Текст книги "Отморозки (СИ)"

Автор книги: Андрей Земляной

Соавторы: Алекс Орлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Будешь? – Спросил он унтера и, когда тот кивнул, прибавил, – Кружку давай.

Ординарец притащил не только кружку, но и фунт ржаного хлеба, кусок сала и миску, в которой лежали два толстых, помятых, малосольных огурца.

– Ваше здоровье, ваше благородие! – провозгласил он, поднимая свою медную посудину.

– Прекрати, – поморщился Львов. – Завтра, в строю, я тебе – благородие, а тут... – Он махнул рукой, – За нас.

Стакан ударился о кружку, оба мужчины захрустели огурцами.

– За тех, кто не дожил, – Произнёс штабс-капитан третий тост.

Ординарец перекрестился, и выпил, проигнорировав закуску.

– Чегой-то стряслось у вас, Глеб Константинович, – не спросил, а констатировал ординарец, глядя на то, как ротный вытаскивает из чемодана вторую бутылку.

Тот молча кивнул и плеснул водки в стакан и кружку. Унтер подождал, понял, что никаких объяснений не последует, и принялся рассказывать какую-то веселую историю из жизни самарских обывателей. Львов слушал, даже смеялся в нужных местах, а потом вдруг...

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда теперь идти солдату,

Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в широко поле

На перекресток трех дорог.

Нашел солдат в широком поле

Едва приметный бугорок...

– Ну, завтра германцу будет, – сказал бывалый солдат, и сплюнул на пол землянки. – Довели супостаты нашего соколика, будет им ужо...

– Чаво 'будет'? – спросил молоденький первогодок из недавнего пополнения и поежился.

– Того и будет, – в разговор вступил третий, с лычками ефрейтора. – Завтра либо в штыки поползем, либо в ночь наш в гости к ерманцу отправится. Ты как, Семенов, пойдешь ерманца резать?

– Нам что? – рассудительно произнес здоровяк, тоже с погонами ефрейтора и затянулся папиросой 'Пушка'. – Нам се равно: скажеть их бродь – пойдем резать. Нам шо ипонца, шо ерманца... А скажеть – не пойдем... – И добавил, – Дай песню дослушать, Силантий. Душевно выводит...

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд.

И на груди его светилась

Медаль за город Будапешт.

– И на груди его светилась медаль за город Будапешт! – в унисон рявкнули два голоса и все стихло.

– Вот коли щас про сербов затянет – ночью резать пойдем, – сообщил опытный Силантий. – А ежели про артиллеристов – в штыки ударим.

Солдаты ждали долго, но в траншее было тихо.

– Дядька Силантий, – поинтересовался первогодок. – А ежели на приклад вообще ничего не запоет?

– Цыть, дура! – оборвал его ефрейтор. – Ну-кась, мужики, кажись поет, нет?

Тамо далеко, где цвета лиман жмут

Тамо е сербской войсци едини био пут ...

– Вот так вот, – вздохнул бывалый. – Сам пойдет, с собой всех не потащит. Добер...

2

Июль 1915 года, Северо-Западный фронт: на подступах к Митаве идут упорные бои между наступающей германской Неманской армией и русской 5-й армией. Немцы пытались окружить наши войска, но конный корпус генерала Казакова сорвал эти попытки.

13-го июля начались бои в Польше на подступах к Праснышу. Немцы силами до трех корпусов пытаются форсировать Нарев, русская армия Литвинова пытается сопротивляться, медленно отходя к Праснышу. Идет эвакуация Варшавы, русские выгадывают время...

Тремя неделями позже произошло событие, которое окончательно расставило все по своим местам. Господа офицеры 66-го Бутырского пехотного полка, отведенного с передовой на отдых в маленький местечковый Новый Двор встретились с офицерами 4-го Сибирского казачьего полка, оказавшихся там же и потому же поводу. И встреча эта оказалась, можно сказать, исторической.

