Текст книги "12 сов"

Автор книги: Андрей Усачев

Соавторы: Галина Дядина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

ГАЛА,
или
Инопланетянка

ДНА СОВА была инопланетянкой. Про нее так и говорили: «С Луны свалилась!», «С Марса кубаряхнулась!», «Звезданулась с Полярной звезды!», «Каким только космическим вихрем ее к нам занесло?», или «Какой магнитной бурей на нашу голову приштормило?», или «Каким метеорным дождем нагромыхало?» Была ли она родом из созвездия Гончих Сов, БлизнеСов или далекой захолустной туманности Тухлое Яйцо – никто не ведал. Но все непременно с первого взгляда догадывались – инопланетянка! А для краткости звали чудачку Галой – в честь кометы Галлея, которая, удаляясь от Солнца, пролетает мимо Земли только раз в семьдесят пять с половиной лет. И непременно хвостом вперед – ничего не поделаешь, так уж дует солнечный ветер!

Конечно, Галу в небесах наблюдали немного чаще, чем комету Галлея, но знаменитый «полет-хвостом-вперед» на фоне огненно-маковой утренней зари всякий раз, как по-новому, ошарашивал раннюю сонную публику своей неземной финтифлюшностью и дерзким, безбашенным вывертом.

– Ну инопланетяяяяяянка… Ну звездааа! – ухали осовевшие от небывалого зрелища совы и филины.

– С ума кукукнулась!.. – поддакивали в соседнем темном бору кукушки и дрозды.

– Совсем чирикнутая! – гомонили в туманных рощицах рассветные воробьи и синицы.

– Кукарееееееееееееееееееееееееекнулась! – вопили в ближних селах петухи.

А дятлы просто стучали по дереву в знак общественного осуждения.

Но Гале нравилось летать, как комета, поддаваясь космическому солнечному ветру. Пилотировать хвостом вперед – это очень волнующе и НЛОшно! Она назвала свой ловкий трюк «перевертальто» и наслаждалась им с гордостью и блеском. А еще ведь можно перевернуться на спину и любоваться всем небом сразу, будто паришь не ПОД, а НАД ним, выбирая себе планету поуютней, где день длится самую малость, а ночь – словно целую вечность…

Ну или хотя бы лет семьдесят пять с половиной…

ШУРШУЛА,
или
Колыбельная радионяня

ОВА ШУРШУЛА работала ведущей ночного радиоэфира.

– Здравствуйте, дорогие друзья! – говорила она тихим шепотом, приветствуя своих слушателей. – С вами самое колыбельное радио на свете «Тсссс-пшшшш FM» и я, его бессонная головушка – ваша преданная баюкальщица – сова Шуршула. Если вы ворочаетесь с боку на бок в своих уютных постельках и никак не можете уснуть, если колется подушка или морщится пижамка, просвечивают потертые наглазники или жмут вспотевшие беруши – добро пожаловать в нашу тихую запечную беседу. Звоните нам по номеру шшшестьсот-шшшшестьдесят-шшшшшшшесть и пошебуршим о бессоннице вместе.

– Алло! – бормотал вполголоса крот. – Глаза у меня уже спят. И задние лапки тоже. И хвостик. И нос. А вот уши… Помогите! Что можно придумать? Устал, вскопал три огорода, и тут такое… Сна ни в одном ухе!

– Угу, – понимающе вздыхала Шуршула. – Сейчас все уладим. Послушайте, пожалуйста, третий ноктюрн сверчка для цикад в маргаритках.

И на волнах колыбельного радио стрекотали переливчатые нотки:

 
Цвирк-цвирк-цви-ци-цирк.
Цви-ци-ци-ци,
Цви-ци-цвирк…
 

О чем рассказывали эти волшебные звуки, неизвестно, но голос крота очень быстро переходил в безмятежное посапывание. А в телефоне уже жалобно поскуливал новый голос:

– Ауллоу! – Это завывала собака. – Спасибо за чудесную мууузыку. Да только вот досада – уууши-то у меня уже спят, и глаза слипаются, и хвост свернууулся калачиком, а блохи все скачут и скачут… Помогите! Угомоните оголтелую банду! У-у-у, вся чешусь, не могууу!

