Текст книги "Ямбы и блямбы"

Автор книги: Андрей Вознесенский

Растворение

 
Я обожаю твои вареники
с тёмной вишнею
для двух персон.
Стихотворение есть
растворение
меня в тебе
и тебя – во всём.
 
 
Стихотворение.
Тобой навеяно.
Оно – растворённое в ночь
окно.
Ты никогда не варила
вареники.
Стихотворению всё равно.
 
 
Стихотворение лежит
за речкою,
где, отражаемые росой,
коленки закидывают вверх
кузнечики,
как мы закидывали с тобой.
 
 
Я принимаю благоговейно
ликбез могил и небес акрил.
За предстоящее претворение
в Того, Кто истину мне открыл.
 

2007

Целебная трава

 
Среди поклонников настырных,
стиляг и бумагомарак
ты спросишь: «Пастернак – пустынник?»
Пустырник – это Пастернак.
 

2008

Жизнь

 
Благодарю за ширь обзора,
за Озу, прозу, и в конце –
за вертикальные озёра
на ненакрашенном лице.
 

2007

ЭКС

 
Золотая осень.
Медная дорога.
По полям разбросаны
экскременты Бога –
 
 
города и шахты,
славы монументы…
Креозотом пахнут
Божьи экскременты.
 
 
Хозяева Завидова,
ловцы аплодисментов –
все – только разновидности
духовных экскрементов.
 
 
На постной твоей роже
написано одно:
«Пусть вы дерьмо, но – Божье,
я Божье, но – дерьмо».
 

2008

Благодарствие

 
Постамент – Рейхстаг. Мать его растак!
Стяг пронёс рядовой Кантария.
Мы сменили стяг. Это нам пустяк.
Но душа – навек благодарная.
 
 
Благодарствую, русский мой народ.
Я за то тебе благодарствую,
что твой принцип делать наоборот
не усёк урод государственный.
 
 
Раза три приходилось меня спасать –
времена для нас были трудные.
Но тебе спасать было как поссать –
вещь интимная, неприлюдная.
 
 
Благодарен Тебе – твой неясный след
точно раннее рандеву.
Рандевушки нет, но рандевушки свет
отпечатался наяву.
 
 
Я студентиков благодарствую
постгодаровских и т. п.
В свете творческих их катарсисов
Ты в веночке из трав лекарственных –
жив я благодаря Тебе.
 

2008

Я всё не сдохну

 
Не могу спать.
Мне лезет в окна
75.
 
 
Месяц проищем –
ушёл в ущерб.
7 – топорище,
5 – серп.
 
 
Жизнь полосата,
как шкурка зебр.
Смотрят с фасада
молот и серп.
 
 
Детства эмблема,
молодой синдром,
ещё вам не время,
серп с топором!
 
 
Висит над Косовом
Серпский позор.
Серп високосный –
Топор – попёр.
 
 
Кровавых версий
Не мог не знать
Вознесенский-75.
 
 
Я горы двину
под крик: «Винись!»
Серп серпантином
несётся вниз.
 
 
Я спрячусь в улицы –
мне из толпы
люди сутулятся,
как топоры.
 
 
Я не раздваивался,
как Агасфер.
Не я разваливал
СССР.
 
 
За что же, следуя
за мной в упор,
меня преследуют
серп и топор?
 

2008

Кто чей?

1

 
Мракобес, но не бездарен
муж Дарьин.
 

2

 
Не плох. Лоялен.
Лох Лялин.
 

3

 
Красавец.
Болгарин.
Пас овец.
Сперва – Танькин, потом – Галин.
 

4

 
Максим Галкин
максимально Алкин.
 

5

 
Против скотин и гадин
друг Катин.
 

6

 
У самого Самарина
дочь – подружка Марьина.
 

7

 
Замусолен,
как муж Зоин.
 

8

 
Нашим сварам параллелен
дрыхнет собачара Ленин.
 

2008

Линней

 
Тень от носа – подлинней
всех нотатений и линей.
Так говорил старик Линней:
«Всё подлинное –
подлинней».
 