В низком сыром зале 'лучшего ресторана' городка, где, казалось, в стены навечно въелись запахи плесени и бедности, разместилось практически все офицерство обоих полков. Встреча эта – не первая, поэтому уже никого не волнуют причины драки солдат пулеметной команды и казаков из второй сотни, никому не интересны подробности удивительного пари между подъесаулом Краповым и капитаном Ентальцевым, равно как и результаты этого дикого спора. Никто не собирается играть в 'тигр идет', да и метать банк тоже как-то никому неохота. Тянется ленивая бесконечная беседа 'ни о чем', ну да еще поругивают германцев, правда – с осторожностью. Ни у кого нет желания просто так злить капитана Вельцбаха и подпоручика Айзенштайна. В конце концов они совершенно не виноваты в том, что их родственники сейчас воюют на противоположной стороне. Судьба...

–...Самое главное сейчас – это сохранить рыцарское, честное отношение к противнику, – произнес прапорщик Соболевский из второго батальона. – Нельзя давать себе ожесточиться, потому что война закончится, а потом будет просто стыдно смотреть в глаза своим соседям.

От столика стоявшего в дальнем углу донеслось ироничное хмыканье. Все повернулись туда. Ну, разумеется! Господин штабс-капитан Львов как обычно имеют свое 'особливое' мнение. То-то с ним за стол никто и не сел.

Штабс-капитан Львов в полку – белая ворона. Нет, никто не посмеет назвать его трусом – ордена не позволят! За два сбитых германских аэроплана его даже к 'Георгию' представили, и можно не сомневаться – очень скоро грудь штабс-капитана украсит белый крестик. Вот только воюет он... Так не сражаются благородные люди, так дерутся одни дикари с Андаманских островов или еще там откуда. Видно, набрался штабс-капитан Львов от своих братушек-сербов во время войны на Балканах всякого, вот и пытается теперь здесь в ход пустить. Поэтому-то господа офицерское собрание Бутырского полка его – нет, не то, что к себе не допускают, но держат от себя на расстоянии. Впрочем, он и сам ни с кем не сближается, так что все идет ровно, к обоюдному удовольствию обеих сторон.

Все это негромкими голосами поведали офицеры-пехотинцы офицерам-казакам, ожидая одобрения своего поведения. Казаки осмыслили услышанное, поспрашивали своих товарищей из пехоты о методах войны, внедряемых удивительным штабс-капитаном и, к удивлению и огорчению бутырцев, признали действия Львова совершенно правильными и верными.

– Ваш штабс-капитан, натурально – пластун, – подытожил рассуждения войсковой старшина Инютин . – Германцев в ежовых рукавицах держит, ну так на то и война. А дикарского в том, чтобы ночью во вражий стан сходит ничего нет. И зазорного ничего. Генералиссимус Суворов нижних чинов и офицеров тому же учил. Нет, господа – усмехнулся казак. – Коли уж вам охота на истинного башибузука посмотреть, так вот он, – Инютин мотнул головой в сторону другого столика, где в компании бутылки очищенной и немудреной закуски покуривал папироску одинокий есаул. – Прошу вас: есаул Анненков, собственно персоной.

– А позвольте узнать, чем же славен сей есаул, что вы его в башибузуки записываете? – слегка театрально поинтересовался командир первого батальона подполковник Борисов. – Очень даже приличный офицер, не лишенный приятности в лице и разумности во взгляде.

Есаул действительно выглядел так, словно вот-вот должен был отправляться на Высочайший смотр. Подтянутый, в сияющих сапогах и мундире, что называется, с иголочки.

– Прямо картинка, а не есаул, – заметил кто-то из бутырцев.

– Что есть, то есть, – войсковой старшина дернул себя за ус. – И сам – словно на парад, и сотню свою так же содержит. Оторвись у кого пуговица, да заметь это Борис Владимирович – тут уж у казака только два пути и есть. Один – в холодную, под арест, да на хлеб и на воду, суток на десять. Второй... – Инютин явно пародируя есаула Анненкова придал голосу хрипотцы и гордо закинул назад голову – А принеси-ка мне, молодец, винтовку немецкую. Или немца приведи, чтобы пуговку тебе на место пришил...

– И что?

– Обычно приносят... или приводят, – казак рассмеялся густым хорошим смехом. – Что-то я не припомню, чтобы он в последние месяца два кого-то под арест здавал...