– Угу-угу! – с готовностью отзывалась Шуршула. – Сегодня в студии у нас как раз на этот случай специальный эксперт – пастушья овчарка Долли.

– Аф, здраф-ствуйте… – мягким басом начинала Долли. – Я обычно считаю овечек: раз овечка, два овечка, три овечка… сорок восемь плюс девять овечек… двадцать семь минус пятью пять… делить на дважды две овечки… Блошки быстро устают от арифметики и как подкошенные валятся с ног.

– Бух!!! Бах!!! – гулко слышалось в трубке. Это дружно опрокидывались кверху лапками сонные блошки. И счастливая собака похрапывала всласть.

А в телефоне – новые вздохи:

– Алло! – досадовала в трубке кенгуру. – Помогите, дорогая Шуршула! Надежда только на вас. Все мои блошки спят до одной. Да и сама я давно бы уснула – от кончиков ушек до края хвоста. Но в сумке шалит кенгуренок! У бедного режутся зубки…

– Ух-ух! – принималась за дело Шуршула. – Ваш ребенок привит от зевоты?

– Нет, а разве зевота заразна? – удивлялась в ответ кенгуру.

– О, конечно! И очень полезна! А особенно для растущих молочных зубов! Давайте-ка зевнем на вашего малютку все вместе – вот ТАААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААк!

И радио «Тсссс-пшшшш FM» зевало.

Да так сладко, что просто… хррррррррррррр… пшшш…

ВАССА,
или
Ночной директор

ОВА ВАССА работала ночным директором на большом продовольственном складе. Вообще, ночным директором называют сторожа. В обязанности Вассы входила охрана склада и всего, что там хранилось.

От кого охрана? – спросите вы. И я вам отвечу – ото всех!

От мышей, котов, собак, волков, ворон, медведей, людей, которые могли взломать замок, или перепилить решетки, или сделать подкоп.

По ночам Васса совершала регулярные облеты склада. В первое время она кричала: «Уху! Уху!..»

Но никто ее «Уху!» не боялся. Некоторые даже думали, что их приглашают на уху. И тогда сова освоила разные звуковые приемчики.

Когда на склад лезли мыши за сыром, она мяукала.

Если появлялись непрошеные коты – лаяла. Прибегали собаки – выла волком, а если уж волки – то кричала человеческим голосом:

– Стой, стрелять буду!

И щелкала клювом, будто взводила курок…

Сова поставила на крыше конуру с круглой дыркой. Получилось такое уютное дупло:

– Мяу-мяу, гав-гав, у-у-у, стой, стрелять буду! – голосила Васса из своего конурного дупла.

Она научилась подражать сигнализации, а когда на склад лезли самые отпетые воры и взломщики, имитировала звуки пистолетных выстрелов и пулеметных очередей:

– Тыц! Дыц! Тыдыц! Пиу! Пиу! Тра-та-та-та!

Даже бандиты с железными нервами разбегались, как тараканы.

Кстати, тараканов на складе тоже не было. Васса нашла управу даже на муравьев, которые преступной колонной топали к мешкам с сахарным песком. Для этого сове пришлось выучить боевой крик муравьеда.

Настоящий директор склада нарадоваться не мог на свою ночную заместительницу:

– И сама не крадет, и другим не дает!.. Если в наше время у кого и есть совесть, то только у сов! – говорил он.

Но однажды утром Васса влетела в кабинет директора и сообщила:

– Меня пригласили в кино…

– В кино? – удивился директор. – И что ты там будешь делать?

– Озвучивать фильмы, – объяснила Васса. – Я умею мяукать, лаять, выть, стрелять, шуршать, греметь, кричать орлом, соколом и совой…

Директор сильно опечалился:

– И где я найду еще такого талантливого сторожа?

– Возьми какого-нибудь попугая, – посоветовала Васса. – Они неплохо звукоподражают, и голоса у них громкие!

Директор так и сделал. Пригласил на место совы большого бразильского Ару. Но новый сторож умел кричать только: «Ворры! Рразбойники! Карраул!» и «Стой, стрелять буду!»

– Ничего, он просто молодой и местами зеленый. Со временем научится, – прощаясь, сказала Васса.

