Текст книги "Завтрак палача"

Автор книги: Андрей Бинев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

К синьоре Марии Бестии срочно подъехали журналисты из крупной мадридской левой газеты, но она не приняла их, сказавшись больной. Они хотели задать ей все эти вопросы. Хотя ответы на них и так были ясны – как раз на уровне аксиомы. Но встреча так и не состоялась. А она как будто даже угомонилась. Но в конечном счете оказалась неисправимо упрямой, а потому, разумеется, недалекой. Женщина редко соглашается с тем, что ее бросают. Она должна иметь преимущество первой уйти от любовника или мужа. Иначе станет мстить. Нередко месть оборачивается на нее же острием.

Так случилось и с синьорой Марией Бестией.

Мистер Том, ксьеншенг Бэй и шейх Имма сделали ее существование на планете Земля несовместимым с жизнью. Так говорят про смертельные раны, но к ней это тоже вполне подходит. А все потому, что она сообщила двум своим приятелям – мистеру Тому и ксьеншенгу Бэю, что все-таки соберет огромную пресс-конференцию в Нью-Йорке и расскажет всем, кто такие англичанин мистер Том и китаец ксьеншенг Бэй и как погиб молодой американец вблизи Малаги.

Но заполучить таких врагов, как эти двое, да еще шейха Имма в придачу она все же не была готова. А если учесть, что кроме этих трех джентльменов в делах принимали посильное участие десятки, если не сотни заметных и компетентных во всех отношениях людей, то можно себе представить, как рад был бы деловой мир ее исчезновению. Очень сомнительно, что кто-нибудь решился бы просто заглянуть на эту пресс-конференцию, а уж разместить ее результаты в своем медиапространстве, так это уж точно вряд ли. Она могла бы знать, что владельцами большинства средств массовой информации являются люди, так или иначе связанные с теми, кто должен был рано или поздно стать объектом ее откровений. Во всяком случае, это задело бы всех. Я бы даже сказал – современное мироустройство. В этом покойный молодой американский журналист был абсолютно прав.

Был и у меня знакомый американец, который когда-то работал в политической разведке. Что-то там анализировал, сортировал, записывал, изучал. Однажды он вдруг решил, что с этим вселенским обманом пора заканчивать, и упер из своего служебного электронного хранилища тысяч семь или восемь самых скандальных документов. То есть не в виде бумаг, конечно, а – файлов. Собственно, он и отвечал за сортировку этих файлов в системе.

Этот американец позвонил своему приятелю в шведскую газету в Стокгольм и отправил ему серию файлов. Не все, разумеется, а что-то около сотни или чуть больше. Тот, тоже полный дурак, опубликовал два десятка самых ярких из них – причем и на электронных, и на бумажных страницах газеты. Там было что-то об электронном шпионаже за самыми известными людьми в мире, за правительственными чиновниками, за дипломатами, банкирами, даже за священниками католической церкви. Получалось, американцы никому не доверяли. А видные европейцы все как один – взяточники, дураки и двуличные ублюдки. К тому же сквернословы и извращенцы. Там всем досталось.

Разразился грандиозный мировой скандал. Дело запахло международным трибуналом и отставками. Мир дал легкий крен. Испугались даже русские, о которых там почти ничего дурного не говорилось. За редким, правда, исключением. Думаю, испугались они даже не самой информации этого сбрендившего анархиста (она во многом им была выгодной), а того, что дурной пример заразителен и, неровен час, какому-нибудь такому же правдолюбцу у них тоже захочется сомнительной славы.

Ни в коем случае нельзя потакать подобным истерикам! Лучше чего-то не знать о противнике, чем поддержать опасный прецедент, который рано или поздно обернется режущей частью против тебя самого. В этом случае противников не бывает, а есть одна сторона и другая. На той, другой, – всегда один лишь правдолюбец. Это принципиально! Система должна быть нерушимой. Только тогда она будет служить всем. А как же иначе успешно воевать друг с другом и праздновать общие победы?

