Текст книги "Русская Медея (СИ)"
Автор книги: Андрей Андреев
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Начал читать Библию... не мог оторваться... Меня всего трясло. Я с Ним разговаривал: «За что Ты меня так наказал?». Человек благодарит Господа за радость, а когда беда, он вопит: «За что?». Нет, чтобы понять смысл посланного притеснения. Вручить свою жизнь Ему...
И вдруг приехала Лена... Приехала и говорит: «Я тебя люблю». Передо мной открылся мир... Я мог представить себе все что угодно... Семью, детей... Из полной темноты я попал в самый яркий свет... я был окружен светом... Ситуация, правда, ненормальная: у нее муж, трое детей, а она признается чужому мужчине в любви, пишет письма. Если бы я был на месте ее мужа... Да я бы! «Ты что – блаженная?» – «Любовь не бывает без самопожертвования. Какая же это любовь?» Я не знал. ...Откуда я мог знать, что такие женщины есть? В тюрьме – как? Есть люди, есть суки – и все. А тут попался человек, из-за которого ночью не можешь сомкнуть глаз... Приедет – и плачет, и смеется. И всегда красивая.
Скоро мы расписались. А потом решили повенчаться... в тюрьме есть молельная комната... Вдруг ангел-хранитель посмотрит в нашу сторону...
До встречи с Леной я ненавидел всех женщин, я думал, что любовь – лишь гормоны. Желание тела... А она не боится этого слова, часто его употребляет: «Люблю! Люблю!». Я тогда сижу, не шевелюсь. А все это... как вам сказать... Я не привык к счастью. Иногда я ей верю. Хочу верить, что это правда – меня можно полюбить, разница между мной и остальными людьми только в том, что они считают себя хорошими, но человек себя не знает, познал бы – испугался. Разве я думал о себе, что я могу... Что из меня зверь может выскочить... Никогда! Я думал, что я хороший. Где-то у мамки хранятся тетрадки с моими стихами, если не сожгла. В другой раз... Мне страшно... Слишком долго я жил один, застрял в этом состоянии. Далеко от меня нормальная жизнь. Я стал злой и дикий... Чего я боюсь? Боюсь, что наша история – это кино, а кино мне не надо. Я, может, только жить начал... Хотели ребеночка... Она забеременела. И был выкидыш. Господь напомнил мне о моих грехах...
Страшно... Так страшно, что я хочу то себя убить, то... «Я боюсь тебя», – говорит она. И не уходит... Вот вам кино! Вот вам...
Стасим-хорал. Из тюремных разговоров
– Бред! Бред! Дамочку к психологу надо...
– Я про таких женщин раньше только в книжках читал, про жен декабристов... Литература! А в жизни... Лена единственный такой человек, которого я встретил. И естественно, поначалу и я не верил: «Может, она ненормальная?». А потом вот что-то во мне перевернулось... Иисуса тоже считали сумасшедшим. Да она нормальнее всех нормальных!
– Один раз всю ночь из-за нее не спал. Вспомнил, что у меня тоже была женщина, которая меня сильно любила...
– Это ее крест. Она взяла его и несет. Настоящая русская баба!
– Знаю я Володьку... Жениха! Такой же ублюдок, как и я. Мне страшно за нее. Она не тот человек, который расписался и все, а ты там живи, как хочешь, она будет стараться быть женой. А что он может ей дать? У нас нет возможности чего-то дать. Кровавые мальчики в глазах. У нас единственная возможность есть – не брать, не принимать никакой жертвы. Весь смысл жизни у нас сейчас – не брать. Ну а если ты берешь, то ты опять кого-то грабишь...
– Да она счастливый человек. И она не боится быть счастливой.
– Вот в Библии... Бог не назван ни добротой, ни справедливостью... Он назван любовью...
– Даже батюшка... Приходит и подает мне руку через решетку и как можно скорее ее убирает, ему незаметно, а я это вижу. Все понятно – на моих руках кровь... А она стала женой убийцы, доверилась ему, хочет разделить с ним все. И каждый из нас теперь думает: значит, не все кончено. Если бы я о ней не узнал, насколько бы мне было тяжелее здесь.
– Какое их ждет будущее? Ни одной гадалке не дам ломаного гроша...
– Уроды! Какие могут быть чудеса? Жизнь – это не белый корабль с белыми парусами. Это куча говна в шоколаде.
– То, чего она ищет, чего ей надо, ни один человек на земле не даст – только Бог.
Гимн Гименею
Их венчали в тюрьме. Все было как Лена себе и представляла: блеск свечей, золотые колечки... Церковный хор пел: «Исаия ликуй...».
Священник:
«Имеешь ли ты, Владимир, свободное и доброе желание и твердое намерение взять себе в жены сию Елену, которую здесь видишь перед собой?»
Жених:
«Имею, честный отче».
Священник:
«Не обещался ли другой невесте?»
Жених:
«Не обещался, честный отче».
Священник:
«Имеешь ли ты, Елена, свободное и доброе желание и твердое намерение взять себе в мужья сего Владимира, которого видишь перед собой?»
Невеста:
«Имею, честный отче».
Священник:
«Не обещалась ли ты другому мужу?»
Невеста:
«Не обещалась, честный отче».
Господи, помилуй...
Эксод (заключительная песня при удалении хора со сцены)
Через год мы с Ирой Васильевой снова встретились.