2008

Танкетки

1

 
В Латвии – сложно жить.
Рощица на ветру.
Корнями соединимся!
 

2

 
Пастообразная паства.
Интриги кардиналов.
Папа Пий XVII.
 

3

 
Триумф порнографии.
40 тысяч любовников.
Она невинна.
 

4

 
Японские сосны похожи на фунт стерлингов.
Японское солнце искажало черты истериков.
Мы их латифундии стёрли off.
 

5

 
Япона мама!
Вам уже мало
банка с русской фамилией «Стерлингов»?!
 

2008

Играура

2008

Её сон

 
Я тело мальчика нашла,
замотанного, тяжеленного,
его тащила по Вселенной,
едва до Рая донесла.
 
 
Тряпица с плечика сползла,
открылось крылышко, сползая.
Тебя я, ангел мой, спасла,
не зная, что себя спасала.
 

2009

Архитекстор

1

 
Глобальное потепление
хлюпает над головой.
Семидесятипятилетие
стоит за моей спиной.
 
 
Я хрупкие ваши камеи
спасу, спиной заслоня.
Двадцатого века каменья
летят до вас сквозь меня.
 
 
Туда и обратно нелюди
сигают дугою вольтовой.
Стреляющий в Джона Кеннеди
убил Старовойтову.
 
 
Нет Лермонтова без Дарьяла.
В зобу от пули першит.
Стою меж веков – дырявый,
мешающий целиться щит.
 
 
Спасибо за вивисекции,
нельзя, говорят, узнать
прежнего Вознесенского
в Вознесенском-75.
 
 
Госпремия съела Нобеля.
Не успели меня распять.
Остался с шикарным шнобелем
Вознесенский-75.
 
 
К чему умиляться сдуру?
Гадать, из чего был крест?
Есть в новой Архитекстуре
Архитекстор и Архитекст.
 

2

 
Люблю мировые сплетни.
В семидесятипятилетие
люблю про себя читать
отечественную печать.
 
 
Но больше всех мне потрафила
недавняя фотография,
которую снял Харон,
где главная квинтэссенция
в подписи:
«Вознесенский
в день собственных похорон».
 
 
Газета шлёт извинения.
А «Караван историй» –
печатает измышления,
что в Риге или в Эстонии
я без смущения всякого,
у публики на виду,
имел молодую Максакову
как падающую звезду.
 
 
Редактор, что вы там буровите?
Вас вижу в восьмом ряду.
Напиши вы такое о Роберте –
он бы передал вас суду.
 
 
А дальше – про дачи в Ницце,
валютный счёт за границей
и бегство из психбольницы
в компании сеттера…
А дальше – etc.
 
 
Всё это неэлегантно,
но я отвергаю месть.
Публикаторы – аллигаторы,
но дети их хочут есть.
 
 
«Лежит на небесах для быдла
тарелка, как патиссон.
А женщин у него было
в жизни – до четырёхсот.
 
 
Приятели его были круче:
“Колонный взят, мужики!”
Второй, любовницами окученный,
собрал – Лужники!
 
 
Как пламенный танец фламенко
таит и любовь, и месть –
сам выбрал театр Фоменко
на четыреста пятьдесят мест».
 
 
На всё была воля Божья.
 
 
Вознесенский-75,
не так эту жизнь ты прожил,
родившийся, чтоб понять –
зачем в этот мир, не засранный
продуктами телесистем,
мы, люди, посланы, засланы –
куда и зачем?
 

3

 
Все юбилеи – дуплетные.
И вам, несмотря на прыть,
семидесятипятилетие
нельзя повторить.
 
 
Спасибо, что я без срама
дожил до потери волос.
За Бродского, за Мандельштама,
которым не довелось.
 
 
За Вас, Борис Леонидович,
за Вас, Анна Андреевна.
Вашей судьбе позавидуешь,
Вы – Волк на плечах с Царевной.
Я счастлив, что мы увиделись
задолго до постарения.
 

4

 
Поэты чужды гордыни,
для них года – ерунда.
Были б стихи молодыми,
значит, муза была молода.
 