Этот американец сразу ударился в бега. Меня с моими парнями из Сан-Паулу (тогда наш офис располагался в самом центре города в высоченном небоскребе) наняла его невеста, чтобы мы переправили жениха в колумбийскую сельву и спрятали у тамошних отмороженных на всю голову партизан. Ей почему-то казалось, что эти никого никому не выдают и вообще не такие уж они отмороженные, как о них говорят. Всего лишь в этом смысле – «отмороженные».

Парень очень собой гордился, пока не умер от укуса змеи во время сна в доме одного из партизан, в той самой сельве, в забытой богом деревушке. По-моему, змея не только укусила его, но и сожрала без следа все его флешки, на которых были аккуратно записаны остальные документы. Во всяком случае, их при нем так и не нашли. А еще какая-то змея, неверное, уже другая, умнее той, что из сельвы, поглотила и все оставшиеся файлы.

Думаю, сеньора Бестия тоже напрасно решила рассориться со всем миром.

Ей дали это убедительно понять. И вот однажды появился представитель нашего парк-отеля, очень самоуверенный юрист, который предложил ей защиту на продолжительное время в обмен на перечисление огромной суммы на счет компании, то есть парк-отеля. Она теперь якобы ни в чем не будет нуждаться, ее никто никогда не найдет, потому что тут нет электронной связи с продажным человечеством, нет выхода во всемирную паутинную помойку. Зато у нее будет время все обдумать и решить.

Не знаю, что еще ей сказал наш человек, но она очень быстро оказалась здесь. Со всеми своими деньгами и со своей тоской.

Ее уже нет среди живых. Поэтому я и решился кое-что рассказать, но кое-что все же слегка приврал. О том, как она покинула наш беспокойный мир, расскажу чуть позже, потому что это не менее важно, чем то, как она жила в нашем общем мире пятьдесят лет. Особенно последние двадцать.

* * *

Большинство клиентов уже заканчивали трапезу. Почему-то они, не любя друг друга и редко доверяя друг другу хотя бы слово или даже простой кивок, являются в основной ресторан почти одновременно. Это меня раздражает, так как мне и еще четверым официантам смены приходится крутиться вокруг их столиков и удовлетворять гастрономические капризы. А они у всех разные, порой даже странные.

Покойный Иван Голыш, например, любил исключительно русскую кухню, и нашим поварам пришлось близко познакомиться с изысками этого стола. Впрочем, назвать изыском, скажем, их винегрет, язык не поворачивается. Это просто мелко нарубленный салат, в котором превалирует хорошо проваренная свекла. В европейской кухне свекла вообще крайне редко употребима, а у русских она присутствует во многих блюдах. Еще он любил русский борщ и селедку «под шубой», или просто натертую свеклу с чесноком и майонезом. Кроме него и Товарища Шеи этого никто никогда не заказывал.

Впрочем, вру, немец. Сухой старец рептилия герр Штраус. Он тоже имел склонность к некоторым блюдам русской кухни. Во всяком случае, иной раз хлебал их борщ или капустные щи, а порой даже закусывал рюмку шнапса жирной селедкой. Из-за них мы держали одного специалиста по русской кухне и закупали необходимые продукты.

А еще для немца варилась жуткая штука, которую русские у себя называют студнем, или холодцом. Это такой застывший говяжий или свиной бульон с кусками мяса и чеснока. Одного нашего француза однажды прямо-таки вывернуло наизнанку, когда он ненароком увидел это русское блюдо на столе у старого немца. Я однажды его украдкой попробовал. Если бы не слишком аппетитный вид, то после третьей рюмки водки вполне сошло бы. Припоминаю, что моя мама делала нечто подобное раз или два. Но у нас это не оценили должным образом. Все-таки эти русские очень уж особенные натуры. И в кухне, и в жизни.

Меня удивляло, что немец с удовольствием лакомится русской кухней. Однако наш шеф-повар, нидерландец, сказал мне, что русская кухня подходит немцам, а немецкая – русским.

