Текст книги "Спасти «Скифа» (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокотюха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Резко замахнувшись, ударил фонариком по стеклу, отчаянным движением запрыгнул на подоконник.

Стекло разлетелось, нарушая своим звоном ночную тишину затаившегося города.

Волков не успел ничего крикнуть: захлебнулся, когда длинная автоматная очередь насквозь прошила его тело, а следом за ней последовали другие пули, но они впивались уже в мертвую плоть. Неловко повернувшись по инерции, тело какое-то мгновенье оставалось на подоконнике, а потом вывалилось из окна второго этажа на тротуар.

Готовя засаду, начальник гестапо приказал блокировать улицу, но не весь квартал.

Когда зазвенело стекло, загремели выстрелы и Волков полетел вниз, Гайдук бросился не в проходняк за своей спиной, а через улицу, в противоположном направлении от того места, где притаились, собираясь обеспечить прикрытие, Сотник с Чубаровым.

С обеих сторон сразу же появились солдаты, Павел выстрелил в их сторону, не целясь, по крикам боли понимая – попал, и сразу рванул за ближайший угол, обнаруживая себя и уводя за собой тех, кто может представлять угрозу для оставшихся двоих. Павел очень надеялся, что у Сотника хватит ума и смекалки не кидаться на выручку, не принимать бой, верно оценить ситуацию и уходить как можно дальше, пока он ведет здесь свою персональную маленькую войну.

Не видя, куда палит, даже не стараясь прицелиться, Гайдук бежал, не разбирая дороги, лишая тем самым себя малейшей надежды на спасение. Сдаваться живым тоже не входило в его планы, но сложилось иначе: несколько теней вдруг выбежало наперерез, пуля просвистела у самого уха, он рванул к стене, потерял равновесие, повернулся в падении на спину, встретил пуляй одного врага почти в упор, потом что-то большое навалилось сверху, и от жестокого удара по голове Павел потерял сознание.

9

Вынув из папки лист бумаги, который он расчертил всего полдня назад, сводя для себя в единое целое доклад начальника гестапо, Кнут Брюгген положил его перед собой, закурил и взял со стола остро заточенный карандаш.

Имея опыт выявления подпольных групп и зная об особенностях организации сопротивления в Восточной Европе, на землях Украины и Белоруссии, он не слишком удивился услышанному. Даже с терпеливостью школьного учителя объяснил прямолинейному Хойке, что же произошло на самом деле и почему, заставив под пытками говорить тяжело раненного русского радиста, начальник гестапо все равно не взял след Скифа и похищенного им Дитриха Крюгера.

Слово «радист» Брюгген написал в верхнем углу листа, обвел неровным кружком и заштриховал. Тяжело раненного пленника в гестапо пытали так рьяно, что превратили его тело в одну острую болевую точку. Героем в подвале гестапо оставаться трудно, особенно если твой героизм никому не нужен, потому радист держался не слишком долго. Однако Брюгген уже понял: все свои расчеты организаторы работы в немецком тылу, кем бы они ни были и какую бы должность ни занимали, как раз и строили на том, что героев среди живых людей на самом деле очень мало. Рано или поздно человек, попавший в гестапо, либо умирает в страшных муках – чаще всего сдает не выдержавшее шока сердце, либо начинает говорить, чтобы хоть на некоторое время облегчить свою участь. Значит, нужно страховаться. Есть только один способ – никто из рядовых исполнителей не должен знать всего.

Радист назвал только явку сапожника Якова Ярового. Этим адресом и паролем он и Скиф должны были воспользоваться в самом крайнем случае. Больше радист ничего не знал, кроме того, что для Скифа это единственный человек, который поможет скрыться в Харькове и, возможно, организует переход к партизанам.