 
Спасибо за «встречи с Хрущёвым».
За критические затрещины.
Пришла воскресеньем Прощёным
сменившая имя женщина.
 
 
Ведь имя не только хреновина,
а женщина, как Земля,
тобой переименована,
значит – навеки твоя.
 
 
Спасибо, что век нас принял,
спасибо, что миновал.
Что я изобрёл Твоё имя,
Тебя переименовал.
 
 
Всё это носится в воздухе.
А Афанасий Фет,
сирень окрестивший «гвоздиком»,
стал первый её поэт.
 

5

 
Когда-то в рассветном дыме
мы были, дуря народ,
самыми молодыми.
Теперь же – наоборот.
 
 
А может, правы массмедиа –
хвалимый со всех сторон,
и правда, я стал свидетелем
собственных похорон?
 
 
Прорвавшиеся без билетика
и слушающие нас сейчас,
семидесятипятилетними
хотел бы представить вас.
 
 
Скажу что-то очень простое,
как секс у Бардо Брижит,
за что умирать не стоит,
а попросту стоит – жить.
 
 
Умрут живые легенды,
скажу, отвергая спесь:
есть русская интеллигенция!
Есть!
 
 
Пресса к Наине Ельциной
выказывает интерес:
есть русская интеллигенция!
Есть!
 
 
Конечно, с ингредиентами
Вознесенского можно съесть.
Но есть русская интеллигенция.
Есть!
 
 
Я был не только протестом.
Протест мой звучал как тест.
Я был твоим Архитекстором.
Пора возвращаться в Текст.
 

2008

Часовня Ани Политковской
Поэма

Memento Anna

 
Часовня Ани Политковской
как Витязь в стиле постмодерна.
Не срезаны косой-литовкой,
цветы растут из постамента.
 
 
Всё не достроится часовня.
Здесь под распятьем деревянным
лежит расстрелянная совесть –
новопреставленная Анна.
 
 
Не осуждаю политологов –
пусть говорят, что надлежит.
Но имя «Анна Политковская»
уже не им принадлежит.
 
 
Была ты, Ангел полуплотская,
последней одиночкой гласности.
Могила Анны Политковской
глядит анютиными глазками.
 
 
Мы же шустрим по литпогостам,
политруковщину храня.
Врезала правду Политковская
за всех и, может, за меня.
 
 
И что есть, в сущности, свобода?
В жизнь воплотить её нельзя.
Она лишь пониманье Бога,
кого свобода принесла.
 
 
И что есть частная часовня?
Часовня – лишь ориентир.
Найти вам в жизни крест тесовый,
который вас перекрестил?
 
 
Накаркали. Накукарекались.
Душа болеет, как надкостница.
Под вопли о политкорректности
убили Анну Политковскую.
 
 
Поэта почерк журавлиный.
Калитка с мокрой полировкой.
Молитвенная журналистика
закончилась на Политковской.
 
 
Ментам мешают сантименты.
Полгода врут интеллигентно.
Над пулей с меткой «Политковская»
черны деревьев позументы.
 
 
Полусвятая, полускотская,
лежит в невыплаканном горе
страна молчанья, поллитровок
и Чрезвычайного момента –
Memento mori.
 

Часовёнок

 
Мы повидались с Политковской
у Щекочихина. Заносчив
был нос совёнка-альбиноски
и взгляд очков сосредоточен.
 
 
А этот магнетизм неслабый
мне показался сгоряча
гордыней одинокой бабы,
умеющей рубить сплеча.
 
 
Я эту лёгкую отверженность
познал уже немолодым,
что женская самоотверженность
с обратной стороны – гордынь.
 
 
Я этот пошляковский лифтинг
себе вовеки не прощу,
что женщина лежала в лифте,
лифт шёл под землю – к Щекочу.
 
 
Никакой не Ангел дивный,
поднимающий крыла.
Просто совестью активной
в этом мире ты была.
 
 
Мать седеет от рыданья.
Ей самой не справиться.
Ты облегчишь ей страданья,
наша сострадалица.
Ты была совёнок словно.
Очи. Острота лица.
Есть святая для часовни
Анна Сострадалица.
 
