Текст книги "Том 6. Стихотворения"

Автор книги: Андрей Белый

Злая страсть

 
Я полна истомы страстной,
Я – царица, ты пришлец.
Я тебе рукою властной
Дам мой царственный венец.
Горстью матовых жемчужин
Разукрашу твой наряд.
Ты молчишь? Тебе не нужен
Мой горящий пылкий взгляд?
 
 
Знай, одежда совлечется
С этих стройных, белых плеч.
В тело нежное вопьется
Острым жалом длинный меч.
Пусть меня затешат муки,
Пыток знойная мечта,
Вздернут матовые руки
К перекладине креста.
Черный раб тебе пронижет
Грудь отравленным копьем,
Пусть тебя и жжет, и лижет
Огнь палящим языком.
Ленты дымнозолотые
Перевьют твой гибкий стан.
Брызнут струи огневые
Из горящих, свежих ран
Твои очи – незабудки,
Твои зубы – жемчуга.
Ты молчишь, холодный, жуткий,
Помертвевший, как снега
Ты молчишь. В лазурном взгляде
Укоризна и вопрос.
И на грудь упали пряди
Золотых твоих волос.
Палачи, вбивайте гвозди!
Кровь струёй кипящей льет;
Так вино из сочных гроздий
Ярким пурпуром течет.
 
 
В желтой палке искра тлела,
Пламя змейкой завилось,
Бледно-мраморное тело
Красным отблеском зажглось.
Миг еще – бессильно двинешь
Попаленной головой.
С громким воплем к небу вскинешь
Взор прозрачно-голубой.
Миг еще – и, налетая,
Ветер пламя колыхнет,
Вьет горящий столб, взлетая,
Точно рдяный водомет.
В дымном блеске я ослепла.
Злая страсть сожгла мне кровь.
 
 
Ветер, серой горстью пепла
Уноси мою любовь!
Из чужого прибыл краю.
Мое счастье загубил.
Кто ты был, почем я знаю,
Если б ты меня любил,
Отдалась твоей я вере б,
Были б счастливы вдвоем…
Ты не смейся, желтый череп,
Надо мной застывшим ртом.
 

<1906>

Месть

 
О, вспомни —
Исколоты ноги:
Дожди,
Гололедица, град!
 
 
Допрос: ты – вернулась
С дороги
С экспрессом к себе
В Петроград.
 
 
– «Предательница!..»
Запахнулся
В изношенный
В серый халат, —
 
 
И шел по годинам…
Очнулся —
У двери проклятых
Палат.
 
 
В окошко
Ударится камень,
И врубится
В двери топор; —
 
 
Из окон разинется
Пламень
От шелковых кресел и
Штор.
 
 
Фарфор,
Изукрашенный шандал
Все —
К чертовой матери, все!..
 
 
Жестокий, железный мой
Кандал —
Ударится в сердце
Твое.
 

1906

Любовники

А.А. Курсинскому

 
По вечерам с фельдшерицей
Гуляющий,
Девицей
Жалкою, —
 
 
Помавающий
Палкою, —
 
 
Села скромный житель,
Задорный,
Горбатый
Учитель
Решил все вопросы, —
 
 
Черный,
Длинноносый,
 
 
Учитель сельский,
Бельский!!
 

* * *

 
Цветы мои,
Цветики!
Вы не знаете,
Любимые —
 
 
Вы не знаете
Арифметики!!
 

* * *

 
Небеса потухают
Хрустальные.
 
 
Вопросы они изучают
Социальные
Вместе —
 
 
Бакунина
Подарил, он невесте.
 
 
Но втуне она
Прочитала Бакунина!
 
 
Ах, она ему снится!
Ах, сердце его будто ножиком
Изранено!
 
 
Но топорщится ежиком
Фельдшерица
Галанина.
 

* * *

 
Василечки лазурными венчиками
На влюбленных кивают.
 
 
Из оврага кони бубенчиками
Закипают, —
 
 
И помещик качается
Мимо них в тарантасе.
 

Март 1906

Вместо письма

Любимому другу и брату

(С.М. Соловьеву)

 
Я вижу – лаврами венчанный,
Ты обернулся на закат.
Привет тебе, мой брат желанный,
Судьбою посланный мне брат!
 
 
К вам в октябре спешат морозы
На крыльях ветра ледяных.
Здесь все в лучах, здесь дышат розы
У водометов голубых.
 