От кружочка, которым было обведено слово «радист», Кнут протянул стрелку к квадрату, нарисованному вокруг слова «явка». Квадрат заштрихован не был, но внутри Брюгген вывел большой жирный знак вопроса. Потому что от Ярового след, как оказалось, не вел никуда. Сапожник заговорил после первого же удара по зубам, стал уверять Хойке, что его заставили, что он глубоко в душе ненавидит советскую власть и что он человек маленький. Его задача – тихо и покорно работать в ожидании, пока не придут и не назовут пароль. Того, кто пароль назовет, он должен был направить по другому адресу с новым паролем, и этим его задача ограничивалась. Если даже опытный по части допросов с применением всех степеней устрашения гауптшурмфюрер Хойке поверил Яровому, у Брюггена тем более не было оснований считать, что беспалый сапожник врет или же ведет какую-то хитрую игру.

В разные направления от квадрата вели несколько стрелок, и каждая упиралась в кружок с очередным вопросительным знаком внутри. Яровому показали фотографию Скифа, он охотно подтвердил: да, этот человек был у него поздно вечером пятого июля и назвал пароль. После чего, получив очередную связь, исчез.

Место, куда Яровой направил Скифа, оказалось старым развороченным бомбами домом неподалеку от Холодной Горы. Автомобиль, на котором уехал Скиф и в котором, судя по всему, находился Крюгер, гестаповцы нашли там же, что подтвердило как правдивость признаний перепуганного Ярового, так и предположения Кнута: ни беспалый сапожник, ни Скиф никак не были связаны с подпольем и партизанами напрямую.

Скорее всего, предположил Брюгген, подполье и Скиф действовали независимо друг от друга, чтобы в случае чего провал одного не повлек за собой по принципу домино разоблачения всей сети. Агентурной разведкой, в ведомство которой входила деятельность Скифа, и деятельностью партизан занимались разные управления, которые в нужный момент могли объединить усилия.

Это могло означать следующее: командование Скифа, понимая, что агенту придется уходить на нелегальное положение, знало, что он воспользуется явкой Ярового – другой связи ему просто не дали. От Ярового он узнает про те самые развалины. Одновременно подполье получает от своего руководства приказ обеспечить встречу Скифа в известном месте и в известное время.

Кружок с вписанным внутрь словом «диверсанты» нарисовался на схеме, когда Хойке доложил, что предположения подтвердились и гости, появление которых предвидел Брюгген, уже в городе. Кнут соединил его стрелкой с квадратиком – другого пути, кроме как на явку Ярового, у диверсантов наверняка не будет. За время, прошедшее с момента похищения Крюгера, эфир усиленно контролировался, и ни один радиоприемник в черте города не заработал. Ну а появление группы разведчиков означает только одно: Скифа к партизанам не переправили, это должна обеспечить прибывшая команда.

Штурмбаннфюрер Брюгген видел только два пути: поставить засаду у развалин на Холодной Горе и блокировать явку Ярового. Больше следов не было, и даже если Скифа в результате все равно найти не удастся, захват и ликвидация русских диверсантов – само по себе успешная операция. Брюгген видел сводки с фронта, связывался с руководством, и теперь представлял себе полную картину развития событий.

Если Скифу не удастся доставить захваченного начальника агентурного отдела Генштаба через линию фронта, либо хотя бы передать полученную от него информацию своим в течение ближайших двух суток, эта информация уже не будет иметь для противника сколько-нибудь важного значения – ход операции «Цитадель», начатой фюрером, уже никто не сможет остановить, и вражеские войска будут отброшены на Восток еще более сильным ударом, чем он получили этой весной.

Вряд ли с той стороны фронта пришлют еще одну группу. За двое оставшихся суток Брюгген планировал перевернуть весь город, вывернуть его, как перчатку. И Хойке с удовольствием отдаст приказ расстреливать каждого пятого из гражданских, пока ему не выдадут похищенного офицера… ну и Скифа, конечно.

Теперь все шло кувырком.

Сначала Брюгген перечеркнул остро отточенным карандашом расчерченный геометрическими фигурами лист. А потом старательно смял свои размышления, положил на дно пепельницы и поджег.