 
Нас изменила Политковская.
Всего не расскажу, как именно.
Спор заведёт в иные плоскости,
хоть нет часовни её имени.
 
 
Она кометой непотребной
сюда явилась беззаконно.
В домах висят её портреты,
как сострадания иконы.
 
 
Не веря в ереси чиновние,
мы поняли за этот срок,
что сердце каждого – часовня,
где вверх ногами – куполок.
 
 
Туда не пустит посторонних,
седой качая головой,
очкарик, крошка-часовёнок,
часовенки той часовой.
 
 
Молись совёнку, белый витязь.
Ведь Жизнь – не только дата в скобках.
Молитесь, милые, молитесь
в часовне Анны Политковской.
 
 
Чьи-то очи и ланиты
засветились над шоссе! –
как совёнок, наклонившийся
на невидимом шесте.
 

Блуждающая часовня

 
Часовни в дни долгостроения
не улучшали настроения.
 
 
Часовня – птица подсадная,
она пока что безымянна,
но у любого подсознанья
есть недостреленная Анна.
 
 
Я обращаюсь к Патриарху
услышанным сердцебиеньем,
чтоб субсидировать триаду –
Смерть. Кровь. Любовь –
всем убиенным!
 
 
Пускай прибудут инвестиции,
пусть побеждает баснословно
души спасенье возвестившая
блуждающая часовня.
 
 
Блуждающая меж заблудших,
кто отлучён катастрофически,
кто облучён сегодня будущим,
как гонщики и астрофизики.
 
 
Сосульки жмурятся, как сванки,
окошко озарилось плошкой,
блуждающей часовней – Анной
Степановной Политковской.
 
 
Неважно, кто Телец, кто Овен,
прислушайтесь – под благовест
идёт строительство часовен.
Когда достроимся? Бог весть!
 
 
Имя твоё – внеплановая листовка:
 

АННА СТЕПАНОВНА

ПОЛИТКОВСКАЯ

7.10.06.

 
Седьмое.
Десять.
Ноль шесть.
Не много земного.
Дерзость – но крест.
Синь смога.
Дескать – но есть.
Немого детства
Норд-Вест.
 
 
Умолчит ли толпа безликая?
Чеченская ли война?
Взирает на нас Великая
отечественная вина.
 
 
Ответственность за содеянное –
не женщин и не мужчин –
есть Высшая Самодеятельность
иных, не мирских причин.
 
 
Обёртывается лейкозией
тому, кто шёл против них, –
такие, как Политковская,
слепой тех сил проводник.
 
 
Курит ли мент «ментоловые»,
студента судит студент,
на нас проводит винтовка
следственный эксперимент.
 
 
След ниточкой дагестанской
теряется средь лавин.
Жизнь каждого – дегустация
густых многолетних вин.
 
 
Ждёт пред болевым порогом,
прикрыта виной иной,
моя вина перед Богом
и Бога – передо мной.
 
 
Общественные феномены
голода и Чечни…
Бывает народ виновен?
Формулы неточны.
 
 
Никто убийц этих не видел.
Приметы несовковые:
мужчина ввинчен в белый свитер
плюс женщина очковая!
 

Февральский эпилог

 
Над кладбищем над Троекуровским
снег – как колонны с курватурами.
 
 
Сметаем снег с Твоей могилы.
– А где ж дружки её? Чай, скурвились? –
изрёк шофёр. – Помочь могли бы.
 
 
А рядом хоронили муровца –
салопы, хмурые секьюрити,
шинели и автомобили.
Поняв, что мы – твои тимуровцы,
к нам потеплели и налили.
Шофёр наш, красною лопатою
перебирая снег, поморщился.
Водка – не лучшая помощница.
 
 
Лампадки, чьи-то бусы, лапотник
«Новой газеты», траур. Лабухи
и мальчики тебя любили.
Февральские снега обильные…
 
 
Лишь ленты деревца могильного
в снегу чернели, как мобильники.
 