 
Я здесь с утра в Пинакотеке
Над Максом Клингером сижу.
Потом один, смеживши веки,
По белым улицам брожу.
 
 
Под небом жарким ем Kalbsbraten,
Зайдя обедать в Breierei.
А свет пройдется сетью пятен
По темени, где нет кудрей.
 
 
Там ждет Владимиров Василий
Васильевич (он. шлет привет).
Здесь на чужбине обновили
Воспоминанья прежних лет.
 
 
Сидим, молчим над кружкой нива
Над воскрешающим былым,
Засунув трубки в рот лениво,
Пуская в небо пыльный дым.
 
 
Вот и теперь: в лучах заката
(Ты знаешь сам – разлуки нет)
Повеет ветр – услышу брата
И улыбнусь ему в ответ.
 
 
Привет тебе, мне Богом данный,
Судьбою посланный мне брат,
Я вижу, лаврами венчанный,
Ты мне киваешь на закат.
 
 
Часу в десятом, деньги в кассе
Сочтя, бегу – путь не далек —
Накинув плащ, по Тürkenstrasse
Туда, где красный огонек.
 
 
Я знаю, час придет, и снова
Родимый север призовет
И сердце там в борьбе суровой
Вновь сердце кровью изойдет.
 
 
Но в миг, как взор падет на глобус,
В душе истает туч гряда.
Я вспомню München, Kathy Cobus
И Simplicissimus тогда.
 
 
Придет бывало – бьют минуты
Снопами праздничных ракет,
И не грозится Хронос лютый
Потомкам вечно бледных лет.
 
 
Вот ритму вальса незаметно
Тоску угрюмую предашь.
Глядишь – кивает там приветно
Мне длинноносый бритый Asch.
 
 
Кивает нежно Fraulein Ани
В бездумной резвости своей,
Идет, несет в простертой длани
Бокал слепительных огней.
 
 
Под шелест скрипки тиховейный
Взлетит бокал над головой,
Рассеет искры мозельвейна,
Как некий факел золотой.
 
 
Но, милый брат, мне ненадолго
Забыться сном – вином утех —
Ведь прозвучал под небом долга
Нам золотой, осенний смех!
 
 
Пусть бесконечно длинен свиток —
Бесцельный свиток бытия.
Пускай отравленный напиток
Обжег мне грудь – не умер я.
. . . . . . . . . . . . . . .
 

21 октября (8 окт.) (1906)

Мюнхен

«Опять он здесь, в рядах борцов…»

 
Опять он здесь, в рядах борцов.
Он здесь – пришелец из Женевы.
Он верит: рухнет гнет оков.
Друзья свободы, где вы, где вы?
 
 
Друзья, на выручку ужель
Не шлете вольного отряда?
Уже рассыпалась шрапнель
Над опустевшей баррикадой.
 
 
Вот позвонят, взломают дверь.
В слепом усердии неистов,
Команду рявкнет, будто зверь, —
Войдет с отрядом лютый пристав.
 
 
Не дрогнет он. Безумный взгляд
Его лицо не перекосит,
Когда свой яростный снаряд
Жандарму под ноги он бросит.
 
 
Промчится бредом пьяный миг.
В груди всклокочет вольный хохот,
Пред ним заслонит мертвый лик —
Всклубится дымом черный грохот.
 
 
Тяжелым смрадом пас обдав,
Растянется вуалью блеклой.
Холодный ветер, простонав,
Забьет в разбрызганные стекла.
 
 
Швырнуть снаряд не тяжкий труд
(Без размышленья, без боязни).
Тюрьма. Потом недолгий суд,
Приготовленья к смертной казни.
 
 
Команду встретит ровный взвод,
Зальются трелью барабаны.
И он взойдет на эшафот,
Взойдет в лучах зари багряной.
 
 
Глядит в окно: вдоль мостовых
Расставленная для ареста
Немая цепь городовых
Вокруг условленного места.
 

<1906>

А.А. Блоку

 
Я помню – мне в дали холодной
Твой ясный светил ореол,
Когда ты дорогой свободной —
Дорогой негаснущей шел.
 
 
Былого восторга не стало.
Всё скрылось: прошло – отошло.
Восторгом в ночи пропылало.
Мое огневое чело.
 