Исполнительный болван Хойке наделал шуму, позволил уйти, как минимум, двоим диверсантам, и все планы летят коту под хвост…

10

– Прошу прощения, товарищ капитан. Но я хотел бы обратиться к товарищу майору лично.

Старший лейтенант Алферов сам удивился своей наглости – до сегодняшнего дня он не допускал даже мысли, что способен перечить не просто старшему по званию, а самому заместителю начальника особого отдела НКВД фронта, капитану Кобозеву. Но после того, что произошло с ним и у него на глазах за последние сутки, Алферов просто не мог себе позволить отступить. Его доклад и рапорт должно принять только первое лицо. Или же, в нарушение всякой субординации, полковой особист готов идти выше, даже через голову своего непосредственного руководства.

Старший лейтенант НКВД Алферов не исключал, что придется лично добиваться приема у товарища Берии. Он на пороге раскрытия грандиозного заговора, и если его не выслушают в особом отделе Воронежского фронта, он напишет донесение прямо в Москву, в Ставку.

– Чем вас не устраивает моя персона?

Капитан Кобозев спрашивал с еще заметной иронией. Он уже успел повидать мальчишек, рвущихся в бой и приближающих победу за несколько ночей. Но в то же время отдавал себе отчет в том, что мальчишки, только-только попавшие на фронт, свежим взглядом способны заметить и отметить многое. И не всегда их наблюдения и выводы – бред. Возможно, более опытные сотрудники просто не обращают внимания на некоторые очевидные вещи. Так или иначе, этого маленького старшего лейтенанта следовало выслушать.

– Еще раз прошу прощения, товарищ капитан. Но речь идет о спорности решений, принятых в штабе фронта. Так или иначе начальнику особого отдела необходимо об этом доложить. Я не уверен, что без согласования с товарищем полковником мы с вами сможем принять какое-либо решение.

– Мы с вами? Даже так?

Кобозев снял очки, делавшие его неуклюжим – именно из-за слабого зрения он в свое время попросился в органы внутренних дел. Курносый нос, круглый подбородок, розовые от природы щеки вкупе с очками никак не придавали мужественности мальчишке, выросшему в ленинградском дворе. Форма и ромбы на погонах тоже мало изменили облик юноши, зато вскоре Кобозев убедился, что сотрудникам НКВД большинство окружающих стараются как можно реже смотреть в лицо. А значит, серьезная форма отвлекала от негероической внешности. Кобозев в отличие от многих не просился на фронт, да его и не особо спешили брать из-за зрения, он до весны сорок второго выявлял скрытых врагов в тылу.

Но потом на судьбу тогда еще старшего лейтенанта повлияла его же собственная старательность: не в пример опять же другим Кобозев всегда аккуратно, даже с каким-то фанатизмом вел бумажную канцелярскую работу, с чем катастрофически не справлялись особые отделы фронтов. И Кобозева перевели из Саратова, где он служил два последних года, ближе к передовым позициям. Он принял назначение спокойно, вот только здесь, на фронте, его простецкая внешность и, главное, круглые очки с большими дужками, снова, как в не такой уж далекой юности, не способствовали серьезному отношению. А форма НКВД, как сделал вывод Кобозев, усиливала скрытую неприязнь окопников.

Вот и сейчас этот мальчишка, без году неделя на фронте, всего-то год с небольшим, как в органах – а туда же: самого начальника ему подавай.

– Послушайте меня внимательно, товарищ старший лейтенант, – капитан Кобозев говорил, не вставая из-за стола, глядя на Алферова сквозь стекла очков. При неярком свете настольной лампы он напоминал филина. – Вы явились в особый отдел фронта, предварительно не доложив о себе. Даже не поставив руководство в известность о цели вашего прихода. В данный момент вы должны находиться в полку, выполнять свои прямые обязанности. Учитывая сложную обстановку по всему фронту, такое ваше поведение при желании можно расценить, как самовольное оставление позиций.

