Текст книги "Бабочка летела, как хотела (выпуск №5, 1997г.)"

Автор книги: Андрей Вознесенский

Соавторы: Константин Кедров,Елена Кацюба
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

«Газета ПОэзия» № 5, 1997

–

Константин Кедров

Гусеница бессмертна – она станет куколкой. Куколка бессмертна – она станет бабочкой. Бабочка смертна, но ей известно то, чего не знают гусеница и куколка. Она летает.

Два крыла рифмуются в воздухе, образуя стих-полет, или стихолёт. Стихи-куколки, стихи-гусеницы всегда пользуются успехом. С ними меньше хлопот. Куколки не уползут, гусеницы не улетят. Бабочки непредсказуемы. Уследить за их полетом не удается критику-энтомологу. В толстых журналах они распялены на булавках. Их выдерживают в эфирных морилках, чтобы потом восхищаться над усыхающим трупом:

–  АХ, Пушкин!.. АХ, "серебряный век"!... АХматова. АХмадулина, АХмориц..!

А ответное эхо возвращает эти АХ   в обратном порядке от нас в XIX  век. А оттуда доносится дружное:

–  ХА – ХА –ХА !

Они свое уже отсмеялись. Дайте же посмеяться нам. У бабочек есть своя Библия. Она пишется узором непредсказуемого полета и читается только теми, кто умеет летать хотя бы зрением или слухом, ну на худой конец – мыслью.   Библия бабочки

Две стены как бабочки

под углом расправляют крылья

Бабочка ночная колышет тень

Четырехугольной бабочкой

восьмикрылой

комната давно готова взлететь

Мир амурный из моря крыл

замирает в морях укромных

Словно Библию приоткрыл

и захлопнул

–

Андрей Вознесенский

Тело уходит в землю, а душа – в шум словаря.

Увы, самоволкой здесь не пахнет. Когда пишешь, подчиняешься только диктующему голосу. Он возникает из хаоса, из шума словаря.

Потом происходит ясность. То, что древние называли "озарение". Думаю, что даже Велимиру Хлебникову и никому из других поэтов не довелось расслышать то, что я называю кругометами. Хотя он шел к этому, но последние три года я навязчиво слышу и вижу внутренним зрением, как за углом быта нас подстерегают Бог и дьявол, как рождается из хаоса классическое чудо гармонии. Из бесчувственного мира рождается мир духовный.

Конечно, поэзия пишет только о любви. Особенно, когда она ее не называет. У Шкловского есть книга, посвященная любви к Эльзе. Там запрещено говорить о любви. Но все предметы кричат об этом. Античность вся пропитана эросом. Православная культура – эротикой духовности. И Соловьев, и Розанов – это всего лишь полюсы.  Кругомет взаимопревращения чувства  и  поэзии  как новое окружное шоссе вокруг Москвы.

–

Генрих Сапгир

Дядя Володя

Фрагмент

После третьего стаканчика он принял несколько таблеток норсульфазола. Оса,  присевшая на край чашки с чаем, которым он запил пилюли, укрупнилась как-то сразу. Теперь была величиной с голубя, но не так безопасна. Сама чашка, и стаканчик, и бутылка водки, и цветочки на клеенке стали крупными и кубическими тяжелыми на взгляд. Солнце квадратами лежало на столе и на полу веранды. Он хотел позвать Марину. Губы стали грубыми деревянными плашками, слова неохотно выходили и стояли кубиками в воздухе.

– Маг бри на

– Маг   бри на мы с то бой ко бис ты

С третьей попытки он бросил это рудное занятие – двигать непослушными губами. Само время стало золотистым кубом, который поглотил меньший куб – бревенчатую дачу, и его невозможно было поднять и отодвинуть.

После восьмого стаканчика и еще двух заветных таблеток все стало растягиваться: и время (в каждой минуте можно было насчитать не меньше тридцати минут), и все окружающее. Никак не мог дотянуться до бутылки: рука растягивалась, удлинялась, а бутылка уходила, уходила вдаль – вот уже такая маленькая, как звездочка на горизонте. Все-таки дотянулся. Налил, стаканчик тоже далеко, через край – и выпил.