Ее рассказ
– Наш фильм показали по центральному телевидению... Пришли письма от зрителей. Я обрадовалась, но... Что-то не так с миром, в котором мы живем. Как в том анекдоте: люди-то у нас добрые, а народ злой. Запомнилось: «Я – за смертную казнь, за утилизацию человеческих отбросов», «Таких уродов, как ваш герой, супермен-убийца, публично четвертовать надо на Красной площади, а в промежутках рекламу сникерса вставлять», «На органы их... пусть на них новое лекарство и химию испытывают...». Если заглянуть в словарь Даля, слово «доброта» от слова «добровать» – жить в обилии, добре... это когда есть прочность и достоинство... А всего этого у нас нет. Зло не от Бога. Слова святого Антония Великого: «Бог не есть виновник зла. Он даровал человеку разум, способность различать добро и зло...». Правда, были... помню и прекрасные письма, как это: «После вашего фильма я поверила в любовь. Кажется, Бог все-таки есть...».
Документ – это интрига... и ловушка... Для меня в документальном жанре есть один, я бы сказала, врожденный изъян: фильм снят, а жизнь продолжается. Мои герои не выдуманные, они живые, реальные люди, и они не зависят от меня – от моей воли, моих представлений или моего профессионализма, мое присутствие в их жизни случайно и временно. Я не свободна так, как они. Если бы могла... Я бы всю жизнь снимала одного человека. Или одну семью. Изо дня в день. Вот ведут ребенка за руку... едут на дачу... пьют чай и разговаривают, сегодня об одном, а завтра о другом... поссорились... купили газеты... сломалась машина... кончилось лето... кто-то плачет... Мы в этом пребываем, но многое происходит без нас. Помимо нас. Поймать момент или проследить какой-то отрезок времени – мне этого мало. Мало! Я не могу... не умею расставаться... Дружу со своими героями, пишу им, звоню. Встречаемся. Еще долго я «доснимаю» материал, перед моими глазами прокручиваются новые картинки. Так у меня «сняты» десятки фильмов.
Один из этих фильмов о Лене Раздуевой. Есть у меня блокнот с записями. Что-то вроде сценария фильма, которого не будет...
...Она страдает из-за того, что это делает, но не делать не может.
...Прошло несколько лет, прежде чем она решилась взять и прочитать его дело. Но она не испугалась: «Это ничего не отменяет, все равно я его люблю. Теперь я его жена перед Богом. Он убил человека, потому что тогда меня не было рядом с ним. Мне надо взять его за руку и вывести оттуда...»
...Там же на Огненном острове сидит бывший районный прокурор, вместе с братом зарубивший топором двух женщин – бухгалтера и кассира. Пишет книгу про себя. Даже на прогулки не выходит, жалеет время. Похитили они совсем небольшую сумму денег. Зачем? Не знает... Или слесарь, убивший жену и двоих детей... Ничего, кроме гаечного ключа, в руках до этого не держал, а сейчас вся тюрьма обвешана его картинами. Каждый из них обременен своими бесами, хочет выговориться. Убийство для палачей такая же тайна, как и для жертв...
...Подслушанный там разговор... "Ты думаешь, что Бог есть?" – "Если Он есть, то смерть – это еще не конец. Я не хочу, чтобы Он был".
...Что это – любовь? Володя – высокий, красивый, а Юра – карлик... Призналась мне, что как мужчина Юра даже больше ее устраивает... Только она должна... Вот муж у нее такой, с ним беда случилась. Надо держать его за руку...
...Первое время она жила в деревне с детьми. Два раза в год ездила на свидание. Он стал требовать, чтобы она бросила всех и уехала к нему: «Ты мне изменяешь, я чувствую, что ты мне изменяешь». – «Володенька, как я уйду от детей? Матвейка совсем маленький, я еще физически ему нужна». – «Ты христианка... Ты должна быть покорной, слушаться мужа». Повязала черный платок и живет рядом с тюрьмой. Работы нет, но ее батюшка в местной церкви приютил. Убирает там. «А Володя рядом... Я слышу... слышу, что он рядом... „Ты не бойся, – пишу ему, – я с тобой...“». Уже семь лет она пишет ему каждый день...
...Как только поженились, Володя стал требовать, чтобы она писала во все инстанции: он многодетный отец, ему надо заботиться о детях. Это его шанс вырваться на свободу. А Лена чистая... Сядет писать и не может: «Он же человека убил. Тяжелее греха нет». Тогда он устраивает ей дикие скандалы. Ему другая женщина нужна. Побогаче и со связями. Эта блаженная ему уже надоела...
...Сел он в восемнадцать лет... Тогда еще был Советский Союз и советская жизнь. И советские люди. Был социализм. Он понятия не имеет, что за страна сейчас. Если он выйдет, как он шмякнется об эту новую жизнь! Как она его ударит – профессии нет, родные отвернулись. А он – злой. Однажды в тюрьме поспорил с напарником и чуть горло ему не перегрыз. Лена понимает, что ей надо будет увезти его куда-нибудь подальше от людей. Она мечтает, что они будут работать в лесхозе. Жить в лесу. Как она говорит, среди деревьев и безмолвных зверей...
...Не раз она мне говорила: «Глаза у него стали такие холодные, такие пустые. Когда-нибудь он меня убьет. Я знаю, с какими глазами он будет меня убивать». Но ее тянет туда, ее бездна эта тянет. Почему? Разве я сама не замечала в себе этих проявлений? В темноту тянет...
...В последний раз, когда мы встретились, я услышала от нее: «Не хочу жить! Больше не могу!». Она была как в коме – ни жива и ни мертва...
Решаем поехать к Лене вместе. Но она вдруг исчезла. Не отзывается. Ходят слухи, что сейчас она живет в глухом монашеском скиту. С наркоманами, больными СПИДом... Многие там дают обет молчания.