– Но, товарищ капитан…

– Молчать! – когда нужно, Кобозев умел рявкнуть, хотя обычно говорил негромко – так же и продолжил, чтобы короткая вспышка гнева сработала на контрасте: – Не надо перебивать старших по званию, Алферов. Вам давно на это не указывали?

Старший лейтенант решил лучше промолчать.

– Вот так, – продолжил Кобозев. – Возвращаясь к вашему поступку… Или лучше сказать – проступку. У вас, товарищ старший лейтенант, нет пока разумных объяснений своему поведению. Вы их не потрудились представить. Даже по непонятной мне причине решили не объяснять, почему данные, которые вы собрались представить начальнику особого отдела фронта, не могут быть переданы его заместителю. Вы сомневаетесь в моей компетентности, товарищ Алферов? Может, готовы написать соответствующий рапорт?

– Виноват, товарищ капитан! – более разумного ответа полковой особист найти не смог.

– Так-то лучше, – Кобозев решил, что пора бы немного смягчиться и принять извинения младшего по званию. – Очень хорошо, Алферов, что вы это понимаете. Теперь я вас слушаю. Присядьте.

Он кивнул на табурет по другую сторону своего стола, старший лейтенант сел, расстегнул планшет, вытащил оттуда и положил перед капитаном три листа серой бумаги, исписанные круглым, каким-то детским почерком. Еще не вчитываясь в текст, так следует, Кобозев уже зацепился взглядом за несколько грамматических ошибок, но оставил это без комментариев.

– Я прочту обязательно. Но все-таки суть, – он постучал пальцем по верхнему листу рапорта, – изложите сейчас, если можно – коротко.

– Слушаюсь, – теперь, получив разрешение изложить то, за чем пришел, Алферов снова почувствовал себя уверенно. – Вчера мною был арестован капитан Красной армии Сотник за нападение на офицера…

– На кого он напал? – быстро перебил Кобозев, чувствуя, что речь сейчас пойдет о банальной драке, того хуже – пьяной. Это случалось нередко, в подавляющем большинстве случаев заводились молодые офицеры, и о покушении на убийство, как и о попытке диверсии, заявлял после очередного инцидента каждый второй битый.

– На офицера НКВД, – отчеканил Алферов, помолчал и добавил: – На меня.

Лишь теперь, когда старший лейтенант подсел ближе, Кобозев смог разглядеть синяк у него на скуле.

– Он вас ударил?

– Так точно.

– То есть вы написали в особый отдел фронта рапорт о драке? После того как, судя по всему, получили по физиономии и не смогли двинуть в ответ? Товарищ старший лейтенант, офицер НКВД, чекист, да к тому же – назначенный руководить особым отделом полка, должен научиться давать сдачи. Знаете, как это делается? Конечно, виновные должны понести наказание, но разбирать подобные конфликты на уровне особого отдела фронта… У меня нет слов, товарищ старший лейтенант.

Кобозев начинал терять к происходящему всякий интерес.

– Согласен, товарищ капитан, это выглядит именно так, – чувствуя настроение собеседника, быстро заговорил Алферов. – Более того – так все восприняли в штабе фронта. Вернее – в разведывательном отделе.

– При чем разведотдел к вашей драке?

– Там все изложено, – особист кивнул на свой рапорт, но, снова встретившись со взглядом майора, кашлянул в кулак. – Виноват. Накануне мною был взят под арест до выяснения определенных обстоятельств старший лейтенант Гайдук, разведка полка. Капитан Сотник – командир разведгруппы.

– Он вступился за своего? Это известное дело, Алферов. С разведчиками всегда все не просто.

– История гораздо сложнее, чем выглядит, товарищ капитан.

– Хорошо. За что вы арестовали этого… как его…

– Гайдука. Павел Гайдук.

– Да. Итак?

– По его вине при переходе линии фронта был убит пленный немецкий офицер. На его сведения разведка полка очень рассчитывала.