– Вот из-за таких героев, – тихо прошипел штабс-капитан Вильнек-Вильмовсский. – нас потом всю ночь артиллерией поджаривают.

Говорил он тихо, но из угла где сидел 'пластун' негромко, но четко донеслось:

– Лучше, конечно, день святого труса праздновать, да на своих солдатах геройство показывать.

Вильнек-Вильмовский известный в полку своей любовью к рукоприкладству побагровел, но промолчал. Подполковник Борисов, как старший по званию, вместо ответа снова театрально развел руками: видите, мол, каков?

Казаки же не отреагировали никак. С одной стороны, 'пластун' прав, с другой – стоит ли его правота ссоры с соседями? И потом они сейчас такое могут рассказать...

– Это все незначительно, – веско сказал Инютин. – Подумаешь, воевать ночами или что-то там. А вот помните, господа, недели с три тому в вашей дивизии лазарет под артиллерийский налет попал? Так вот, той же ночью ушел наш Анненков на германскую сторону. Один. А под утро возвратился с таким трофеем!.. Мы, право, уж и не знали, что делать.

Войсковой старшина выдержал паузу, во время которой офицеры-пехотинцы чуть не лопнули от любопытства, и бухнул:

– Принес он отрезанную голову того самого пруссака, что этим гаубичным дивизионом командовал!

Бутырцы с минуту молчали, точно пораженные громом, а потом заговорили все разом:

– Как?! Как отрезанную?! Почему?! Для чего?! Да как же это?!

– Да, господа, – наслаждаясь произведенным эффектом проговорил Инютин. – Именно отрезанную голову. И пояснил, что сделал это для того, чтобы прочим немцам в другой раз неповадно было по 'Красному Кресту' палить.

На сей раз пауза затянулась намного дольше. Несколько офицеров шестьдесят шестого хватили едва не по стакану коньяку, несколько – по стакану водки...

– Вы, верно, не слышали, что командир германской дивизии, стоящей против нас прислал на следующий день нашему командиру генералу Стремоухову письмо с извинениями, за сей прискорбный случай. К сожалению, подобное иногда бывает: артиллеристы неверно поняли данные, принятые с аэростата наблюдения и... – Подполковник Борисов пожал плечами и повторил, – Случайности неизбежны, особенно на войне, но вот это... Отрезать голову офицеру, это знаете ли... Просто невероятно!

Вельцбах, Айзенштайн и еще несколько офицеров поднялись:

– Просим нас извинить, господа, но мы вынуждены откланяться. Пребывать в одном месте с этим палачом, этим дикарем для нас невозможно.

И тут снова подал голос штабс-капитан Львов:

– Сдаваться пошли, или поминки по невинно убиенному пруссаку устраивать? – спросил он. – Ну-с, в добрый путь-с, не смеем задерживать-с...

Вельцбах резко обернулся:

– Я вызываю вас, штабс-капитан Львов, – крикнул он на весь зал. – В любом месте, любым оружием!

В зале стало тихо. Дуэли между офицерами были запрещены, но в мирное время этот запрет соблюдался не слишком строго. Однако, с началом войны, запрет превратился в настоящее табу, наказанием за нарушение которого было разжалование в рядовые...

– Принято, – произнес Львов, вставая. – Как вызванный, я выбираю оружие...

– Шашка, револьвер, дуэльные пистолеты – что вам будет угодно! – снова крикнул Вельцбах, а остальные офицеры молча закивали: дуэльный кодекс свят и Львов в своем праве.

– Вот уж нет, – нехорошо оскалился Львов. – Дуэль будет на немецких ушах. Кто за два дня добудет меньше отрезанных ушей противника, тот на третий день пустит себе пулю в висок. Так мы и дуэль проведем, и врагу радостей прибавим.

И пехотинцы, и казаки пораженно молчали. Всякого можно было ожидать, но такого...

– Дельно, – неожиданно нарушил тишину спокойный голос есаула Анненкова. – Уважаю, штабс-капитан, идея великолепна...

– Это... это не дуэль, это – варварство! – срываясь на визг закричал Вельцбах. – Так не дерутся!

– На войне дерутся именно так и только так, – отрезал Львов и пристально посмотрел на своего противника. – Ну?

