутые уста. Знойный месяц елул и день вселен-ского плача. Помнил тот душный день в Иерусалиме, когда Богоматерь, возлегши свои легким телом на одр, предала душу Свою в руки Сына Своего…
Иоанн помнил, это были первые дни месяца елула. Мария позвала его сходить с ней на Масличную, или Елеонскую, как ее еще называют в Священном Писании, гору, откуда Учитель вознесся к Престолу Божию и у подножия которой в Гефсиманском саду стражи схватили Его.
Иоанн помнил, что сидел тогда на циновке и укреплял готовые вот-вот оторваться ремешки на сандалиях своей нареченной Матери. В Ее печальных больших глазах блестели слезы.
– Госпожа моя, ты опять в печали?
Мария повела плечом, будто от холода.
– Который день кто-то зовет меня на ту гору. Гору прощанья. Когда остаюсь одна в доме, слышу Его голос. Он зовет меня к себе, Иоанн. Пойдешь со Мною на ту гору?
– Как прикажешь, Госпожа моя.
И сын нареченный, закончив возиться с обувкой, подергал ремешки на прочность и молча показал Марии рукой, чтобы она подала ему босую стопу свою обуть ее. Ибо подниматься без обуви на гору, где во множестве разбросано много острых камней, весьма болезненно для женских ног, хоть и привыкших ходить нескончаемыми дорогами Своего Божественного Сына.
Мария молча покачала головой.
И он понял, что сегодня ей легче пройти этот путь разутой, как разутым ходил здесь Ее Сын и его, Иоанна, Учитель. Ибо земля, по которой Он ходил, – есть земля святая.
После вознесения Учителя они часто ходили на эту гору. Марии постоянно казалось, что она видит на сухой каменистой земле Елеонской следы ног своего Божественного Сына. Из Писания Она знала, что на этой горе когда-то скрывался от сына своего Авессалома Давид. Царь Иудейский «шел и плакал, голова у него была покрыта, он шел босой». Учитель тоже не раз поднимался на эту гору с учениками. Отсюда Он послал их найти и отвязать привязанную к изгороди ослицу и молодого осла с нею и привести Ему для въезда в Иерусалим. Здесь на камнях Он учил учеников читать «Отче наш». И здесь же – Иоанн часто вспоминал и живо представлял, как все это происходило тогда у подножия той горы, – Учитель окоротил клявшегося ему в верности Симона Ионина, или Петра, или Кифу, как еще того называли. Учитель сказал Петру: «Истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды». Петр обиделся и стал уверять всех, что это невозможно. Дескать, ему даже смешно услышать от Учителя такое. Петр повернулся, ища поддержки у других учеников, но никто не поддержал его. На деле же все так и случилось, как говорил Учитель. Иоанн был потрясен. Учитель был расположен к Петру едва ли не более, чем к другим ученикам. Он всегда выделял из двенадцати Кифу и Иоанна. И вот случилось-таки: Петр трижды (!) отрекся от Учителя. «Выходит, не зря я с детства недолюбливал рыжебородого Симона», – сказал тогда себе Иоанн и вычеркнул Петра из своего сердца…
Та последняя ночь намертво запечатлелась в его памяти. …Здесь, в Гефсимании, взяв с собой только Петра и обоих сыновей Зеведеевых – Иакова и Иоанна, тихо и печально Учитель говорил им: «Душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодр-ствуйте со мною… Вот приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников». Но тут как раз набежала стража и, крича, светя факелами, размахивая обнаженными мечами, схватила Его, словно разбойника, и потащила в Верхний город к дому первосвященника. Потом в преторий к Пилату. Это была страшная ночь… Сейчас Иоанну кажется, что больше, чем арест Учителя, его потрясло отречение Петра… А потом, уже воскреснув, Учитель на этой же горе простился со своими учениками, благословил их и вознесся на небо, а Богоматерь и ученики, пораженные необычностью происходящего, могли видеть, как преображенное тело Учителя поднималось к высям, пока белоснежное облако не скрыло Его от их мокрых от слез глаз. Здесь прозвучали Его прощальные слова, обращенные к одиннадцати Его апостолам: «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие…»
И все они, десять апостолов Христовых, кроме Иоанна и отошедшего в мир иной предателя Иуды, пошли отсюда к народам, не знавшим Бога Живого. Отсюда, с горы Елеонской, и пошел Благовест любви по землям Иудеи, языческим и эллинским странам…
Доброй вести о любви – Божьей любви к людям.