– Вы не допустили, что подобное случается достаточно часто? «Языков», бывает, не доносят, приходится посылать группу обратно за линию фронта. Да, риск. Но идет война, Алферов…

– Товарищ капитан, я вполне допускаю такую мысль. Но в данной ситуации важнее, что ее допустил сам Гайдук. То есть как бы точнее выразиться… В общем, он допустил, что командование допустит случайность гибели пленного.

О таком повороте майор Кобзев, признаться, даже не думал.

– Продолжайте, Алферов.

– Старший лейтенант Гайдук – сын врага народа, осужденного за связь с британской разведкой. В своих преступлениях враг признался, суд огласил приговор, он приведен в исполнение. Если бы, товарищ капитан, это был первый случай, когда Гайдук не уберег «языка», я согласен допустить случайность, стечение обстоятельств, прочие суеверия. Но, похоже, для Гайдука не выполнять боевые задания стало привычной практикой. У меня есть множество аргументов в пользу подобных предположений. Но вы велели коротко и по сути. Потому мой вывод: Павел Гайдук – враг. Он мстит советской власти за несправедливый, как он считает, приговор его отцу-предателю.

– Допустим… Почему он, в таком случае, служит в разведке?

– А вот здесь дело перестает носить частный характер, товарищ майор!

– Что вы хотите этим сказать?

– Его биография, без сомнения, известна и командиру полковой разведки капитану Сотнику, вступившемуся за своего товарища. И начальнику разведки полка подполковнику Борину, который распорядился освободить из-под ареста как Гайдука, так и его защитника Сотника. И, что более настораживает, начальнику разведотдела фронта генералу Виноградову. Который действует, как мне удалось узнать, по личному приказу командующего фронтом генерала Ватутина, – особист замолчал, чтобы набрать в легкие побольше воздуха и произнести решающую фразу, равнозначную, как он считал, приговору: – Оба офицера – и тот, кто напал на сотрудника НКВД, и тот, кто подозревается в диверсии по причине того, что является сыном врага народа, освобождены из-под стражи благодаря не прямому, но все-таки – опосредованному участию командующего. Товарищ генерал армии или проявил политическую близорукость, или…

– Стоп! – снова выкрикнул Кобозев, заставив Алферова вздрогнуть, и тут же опять перешел на свой привычный тон: – Эк вы разошлись, товарищ старший лейтенант. Раскрыли заговор в верхах?

– Противник перешел в контрнаступление по всему фронту, – упрямо гнул свое особист. – На отдельных участках он продвинулся вглубь, наши войска несут потери. Командование фронтом не спешит отвечать ударом на удар, хотя, мне кажется, все предпосылки для этого имеются. Сотник и Гайдук тем временем освобождаются из-под стражи, хотя по обоим плачет военный трибунал. Причина – некая важная операция, выполнение которой возложено, в том числе, на них. Операция секретная, но, судя по всему, от ее успеха в огромной мере зависит судьба всего фронта. Товарищ капитан, у вас есть гарантия, что сын врага народа, фактический вредитель Павел Гайдук и покрывающий его Михаил Сотник, безнаказанно избивающий офицеров НКВД, способны выполнить подобное задание? И не может ли получиться так, что, санкционируя участие подобных сомнительных субъектов, обладающих низкими моральными качествами, даже не состоящих в партии, кто-то в штабе фронта сознательно ставит операцию под угрозу срыва? – теперь Алферов замолчал и, переведя дух, выжидающе уставился на хозяина кабинета.

Кобозев поправил очки, снова взял поданный рапорт.

– Все, о чем вы сказали, изложено здесь?

– Так точно. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я не рискнул докладывать свои соображения никому, кроме лично начальнику особого отдела?

– Понимаю, Алферов. Вы научились собирать разрозненные факты, анализировать их и делать выводы. Пускай они даже звучат слишком неожиданно и противоречиво. Все-таки кого и в чем вы обвиняете?