 
И мы потухали, как свечи,
Как в ночь опускался закат.
Забыл ли ты прежние речи,
Мой странный, таинственный брат?
 
 
Ты видишь – в пространствах бескрайних
Сокрыта заветная цель.
Но в пытках, но в ужасах тайных
Ты брата забудешь: – ужель?
 
 
Тебе ль ничего я не значу?
И мне ль ты противник и враг?
Ты видишь – зову я и плачу,
Ты видишь – я беден и наг!
 
 
Но, милый, не верю в потерю:
Не гаснет бескрайняя высь.
Молчанью не верю, не верю.
Не верю – и жду: отзовись.
 

7 декабря 1906

Париж

«В голубые, священные дни…»

 
В голубые, священные дни
Распускаются красные маки.
Здесь и там лепестки их – огни —
Подают нам тревожные знаки.
 
 
Скоро солнце взойдет.
Посмотрите —
Зори красные.
Выносите
Стяги ясные.
Выходите
Вперед
Девицы красные.
 
 
Красным полымем всходит Любовь.
Цвет Любви на земле одинаков.
Да прольется горячая кровь
Лепестками разбрызганных маков.
 

1907

Париж

Теневой демон

 
Прошлое мира
В душу глядится язвительно.
Ветром рыдает устало.
 
 
С неба порфира
Ниспала
Стремительно —
 
 
Черною, мягкою тенью ниспала.
 
 
Прямо на легкие плечи
Порфиру летящую
С неба приемлю,
Бархатом пышным свой стан заверну.
 
 
Вот и рассеется лик человечий!
Лиру гремящую
Брошу на землю.
Тенью немой над полями мигну.
 
 
Призрачной дланью взволную
Луга я.
Нежно в овес опрокинусь лицом
Теневым.
 
 
В легких волнах проплыву и овес зацелую,
Лаская.
Встану,
Паду я пронизан копьем
Золотым.
 
 
Солнце, ты новую рану
Наносишь.
Много веков, как ты грудь мне прожгло.
 
 
Бархат порфиры сорвешь и разбросишь
С плеч моих черных
Десницею злой.
 
 
Солнце, не надо плескаться
Томительно
Яркими блеснами,
Злыми червонцами.
 
 
Лиру старинную,
Только ее подниму я стремительно,
Чтоб насмехаться
Над солнцами
Струнными всплесками,
Песенью мстительной.
 

<1907>

«Пусть в верху холодно-резком…»

 
Пусть в верху холодно-резком,
Где лежит хрусталь прошедших бурь,
Дерева бездумным плеском
Проливают золото в лазурь.
 
 
Крутятся, крутятся блеском,
Шепчут невнятно
Над перелеском
Листьев обвеянных ярко блеснувшие пятна.
 
 
На пороге обветшалом
Я сижу один.
Вижу: в блеске грустно-алом
Бег вечерних льдин.
 
 
И не рад, что ясным воском
Купола покрыл закат.
Пусть тревожно бьет по доскам
Льдяной дробью белый град.
 
 
Осень холодная выпала.
Сколько на небе холодного льду.
Облако градом обсыпало
И отразилось в пруду.
 

<1908>

Светлая смерть

 
Тяжелый, сверкающий кубок
Я выпил: земля убежала —
Все рухнуло вниз: под ногами
Пространство холодное, воздух.
Остался в старинном пространстве
Мой кубок сверкающий – Солнце.
 
 
Гляжу: под ногами моими
Ручьи, и леса, и долины
Уходят далеко, глубоко,
А облако в очи туманом
Пахнуло и вниз убегает
Своей кисеей позлащенной…
 
 
Полдневная гаснет окрестность;
Полдневные звезды мне в душу
Глядятся, и каждая «Здравствуй»
Беззвучно сверкает лучами:
«Вернулся от долгих скитаний —
Проснулся на родине: здравствуй!..»
 
 
Часы за часами проходят,
Проходят века: улыбаясь,
Подъемлю в старинном пространстве
Мой кубок сверкающий Солнце.
 