От всего существующего вокруг остались одни души. За террасой синевато восходили в белое небо души сосен. И просвечивали. Сиреневым кубом с проемами в неизвестное колыхалась веранда. Прозрачная душа литровой бутылки была уже наполовину пуста. У ос души не было, они иногда жалили, но почти не чувствовалось. Потому что у дяди Володи осталось только два тела: астральное и ментальное. Они спорили между, собой горячились и даже подрались. Как известно, живую душу не разделишь, не разорвешь, но ей можно дать еще выпить.

И два тела дяди Володи: астральное и ментальное – поднесли даме еще по стаканчику. Душа водки взвеселила душу души, и все стало непохоже само на себя, неузнаваемо.

Кусты сирени завтракали кошкой. Она орала. Марина из двери выходила по частям: сначала вышел нос, затем – глаза, косынка в горошек, потом кисть руки, потом – запястье, потом подол платья, округлое колено и так далее. Как будто выходила целая рота, а не одна Марина.

– Опять с утра пьешь водку! – запел солдатский хор.

– Рота, стой! Раз, два, – скомандовал дядя Володя. – Вольно.

Марина как будто ждала этой команды и рассыпалась по всей дачной местности. Одна улыбалась ему из сада. Другая через штакетник разговаривала с соседкой – пожилой приятной женщиной. У магазина было замечено несколько Марин: одна шла за водкой, другая возвращалась с бутылкой. Третья торопилась на электричку. Спутать невозможно: всюду косынка в горошек выдавала ее. Ну и пусть. Пусть хоть все уезжают. Лишь бы принесли.

И Марины не обманули. День начался нормально. Можно было продолжать. И тут зазвонил весь склеенный, перевязанный скотчем телефонный аппарат. Уронив его в очередной раз – бедолагу, душа дяди Володи все-таки взяла трубку и издала звук, похожий одновременно на мычание и мяуканье. Это звонил я из города. Марина перехватила падающую трубку и пригласила меня приехать, "потому что одной уже невозможно". Я и приехал.

–

Кристина Зейтунян-Белоус

(Париж)

Богомол

Шестикрылый богомол так хищно молится однако...

Эй, ты! без вины виноватый,

невинно убиенным быть желающий – Приходи!

Прилежно падай в цепкие объятья

и муку долгожданную прими!

Крапивница

Ковер-самолет

из тысячи и одной ночи

слегка севший после нежданной

стирки летнего дождя

Оса

Оса из жала вырастает

и лапки чутко окунает

в варенье дня и в мед ночных свершений.

Она звенит на грани пробужденья,

и крылышком прозрачным веки бьет.

А там проходят скучные сраженья,

междоусобицы районного значенья,–

там все продумано на триста лет вперед,

и даже больше; трескается лед

тончайшей кромкой обрамляющий ресницы.

 Пора, давно пора мне перевоплотиться.

На глаз, пронзенный жалом, нарастает свет,

и тает в нем осиный силуэт

–

Владимир Игнатюк

(Казань)