 
Что снится Вам, Анна Степановна?
Поле с тюльпанами?
Кони с тимпанами?
Сынок с дочуркой мчатся кубарем.
Бутыль шампанского откупорим.
Жизнь? Чеченцы с терренкурами?
А за оградой Троекуровской
убитый с будущим убийцей
пил политуру, кушал пиццу,
делился с ним запретным куревом,
девицу в кофточке сакуровой
улещивал? – Наоборот!
 
 
Гриппозные белели курицы.
Секьюрити-мордоворот
следил, как «роверы» паркуются.
Народ они имели в рот.
И ждали девку белокурую
два хулигана у ворот.
 
 
Читатель мой благоразумный,
не знаю, чем тебя завлечь?
Я обожаю нецензурно
неподражаемую речь!..
 
 
Куда ведёт нас жизни уровень,
полусвятой, полубесовский?
Поставь свечу на Троекуровском
в часовне Анны Политковской.
 
 
И в наше время коматозное
по Троекуровским пределам
дымок, курясь над крематорием,
попыхивает чем-то белым.
 

2007

«Утром вставши, порубавши…»

 
Утром вставши, порубавши,
духи бешенства и огня
как смирительную рубашку
натягивают меня.
 
 
Сколько мужества, сколько муки
в этой близости роковой!
Волосатые чьи-то руки
из моих торчат рукавов.
 
 
Скажу милостивым государям:
собирателен мой удар.
Кто скрывается за ударом –
Маяковский или Ронсар?
 
 
Через гойевские «Капричос»
просвечивал правды клык.
Сквозь сегодняшние «Кирпичики»
просвечивает мой крик.
 

2008

Похороны Абдулова

1

 
Провожала Москва Абдулова.
Толпы безголовые тулова.
Он был нашим «а» и «б»
в алфавитной темной судьбе.
Вслед «д» продудело про
Дело или Добро?
 

2

 
Лежал Александр Абдулов
картинно среди страны
без курева, без загулов –
Тарантино из Ферганы.
Лицо остывающей грелкой,
вернее, что было лицом,
летающею тарелкой
уносится за «Ленком».
Мы, с лычками и без лычек,
с толпою заподлицо
слепые идём, безликие,
потерявшие своё Лицо.
Лицо его плыло сбоку,
красиво, как полубог,
тинейджеровскую скобку
сменивши на полубокс.
Он был номинантом нации.
Я понял, какой ценой
он «с 1-го по 13-е»
спел, будто прощаясь со мной.
Лежал он уже не прежний,
сжигавший себя дурак,
с улыбочкой небрежной,
натянутою на рак.
Бабы жгли его кислотою,
меняли его черты.
Ах, времечко золотое!..
Любовь – финал доброты.
 

3

 
Клял почвенник Мрак хазаров,
но без хазаров – развал.
Озабоченный Марк Захаров
гениальным тебя назвал.
Молва, как штаны брезентовые,
останется после всех.
Модели твои бессмертны.
Но смертен ты, человек.
Москва провожала Абдулова.
Милиции сняв кольцо,
толпа безликая сдуру
молила вернуть Лицо.
Придёт ли сигнал оттуда?
Верните лицо Москвы!
Дома разъезжались, будто
всадники без головы.
 

4

 
Ты преодолел заторы,
но соблюдал посты.
Спасая мир Красотою,
себя не сумел спасти.
 
 
Саша, прости!
 

2008

Кормление из Парижа

 
По прямому парижскому проводу,
как питаются через зонд,
перевариваю доводы
продолжательницы Жорж Занд.
 
 
Я заглатываю с проводами
целиком.
Над леском пробегают домы,
рекламирующие «Ленком».
 
 
Ты рассказываешь мне больше
про Парижи иных эпох.
Осторожней с Эйфелевой башней –
поцарапает мне пупок!
 
 
Как свидетельство той кормёжки
посреди Воробьёвых гор,
как платочек в грудном кармашке,
поднимается Сакре-Кёр.
 
 
Я в Париже бывал немало,
но такого, как Ты, не знал –
его ночь меня обнимала,
животом его понимал,
 
 
как картинки из серии Цейса,
хорошо хоть душа жива,
хорошо, что в этом процессе
не участвует голова.
 