В тот день было ветрено, и Иоанн хотел было взять для Марии теплую, из козьего пуха, накидку, но она отрицательно покачала головой, и он опять увидел блеснувшую у нее в глазах слезу. Молча, выказывая Богоматери свое сочувствие и участие, Иоанн разулся и тоже шел в гору босой, страдая, как и Она, от мелких острых камней, впивающихся в босые ноги.
Молча они прошли через Гефсиманский сад и по пыльной каменистой тропинке стали подниматься в гору. Иоанн шел вслед за Богоматерью, и, когда Она повернулась к нему, он увидел, что Мария плачет и слезы текут по ее щекам. Он понимал: она все больше и все сильнее тоскует по Сыну и земная жизнь вдали от Него источила ей душу. Только слезы и молитвы на месте последнего прощания дадут ей силы продолжать свой земной путь.
Молитвы поддерживали Ее. А однажды Иоанн услышал, как Мария пела. Сначала он подумал, что она молится. И чтобы не мешать ей, не вошел в дом, а сел на каменную скамью возле дома и погрузился в свои мысли. Но мысли не складывались. Он прислушался к голосу Богоматери и поразился. Да, Мария чуть слышно пела. Пела и тихо плакала.
Он вслушался в слова:
«Воспою Возлюбленному Моему песнь Возлюбленного Моего о винограднике Его. У Возлюбленного Моего был виноградник на вершине утучненной горы.
И Он обнес его оградою, и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые грозды, а он принес дикие ягоды.
И ныне, жители Иерусалима и мужи Иудеи, рассудите Меня с виноградником Моим.
Что еще надлежало бы сделать для виноградника Моего, чего я не сделал ему? Почему, когда Я ожидал, что он принесет добрые грозды, он принес дикие ягоды?
Итак, Я скажу вам, что сделаю с виноградником Моим: отниму у него ограду, и будет он опустошаем; разрушу стены его, и будет попираем.
И оставлю его в запустении; не будут ни обрезывать, ни вскапывать его; и зарастет он тернами и волч-цами, и повелю облакам не проливать на него дождя.
Виноградник Господа Саваофа есть дом Израилев, и мужи Иудеи – любимое насаждение Его. И ждал Он правосудия, но вот – кровопролитие; ждал правды, и вот – вопль».
Мария опять плакала о Сыне…
Они остановились. Среди старых масличных деревьев, пыльные листья которых слегка шевелились от легкого дуновения вершинного ветра, из земли торчали несколько похожих на бараньи лбы, начавших уже местами крошиться валунов, и Мария попросила Иоанна посидеть здесь и подождать Ее. На той лужайке, с которой Он вознесся к Престолу Божьему, Ей хотелось побыть одной, поплакать и помолиться в одиночестве.
Иоанн проследил, как Она, неспешно ступая босыми ногами по твердой каменистой земле, добралась до небольшой лужайки, где в тот прощальный день стоял перед Своим вознесением, подняв руки к небу, Учитель, и как Она остановилась там и тоже, как и Божественный Сын Ее, подняла руки к небу.
Прошло некоторое время. Мария стояла, воздев руки к высокому чистому голубому небу, и, по всей видимости, тихо молилась. Слов Ее он не слышал, но иначе и не могло быть. Женщина еле шевелила губами. И тут Иоанн увидел, как в небе внезапно возникло и встало над вершиной горы пронизанное слепящим солнечным светом белое облако и в вышине послышалось райское пение. Это поразило апостола, и он по простоте своей хотел было тоже взойти за Богоматерью на вершину горы, чего никогда раньше не делал, всегда ожидая Марию внизу, но не тут-то было: ноги не слушались его, и он не мог сделать и шагу до тех пор, пока пение в вышине не прекратилось и не вознеслось в беспредельные выси светлое облако.