Колесо

Я беру за жабры

ржавую баржу и отрываю ее у берега

И она плывет по Волге

вперед ногами и причем ночами

только ночами

солнце топит ее своими лучами

 берег давит ее своими плечами

А когда подойдет полоса лилового гнева

и звереющий ветер

вздует завязки кальсон

я смотрю на тебя как смотрели когда-то на небо

чтобы выдумать колесо

Юродивый

Я приду к вам и доверчивый и розовый

Вы не смейтесь к вам придет один юродивый

Ну так пусть он посидит у вас до вечера

И запомните он притворяется доверчивым

Притворяется и в брови смотрит искренне

Он вам лжет как лжет любая полуистина

Я к тому что больше нет у вас лица

Только боль от неснесенного яйца

–

Валерия Нарбикова

ЧАСЫ

Фрагмент

Я их теряла. Дешевые, дорогие, в общем, они терялись, часы. Дочка мне дала пластмассовые часы водонепроницаемые. Я ее спрашиваю: "Мяука, они ходят?" – "Да, вот, мамочка, они идут". Они ходили как-то странно. Они могли идти. Потом встать. Стоять на месте. Потом опять пойти. Даже целую неделю ходить точно, а потом опять встать. Очень интересно. Но я путешествовала и не могла на них рассчитывать. Главное, вот еще почему я не носила часы, потому что всегда со мной был он. Он их и носил, эти часы, а я себе могла позволить ходить без часов. Это я у него спрашивала: "Сколько сейчас времени?" – а он всегда знал и отвечал, например, три часа ночи, спи. И я спала. Но тут вдруг я осталась без часов ,то был просто какой-то кошмар – остаться без часов, мне даже не у кого было спросить – сколько сейчас времени? такая пустота вокруг, такая серость. Не сумерки, а просто как будто совсем не было времени, ну сколько сейчас времени? часы стоят. Они идут. Идут на месте.

Тогда я решила их купить сама, эти часы. Ведь часы можно купить. В этом нет ничего предосудительного – они без бороды, без усов, они не возбуждают, от них нельзя заразиться, они безопасны, на них нужно только потратить деньги, и за это они будут показывать время. Они даже не боятся воды. А есть и такие, которые заряжаются от света, солнечные часы.

Поскольку дело происходило в Цюрихе, не было проблем с часами. Они были на каждом углу. Они меня зазывали. И некоторые из часов показывали механизм: как они ходят, эти часы. Но все равно, все часы ходят по кругу.

Я зашла в маленький магазинчик. Я хотела выбрать то, что мне нужно. Обычно выбирали меня. Но я хотела сама выбрать часы. Почему-то мне казалось, что время идет ночью. То есть если время идет, то в темноте, то есть в черноте, го есть я хотела, чтобы это был черный циферблат. И чтобы не было цифр. Не римских, не арабских. Только такое движение стрелки в темноте. Как будто земля вращается вокруг солнца, а между солнцем и землей есть невидимая стрелка. Но на часах ее не видно. Как будто сама земля в виде планеты и есть показатель времени. То, что я хотела, было дороговато. А то, что я хотела абсолютно, было невозможно, как абсолют. Приходилось выбирать. Магазинчик был маленький, хозяин любезный. У меня было много времени. А я вспомнила, как Саша покупал часы в Нью-Йорке по доллару сразу штук по двадцать. Остановятся, не жалко будет выкинуть. Кончилась батарейка, о'кей. А так начинается вскрытие, дефлорация, кварц. Он их привозил и раздаривал, эти часы.

Я спросила у хозяина магазина механические часы без кварца, чтобы создать себе неудобство, чтобы заводить их каждый день. Но и дизайн тоже соблазнял. Вот эти справа, полудрагоценный камень, как булыжник, как будто в пещере идут часы, а вот тут совсем маленький камушек – драгоценный, как звездочка,, на которую смотрят моряки, когда заблудятся. Соблазн. Все-таки я купила кварцевые, но поинтересовалась у хозяина: "А если я окажусь на необитаемом острове, они там будут ходить?" – "Я как-то никогда об этом не думал, мадам". Конечно, я пошутила. Но он так сказал, хозяин, держа коробку с часами. Он даже стал их разглядывать, эти часы. Он не думал об этом! это человек, который продает часы! так для чего они нужны тогда? если даже хозяин магазина не знает, будут ли его часы ходить на необитаемом острове. Для чего? чтоб на поезд не опоздать? чтобы на работу успеть? А для любовного свидания не нужны. Любимый и так подождет. Ну тоже ведь, как он будет ждать? если на улице под часами, то будет смотреть на свои часы, потому что на улице они показывают неточное время, отстают вот уже на минуту, а теперь вот уже на пять минут, и он будет волноваться из-за этих уличных продажных часов. А в метро он подождет себе и подождет – там часы идут, поезда идут. А если он дома, милый, а ты на час опаздываешь, он может и обидеться на  этот маленький всего лишь часик. Только орать не надо.

А когда засыпаешь, то не смотришь на часы, а когда тебя будят, то смотришь. Так, может, они для этого и нужны, эти часы? Если тебя раньше времени разбудят, за это уголовное наказание! то есть человек за это отвечает головой. Но все-таки пусть лучше тебя разбудит человек. Нет, лучше человек по телефону. Нет, живой человек все-таки лучше. А будильнику можно дать по морде в этот час.