<1909>

В альбом В.К. Ивановой

 
О том, как буду я с тоскою
Дни в Петербурге вспоминать,
Позвольте робкою рукою
В альбоме Вашем начертать.
(О Петербург! О Всадник Медный!
Кузмин! О, песни Кузмина!
Г***, аполлоновец победный!)
О Вера Константинов-на,
Час пятый… Самовар в гостиной
Еще не выпит… По стенам
Нас тени вереницей длинной
Уносят к дальним берегам:
Мы – в облаке… И все в нем тонет —
Гравюры, стены, стол, часы;
А ветер с горизонта гонит
Разлив весенней бирюзы;
 
 
И Вячеслав уже в дремоте
Меланхолически вздохнет:
«Михаил Алексеич, спойте!..»
Рояль раскрыт: Кузмин поет.
Проходит ночь… И день встает,
В окно влетает бледной птицей…
Нам кажется, незримый друг
Своей магической десницей
Вокруг очерчивает крут:
Ковер – уж не ковер, а луг —
Цветут цветы, сверкают долы;
Прислушайтесь, – лепечет лес,
И бирюзовые глаголы
К нам ниспадающих небес.
 

* * *

 
Все это вспомню я, вздыхая,
Что рок меня от вас умчал,
По мокрым стогнам отъезжая
На Николаевский вокзал.
 

<1910>

Людские предрассудки

 
Зрю пафосские розы… Мне говорят: «Это – жабы».
От сладковеющих роз прочь с омерзеньем бегу.
 
 
Зрю – безобразная жаба сидит под луной на дороге.
«Роза», – мне говорят: жабу прижал я к груди.
 

<1915>

Посвящение

 
Я попросил у вас хлеба – расплавленный камень мне дали,
И, пропаленная, вмиг, смрадно дымится ладонь…
Вот и костер растрещался, и пламень танцует под небо.
Мне говорят: «Пурпур». В него облеклись на костре.
Пляшущий пурпур прилип, сдирая и кожу, и мясо:
Вмиг до ушей разорвался черный, осклабленный рот.
Тут воскликнули вы: «Он просветленно смеется…»
И густолиственный лавр страшный череп покрыл.
 

1915

«Пришла… И в нечаемый час…»

 
Пришла… И в нечаемый час
Мне будишь, взметая напасти,
Огнями блистательных глаз
Алмазные, ясные страсти.
 
 
Глаза золотые твои
Во мне огневеют, как свечи…
Люблю: – изныванья мои,
Твои поцелуйные плечи.
 

1916

«Цветок струит росу…»

 
Цветок струит росу.
Живой хрусталь в пруду.
Так жизнь, мою росу,
В живой хрусталь снесу…
С улыбкой в смерть пройду.
 

Июль 1916

Дорнах

Своему двойнику

(Леониду Ледяному)

 
Вы – завсегдатай съездов, секций,
Авторитет дубовых лбов,
Афишами публичных лекций
Кричите с уличных столбов.
 
 
Не публицист и не философ,
А просто Harlequin Jaloux,
Вы – погрузили ряд вопросов
В казуистическую мглу, —
 
 
Вы томы утонченных мистик,
Нашедши подходящий тон,
Сжимаете в газетный листик,
В пятисотстрочный фельетон.
 
 
Корней Чуковский вас попрытче,
Ю. Айхенвальд пред вами тих;
Вы и не Нитче и не Фритче,
А нечто среднее из них.
 
 
Года вытягивая в строки
Крикливых мыслей канитель,
Вы – пестроногий, пестробокий
Бубенчатый Полишинель.
 

1917

Москва

Первое мая

 
Первое мая!
Праздник ожидания…
Расцветись, стихия,
В пламень и сапфир!
Занимайтесь, здания,
Пламенем восстания!
Занимайтесь заревом:
Москва,
Россия,
Мир!
 
 
Испугав огромное
Становище
Каркающих галок и ворон,
Рухни в лес знамен,
Рухни ты,
Чугунное чудовище —
Александра Третьего раздутая, литая
Голова!
 
 
Первое мая!
Первое мая!
Красным заревом
Пылает Москва!
 
 
Вольные, восторженные груди,
Крикните в пороховое марево,
В возгласы и оргии орудий,
Где безумствуют измученные люди:
«На земле – мир!
В человеках – благоволение!
Впереди – Христово Воскресение…»
 
 
И да будет первое мая,
Как зарево,
От которого загорится:
Москва,
Россия,
Мир!
 
 
В лесе
Знамен,
Как в венце из роз,
Храбро встав
На гребне времен,
В голубую твердь
Скажем:
 
 
– «Успокойтесь, безвинные жертвы:
Христос
Воскресе.
 