– Они все одинаковые, – говорил он, покачивая огромной, тяжелой башкой в белом крахмальном колпаке. – Только немцы богаче каждый в отдельности, а русские – лишь в целом, зато по отдельности русские в большинстве своем нищие.

Я, пожалуй, соглашусь с нидерландцем. Тем более он по происхождению еврей, недавних предков которого казнили наполовину в Германии, а наполовину в советской России. Хотя в советской России они до этого еще и революцию сделали.

Он говорил, что русские не умеют делиться. Могут лишь отнимать, даже выдирать с кровью, с мясом. Немцы же отнимают только у других, зато делятся со своими.

Вот до каких выводов может довести обыкновенный поверхностный анализ национальных гастрономических предпочтений. Ну, где связь? А оказывается, есть.

Вообще-то и другие клиенты доставляли нашим поварам много проблем. Каждый требовал свое, каждый надувал губки и давал понять, что платит достаточно, чтобы любой его каприз исполнялся точно и вовремя.

Мы люди пунктуальные. Это очень важно, иначе предприятие под названием «парк-отель “Х”» перестанет быть нужным. Мы все выполняем так, как того требует контракт, состоящий из официальной и секретной частей.

Нас не пугает даже пунктуальность немцев, которых здесь немного – трое. Двух других я знаю плохо, зато имел честь общаться со старой рептилией, с герром Штраусом. Он с теми двумя немцами, по-моему, и взглядом не обменялся.

Боюсь, передать его историю почти так же точно, как истории покойных Ивана Голыша и синьоры Марии Бестии, я не сумею, потому что этот древний змей неразговорчив и даже упрям в своем молчании. Правда, иной раз он что-то из себя выдавливает. Но не следует забывать: место, где скрываются от мира семнадцать богатейших людей, представляет собой некую сложную машину, владеющую собственными возможностями выжимать из клиентов информацию, как сок из лимона. Хочет он или нет, а потечет.

Не стану говорить, как и кем это делается, потому что это и есть одно из того, что входит в секретную часть наших контрактов. Скажу лишь, что люди обычно не теряют надежды до самого конца. А надежда – самый мощный пресс, выдавливающий из человека отчаяние. Правда, иной раз вместе с жизнью…

Обед заканчивался, когда герр Штраус сделал мне знак рукой подойти. Он посмотрел на меня, казалось бы, невидящим взглядом холодных, слезоточивых глаз и прошамкал:

– Es ist gedeckt, я все думаю, кто вы на самом деле?

– Герр Штраус, я ваш официант и… друг. Здесь все друзья.

Он недоверчиво усмехнулся, и его рассеянный взгляд приобрел смысл.

– В мире нет друзей, есть лишь партнеры… временные.

– Как угодно, герр Штраус. Только я не понимаю, почему вы вдруг усомнились во мне?

– Я заметил, еs ist gedeckt, что многие клиенты почему-то именно с вами откровенны. Почему?

– Возможно, цветных и проституток не воспринимают всерьез, герр Штраус?

– Насчет проституток не знаю, а с цветными вы явно переборщили. Да бог с вами, еs ist gedeckt! Я ведь тоже кое-что сболтнул вам как-то. Надеюсь, это не пойдет нам с вами во вред? Впрочем, мне уже ничто не сможет быть более вредным, чем сама жизнь. Стоило ли так за нее биться, так набивать ее удобствами для себя, если верхом успеха стал ваш парк-отель? Странная карьера для везучего человека, не правда ли?

Я пожал плечами, не зная, что ответить. Пожалуй, этот немец всегда был тут самым загадочным клиентом.