Или расписание по часам, на машине сорок минут, а на "Икарусе" час, а на рейсовом автобусе полтора часа, все едут за город, любоваться на природу, у которой времени нет, кроме времен года. И в рейсовом автобусе старые люди едут бесплатно, без денег, но стоят. Мне сидеть как-то неловко, но и стоять тоже неохота. Вот и приехали. А потом десять минут пешком, там дачи "садитесь, я вас подвезу," – "да спасибо, мне тут недалеко", – "садитесь". Вот и приехали – "спасибо", – "да не за что". Вот за это можно расцеловать: за это за "не за что". А если все время – время-деньги, то скоро нас всех будут отстреливать, как индейцев: и русских, и новых русских, и нерусских, да хоть англичан, всех подряд, раз и готово, какие тут могут быть деньги, когда идет время, часы идут только в настоящем времени.

–

Владимир Строчков

Ночное

Бабочка ночная в темноте коснулась вскользь

у затылка волоса. Как машинка звук.

А вдогонку холодок прошелся вдоль волос,

 зацепил за мысль и сразу ускользнул вбок;

А в другую сторону – мысль: что был знак

в виде звука и, жужжа, попал в сгык

мыслей, что машинкой состриг взмах

крылышек мохнатых – в темноте поймав сдвиг,

в сторону стены, но, упершись в дверь,

замерла и нехотя сошла на "нет!",

крылышки сложив в уме. Но сразу же две

вжикнули: одна и другая ей вслед,

прядями за шиворот: – Так значит, был Знак! –

Просто мотыле ночной, но Кто – его ждал?!

Третья бабочка подумалась: – Бзик!

Это просто нервы. Нервы и блажь!

Всякая машинка тут будет стричь мысль,

где уже и так непонятно ни зги!

Бритвами Оккама махать вверх-вниз –

все равно что бабочками пудрить мозги.

если что и прянуло – там, бабочка, жук,

ну, а что касаемо затылка – оброс,

нечего навыворот вытряхивать жуть:

если вжик! за шиворот, так сразу – Вопрос?!

Тут уже до двери доползла дрожь:

форточка захлопала крылышком вдруг:

Пятая стремительно спикировала: –Что ж!,

допустим, Знак – бабочка, но Что ж! тогда – звук?

Мысль несет на крылышках мохнатую чушь!

Спросим у машинки, – что та запоет?

Вывести за шиворот, чтоб никаких штук!

Если вжик! не бабочка, то я – самолет!

Тут пополз по шее Знак, урча, как мотор,

лапками цепляя мохнатый страх,

щекоча кожу и нервы, а потом

с ревом взлетел, разодрав ночной мрак.

Я скорее в дом, дрожа, словно мышь,

норовя выкинуть из головы звук.

Свет зажег, а на столе, страшный, как мысль,

шевеля лапками, стоит паук.

Я скорей из дома, обмяк, как пальто,

норовлю вытрясти из ушей свет,

выскочил – а в небе, огромный, как – Кто?,

шевеля звездами, стоит Ответ.

–

Александр Ткаченко

КОРЕНЬ КВАДРАТНЫЙ ИЗ МИНУС  Я

                 Я    Return

        ахинеЯ   Reform

      тираниЯ   Resist

           дитЯ   Repeat

абстракциЯ   Relax

        овациЯ   Reflekt

         поэзиЯ   Risk

     известиЯ   Replace

            фенЯ   Remember

           землЯ   Regard

             змеЯ   Realize

         яблонЯ    Rock

         религиЯ   Rebuild

           апатиЯ   Ruin

                    Я    Respond

плюс-минус Я

Я – о ь р л ф с у ч у

Я – многовалентно; в изобразительном ряде буквы я вывел девять, из  которых  складывается  этот  комплексный символ, в котором составляющие несут в себе следующий смысл:

О – обход, озеро, одинокий,

Ь – мягкость, миротворчество, миф.

Р – решительность, ристалище,

Л – любовь, ликование, леность,

А – артистизм, атака

С – смех, скорость, страх, сомнение. Спокойно!