 
(Христос Воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ
И сущих во гробех живот даровав)».
 
 
Первое мая!
Праздник ожидания…
Расцветись, стихия, в пламень и сапфир,
Занимайтесь, здания, заревом восстания.
Занимайтесь заревом:
Москва,
Россия,
Мир!
 

<1918>

«Июльский день: сверкает строго…»

 
Июльский день: сверкает строго
Неовлажненная земля.
Неперерывная дорога.
Heпepepывные поля.
А пыльный, полудневный пламень
Немою глыбой голубой
Упал на грудь, как мутный камень,
Непререкаемой судьбой.
 
 
Недаром исструились долы,
И облака сложились в высь.
И каплей теплой и тяжелой,
Заговорив, оборвались.
С неизъяснимостью бездонной
Молочный, ломкий, молодой,
Дробим волною темнолонной,
Играет месяц над водой.
Недостигаемого бега
Недостигаемой волны
Неописуемая нега
Неизъяснимой глубины.
 

1920

Асе («Ни да, ни нет…»)

 
Ни «да», ни «нет»!..
Глухой ответ —
Над ливнем лет
В потухший свет.
 
 
Я погружен
В бессонный стон:
В безвольный сон
Глухих времен.
 
 
Ты, как вода,
Струишь туда —
В мои года —
Ни «нет», ни «да».
 

1921

Больница

Пробуждение

 
Тянулись тяжелые годы,
Земля замерзала… Из трещин
Огонь, нас сжигавший годами,
Теперь потухающий глухо,
Сиял средиземной жарою.
 
 
Гляжу: под ногами моими
В твердеющих, мертвенных землях —
Простертые, мертвые руки, —
Простертые в муке —
Умерших…
 
 
А небо, —
Как синие шали:
Алмазами
Страстными
Блещет.
 
 
И – снова земля отделилась;
И – синяя шаль: мои крылья.
И снова несут меня крылья
В когда-то постигнутый
Дорнах!
 
 
И – там,
В бирюзеющих землях,
В негреющих светочах, —
Дорнах!
 
 
Ты – там:
В розовеющих
Зорях,
В негреющих
Светах,
Как прежде…
 
 
Отдаться ль, как прежде,
Надежде —
Росе бирюзеющей,
Нелли?
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Вставай, подымайся в пространстве
Трезвеющим светочем. Солнце!
 

Октябрь 1921

Ковно

Жди меня

 
Далекая, родная, —
Жди меня…
 
 
Далекая, родная:
Буду – я!..
 
 
Твои глаза мне станут —
Две звезды.
 
 
Тебе в тумане глянут —
Две звезды.
 
 
Мы в дали отстояний —
Поглядим;
 
 
И дали отстояний —
Станут: дым.
 
 
Меж нами, вспыхнувшими, —
Лепет лет!..
 
 
Меж нами, вспыхнувшими, —
Светит свет.
 

1924

Москва

Марш

 
Упала завеса: и – снова
Сурово разъяты закаты —
 
 
В горбатые,
Старые
Скаты —
– И в синие
Линии
Леса.
 
 
Упорным размеренным шагом
Проходим над черным обрывом…
 
 
Блеснуло —
Бесплодным
Зигзагом: —
– Рвануло —
Холодным
Порывом.
 
 
Потухли, – как в пепле, – дороги;
Засохли шершавые травы…
 
 
Распухли
Склоненные
Ноги.
 
 
Горят
Воспаленные
Веки…
 
 
Оглохли,
Ослепли —
– Навеки!
 

1924

Москва

Сестре

К.Н. Бугаевой

 
Не лепет лоз, не плеск воды печальный
И не звезды изыскренной алмаз, —
А ты, а ты, а – голос твой хрустальный
И блеск твоих невыразимых глаз…
 
 
Редеет мгла, в которой ты меня,
Едва найдя, сама изнемогая,
Воссоздала влиянием огня,
Сиянием меня во мне слагая.
 
 
Я – твой мираж, заплакавший росой,
Ты – над природой молодая Геба,
Светлеешь самородною красой
В миражами заплакавшее небо.
 
 
Все, просияв, – несет твои слова:
И треск стрекоз, и зреющие всходы,
И трепет трав, теплеющих едва,
И лепет лоз в серебряные воды.
 