Герр Штраус

Герр Штраус родился почти в самом конце Второй мировой войны, в ноябре 1944 года. О том времени он, разумеется, ничего помнить не мог – и того, как однажды ночью отец вернулся с Западного фронта в разбомбленный, почти полностью уже сожженный Берлин. И как испугалась, увидев дезертира-мужа, его супруга, деятельнейшая в свое время участница геббельсовских идеологических проектов. Она была молодой светловолосой учительницей, поставленной нацистами над старшеклассниками из гитлерюгенда. Состояла в той же партии – в Национал-социалистической, как и ее отец, и свекор, и два брата свекра, и муж, и сестра мужа.

Герр Штраус не знал тогда (и знать не мог), что его папа и мама вместе ним, младенцем, три недели скрывались в подвалах Восточного Берлина от русской контрразведки, как семья эсэсовского офицера. Кто-то из бывших сослуживцев отца (тоже дезертир) помог им перебраться из русской зоны в союзническую – западную часть Берлина. Уже позже, когда на месте их ночного перехода действовал известный чекпойнт «Чарли» (на Фридрихштрассе), герр Штраус, будучи еще подростком, приходил туда и пытался себе представить, как темной дождливой ночью его родители с ним на руках ползли в грязи к западу. Они не могли пойти открыто, как другие, потому что не было нужных документов. Вообще уже никаких документов не было. И денег, и сил, и веры в удачу. Их сразу бы схватили русские.

Отца герра Штрауса арестовали американцы. Он сознался, что служил в эсэсовских частях на офицерской должности, что участвовал в боях во Франции, два месяца охранял какой-то небольшой лагерь для военнопленных в районе города Кельна. В казнях не участвовал, хотя и присутствовал на некоторых из них в качестве командира взвода охраны. Однако лично никого не убивал и убийствами не командовал. Он был солдатом и честно исполнял свой долг. Ну да, ему заморочили голову, как миллионам других немцев, но он сам никому голову не морочил и даже старался как можно реже и безболезненней снимать ее с чужих плеч. Если поступал приказ, разумеется.

Для солдата приказ – это все. Это дороже жизни. Не понимать такого может позволить себе только штатский. А штатских американцев в Западном Берлине тогда почти не было. Разве что появились предприимчивые, смелые дельцы, похожие на авантюрных коммивояжеров, – из тех, что всегда заводятся в разрушенных селениях и даже на медленно остывающем поле брани, когда еще не похоронен последний солдат. Их порой невозможно отличить от обычных штатных жуликов из интендантских служб и скучных, педантичных служак из тыловых команд.

Контрразведчики в эти мрачные дни и ночи разыскивали военных преступников, диверсантов, шпионов и ученых, совсем недавно работавших на последнюю гитлеровскую идею «оружия возмездия». Союзнические и русская контрразведки стремились обойти друг друга, постепенно превращаясь из союзников во врагов. Уже созревала следующая большая война, которая неминуемо должна была растащить по противоположным окопам вчерашних друзей.

Другого рода авантюристы бросились искать родовые ценности, антиквариат и ювелирные шедевры, большую часть которых нацисты когда-то сами утащили из разоренных аристократических и буржуазных домов Германии и Западной Европы. Все понимали, что часто законными владельцами этих сокровищ были раздавленные алчным нацистским катком состоятельные, традиционные еврейские семьи. Понимать-то понимали, но вслух старались не произносить, потому что огромное богатство, разграбленное национал-социалистами, должно было либо возвращаться наследникам, либо выставляться на открытые, в том числе благотворительные, аукционы. Но война, как известно, начинается с золота, продолжается кровью и золотом же и заканчивается.

Папашу Штрауса продержали в западноберлинской каталажке чуть больше года. Проверяли показания, устраивали допросы, проводили очные ставки. Он изобличал, его изобличали. Потом состоялся суд на ними и еще несколькими бывшими эсэсовцами. Двоих повесили, четверо получили по пять лет тюрьмы, а девятый, то есть отец герра Штрауса, был освобожден прямо в зале суда как уже отбывший одногодичный срок. Суд учел время, которое он провел под следствием, и ограничился этим. За лишних полтора месяца следствия ему даже присудили скромную денежную компенсацию. Это был справедливый и гуманный суд. Во всяком случае, что касалось его судьбы.