У – ум, урка, улитка, умение,

Ч – челентано, чрезвычайщина, чинзано, черт, чело,

V – витальность, виктория, вист, вера.

ИЛИ ЧЕРНЫЙ КУБ,  ПОСТАВЛЕННЫЙ НА ОДНУ ИЗ ВЕРШИН

Черный квадрат Малевича вечен, как произведение искусства. Проникновение взгляда не достигает дна. Но время, в котором было сработано полотно, тогда еще не открылось своей холмистостью, многослойностью. Кубизм был только на пороге, но и он не предполагал, что черный куб, который я прилагаю в данных заметках, может глубже и субъективнее выразить мир. Если вы поставите Черный куб на одну из вершин и будете удерживать его, то увидите точку – одну из вершин куба, которая имеет выход с обратной стороны. Прошу учесть, что на горизонтальной плоскости переднее ребро должно быть наклонено на 45 градусов.

Точка входа в куб есть точка входа в жизнь рождения человека, затем расширение и сужение, сдавливание до взрыва и выхода в новый куб через противоположную точку выхода и входа. И так – повторение повторение повторение – линия жизни не имеет начала и не имеет конца, но имеет многоначалыюсть за счет стремления восьми вершин к шарообразности. Нерасторжимая цепь черных кубов, пределе шаров, это и есть сужающаяся и расширяющаяся вселенная с проникновением человека по линии жизни в разные точки вселенной, если учесть еще и то, что согласно астрофизику Козыреву Т1 Т2 ТЗ...Тn во вселенной одинаковы, то мы вообще живем в одном временном и пространственном континууме и не можем общаться со всеми только потому, что не умеем связываться по этой глобальной системе "нетворк" и перемещаться мгновенно. Иногда мне кажется, что я несу в себе всю вселенную, ибо на какое-то время эти цепи возникают во мне, но тут же рассыпаются. Их неустойчивость обусловлена нсвостребованностью или моментальным контактом, не требующим пока еще продолжительности. Но чаще мы живем в отключке от этих внутрикубических связей, мир внутри ограничивается электрической системой твоей плоти, замыкается, депрессия исчезает тогда, когда мы подключаемся к космосу и наш конденсатор становится более емким на целый мир, сложенный из твоего внутреннего и твоего внешнего, но чаще – разор, разорванность, блуждающее дитя не открытого пока еще единого элсктричсского поля, данного нам создателем для вечной жизни не только в писаниях, но и на самом деле...

–

Игорь Холин

* * *

Мы – свет из тьмы

* * *

Прежде чем вспыхнуть

Как

Световое табло

Я был

Камнем Фонтенебло

* * *

Земля

Не моя планета

Моя планета

Из света

* * *

Свет

Свет

Свет

Свет

Свет

СВЯТ

* * *

Я хочу

Прочитать

Свет

Всех лет

* * *

Дом – свет

Стол – свет

Снег – свет

Пыль – свет

Сон – свет

Смерть – свет

–

Алина Витухновская

Текст через пытку

Очевидно, что их представление обо мне извращено, и если они ценят во мне Нечто, то определяют его термином, как правило, изумительным тем, что вряд ли возможно было  бы  подобрать  иной  термин,  так убийственно  исключающий,   опровергающий, являющий собой полную противоположность Ценимому нечто.