– Позвольте, Глеб Константинович, но ведь это будет самоубийство, – откашлявшись, рассудительно произнес подполковник Борисов. – Грех, все-таки... и, уж простите, туретчиной отдает...

– Немцев к нам не звали, – неожиданно бросил из своего угла Анненков. – А коли уж пришли – так пусть на себя жалобы пишут. Да, господин подполковник: а газами наших солдат травить – не варварство? Травить хлором, вызывая мучительную смерть всех подряд, включая некомбатантов и медицинский персонал? Чем это достойнее и благороднее смерти в результате диверсионной вылазки? Кто-то мнящий себя законодателем мод в военном деле, решил, что газы – это хорошо, а вот резать горло плохо?

– Европа колыбель цивилизации... – неуверенно произнес кто-то из офицеров.

– Огорчу вас господа, – негромко, но ясно произнёс Львов. – Для Европы всё что делает она – есть правильно, а все другие нет. В тысяча шестьсот сорок первом году в Ирландии проживало более полутора миллионов человек, а в пятьдесят втором осталось лишь семьсот тысяч. Таким образом, за одиннадцать лет ирландский народ потерял до половины своего населения. Англичане травили опием Китай, а во время англо-бурской войны массово брали в заложники членов семей буров и морили их голодом. Французы? То, что они творили, да и сейчас творят в Алжире, иначе как дикость и беззаконие и назвать-то трудно. Люди без суда уничтожаются тысячами и просто закапываются живьём в землю. Кого забыли? Германцев? Ну, если не считать их посещений России начиная с времён Тевтонского Ордена и заканчивая сегодняшним днём, то я бы вспомнил милые шалости Кайзера в Германской Юго-Западной Африке, где было уничтожено около семидесяти тысяч человек. Они просто догоняли уже сдавшихся солдат африканского племени гереро, и вырезали их словно скот. Ну, а о художествах испанцев и англосаксов в Южной и Северной Америке, наверное, всем известно. Если нет, то лишь одна цифра. Около пятидесяти миллионов индейцев, были уничтожены на территории нынешних Североамериканских Соединенных Штатов. И сделали это всё те же цивилизованные европейцы. В основном британцы, но приложили руку и все остальные. Да и о чем говорить если даже короли Франции мылись два раза за всю жизнь. Когда их обмывали при крещении и уже после смерти. Чума, холера, дизентерия и вши. Вот достижения европейской цивилизации. Европа – колыбель палачества, садизма и человеконенавистничества!

Повисла тишина, которую нарушил Анненков:

– Кстати, самая большая коллекция отрезанных голов находится у британского офицера Робли.

Львов усмехнулся:

– Ну, вот. Кто-то обвинял господина есаула в варварстве, а он просто следует новейшим достижениям европейской цивилизации .

– И кстати, на счет самоубийства, – добавил из своего угла Анненков. – Проигравший может встать на бруствер и постоять там. Ну, а если уж совсем невмоготу – можно и помочь. Лично я готов оказать такую услугу...

И откинувшись на спинку стула он засвистел мотив траурного марша Шопена.

В который раз Львов прокручивал в голове все детали встреч со странным есаулом, и голова, распухшая от тяжких мыслей, уже начинала ощутимо побаливать. Вот вроде ничего такого тот не сказал. Явных артефактов в речи не слышно. Но столько совпадений с крылатыми фразами покинутого времени... Или всё же нет. Ну сказал про парабеллум. Так вон он, лежит на столе. Вычищенный, смазанный и готовый к бою. Или вот на фразу 'Махнём не глядя' даже бровью не дёрнул. Львов, поднаторевший в полевых допросах ещё в той жизни, это мог сказать весьма определённо. Но есть в Анненкове какая-то чужеродность. Есть. И этот взгляд. Смотрит на оружие, словно взрослый на детские игрушки. Или, словно сравнивает залежалый товар, с первосортным, оставшимся где-то в другом месте.

Львов снова закурил, и сквозь дым, увидел, как распахнулась дверь в комнату.

Причина его беспокойства стоял на пороге и с лёгкой полуулыбкой смотрел на хозяина.

– Господин штабс-капитан, а не подскажете, где можно купить славянский шкаф?