Больше отец герра Штрауса никогда не занимался ни политикой, ни военной или полицейской службой. Он устроился в почтовое ведомство, где прослужил на скромной должности до самой своей смерти от рака простаты в 1976 году. В наследство сыну осталась небольшая тетрадь в кожаном переплете, в которой бывший офицер СС записывал кое-какие свои мысли и отмечал непонятные встречи и впечатления от них. Сын еще в подростковом возрасте попытался прочитать там хоть что-нибудь любопытное для себя, но дурной почерк отца, путаница в текстах, непонятные значки и подпорченные влагой странички быстро наскучили мальчишке. Тем более особой любознательностью он не отличался, что самым неприятным образом сказывалось на его учебе. Однажды отец, увидев, что мальчишка лениво перелистывает странички, влепил ему пощечину и вырвал дневник из рук.

– Рано тебе еще, – пробурчал отец, – интересоваться взрослыми мыслями. Научись накапливать собственные.

Дневничок исчез в армейском сундучке отца. Больше он не вызывал у мальчишки, а в дальнейшем у юноши и зрелого человека ни малейшего интереса.

Мать герра Штрауса, фрау Генриетта Штраус, работала в западноберлинской школе учительницей музыки младших классов. Она всегда неплохо музицировала на пианино и на скрипке. При Гитлере же преподавала немецкий язык и литературу.

Фрау Штраус пережила мужа всего на шесть лет. У нее в последнее время было плохо с сердцем – приступ следовал за приступом. Ничего не помогало – ни таблетки, ни народные средства и отвары, ни консультации с серьезными врачами. Однажды в воскресенье она умерла прямо у домашней плиты, на которой пекла смородиновый пирог. Ойкнула и осела на пол.

К тридцати восьми годам бобыль герр Штраус окончательно стал сиротой. К тому же был весьма небогат, потому что назвать богатством обладание небольшой квартиркой в Западном Берлине, скромным автомобильчиком марки «Фольксваген» и невысокой зарплатой в частном адвокатском бюро, где он даже не был партнером, никак не возможно.

Однако герр Штраус не имел никаких амбиций. Сухой, даже почти костлявый череп обтянут пергаментной, всегда морщинистой сероватой кожей, ручки тонкие, длинные кисти, узловатые пальцы. Герр Штраус не нравился женщинам, не нравился мужчинам, не нравился детям, а также – старикам, зрелым и молодым людям. Он никому не нравился. И если бы не его исполнительность и немногословность, то герр Штраус не понравился бы и двум владельцам адвокатского бюро.

Возможно, так бы и прожил он в Западном Берлине, дотянул бы до разрушения в ноябре 1989 года «великой стены», разделявшей два враждебных и в то же время родственных мира, потом вышел бы на пенсию и коротал последние деньки в какой-нибудь богадельне, а квартиру продал бы или сдал за небольшую плату. Или, в конце концов, женился бы на своей соседке – вдове фрау Энгельгардт, и они промолчали бы рядом друг с другом до смерти, не имея ни детей, ни наследников, которым и наследовать-то было бы нечего. Скромный юрист – один из многих клерков, ничем не запомнившийся людям. Даже клиенты смотрели на него с жалостью. Уж больно он был пресен, скучен и педантичен в их недорогих рутинных делах.

Но однажды, через два года после смерти матери, все вдруг изменилось. Через пять лет он уже стал одним из самых состоятельных людей в Западном Берлине, а через десять – богатейшим человеком на планете.

Он не открыл залежи драгоценных самородков, не купил акции алмазных компаний, не качал нефть, не добывал газ, не лил металл, не вырубал лес, не растил стада овец и коров, не владел сетью ресторанов, магазинов и супермаркетов. Нет! Всего этого он не делал. Он просто нашел огромный клад. Почти как в авантюрном пиратском романе мистера Стивенсона. Я еще в детстве, по настоянию матери, прочитал «Остров сокровищ» и все пытался уяснить, далеко ли тот остров от моей Бразилии. Фантазировал, мечтал, грезил найти пиратский клад. Но не знал, где его искать.