Итак, Нечто уничтожено. Аплодисменты. Я не делала того, что казалось и хотелось другим. Я пыталась объяснить своё Нечто. Но объяснения постигала та же участь. Мне не позволено иметь своё, ведь оно производилось для других, и оно стало другим других. Ко мне это не имеет никакого отношения. Ко мне имеет отношение только Боль, что остается после муки делания своего и насилия СОЗНАТЕЛЬНОГО непонимания. Для себя мне Нечто не нужно, я не умею им обладать иначе как в обладании других. И еще. Если, допустим, смириться (хотя бы игрушечно) с неизбежностью дичайших трансформаций Своего, концептуально оправдав этот процесс системой бесконечных симуляций, вплоть до стопроцентного и безоговорочного признания полного несоответствия себя своей сути, если тогда стать готовой к замене Своего чужим, если даже сознательно желать этого, даже тогда остается чудовищное и непоправимое, а именно – страдание (нет, слишком легонькое словечко), скорее пытка БЫТИЯ мной, которая не ждет конца и не ищет оправданий лишь оттого, что является такой ПЫТКОЙ, к которой неуместно подходить с позиции любых влияющих (просто любых!) категорий, потому как она вне их, потому как она ПЫТКА – самоценная и ограниченная в самой себе, и вот когда через такую ПЫТКУ я произвожу нечто, я требую, чтоб это Нечто оценивалось через ПЫТКУ, потому как оно ценность имеет ПЫТОЧНУЮ, и эта ценность на миллионы болей и миллионы самоуничтожений превосходит ценности литературные, социальные, человеческие. Но никто никогда не оценит мое Нечто через ПЫТКУ, потому что никто не знает ее и не верит в нее. Потому я говорю вам – то, что я делаю, в сущности, такая ерунда, чушь, не стоящая внимания. Только одно во мне гениально – деланье ЧЕРЕЗ ПЫТКУ, я знаю это точно. Но если вы не знаете мою ПЫТКУ, я умоляю вас не оценивать моё Нечто, ведь в БЕСПЫТОЧНОМ всякое Нечто возникает с ТАКОЙ ЛЕГКОСТЬЮ, которой не препятствует обычное человеческое страдание, и когда за моим Нечто вы подразумеваете Обычное человеческое страдание, или даже великое страдание, тогда вы имеете перед собой только (!) мое вопиющее Бездарное Нечто. Я бы даже сказала Ничто. Если бы во мне было обычное человеческое страдание, я бы производила Великое Нечто с Великой легкостью миллионы раз лучше производимого доселе, потому что тогда я имела бы все то, что уменьшало мой потенциал и мою ценность на миллионы болей и миллионы самоуничтожений, которыми я оплачивала возможность Делания Своего Нечто Через ПЫТКУ.

"Текст через пытку" заставляет меня внутренне неметь, провоцируя на кардинальное изменение позиции в отношении такого понятия, как "ценность". Потому что пыточно пиша о пыточном, как о главном, чуть ли не о самом главном, невольно ощущаешь огромной силы и убедительности эмоциональный сгусток. Ком, подступающий к горлу, препятствует всякому "суетному говорению", потому как главное сказано, и его удостоить молчанием следует.

–

Юрий Арабов

Воздух

Я обнимаю воздух, Потому что некого обнимать.

Осень, пашня дымится, как сброшенное одеяло.

Трактор, что динозавр, не выберется из обвала

черной земли. Археологи сходят с ума.

Воздух передо мною пятится _?как вдова.

Если упасть, то провалится раскладушкой.

Это не то, что летом, когда зелена вода,

а на небе то прыщики, то веснушки.

Была луна, как поднявшаяся квашня,

а стала резать суставы и закрутилась леской,

закатилась за яр, и осталась одна клешня.

Да от приданного девке достались одни обрезки.

Но есть у воздуха чуткость к судьбе полевых разинь,

 только иссякнув, он прибывает снова.

Только вот задыхался, только судьбу дразнил,

а воздух уже мычит, как недоенная корова.

Душной периной, завернутым в вату льдом,

обвалится, как гора, и станет слепым медведем.

Чем тебе расплатиться за разоренный дом? –

Воздухом, на закате просвечивающем до меди.

Картофель вышел, словно жених, прыщав,

ботва получилась, как будто брюхата двойней,

и голенище стерлось до спрятанного ножа. –

воздух же, словно мяч, становится все проворней.

Но всю неподкупность, неподотчетность нам.

все его мироздание, спрятанное в глаголах,

можно вдохнуть за раз, можно прибрать к рукам

и закусить под вечер водкою с валидолом.

Можно носить в себе все его рубежи,

трубы и сквозняки, пар на молочных пенках...

Так обнимай же воздух, не уставая жить,

вздрагивая, как дверь, на неприметных петлях.