Вопрос был задан прямо, в лоб, и требовал такого же прямого ответа. А кроме соображений, у Алферова не имелось в запасе ничего. Он был еще не готов назвать скрытым врагом командующего фронтом. Но отвечать нужно – и особист ответил:

– Я допускаю… Я готов допустить, что капитан Сотник вспылил, заступаясь за товарища. Согласен, разведчики – особая каста, и такое положение, когда на фронте организовываются группы неприкасаемых и неподсудных, меня, как советского офицера, коммуниста и гражданина, очень возмущает. Я допускаю, что освобождение из-под ареста Сотника и Гайдука вызвано не столько тем, что темные пятна биографии Гайдука сознательно и преступно игнорируются при принятии таких важных решений. Его профессиональные качества как разведчика здесь наверняка сыграли не последнюю роль. Но, товарищ капитан, даже если это так, Павел Гайдук все равно – скрытый враг. Я не удивлюсь, если провал операции, какую бы конечную цель она не преследовала, целиком и полностью произойдет по вине Гайдука. Так что я больше склоняюсь к тому, что в штабе фронта не проявили должной бдительности. А разведка не проанализировала возможные последствия. Товарищ капитан, я готов отвечать за свои слова и сделанные выводы, готов аргументировать…

– Достаточно, – прервал его Кобозев. – Достаточно, Алферов. Я выслушал вас, еще раз внимательно изучу ваш рапорт. Дело Гайдука будет затребовано и тоже изучено. Свои выводы я изложу товарищу полковнику. Когда вы понадобитесь, вас вызовут. Пока можете быть свободны, возвращайтесь в полк. Может, вам нужна машина? Могу помочь.

– Благодарю вас, товарищ капитан!

– Хорошо, я распоряжусь, – Кобозев положил руку на телефонную трубку. – Да, кстати, Алферов… Своими выводами пока ни с кем больше не делитесь. Думаю, это как раз понятно?

Выяснить, что вчера ночью диверсионная группа во главе с капитаном Сотником ушла в Харьков, капитану НКВД удалось достаточно оперативно. О миссии группы он не узнал ничего, так же, как не вышло установить ее состав поименно. Впрочем, это только вопрос времени, и если, вернувшись утром в штаб, начальник отдела сочтет нужным, они смогут узнать все.

Дело в другом – а нужно ли это? Ведь, похоже, операцию курирует непосредственно Ставка, и раз особый отдел фронта не проинформирован, значит, это не признано целесообразным.

При других обстоятельствах Кобозев отложил бы рапорт обиженного, а от того слишком бдительного старшего лейтенанта в нижний ящик стола – давать скорый ход явной глупости майор не собирался. Но, запросив параллельно по ВЧ данные о Павле Гайдуке и ближе к полуночи получив ответ, он еще раз перечитал безграмотный, зато, оказывается, не лишенный некоторой ценности рапорт Алферова.

Группа отправлена в Харьков. Гайдук – уроженец этого города. Там был разоблачен, осужден и казнен его отец.

Даже если подозрения Алферова по поводу сознательных диверсий Гайдука – бред, выполнять ответственное и особо важное задание в Харьков отправлен человек, который имеет зуб на советскую власть, чувствует себя в родном городе так, словно стены домов на его стороне и обеспечивают защиту.

Потому есть все основания допустить: Павел Гайдук при первом же удобном случае предаст. Он мог скрывать свои истинные чувства до поры до времени, приняв тактику выжидания. Теперь же у него появилась возможность сквитаться и нанести удар. Наконец, главное: Разведуправление в лице его высшго руководства данного вопиющего факта не учло. Пускай даже задание будет выполнено – отправка в составе группы бойца с сомнительной биографией так или иначе послужит во вред ГРУ. Это означает, что рапорт Алферова и нужные выводы, которые из него можно сделать, пойдет на пользу НКВД, что даст ему дополнительное очко в извечном противостоянии двух служб. Конечно, если карту верно разыграть. Как скоро соберется это следать особый отдел фронта и будет ли делать такой ход вообще – забота уже не капитана Кобозева.