Герр Штраус тоже не знал. Но нашел. Об этом он мне ничего не рассказывал. Зато один мой приятель из службы безопасности нашего парк-отеля поведал мне его историю, которая хранилась в закрытых досье наших клиентов. Говорил, чтобы доказать мне, что сам чего-то стоит. Я потом, правда, слышал кое-что и от самого герра Штрауса, очень мало, отрывочно, но то, что услышал, так или иначе подтвердило ту историю.

Не буду называть имени приятеля-болтуна, чтобы не навредить ему (он сам это когда-нибудь сделает, несомненно), не стану приводить тут карт и прочей стивенсовской чепухи, а вот историю расскажу. Уж очень авантюрная.

Богатство чаще всего приходит в современные семьи как «законное» наследство от грабежей и разбоев, совершенных когда-то предками или даже ближайшими предшественниками. Потомки обычно забывают или, во всяком случае, стараются забыть это, если только память не является своего рода раритетной исторической ценностью, экзотической подробностью авантюрного прошлого. Тогда пафосные портреты беспощадных пиратов, разбойников, ростовщиков украшают великосветские гостиные и кабинеты нынешних снобов. Но все же чаще о происхождении сокровищ стремятся не вспоминать. Если что-то вдруг невзначай вылезает из мрачной мглы прошлого, тут же, справедливо негодуя, заявляют о том, что в каждом древнем шкафу хранится свой скелет. Правда, забывают сказать, что у кого-то этот скелет облачен в нищенское тряпье, а у кого-то – в вельможные кафтаны, заляпанные кровью и облитые слезами.

Итак, наш рептилиеподобный герр Штраус трудился в адвокатской конторе.

Как-то ранней весной он вышел из своей конторы, как обычно, ровно в 17.00 и медленно побрел к небольшому магазинчику, где привык покупать недорогие продукты. В те годы он довольствовался скудным и однообразным меню, которое предлагала пожилая владелица лавки фрау Хельга.

Герр Штраус сразу заметил, что за ним след в след идет светлолицый тучный пожилой мужчина среднего роста в серой мятой шляпе и в поношенном габардиновом пальто с неуместным рыжеватым меховым воротничком. Мужчина чуть прихрамывал на левую ногу, а точнее, слегка подволакивал ее. Он явно боялся отстать от герра Штрауса. Из-за этого суетился, громко сопел, обливаясь потом.

Герр Штраус, будучи хладнокровным и рассудительным, к тому же малообщительным, не торопился с выводами при встрече с незнакомцами. Он априори полагал, что в людях не может быть ничего любопытного, что они заинтересованы лишь в собственных успехах и потому всегда преследуют лишь эгоистические цели.

Останавливаясь время от времени возле витрин, герр Штраус рассматривал пожилого незнакомца в отражении, а один раз даже украдкой обернулся. Ему показалось, что незнакомец особенно и не скрывается, а только раздумывает, как подойти к герру Штраусу, чтобы не отпугнуть его.

Когда герр Штраус покупал у фрау Хельги пакет картошки, подмороженный кусок свинины, пяток яиц и бутылочку Dunkel[8]8
  Темный сорт лагера (пива). Чаще всего ассоциируется с пивом, производимым в Баварии.


[Закрыть], незнакомец стоял на противоположной стороне улицы и нетерпеливо переминался со здоровой ноги на больную. Потом опять пристроился за герром Штраусом и довел его до самого дома.