Фразу эту, Анненков выбрал специально. Она была в меру дурацкой, чтобы можно было всё списать на шутку, или желание выбить собеседника из мыслительного ступора, вот такой же идиотской репликой.

Львов не торопясь затушил недокуренную папиросу, и вздохнул.

– Шкаф продан. Осталась никелированная кровать.

– С тумбочкой?

– С тумбочкой... – Львов, чувствуя, как напряжение последних дней отпускает, рассмеялся, и кликнул вестового.

– Василий, принеси чего закусить, и постой там, посмотри, чтобы нас не беспокоили. – Затем молча разлил водку в две маленьких рюмки, и пододвинул одну гостю. – Ну, за встречу?

– Не на Эльбе конечно, но что-то эпическое в этом есть, – Анненков кивнул и, смахнув с головы фуражку, присел напротив.

– Ты откуда?

Несмотря на обтекаемый вопрос, Львов сразу понял, что казак имеет в виду.

– Из две тысячи шестнадцатого.

– И я, – есаул покачал головой. – Получается, нас ровно на сто лет откинуло. – Занятно. Ну и как тебе прошлое?

– Жить можно. – Львов улыбнулся. – Только вот будущее не радует, ты уж извини. Революция, потом Гражданская, потом вообще кавардак полный.

– И? – Львову на мгновение показалось, что его собеседник чуть напрягся. – Предлагаешь отменить революцию?

– Это невозможно... – Штабс-капитан покачал головой, – Невозможно, да и не нужно. За триста лет своего царства, Романовы столько дел наворотили, что теперь только в топку. Нет у них исторической перспективы. Большевики тоже не ангелы, но они хоть в перспективе правильные. Такую страну построили.

– И затем просрали.

– Просрали, – согласился Львов. – Только уже не большевики, а приспособленцы и воры, пролезшие во власть. Наша беда была как ни странно в том, что нахватали территорий с враждебным населением и после, были вынуждены подкармливать его в ущерб самой России. Грузии всякие, Азербайджаны, Кыргызстаны и прочее...

– Согласен, – Анненков качнул головой. – Только вот что делать ума не приложу. Ну воюем мы с тобой. Справно воюем. Ну, сохраним пару сотен жизней, и всё? Для этого нас с тобой... сюда?

– Может и для этого... – Львов задумчиво кивнул и, услышав шаги в сенях, поднял ладонь в предостерегающем жесте.

Ординарец быстро расставил на столе кусок сала, полкруга колбасы, небольшую мисочку с огурцами, и побольше – с квашенной капустой. После чего вопросительно поднял взгляд на командира:

– Спасибо Василий. Выставь там часового у крыльца. Пусть сюда никого не пускает и сам не лезет.

– Сделаем, вашблагородь, – кивнул тот и вымелся из дома.

Выпили, чинно закусили, и Анненков вопросительно посмотрел на собеседника призывая продолжить разговор.

– А ты кем был-то? – Львов отработанным движением вновь разлил водку.

– До пенсии? – Анненков усмехнулся. – Сначала командовал ротой отморозков, потом исполнял всякие...

– И всяких... – рассмеялся Львов.

– Да, чаще именно всяких, – Анненков кивнул. – Ну а напоследок учил подрастающее поколение тонкостям профессии. А ты?

– Афган, Приднестровье, Югославия, Украина... – коротко перечислил Львов. – В двух последних – артиллерист, командир батареи. Знаю, в основном, ствольную и минометы, хотя и с реактивной дело имел.

– Занятно... – есаул покачал головой. – И что делать будем, друг-попаданец?

– А, в общем, вариантов у нас немного... – Львов нахмурился и вздохнул, – До революции уже сделать ничего нельзя. Ну только что беречь солдатиков, сбивать в нормальное подразделение, да быть готовыми ко всему. А там, ловить шансы, да чистить дорогу.

– А кого чистить будем? – Анненков ощутимо подобрался.

– Да вот хоть того же Троцкого, Зиновьева, Каменева... да мало ли их. Ягоду если где увижу, так шлёпну без раздумий.

– И этого, как его... – Анненков запнулся.