11

Гайдук лежал на бетонном полу в луже воды, смешанной с кровью.

Когда Брюгген спустился в подвал, двое дюжих гестаповцев, один в кителе с закатанными рукавами, другой – вообще без кителя, в белой майке, испачканной в нескольких местах кровью пленника, как раз в очередной раз отливали Павла водой, приводя в чувство. Увидев штурмбаннфюрера, оба оставили свое занятие и вытянулись, приветствуя его.

Кнут жестом велел им посадить Гайдука на топчан, прислонить к стене, чтобы не упал, и выйти. То же самое распоряжение он повторил и присутствующему на допросе Хойке. Начальник гестапо вопросительно взглянул на пленника, который со стоном начал приходить в себя, но Брюгген подтвердил свой приказ, и тот подчинился, оставив Брюггена с пленником наедине. Снаружи с лязгом заперли тяжелые двери.

Некоторое время Брюгген постоял перед избитым и окровавленным пленником, задумчиво покачиваясь с пятки на носок. Потом, увидев, что взгляд Гайдука стал более осмысленным, протянул ему сигарету. Тот не спешил принимать, и тогда Кнут поднес ее к разбитым губам пленного.

– Всего лишь хорошая немецкая сигарета, – произнес он по-русски. – Я не буду требовать от вас продать за одну затяжку родину.

Гайдук, немного поколебавшись, сжал сигарету губами. Брюгген поднес зажигалку, пленник сделал затяжку, сигарета чуть не выпала, но он удержал ее.

– Придется курить так. Я не могу пока снять с вас наручники, – Брюгген сделал шаг назад, словно так ему было лучше видно пленника. – Я вообще не могу, да и не хочу сейчас делать многое из того, что применяют мои коллеги. Да, кстати, пусть вас не удивляет мой русский. Было время, когда наши страны и наши правители не считали друг друга врагами. Я как раз в те времена учился в Москве, бывал в Киеве, Одессе, Ленинграде, вообще относился к вашей стране с симпатией. Ну, это так, лирика… Перейдем к более прозаичным вещам, – Брюгген взял табуретку и сел, теперь оказавшись вровень с пленником. – Пока вы курите, я скажу, какие методы еще не собираюсь применять. Не хочу изображать этакого доброго интеллигентного офицера, по воле трагической случайности, имя которой – война, надевшего на себя черный гестаповский мундир. Моя фамилия Брюгген, звание – штурмбаннфюрер СС, и где-то в глубине души я такой же мясник, как и пытавший вас только что начальник местного гестапо. Я не собираюсь производить на вас лучшее впечатление, чем того заслуживает сотрудник тайной государственной полиции рейха. Кроме того, я не собираюсь гарантировать вам жизнь в обмен на некие признания. Просто я хочу, чтобы вы, – указательный палец нацелился в грудь Павла, – не теряли зря своего и моего времени играми в героя. Я знаю, зачем вы здесь. Я так же, как и вы, охочусь за человеком, который носит позывной «Скиф». Я знаю о том, где он прячется, не больше вашего. Если бы вы знали больше, то не сунулись бы на ту явку. Хозяин явочной квартиры, кстати, тоже знает немного, – он театрально развел руками. – Как видите, вам не нужно терпеть пытки, отказываясь давать информацию, которую мы уже знаем. И если мы не договоримся сейчас, то после моего ухода вас просто застрелят – вы не нужны, разве что Хойке прикажет мучить вас дальше из чистого садизма, реализуя свои специфические наклонности. Согласны?

– А как вы думаете? – выдавил из себя Гайдук, выплюнув окурок.

– Думаю, вы не хотите умирать. Никто не готов умирать вот так и вот тут, – Брюгген обвел рукой сырое помещение подвала. – Правда, среди вас много фанатиков…

– Нас прислали сюда умирать, – глухо проговорил Павел. – А лично мне вообще не оставили шансов выжить.