С тех пор ее никто не видел. Говорят, теперь сова работает на самой большой студии в Голливуде, где озвучивает боевики, мелодрамы и мыльные оперы. И если вы смотрите фильм, где отлично грохочут выстрелы, натурально ржут лошади, правдоподобно шумят фонтаны или гениально скрипит дверь, знайте – это работа Вассы. Это она щелкает кастаньетами, разговаривает на марсианском языке и поет за известных певцов…

Да так здорово, что любо-дорого послушать!

ЛЮСИНДА,
или
Предрассветная муза

ОВА ЛЮСИНДА работала музой у поэта. Муза – это такая фея, которая прилетает по ночам и навевает вдохновение. А вдохновение – это такая волшебная сила, которая творит чудеса. Например, чудесные стихи. Но однажды, уже перед самым рассветом, Люсинда слишком сильно взмахнула крыльями, навевая на поэта вдохновение, – и все его чудесные стихи вихрем вынесло прямо в открытое окно и размело на разные стороны света.

– Ах! – воскликнул поэт, который жил на пятнадцатом этаже и не мог тут же выбежать на улицу, чтобы собрать свою рукопись. – Что ты наделала, Люсинда! Я только что закончил великолепную поэму, которую сочинял всю жизнь! – Прямо в домашнем халате и одной тапочке он бросился к лифту, но, спускаясь, застрял на втором этаже.

Люсинда, конечно, сразу выпорхнула в окно за разлетевшимися страничками, но своим маленьким кривеньким клювиком смогла подцепить лишь одну, на которой было написано: «КОНЕЦ».

Тут на улице хлынул такой сильный ливень, что размыло весь двор и не осталось никакой надежды собрать оставшуюся поэму.

Люсинда влетела в подъезд. Тут лифт, очнувшись, спустился и открыл двери. Но там уже не было поэта, а была только его старая тапочка с дыркой на самом носу. Люсинда заглянула в дырочку, но поэта в ней не увидела.

– Ах, Люсинда, что ты наделала! – проворчала тапочка голосом пропавшего поэта. – Сколько раз тебя просить! Не засыпать на моем ноутбуке! Только посмотри, что ты напечатала: «КОНЕЦ» – разве это подходящее начало для новой поэмы?! И верни, пожалуйста, мышку на коврик! Она не живая, а компьютерная. Ох уж эти мне музы. Одно сплошное беспокойство с ними, а не вдохновение.

Тут Люсинда проснулась, на секунду открыла глаза и увидела перед собой любимого поэта.

«Нашелся…» – с легким сердцем подумала она и снова погрузилась в дрему, убаюканная первыми лучами рассвета.

– Не беда, что уснула, – улыбнулся поэт. – Это у нас, людей, говорят: утро вечера мудренее. А у муз все СОВсем наоборот.

МАРФА,
или
Дирижер тишины

РАННЕГО ПУХОВОГО ДЕТСТВА сова Марфа любила музыку. Неважно, какая это музыка была: соловьиный джаз или хоровые песнопения лягушек, нежные симфонии сверчков или прощальные романсы улетающих журавлей – все приводило юную сову в восторг и толкало к занятиям музыкой.

Неудачи начались уже в музыкальной школе. Марфа пробовала играть на гитаре и арфе, но острые когти рвали струны. Педагоги так и говорили:

 
Прилетела Марфа —
Разлетелась арфа!
 

Марфа записалась в лесной хор, но голос у нее был хрипловатый: иногда срывался на лай, а иногда давал петуха…

Тогда Марфа решила: «Раз из меня не получается ни арфистка, ни солистка, стану дирижером! Ему не нужно петь и играть, а только любить музыку и вовремя взмахивать палочкой…»

Музыку Марфа любила, а дирижерскую палочку ей выгрыз знакомый жук-короед.

Но и карьера дирижера у совы не задалась: едва она широко взмахивала крылом с дирижерской палочкой – ноты с пюпитров разлетались, а заодно с веток сдувало половину музыкантов.

После двух неудачных репетиций Марфу выгнали из оркестра.

– Или она, или мы! – заявили оркестранты.

И Марфа осталась одна. Со своей дирижерской палочкой и любовью к музыке.