– Ежова что ли? – Львов усмехнулся. – Ну, тоже можно. Хотя он скорее не предатель, а просто дурак. Исполнительный, аккуратный, въедливый, безынициативный дурак.

– Слушай... – Есаул на секунду задумался, – А вот ты по специальности кто?

– Военной? Я же сказал.

– Да нет, – казак нетерпеливо взмахнул рукой. – Это понятно, что ротой ты уж точно командовал. А по гражданке?

– Химик-технолог. Если точнее – химик-технолог производства лако-красочных веществ.

– Это интересно! – Анненков оживился, – А взрывчатку нормальную ты сделать можешь?

– Это, смотря по тому, что ты считаешь нормальной взрывчаткой... – Штабс-капитан задумался, а потом спросил, – А чем тебя тринитротолуол не устраивает?

– Так вроде в снарядах сейчас пироксилин? – удивился Анненков, и разлил ещё по одной.

– В наших – да, во французских и английских – мелинит, а в немецких – уже тол. Так что берёшь снаряд, аккуратно снимаешь взрыватель, и на водяную баню. Кстати, в наших снарядах крупного калибра – вообще аммотол... А зачем тебе это?

– Да хочу мин наделать. А то хожу в тыл как дурак. Тут же минно-взрывного вообще кот наплакал. Даже взрывателей нормальных нет.

– Ну положим взрыватель нормальный, при наличии мастерской, я сделаю. Тол добудем, убойные элементы не проблема. Так что тут препятствий не вижу. Вот разве что какие-нибудь хитрушки типа замедлителя или еще чего – проблема. Не в том смысле, что проблема сделать, а вот рассчитать точное время... Экспериментировать, однако придется...

– Ну, так не боги горшки обжигают, верно, пан инженер?

Львов вскинулся:

– Слушай, ты, по званию меня, конечно, крепко старше, да и по подготовке мне против тебя светит либо палата интенсивной терапии, либо погост, но я тебя, не шутя, предупреждаю: не называй меня так!

Рябинин посмотрел на нового товарища и молча кивнул. И лишь когда была выпита еще одна рюмка, спросил:

– Так сильно ляхи напакостили?

– Даже еще сильнее, – мрачно ответил штабс-капитан. – Я из-за них в реанимацию загремел, работы лишился, да еще под суд влетел так, что еле-еле отмахался...

И он кратко рассказал немудрящую историю о том, как приехали гордые ясновельможные паны на его завод и принялись 'внедрять передовую технологию'. Будучи начальник цеха, предназначенного на 'модернизацию и интенсификацию', Маркин отчаянно сопротивлялся, хорошо представляя, что может произойти при перегрузке старенького оборудования, но никто не захотел его слушать. А потом случилось то, что и должно было случиться: грянул взрыв. Начался пожар, ядовитый дым заполнил цех, а рабочие, по обычному русскому разгильдяйству, не удосужились взять на рабочие места противогазы. Начальник цеха вместе с аварийной командой вытаскивал своих мужиков, спасая от отравы и пожара, и сам наглотался ядовитых испарений так, что полгода провел в больнице. А выйдя, оказался под следствием: поляки попытались переложить вину на него. Маркин остался на свободе только потому, что следователь сам недолюбливал 'ясновельможных', и помогал, подсказывал инженеру, как и что лучше отвечать.

По окончании рассказа, Анненков-Рябинин помолчал и спокойно пообещал больше никогда и ни при каких условиях не равнять товарища с поляками, чтоб им всем подохнуть, кроме будущего маршала Рокоссовского и полярных летчиков Нагурского и Леваневского.

– Дзержинского с Менжинским позабыл и Марию Склодовскую-Кюри! – Засмеялся Львов, и вдруг посерьезнел, – А ты в курсе, что тебя в двадцать седьмом расстреляют?

– Да? А я полагал – раньше, – притворно удивился есаул. – Вот я и думаю: может, все-таки всех большевиков зачистим?

– А кроме них и ставить-то больше не на кого, – задумчиво произнес штабс-капитан. – И потом: мы сейчас с тобой знаем столько, что из тебя легко конкурент Буденному получится, – Тут он вдруг засмеялся, замахал руками, – АннЕнков, наш братишка – с нами весь народ! Приказ голов не вешать и идти вперед! – пропел он негромко.