Природа замерла. Стих ветерок, всегда веющий над холмом. Замерли листья масличных деревьев. Казалось, остановилось солнце. Он перевел взгляд на Марию и увидел Ее, спускающуюся к нему с сияющей райской ветвью в руках. От ветви, точно от многоцветной радуги, исходил свет Божественной благодати. Слезы на лице Богоматери высохли, и оно сияло подобно солнцу. Покой и мир видел он в больших и прекрасных глазах Марии.
И Иоанн понял – свершилось! Пресвятой Деве был знак о вознесении на небо, которого она с нетерпением ожидала. И действительно, Мария, держа в одной руке ветвь, другой взяв его за руку, поведала своему названому сыну, что во время молитвы ей с благодатной вестью явился архангел Гавриил. Посланец был в ослепительно белом хитоне с тремя красными полосами. «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою», – произнес Гавриил и сообщил, что через три дня должно свершиться Ее переселение на небо.
Иоанн помнил, что первое, о чем он тогда подумал, что другие апостолы, рассеянные по земле для проповеди Евангелия, не смогут проститься с Богоматерью. С Петром он к тому времени помирился и полюбил Симона за его сметку и упорство в проповеди Слова Божьего. Неутомимый Петр создал большую христианскую общину в Лиде, и они оба, Петр и Иоанн, на собранные у обращенных к истинной вере общинников деньги возвели Храм во имя Пресвятой Девы Марии. И Мария пришла в тот Храм и своим пришествием освятила и благословила его. И Иоанн пожалел, что ни Петр, ни другие апостолы не смогут присутствовать на ее успении. Но оказалось, Мария позаботилась и об этом. Она рассказала Иоанну, что попросила архангела в канун Своего успения собрать в доме Иоанна всех учеников Иисуса. Иоанн рассмеялся, вспомнив, как недоумевали апостолы, не понимая, как они оказались вдруг все вместе в доме Иоанна в саду Гефсиманском, и несказанно радовались, что смогут проститься с Богоматерью и почтить память Учителя. И благодарили Небо за такое благодеяние.
Иоанн помнил, и это не было сном, как внезапно отверзся покров дома и свет Божественной славы осенил всех присутствующих при успении Богородицы. В лучах неземного света все померкло. Христос, окруженный сонмами небесных сил, явился своей Пресвятой Матери. Раздалось ангельское пение.
Иоанн помнил, как, гордясь своей миссией, шел во главе процессии, двигавшейся по улицам Иерусалима, высоко держа в руке сияющую божественным светом райскую ветвь, и как, опустив головы, шествовали за ним, неся на ременах одр с телом Богоматери, апостолы Петр и Павел, уже изрядно потрудившийся на ниве Божией, которого Иоанн впервые увидел, Иаков с остальными учениками.
И что поразило тогда Иоанна – это множество бесноватых, снующих между печальниками по улицам Иерусалима. Будто опять вернулись дни гонений на Иисуса. Опять возмущал народ иерусалимский первосвященник. Опять начальники иудейские выслали войско и учили народ напасть на христианское шествие с оружием и камнями, всех разогнать, убить апостолов, отнять тело Богородицы и сжечь его. Уничтожить память о Нем.
И вновь и вновь поражался Иоанн силе Божией, опустившей над погребальной процессией светозарный облачный венец, оградивший ее точно незримой стеною.
Иоанн порадовался за Марию. Благодатная Матерь Божья воссоединилась со Своим Светозарным Сыном. С ее уходом нареченный сын почувствовал себя вновь осиротевшим. Ушел Учитель. Ушла светлая Матерь Его Мария. Ушли ученики Иисуса – апостолы, неся страждущим Благовест, разбрелись все по белу свету. И остался он один, как дуб без листвы, как сад, в котором нет воды.
Но печалиться и плакать ему, Иоанну, Сыну Громову, сейчас было некогда. Пора было возвращать в мир сокровища, завещанные ему Учителем. Его ждали дела апостольские. Мир ждал его и его проповеди. Мир ждал его Благовеста и его Откровения.
Начинался новый период его жизни.