 
Наши медики прозевали
независимое нутро,
где таится душа живая,
как под нами идёт метро.
 
 
Накорми же меня, партизаночка,
к удивлению парижан.
Все мужчины – как башня Пизанская.
Ты прозрачна – как пармезан.
 

2009

Вторая жизнь

 
От рассвета до рассвета
себя, тебя любя,
как видеокассету
засовывал в тебя.
 
 
Часть моего, бесспорно,
достанется толпе,
но главное – сквозь поры –
останется в тебе.
 
 
Останется истеблиш.
Красу не изменя,
ты вдруг немного станешь
похожей на меня.
 
 
Я из твоей одёжки
гляжу как в дырки джинс.
Живу, пока живёшь ты,
моя вторая жизнь.
 

2009

Ф-ки

 
Ухаживали. Фаловали.
Тебе, едва глаза протру,
фиалки – неба филиалы –
я рвал и ставил поутру.
 
 
Они из чашки хорошели.
Стыдясь, на цыпочках, врастяг
к тебе протягивали шеи,
как будто школьницы в гостях.
 
 
Одна, отпавшая от сверстниц,
в воде стоящая по грудь,
свою отдать хотела свежесть
кому-нибудь, кому-нибудь…
 
 
Упёршись в чашку подбородком,
как девочка из «Де Маго»,
ждёт жестом эротично-кротким –
но – никого, но никого.
 

2008

К образу

 
Ты понимаешь, с кем связалась?
С самим, быть может, Князем зла.
Гитара коброй развязалась,
по телу кольцами ползла.
 
 
Когда играешь ты на шару
в концерте, сердцу вопреки,
прошу тебя – стряхни гитару
с остановившейся руки.
 
 
Но каждым вечером я в шоке:
так гипнотически стоит,
как кобра, раздувая щёки,
в тебя нацеленный пюпитр.
 

2008

Я – Аввакум
Поэма

Чюдно! Давеча был блядин сын,

а теперево – батюшко.

Аввакум. Житие

Пролог

 
Автопортрет или привидение?
Старик, исчадие моих дум?
Кто глядит из воды бадейной?
Вы, Аввакум?
 
 
Когда бы меня спросили,
отвечу не наобум:
Кто национальная идея России? –
Аввакум!
 
 
Я – Аввакум,
патриарх обездоленных,
бездомных, без денег, без грёз,
без Долиной.
Я обогнул,
патриот раздолбанный,
край, который Бог не курировал.
Я – вакуум.
Я протеже хулиганских фортун…
Я – Аввакум.
Я сентиментальность затабуировал,
обезболивание эвакуировал.
Я – патриарх
сегодня уволенных.
Я – архитектор
толпы в бейсболках.
Тех, кто собаки, и тех, кто волки.
Я – вакуум,
втягивающий их боли,
Я Аввакум.
Я Аввакум,
волокум за волосы,
я певун,
лишившийся голоса.
Я – Аввакум.
 
 
Мимо летят поезда пунктирные,
взоры осенние – с паутинками.
Здесь я родился, я жил рисково.
Я за единство путём раскола.
Вся заваруха – виной чиновники –
в кризисе духа,
а не в экономике.
Вакуум духа губит гостело.
Нет ни Обуховой, ни Гастелло.
С фирмами – худо,
с фильмами – туго.
Вакуум духа.
Аплодисменты как оплеуха.
Вакуум духа.
Вакуум мира военных советов.
Вакуум мыла в мужских туалетах,
вакуум духа в сфере одежды,
вакуум Веры, Любви и Надежды!
Вакуум Бога. Где ты, БГ?
Бородку сосулькой зажал в кулаке.
Скажет мой друг: «Окунёмся, Андрюха,
в вакуум духа».
 
 
Квакаем глухо,
лажаем правительство.
Замораживается строительство.
Нету самой высокой башни.
Где наши башли?
 
 
Женщины лакомо жаждут парковки –
рыбки в вакуумной упаковке.
 