–

Литературов Идение

Михаил Дзюбенко

Рукописная книга

...И все-таки, несмотря на обилие трудов по теории и истории книги, до сих пор нет убедительного определения того, что же такое "КНИГА". Подо все существующие подходит все, что угодно. Не вполне ясна даже этимология этого слова во многих языках, в том числе в русском. Первая подсказка – в материале. Даже если оттиснуть скрижали на склонах Кордильер, книжным материалом горы от этого не станут. Изощренная фантазия может представить себе роман, написанный в воздухе салютом, правильно расположенными воздушными шариками или чем-нибудь еще. Но и это будет не книгой, а лишь человеческим текстом, непосредственно вписанным в природу, – акцией. Книга должна быть отчленена от природы и соразмерна человеку.

Если вдуматься в ряд исторически сменявшихся книжных материалов, увидим их метонимическую эволюцию: кожа Земли (камень, стены пещер) – тело Земли (глина, дерево) – кожа земных явлений (пергамен, береста, бумага).

На стенах пещер, на склонах гор, на камнях, как татуировки на человеческой коже, появлялись изображения, обращенные к духам. Глина – телесный состав человека от ветхого Адама. Богов еще много; много и глиняных дощечек.

КНИГА – уже Откровение; прикосновение к ней требует праведности, возвещение ее –избранности. Только напряженное Богообщение делает КНИГУ открытой внутреннему – не телесному – взору. Символ посвящения – проглатывание книги. Это свиток – Звездная книга, разворачивающаяся внутри человека.

Ритмическая структура книги, важная сама по себе, в древности была родственна архитектуре Храма. Треугольник – Храм-Книга-Человек – был определяющим и в мировоззрении в оформлении Писания. Тяжелый переплет закрывает путь непосвященным. Легкая же обложка создает видимость доступности, но вошедший внутрь начинает рискованную игру.

Слово индексально. Оно ничего не описывает – оно есть Логос, а если на что и

указывает, то на большее себя. На то, что можно иконически изобразить. Изображение, таким образом, оказывается и подсознанием, и сверхсознанием слова: снизу – языческие архетипы, сверху – неизобразимая Благодать. Разница между первым и последним, как ощущаем ее мы, заключена лишь в динамике: первое – статично, плотно, оно присутствует там, где нет уже ничего; второе – динамично, светло, бесплотно, требует стремления к себе. При неразличении одного и другого получается концептуализм.

Подобно церковному, искусство концептуалистов индексально. Именно по этой оси оно и пародирует священные тексты и изображения. Концептуализм отсылает нас не к ноуменальной, но к феноменальной реальности и потому охватывает лишь внешнюю сторону коммуникативного знака, имевшего все-таки ноуменальную направленность.

Логос существует вне времени  и  пространства,    независимо   от   человека, приписывающего   ему   те   или   иные свойства; он имеет смысл, но не имеет значения. В книге он представляем собою произведение визуального и  письменного рядов: пропорция множителей может меняться, произведение остается неизменным.

С этим связано своеобразие оформления всех основных частей Священного писания; типологически же это своеобразие распространяется на все книги. Поэтические тексты, будь то псалмы Давида, поэмы Велимира Хлебникова или стихи современных авторов, имеют наибольшую свободу изобразительности. Иллюстрации в этом случае комментируют текст, нередко вписываясь в него. Однако изображение контролируется, предписывается знаМением /знаЧением, приходящим из Будущего. Без попытки прочесть Будущее (не в линейно-временном, а в экзистенциальном смысле) визуальный ряд практически излишен.

Разработка ряда канонических, уставных мест книги (титул, портрет автора, инициал) связана с Четвероевангелием. Евангелие было основной книгой Средневековья, она ярче всего свидетельствует о двух формах бытования книги: церковной, предназначенной для богослужения, и домашней, предназначенной для чтения про себя. Здесь проходит та трещина, которая отделяет уставное письмо от скорописи и в конечном счете приводит к возникновению печати. Поэтому всякое внимание к шрифту книги онтологически связано с проблематикой Воплощения, Уставное письмо, связанное с архитектурным каноном, представляет собою плод церковной традиции. Вообще переписка священных книг, несомненно, была не чисто физическим трудом, а родом молитвы. Переписывая, монах заново прочитывал весь текст, требовавший огромной сосредоточенности. Приписки, просящие Благодати на труд переписчика, вовсе не являются риторическими упражнениями или каноническими текстами: это переживание, без которого труд не будет успешным, а книга не будет иметь счастливую судьбу. Иначе говоря, молитвенное сосредоточение могло иметь письменную форму. Когда она потеряла свой смысл (точнее, когда этот смысл был потерян людьми), появилась технология изготовления книги.