1926

Кучино

«Мигнет медовой желтизною скатов…»

 
Мигнет медовой желтизною скатов, —
Пахнет в окно сосною смоляной, —
Лимонна – бабочка… И томно матов
Над голубем голубизною зной.
 
 
Из-за чехла – мельканье мелкой моли, —
Из сердца – слов веселый перещелк.
Мне не к лицу лирические роли:
Не подберешь безутолочи толк.
 
 
Я над собой – песчанистою дюной —
В который раз пророс живой травой!
Вспорхнув, веду, – нелепо, глупо, юно, —
В который раз – напев щеглячий свой.
 
 
В который раз мне и близки, и милы, —
Кустов малиновые листики, —
Целительно расплещенные силы
И длительно облещенные дни!
 
 
В который раз мне из меня дохнула
Сознанию незнаемая мощь, —
Волной неумолкаемого гула,
Парной жарой и птичьим щелком рощ.
 

1926

Кучино

«Снег – в вычернь севшая, слезеющая мякоть…»

 
Снег – в вычернь севшая, слезеющая мякоть.
Куст – почкой вспухнувшей овеян, как дымком.
Как упоительно калошей лякать в слякоть —
Сосвистнуться с весенним ветерком.
 
 
Века, а не года, – в расширенной минуте.
Восторги – в воздухом расширенной груди…
В пересерениях из мягкой, млявой мути
Посеребрением на нас летят дожди.
 
 
Взломалась, хлынула, – в туск, в темноту тумана
Река, раздутая легко и широко.
Миг, – и просинится разливом океана,
И щелкнет птицею… И будет —
– солнышко!
 

1926

Москва

«Я – отстрадал; и – жив… Еще заморыш навий…»

 
Я – отстрадал; и – жив… Еще заморыш навий
Из сердца изредка свой подымает писк…
Но в переполненной, пересиявшей яви
Тысячемолнийный, гремучий светом диск.
 
 
Мне снова юностно: в душе, – в душе, кликуше —
Былые мглы и дни раздельно прочтены.
Ты, – ненаглядная?.. Ax, – оветряет уши
Отдохновительный, веселый свист весны.
 
 
Всё, всё, – отчетливо, углублено, попятно
В единожизненном рожденьи «я» и «ты»,
Мгла – лишь ресницами рождаемые пятна:
Стенанье солнечной, бестенной высоты.
 

1926

Демон («Из струй непеременной Леты…»)

 
Из струй непеременной Леты
Склоненный в день, пустой и злой, —
Ты – морочная тень планеты;
Ты —
– шорох, —
вылепленный мглой!
 
 
Блистай в мирах, как месяц млечный,
Летая мертвой головой!
Летай, как прах, – как страх извечный
Над этой —
– бездной —
– роковой!
 
 
Смотри, какая тьма повисла!
Какой пустой покой окрест!
Лишь, как магические числа, —
Огни —
– магические —
– звезд…
 
 
Как овцы, пленные планеты,
Всё бродят в орбитах пустых…
Хотя бы взлетный огнь кометы!
Хотя бы —
– мимолетный —
– вспых!
 
 
Всё вспыхнуло: и слух, и взоры…
Крылоподобный свет и гул:
И дух, – архангел светоперый —
Кометой —
– небеса —
– проткнул!
 
 
И – чуждый горнему горенью —
В кольцо отверженных планет —
Ты пал, рассерженною тенью,
Лицом —
– ощуренным —
– на свет.
 

1929

Кучино

Рождество

 
Трещит заискренным забором
Сухой рождественский мороз…
 
 
И где-то ветер вертким вором
Гремит заржавленным запором;
 
 
И сад сугробами зарос.
И те же старые турусы
 
 
Под бородою Иеговы…
О, звезды – елочные бусы, —
 
 
И ты. Юпитер синеусый,
Когда же оборветесь вы?
 
 
Протми сияющие песни,
Уйми слезливую игру, —
 
 
Вселенная, – погасни, тресни:
Ты злая глыба глупой блесни!
 
 
Ты рыба, льющая икру!
Нет, лучше не кричать, не трогать
 
 
То бездыханное жерло:
Оно – черно, как кокс, как деготь…
 
 
И по нему, как мертвый ноготь, —
Луна переползает зло.
 

1930

Кучино

Старый бард

 
Как хрусталями
Мне застрекотав,
В луче качаясь,
Стрекоза трепещет;
И суетясь
Из заржавевших трав, —
Перевертная
Ящерица блещет.
 