Анненков тоже засмеялся.

– Как у тебя все легко выходит. А через кого к большевикам подойдешь?

Львов хмыкнул:

– Ну-у, найдутся добрые люди... А вот, кстати, – Он встал и позвал в полный голос – Василий! Унтер-офицер!

Через минуту в горницу вошел ординарец:

– Я, вашбродь!

– Прекращай! Это, – он показал на есаула, – свой человек. И запомни, братишка, – тут он хлопнул унтер-офицера по плечу. – Если со мной вдруг чего случится, этот есаул тебе – отец, мать и господь бог. Слушайся его, как пророка, тогда генералом помрешь. Уяснил?

Ординарец посмотрел на Анненкова, задумался, а потом вдруг неожиданно спросил:

– А что, твое благородие, господин казак: за германцем, окромя того раза, – он мотнул головой, напоминая о судьбе майора Боймера, – часто ли ходили? А то мы с Глебом Константинычем, почитай через два дни на третий ерманца резать ходили...

Он замолчал, но в его молчании подразумевалось: 'Если ты меньше нашего немцев убил – невместно тебе мною командовать...'

– Хорош, – лениво бросил Анненков-Рябинин. – Где ж ты такого откопал, товарищ штабс-капитан?

– Места знать надо, – засмеялся Львов-Маркин. И, уже обращаясь к ординарцу, добавил, – Кружку тащи.

– Однако, нравы у тебя, – цокнул языком Анненков. – С нижними чинами водку пьешь, поди и кашу из одного котелка хлебаешь?

– А что, нельзя? Сам так не привык? Или, не дай бог, отвык?..

Вместо ответа есаул хмыкнул и покрутил пальцем у виска.

– Ну вот. А с таким человеком тебе водку точно пить не приходилось...

– С чего ты взял? Ты что думаешь: мы там совсем серые были? Инженеров только на картинках видели? Да я, если хочешь знать, с доктором наук однажды пил. С химиком, между прочим...

Теперь Львов уже не смеялся, а просто-таки ржал:

– Ты что, думаешь, я про себя сказал? Ха! – Он чуть придвинулся и заговорщицки прошептал – Я про унтер-офицера. Ты, между прочим, его давно знаешь...

– Я?! Да я его впервые вижу!

– Не-а! Ты его на фотографиях много раз видел. И в кино...

– Погоди-погоди, это что – Жуков, что ли?

Штабс-капитан опять заржал:

– Историю ты проходил... и прошел... мимо. Жуков – драгун. На всякий случай: Рокоссовский – тоже. А Василевский сейчас – поручик...

Анненков-Рябинин надолго задумался. Вернулся ординарец с кружкой, и Львов разлил водку уже в три емкости:

– Ну, за знакомство? Прошу любить и жаловать: Борис Владимирович, Василий Иванович...

Есаул подавился водкой:

– ЧАПАЕВ?

Унтер-офицер Чапаев удивленно вылупился на казака:

– Вашбродь, а вы меня откуда знаете?..

Несколько дней подряд новые товарищи провели вместе, обсуждая планы на будущее. То, что касалось непосредственно боевой деятельности, по обоюдному согласию взял на себя Анненков-Рябинин. Его опыт и знания в тайной войне превосходили все, что знал Львов-Маркин в разы, а все, чем могли похвастать бойцы начала двадцатого века – на порядки.

Анненков принялся основательно гонять и казаков и пехотинцев, лично преподавая рукопашный и ножевой бой, маскировку и скрытное перемещение, первую помощь, целевую стрельбу из всего, что стреляет. В конце обучения есаул собирался устроить совместные учения своей сотни и роты Львова, с тем, чтобы добиться максимальной слаженности взаимодействия. Кстати пришлись и два десятка ветеранов воевавших в японскую войну и участвовавших во многих сотнях пограничных стычек на дальневосточных рубежах. Настоящие потомственные пластуны, сначала некоторое время проверяли есаула на прочность в учебных схватках, и только лично убедившись в высоком боевом мастерстве командира, начали участвовать в обучении других казаков. Там было и скрытное перемещение, и снятие часовых, ножевой бой и многие другие премудрости, которыми конечно владели пластуны, но было их в казачьей среде довольно мало. Каждый двадцатый, а может и меньше, а бывший полковник Советской Армии очень хорошо знал цену обучению личного состава. Ему нужен был настоящий инструмент для войны, а не толпа лихих парней которые сгорят за одну атаку.