Герр Штраус, открывая своим ключом дубовую дверь в подъезд, на этот раз откровенно и с вызовом обернулся. Его глаза и глаза незнакомца встретились. Тот засмущался и, выдавив на губах нечто наподобие улыбки, весьма вымученной, суетливо приподнял шляпу. Герр Штраус постоял немного в створе двери, потом медленно переложил из рук в руки пакет с покупками и не спеша вошел в подъезд. Он захлопнул дверь и припал глазом к прозрачному пятну в матовом стекле, вставленном в верхний каркас двери. Он увидел, как незнакомец остановился напротив подъезда, потоптался немного, потом задрал кверху голову, придерживая рукой шляпу, глубоко вздохнул и захромал прочь.

Все это я рассказываю так подробно, потому что ту первую встречу с Юджином Колесником герр Штраус запомнил навсегда. Мне он, правда, фамилию незнакомца так никогда и не назвал. Я знаю ее от своего приятеля из службы безопасности, которая, бог знает каким образом, собрала на нашего клиента герра Штрауса столько ничего не значащих подробностей.

Герр Штраус упоминал мне о той встрече вовсе не потому, что Юджин Колесник в дальнейшем сыграл в его жизни роковую роль, а потому, что пытался мне объяснить, почему неплохо относится к русским и не разделяет взглядов своего покойного отца о том, что русские, англичане, американцы, евреи и французы, как, впрочем, канадцы, австралийцы, чехи, венгры, румыны и поляки, – все без исключения дрянь. Он и немцев считал такой же дрянью, но с оговоркой, что среди них еще можно иногда найти неплохих собеседников и нескучных собутыльников.

– Русские, даже те, кто бросил свою родину, не так уж и плохи, Es ist gedeckt. Вы, должно быть, это заметили по вашим русским клиентам. Они бывают сердечны, сентиментальны, правда, порой не в меру. Они вообще многое делают не в меру – нищают, богатеют… Слишком щедро живут. Не то что много тратят, а как бы сказать… много тратятся. То есть затрачивают себя на пустяки. Но это не говорит о них слишком плохо, на мой взгляд. Вот был у меня знакомый… Юджин… русский. На самом деле его звали Евгением, но американцы в лагере для перемещенных лиц называли его по-своему. И он привык…

Герр Штраус замолчал. Я к тому времени уже знал, что все у него началось как раз с этого Юджина Колесника. Знал, но промолчал, потому что я всего лишь официант, который так же услужлив и уступчив, как проститутка. Помните мою приятельницу Мадлен?

– Я многое понял в этом народе благодаря Юджину, – продолжил герр Штраус задумчиво, почесывая длинными пальцами кончик носа. – Германия всегда воевала с Россией, потому что считала ее земли своей законной собственностью. Не очень, правда, обоснованно, но все же… Немцы втайне полагают, что когда-то те, кто жил на территории нынешней России, были их вассалами, рабами, а может быть, даже несмышлеными младшими братьями, неудачниками и лентяями. Немцы якобы дали им государственность, научили ремесленным премудростям, преподали науки, обучили воевать, обороняться. Даже царей, цариц и их фаворитов давали, не говоря уж о том, что учредили целый университет. А те все забыли! То есть проявили черную неблагодарность. Вот и воюем… с тех пор. Так ли это, не знаю.

Он опять задумался. Словно хотел вспомнить что-нибудь особенно приятное. Потом вздохнул и тихо продолжил:

– Я был знаком с одним необыкновенно умным и компетентным человеком. Поручал ему кое-какие исследования. В прошлом он был ученым, историком, у него издано несколько серьезных монографий, а однажды его имя даже внесли в список претендентов на Нобелевскую премию в одной научной номинации. Там он, правда, ничего не получил, но попасть в тот список – уже величайший успех, уже завидная карьера. Однако общался я с ним по другим причинам. Так вот он мне что-то подобное говорил. А ведь был евреем, а вовсе не немцем. Самым что ни на есть евреем!

Я знал, о ком говорит герр Штраус. О профессоре Якобе Шнеерзоне. На самом деле у него другая фамилия, но не стану же я втягивать в историю столь уважаемого человека, хоть теперь и покойника. Да и Нобелевскому комитету будет не слишком приятно, полагаю. Мне его буквально шепотом, оглядываясь на дверь, назвал мой приятель из службы безопасности. Это именно он, историк и искусствовед, был впоследствии главным консультантом нашего клиента герра Штрауса.