 
Кризис – как женщина.
После посмотришь,
кто опоздал – тот не успел.
Так почему же «Дженерал Моторс»
в годы кризиса преуспел?
 
 
Может, сбивши очки с главбуха,
общий Кризис, как динамит,
сострадающей силой духа
человечество объединит.
 
 
Сколько говна съели наши гумна!
Почему олигарха хвалит чум?
Свищет вакуум аввакумный.
Я – Аввакум.
 
 
Карьеркегор автострад. Натюрморт –
seven up.
Авен горд.
Авангард.
 
 
Саван на рыло накину с ходу.
Вакуум Духа – света канун.
Я – Савонарола
своему народу.
Я – Аввакум.
 

Группа крови

 
Бейсболка клёво
легла на бровь.
Мы – группа крови.
Бьют – в кровь.
 
 
Как много, Боже,
подобных групп!
Узнаете больше –
вы труп.
 
 
После первой крови –
как штрафники.
Нет правды кроме –
мы кровники.
 
 
Совковой лопатой
козырь бейсболочный.
«Держись! Не падай!» –
«Бейте, сволочи!»
 
 
Лицо с синяками
и всё, что прилипло,
прикрыто очками
от мотоцикла.
 
 
Отцы от поэзии
дрыхли и дохли.
Мы им бесполезные
дылды и рохли.
 
 
Люблю я, бесспорно,
духовный вакуум.
Но в кухне бесполой
мы много не вякаем.
 
 
Те, кто помоложе,
плюют на ругань,
мол, мы отморозки,
мы гитлерюгенд.
 
 
Прошли изменения,
в растительном – дух.
Мы – люди третьего измерения.
Родители жили в двух.
 
 
Процветание или кризис?
Фашист или антифашист?
Цветаева или Гилельс?
Я – антифетишист.
 
 
Над разными кровлями
синь как вымытая.
Мы одной группы крови –
мы, ты и я!
 
 
Пусть эти мысли безбожные
во мне перекипят.
Но кризис нельзя бейсболками
перекопать.
 
 
Безмолвие взбудоражено.
Темнело возле реки.
Над толпой оранжево,
как пятна кураги,
стояли кулаки.
 
 
Небесной разборке
был нужен ГУЛАГ.
В перчатке бейсболки
таится кулак.
 

Уволенная

 
Меня неправедно уволили.
Ты, Господи, меня уволь,
уволь меня от канифольного
смычка в мозгу – такая боль!
Уволь меня от своеволия,
от незаполненного дня.
Придёт возмездие?
Тем более,
уволь меня.
 
 
Нет человека с кличкой «Кризис».
И некому устроить мордобой!
Верха за место перегрызлись.
Нас тыщи, брошенных Тобой.
 
 
Зачем купила я бахилы?
Сплю трое суток. Спать опять?
Дай пожевать! Мне хватит силы
одной Россию перебрать.
 
 
Пойду на дело. Омертвело
я с наглым увальнем стою –
продам уволенное тело,
но душу я не продаю!
 
 
Она, душа, не продаётся.
Она ещё не прощена.
Не видно звёзд со дна колодца.
С ведром утоплена вина.
 
 
Сколько достали этих вёдер!
Вина меняет имена –
здесь нужен Достоевский Фёдор.
Ты только не уволь меня.
 

Сон

 
Мне снилась пьеса второразрядная.
Я, репортёр и эрудит,
сижу в партере, и рядом
чужая женщина сидит.
 
 
Не близкая ни взглядами, ни знаком,
но, вдруг сквозь дырочки в парче,
я ощущаю страшный вакуум
в её, да и в моём плече.
 
 
Мы с ней не бумагомаратели,
моё, да и её плечо,
сменило прежний термин «вакуум»
на «тяжело» и «горячо».
 

Обличитель

 
Официальные патриархи,
на шубах – никоновский ракун,
вас, нажравшие по три хари,
инспектирует Аввакум!
 
 
Может, это гордыня потрясная
увела меня от икон?
У поганца – погоны под рясой,
у меня под рясой – огонь.
 