Иероглиф так же относится к уставному письму, как многобожие к единобожию. Движение звука во Вселенной, описываемое иероглифом, не то же самое, что воплощение Логоса. Иероглиф – всегда разновидность скорописи; никакого уставного, канонического иероглифа не существует. Более того, скоропись в своей основе есть проявившийся иероглифический субстрат, соответствующий разговорному, обиходному языку. Иероглиф может быть тщательно выполнен пером и тушью, или выполнен на скорописном варианте печати – пишущей машинке, или просто начеркан карандашом, – канонический смысл уходит из такого текста, оставляя пустое поле для толкований. Мы ими заниматься не будем.

Стихийное возвращение печатности в рукописные буквы сродни неожиданному открытию родства современной физики и восточной мудрости.

Там, где эстетические соображения выходят на первый план, художник становится каллиграфом. Каллиграфия – не только посредница между рукописностью и печатью, но и широкое поле для всевозможных подделок и мистификаций. Это дитя Нового времени.

Структура почерка соответствует структуре речи.

Кульминацией книжности, без сомнения, является Апокалипсис, он же становится и кульминацией изобразительности. Иллюстрации не предсказывают Будущее, а прямо его изображают. Образы, которые, казалось, ушли в глубокое подсознание, снова оказываются среди действующих лиц, хотя вроде это и не так: кому – иллюзии, кому – невыразимое; обозначать же это можно одними и теми же словами.

Иллюстрации,    таким    образом,    перестают    что-либо    иллюстрировать, они скорее втягивают зрителя в действие. Ярко проявляется театральная природа книги, в объемном отношении, возможно, представляющей сплющенный (то есть без нутра) вариант вертепа. Иллюзорность книги доведена до высшей степени: заглядывая туда в надежде отыскать источник причудливых комбинаций, мы щупаем свой мозг.

Книга является акцией, вовлекая в себя и требуя активности. Но это – первый слой; на самом деле вовлекаться надо не в книгу, а в духовный эксперимент (или Откровение), стоящий за нею, или просто в детскую игру. Можно заняться звуко-графической генетикой, сознавая опасность появления мутантов. Можно погрузиться в изучение географии некоторых стран.

Сотворение мира, как и его распад, – процесс  не линейный, а постоянный.

Постоянно и сотворение рукописной книги – совершенно независимо от производственных и познавательных задач. Разумеется, образ книги все дальше от своего прообраза, если смотреть незаинтересованным взглядом. Но этот взгляд не увидит ни буквы и в той КНИГЕ, которая денно и нощно горит перед духовными очами каждого из нас.

1990

–

Вилли Мельников

На языке нсибмди (Нигерия) (Оригинал, транскрипция и русский перевод]

мандннга тулслума – мбирьигл – пикуриймэ –

– укпсллс – пулафубстэ – гуфальбу – нгирума

чирущига – льаруми – укурпифи  – ичираигу –

мбирнщжлдс – тикифимбс – анчиигпла

Завещание первого блюда –

быть приготовленным  из съевших его.

Мечта блюда второго –

залиться соусом из растопленного завещания первого.

А третье блюдо надеется расколоться

до превращения своей мечты в завещание!

–

Константин Кедров

Я живу в стране превращений

превращается солнце в растенья

Рыбы лезли на сушу

и превращались в птиц

Из поэмы "Бесконечная»

–

Елена Кацюба

Дневник ангела

Орос – танро – нидегор

флабель – дугрида – амбур

ничель – вестатор – фемель

гладуль – нивека – саум

Заповедь – орос

догма – танро

практика – ничель

дугрида – амбур

вестатор – мизинец

флабель – число

саум – зеленая точка

нивека – ладонь

саум нивека – сиреневый крест

Гладуль – двойная волнистая линия

                    между амбур и дугрида

Нидегор отменяет заповедь