Во время первого же дня занятий произошел случай, который напомнил Анненкову-Рябинину, что заниматься необходимо не только физической подготовкой, но и душевным здоровьем нарождающихся штурмовых войск специального назначения.

После того, как неуемный есаул скомандовал: 'Вольно! Разойдись! Можно курить и оправиться!', казаки и пехотинцы мгновенно разделились на две группы. В принципе, это было естественно: своих уже знают, а к вновь прибывшим надо приглядеться, да и не на тренировке, а в реальном деле. Казаки уселись в кружок, вытащили кисеты, и принялись сворачивать самокрутки и набивать трубочки, искоса поглядывая на запаленно дышащую 'махру', занявшуюся тем же. Впрочем, ради справедливости, надо отметить, что казаки выглядели не лучше и дышали ничуть не тише 'серых шинелей': есаул гонял и тех и других совершенно одинаково, а пехотинцы из роты Львова не были ни новичками, ни неумехами...

– Закоптила, закоптила 'махра', – высказался кто-то в кругу казаков.

Вроде и негромко совсем сказал, но пехотинцы услышали.

– А что, господа казаки, – произнес один из унтеров, внимательно оглядывая сибиряков. – Я гляжу, не сподобились вы трофейным табачком разжиться? Германцы не дали? Мож, отсыпать?

И с этими словами он протянул казакам пачку трофейных сигарет с яркой надписью RAMZES.

– Не нуждаимси, – бросил в ответ старший урядник Мержан. – У их вкусу нет. То ли дело – свой. Ить домом пахнет... Да и то: кому по бедности по траншеям ерманским побираться, а кому – глотки ерманцам резать.

В кружке казаков послышались одобрительные замечания и тихие смешки.

– Ну, господа казаки, вы видать многим глотки резанули, коли знаете-полагаете, как мы у ермана куревом побирались, – спокойно ответил унтер. – Оно ж, известно дело, завсегда так: казаки резать, а нас в ихних окопах водкой да куревом привечают.

– Боже ж мой, – вступил в разговор другой унтер с ярко выраженной семитской внешностью. – И мине таки сдается, что, господа казаки, таки о германских солдатах и германских окопах знают только по чьим-то рассказам. Я бы даже сказал, что это были не рассказы, а самые настоящие сказки...

Теперь засмеялись в компании пехотинцев.

– А ты бы помолчал, жид, – зло процедил кто-то из казаков. – Целее будешь...

– Да уж, какой из жида солдат всем доподлинно известно, – хмыкнул Мержан. – Не тебе нас учить, немаканный...

– Ой-вей, я уже испугался и уже боюсь, – унтер-еврей поднялся, оказавшись здоровенным детиной, с внушительными, заросшими рыжим волосом кулачищами. – Какие из казаков солдаты я таки не знаю. И никто не знает. Но у мине интерес вот за что: почему в солдаты берут даже боязливых, совершенно мирных евреев, – при этих словах кто-то из пехотинцев негромко хохотнул, – а вот казаков – нет? Ви же, господа, не солдаты , я правильно помню?

– Воны на отдых суды приехали, – прогудел крепыш с лычками ефрейтора. – Тольки на конях ездют, да шашечками помахивают.

– Да шоб тоби, бисова сына так черти отдыхать у пекле заставили! – вскочил на ноги приказный Катасонов. – Шоб батьку твоему на том свете так отдыхалося!..

– Вы, пехтура, охолоньте – рассудительно посоветовал старший урядник Кудинов. – А то, не ровен час...

И он выразительно качнул кулаком. Это он сделал напрасно...

Унтер-офицер Доинзон шагнул вперед:

– Я таки интересуюсь: и что будет, если час вдруг окажется не ровным? – спросил он, тоже сжимая кулаки. – Нет, мине просто интересно...