[1]1
  Ванька Струна – бывший дьяк, с виду он такой же, как раньше, один из мучителей Аввакума. За 400 лет общения с Аввакумом он изменился – завербованный несколькими разведками, циничный, молодой, он стал кем-то вроде охранника и холуя, продолжает ненавидеть хозяина и моментально комментирует текст поэмы непристойными словами. Например, узнав о том, что в США новый президент, он начал дразниться: «Обама – оба-на, оба-на». Или: «Адью! Пойду попиздю о Косте Цзю».


[Закрыть]

Тобольские пороги

В горах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы – перие красное, вороны чёрные, а галки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречеты, и курята индейские, и бабы, и лебеди, и иные дикие – птицы разные. На тех же горах гуляют звери многие дикие: козы, и олени, и изюбри, и лоси, и кабаны, волчки, бараны дикие – воочию нашу, а взять нельзя! На тех же горах выбивал меня Пашков со зверями, змеями и со птицами витать.

Языки

По сем Лазаря священника взяли, и язык весь вырезали из горла. На третий день у него во рте рукою моею щупал и гладкое место было. Едва исполнится два годы, иное чудо. В три дня у него язык вырос совершенной, лишь маленько ступенек и паки говорит, беспрестанно хваля Господа Соловецкого пустынника, инокосхимника Епифания, старца.

Эпилог

 
Бог простит их в сей век и в будущий.
Наша жизнь – не рахат-лукум.
Подаянья просить у булочной
не советует Аввакум.
 
 
«Авва» по-русски значит «отче».
Пусть кто-то (отнюдь не лагерный «кум»),
послав кумушек на три точки,
прочтёт имя как «Авва-ум».
 
 
Аве, великая авеню Кунцева,
где, колёса кверху подняв,
развлекается поставвакумский
аве-умственный молодняк.
Аве, акула капитализма!
 
 
Я сегодня где-то прочёл,
что первым русским авангардистом
меня назвал Лихачёв.
 
 
Автостарт.
Аве, Куб!
Авангард был неглуп.
 
 
Аве, ложь всемирного ГУМа!
Аве, хищная красота,
что сожрёт самого Аввакума,
и меня, и его Христа!
 
 
Сообщение тугодумам об особенностях русского национального характера: 60 % Аввакума + 25 % Караченцова.
 
 
К 12-ти подходит кризис.
И с неба, сморщась, как балун,
чтоб нации не перегрызлись,
должен явиться Аввакум.
 
 
Нью-Йорк подобен великану,
что в мире ноги обмакнул,
я думаю, что Барака Обаму
приветствовал бы Аввакум.
 
 
Он взвился чёрною ракетой
над Белым домом неспроста.
Мы уважаем Магомета
за то, что тот назвал Христа.
 
 
Мой домик стал эвакопунктом
на радость или на беду?
Предупрежденный Аввакумом,
жду.
 

Прощальная песнь Аввакума, сожжённого на костре

 
Гори, гори, моя нога,
часть моего свечения.
Ты не мираж столоверчения.
Тебя сожгут наверняка.
 
 
Я – твоя бывшая душа –
гляжу (ещё не отлетела),
как, корчась, исчезает тело,
мне раньше рукавом служа.
 
 
Меня сжигают, точно ВИЧ,
работают единоверцы.
Сейчас огонь достанет сердце.
Прости-прощай, Андреевич!
 
 
Когда-нибудь в метельный год
деревья белым запакуем.
Совокупленье с Аввакумом
нашей страны произойдёт!
 
 
Лети, лети, моя зола,
в Сокольники,
где бабам голеньким
раскаявшиеся раскольники
читают Библию без зла.
 
 
Что ты горюешь, идиот,
по телу с жалкою харизмой!
Связь эта называлась жизнью.
Другое мне не подойдёт.
 
 
Куда мне деться, свиристя?
К холодным и ворсистым звёздам?
Привыкнувши к российским вёрстам,
гори-гори, моя верста!
 
 
Мой крест иной,
чем у Христа.
Пугая стаю нетопырью,
я руки-ноги растопырю,
пятиконечный, как звезда.
 

2008