Но об этом чуть позже.

На следующий день после того, как герр Штраус понаблюдал на улице за растерянностью незнакомца, в его крошечный кабинетик в адвокатской конторе, ближе к полудню, постучали. Он как раз заварил кофе и с наслаждением отхлебывал его из своей обычной треснутой чашки. Герр Штраус ее очень любил: в ней сохранялся дурманящий запах бразильского кофе и долго не убывала температура.

В дверях стоял вчерашний незнакомец. Он стянул с головы шляпу, и теперь к низкому серому потолку тянулись наподобие тонких антеннок его редкие светлые волосики. Другой хотя бы ухмыльнулся, настолько все это выглядело забавно, но сухая рептилия герр Штраус был всегда строг и серьезен, не делая никаких исключений.

Не знаю, как складывался их первый разговор (это никем с точностью до фраз не зарегистрировано, потому что они оба тогда никого не интересовали и их никто не подслушивал), но предмет известен хорошо. Настолько хорошо, что именно он стал в дальнейшем причиной внезапного подъема герра Штрауса и всех его последующих неприятностей.

Оказалось вот что.

Незнакомца звали, как я уже говорил, Юджином Колесником. Он был молодым учителем географии и биологии в небольшом городке на границе с Польшей. Там его в июне 1941 года и застала война. Впрочем, мир начал воевать еще в тридцать девятом, а Советский Союз по-настоящему влез в эту кровавую кашу только летом сорок первого.

В 1942 году Колесник попал в плен к немцам. На фронте он командовал саперным взводом. А в плену вдруг вспомнил, что неплохо знает немецкий язык (учил когда-то в институте), и тут же предложил себя в качестве переводчика между военнопленными русскими и немецкой администрацией лагеря. А может, и не предложил – это они ему сами предложили, услышав, как он разговаривает с охранником из СС.

Тогда у немцев оказался и русский генерал Власов. Большой был человек! Его сам Сталин любил. На разные важные должности назначал. Он у него и армией, и даже каким-то большим фронтом командовал. Говорят, очень успешно. Но однажды он со своей изголодавшейся армией, всеми брошенной, тоже попал в плен, как Юджин Колесник. В общем, стал генерал Власов работать на немцев и набирать в свою новую русскую освободительную армию таких же голодранцев и неудачников, как Колесник.

Про карьеру Колесника у немцев, вернее, у генерала Власова, мне тоже неизвестно. Знаю лишь, он очень быстро дослужился до капитана освободительной армии, а в Красной армии был всего лишь младшим лейтенантом.

Почему его отправили в конце войны во Францию, понятия не имею. Сначала, по-моему, он был в Чехословакии, в Праге, и потом только уже во Франции. Он и там работал переводчиком между русскими пленными и немцами. Русские пленные туда привозились специально, чтобы делать шахты для новых немецких ракет. Среди них были даже инженеры и техники. Но чернокожего там все равно ни одного не было! Это точно.

Когда Юджин пришел к герру Штраусу, то с порога заявил, что хорошо знал его отца, офицера СС, помогал ему в общении с русскими строителями. Оказалось, отец герра Штрауса на следствии не рассказал главного – для чего был нужен тот лагерь, где он был командиром роты охраны. Ну, лагерь и лагерь где-то на границе Германии и Франции или, может, Бельгии, потому что Кельн как раз там недалеко. А он все время упоминал именно Кельн.

Врал, конечно. Под Кельном он действительно был, но потом их перебросили куда-то в сторону Шварцвальда. Там много лесов, а ближе к Франции – угольные разработки. Эльзас и Лотарингия, кажется. Я не слишком разбираюсь, что и где находится. Однако в рассказе Юджина упоминались именно эти географические названия. Он все-таки был учителем географии, значит, ему хотя бы в таком деле можно доверять?!