 
Вода, – как пламень;
Небо, – как колпак…
Какой столбняк
В застеклененных взорах!
И тот же я
Потерянный дурак
В Твоих, о Боже,
Суетных просторах.
 
 
Вы – радуги, вы —
Мраморы аркад!
Ты – водопад
Пустых великолепии!..
Не радует
Благоуханный сад,
Когда и в нем, —
Как в раскаленном склепе…
 
 
Над немотой
Запелененных лет
Заговорив
Сожженными глазами,
Я выкинусь
В непереносный свет
И изойду,
Как молньями, – слезами.
 
 
Я – чуть живой,
Стрелой пронзенный бард —
Опламенен
Тоской незаживною,
Как злой, золотоглавый
Леопард,
Оскаленный
Из золотого зноя.
 

1931

Кучино

Тимпан

 
Поднял голос —
– Упорный, лукавый,
Как Пан —
– И —
– Отрывистый —
 
 
Гривистый
Черный
Курчавый
Тимпан.
 
 
Точно сон из забвенья,
Точно хитон
Фиолетовый, —
– Флейты —
– В день
Трепетный —
– Пение…
Сафо —
– Из шарфа
Душистым,
Как воздух, —
– Лицом —
Озарилась —
На звук…
Арфа —
– Струилась —
– Ручьем —
– Серебристым —
– Из рук!
 

1931

Кучино

Пещерный житель

 
Я – инок темный —
Нищ и гол;
Мне был глагол,
Как гром
Огромный, —
 
 
Когда, качая воздух,
Дол,
Взошел
На тверди облак
Громный:
 
 
– «Я —
Двери душ;
И Я
Твой дом!
 
 
– Исполни
Мой завет
Небесный!»
 
 
Я – лавь
Испуганная —
Зрел:
Из молний
Вышел муж
Чудесный…
 
 
Он длань
Простер
И очи мне
Пронзил и жег
Пернатым светом.
 
 
Со мною – Бог!
Я, – как в огне!
Внемлю пророческим
Заветам.
 
 
Своим всклокоченным
Крылом
Он проогнил
Моря и суши, —
 
 
И молнил свет,
И полнил гром —
Мои растерзанные
Уши…
 
 
Я – бледен, голоден
И бос:
Живу,
Таясь, как зверь,
В пещере…
 
 
Жду:
В ослепленный мир
Христос —
Откроет огненные
Двери…
 

1931

Кучино

Пародия
(под Гумилева)

 
Я – молода: внимают мне поэты;
Я – как звезда, над блеском вечерниц;
Стан – как лоза; глаза – как кастаньеты,
Бросаются из шелковых ресниц.
 
 
И тут, и там, – мне юноши Гренады
Бряцают саблями, – по вечерам, —
Под окнами играя серенады,
А по утрам – сопровождая в храм.
 
 
Мне посвящал рондэли [35]35
  Рондэль – стихотворная форма.


[Закрыть]– Пирсо Памбра,
Мне обещал дуэли – дон Баран;
Но мне милее – минарет Альгамбры,
Вдруг задрожавший в воздух ятаган. [36]36
  Ятаган – кривой меч.


[Закрыть]
 
 
Где мраморами белого бассейна
Украшен сад и где всклокочен лавр, —
Там – на заре проходит в дом Гуссейна
Хавей-Хумзи, мой ненаглядный мавр!
 
 
Его тюрбан, как митра снеговая,
Волной кисеи полощется с плечей,
Свой пенный шелк в лазурь перевивая;
А блеск очей, как… плеск кривых мечей.
 
 
Как дым, разлет молочного бурнуса;
Как роза, розовая гондура [37]37
  Гондура – так западноафриканские арабы называют род легкой, длинной, цветной туники, оторую они носят под бурнусом.


[Закрыть]—
Играет чешуей сереброусой;
Бряцает в ночь браслет из серебра.
 
 
За ухом цветик зыблется лениво…
Но… в полумрак… – взорвется барабан!..
И – выбрызнет, вдруг завизжав плаксиво,
Кривой, как месяц, ясный ятаган.
 
 
И станет красной белая веранда:
Качаясь в ночь, оскалясь из руки, —
Там голова распластанного гранда
Поднимется над берегом реки.
 

1931

Кучино