– Вот как? Интересно. Только звучит слишком уж трагично… Кстати, как мне к вам обращаться? Документы, найденные при вас, настоящие, но не ваши.

– Павел. Павел Гайдук.

– Звание в Красной армии?

– Старший лейтенант. Разведывательная рота третьего полка Воронежского фронта.

– Хорошее начало, Павел. Могу я называть вас по имени?

– Можете.

– Так вот, Павел, что значит – прислали умирать? Задание опасное, охотно верю. Любого из вас… Кстати, сколько вас всего в группе?

– Тот… на явочной квартире… Он жив?

– Который, со слов начальника гестапо, представился немцем?

– Он и есть немец.

– Если так, то тогда он был немцем. Убит на месте.

– Кого взяли кроме меня?

– Охотой за вами наши люди слишком уж увлеклись…

– Значит, никого. Ну, в таком случае, вам придется ловить еще двоих.

– К этому мы еще вернемся, Павел. Так, на чем мы остановились? Ага, вот: вас четверых могли убить в любой момент. Чем же это задание отличается от любого другого, похожего?

– Для меня – очень многим, господин Брюгген.

– Вы уже несколько раз пытаетесь перевести разговор на себя лично. Вы чем-то отличаетесь от своих товарищей?

– От тех, с которыми пошел на задание, – да.

Голос Гайдука звучал увереннее. И Кнут не улавливал в нем ноток обреченности, а также не слышал того отчаянного вызова, который слышал в подобных ситуациях за несколько последних лет десятки, а то и сотни раз. Или ему показалось, или пленный советский офицер пытался держаться с ним, не как с заклятым врагом.

– Можете объяснить подробнее?

– Могу. Еще сутки назад я был под арестом. Меня арестовал начальник особого отдела, знаете, что такое – особый отдел?

– Имею представление. Иначе, согласитесь, мне на своем месте грош цена. И я не занимал бы это самое место.

– Боюсь, вы представляете не так хорошо, как мы там ощущаем это на собственных шкурах, господин Брюгген. Я – сын врага народа. Это то же самое, что у вас иметь арийскую кровь с примесью.

– А вот теперь вы демонстрируете весьма примитивные представления о рейхе… Но в целом я понимаю, о чем вы хотите сказать. Ваш отец казнен, как враг советской власти? Что он сделал – пытался убить Сталина?

– Он не был врагом советской власти. Во всяком случае, до ареста, – Гайдук усмехнулся, насколько позволяли разбитые губы. – У него даже был партбилет, но чекистов, которые пришли за ним однажды зимой в шесть утра, это не остановило. Отец, оказывается, вступил в партию, выполняя задание английской разведки. Мне пришлось отречься от него, чтобы хоть как-то закончить университет. Но клеймо все равно осталось. Как любят говорить у нас офицеры НКВД, отец-враг – не статья, но в случае чего до статьи добавим.

Теперь Кнут Брюгген отбросил последние сомнения: пленный говорил искренне. Правда, он мог и врать с тем же успехом. Но в таком случае он искренне врет, сам веря в то, что говорит.

– Значит, у вас свои счеты с советской властью?

– У меня свои счеты с НКВД, господин Брюгген. А у особого отдела нашего полка – со мной. Если я не вернусь, но задание будет выполнено, все вздохнут спокойно. Если задание провалится, это спишут на меня. Если бы все сложилось удачно и я вернулся, то меня все равно ждал бы арест, трибунал и приговор. Это так, отсрочка…

– Допустим. Почему же вас с таким клеймом неблагонадежного все-таки отправили на это задание?

– Пушечное мясо. Мной группа в случае чего может пожертвовать.

– То есть сегодня вами пожертвовали?

– Нет, господин Брюгген. Сегодня мы попали в ловушку, и мне просто не повезло. На моем месте мог оказаться кто угодно, мы ведь тянули жребий.

– Жребий?

– Да. Длинные и короткие спички, как мальчишки во дворе. Я вытащил короткую.