Тихим осенним вечером сова сидела на ветке в полном одиночестве и дирижировала листопадом. Вокруг плавно кружились ноты: золотые, розовые, красные. Слышалось легкое шуршание и дыхание северного ветра…

И Марфа вдруг поняла: не нужны никакой оркестр, никакие музыканты. Потому что нет ничего прекраснее тишины. Музыка тишины! Ее еще никто не слышал. А если слышал, то не знал, что это Музыка…

– Что это ты делаешь? – удивилась знакомая белка, глядя, как Марфа размахивает дирижерской палочкой на совершенно пустой опушке.

– Дирижирую тишиной! Послушай…

Это была первая в мире беззвучная пьеса «Осенний лес».

– Вокруг нас слишком много звуков, а тишины осталось мало, – закончив, сказала сова.

– Действительно, прекрасно, – вздохнула белка. – А можно я в следующий раз детей приведу?

– Конечно, – кивнула Марфа.

– И я тоже, – неожиданно вмешался сидевший у норы барсук. – Весной соловьи так свистят и щелкают, что уши закладывает! А от этих дятлов-рэперов ни зимой, ни летом житья нет!

Второй концерт тишины прошел при полнейшем молчании. Только в конце все захлопали крыльями, застучали лапами и закричали «Браво!».

А на третьем концерте собралось столько публики, что желудю было негде упасть, и выступление записали на радио и телевидении.

А дальше началась настоящая слава. Тихие пьесы совы исполнялись во всех уголках земли. «Тишина перед бурей», «Лунная ночь на Днепре», «Молчание ягнят», «Вторая лунная соната», «Рассвет на Москве-реке» (где звучал единственный в мире хор рыб) стали классикой и приводили публику в экстаз. А если кто-то кашлял или начинал похрапывать, его тут же толкали в бок:

– Тише! Не мешайте слушать тишину!

ГЛАФИРА,
или
Зимняя аистетушка

ОВА ГЛАФИРА подрабатывала аистом. Так уж в природе получается, что аисты – конечно, птицы прекрасные и таких замечательных новорожденных малышей родителям в кружевных конвертиках приносят (просто не налюбуешься!), да вот только как нагрянет девятнадцатое августа (День прощального аистиного курлыка) – тут же собираются в белокрылые стаи и улетают на зимовку в Африку или Индию, забыв про всех поспевших в небе карапузов. А возвращаются, бесстыдники, не раньше чем к апрелю! Ну, прямо не добрые ангелы, а чистые эгаисты! Ребятня кричит в облаках, надрывается: «Уа, уа, бессердечные аисты! На кого вы нас, сироток, покинули!» А аистам, конечно, самим тоже гадко за такое неблагородное поведение. Совесть их на юг просто так не отпускает – носит в небе по кругу и мучает.

Вот они и придумали свалить свою хлопотную ясельную службу на сову. До первых подснежников. Сова – птица безотказная: чего ни попросишь – один ответ: «Угу!» Милая, сердобольная клуша.

Так и стала Глафира подрабатывать аистом. Точнее, перелетной аистетушкой. Ох, чего только не натерпишься с этими межсезонными грудничками! Летом-то хорошо: обернуть младенчика подгузником, наскоро смастрячить из тонкой ситцевой пеленки узелок – и дело в шляпе, точнее, в легкой колыбельной люльке. Летишь себе, в ус не дуешь – невесомая ноша знай себе плавно в клюве покачивается да сладким кулачком во сне причмокивает. А осенью! Тут одной простынкой не обойдешься. Надо одеяльце малышу, крепкий зонтик от дождика. Зимой и того хуже: в сильный мороз и по три толстых стеганых одеяла на одного кроху накутывать приходится.

А если двойня или тройня в феврале аккурат на крещенскую стужу да в какие-нибудь Чертовы Кулички заказана! Кряхтит сова, еле тащится. Семь потов с нее сойти не успевают – тут же застывают на свистящем ветродуе семью стопудовыми сосульками! Тянут они к земле пуще прежнего. А присядешь на пенек отдохнуть – уж никак в небо не поднимешься.

Маялась-маялась Глафира. Да ум совиный на мудрости скор. Раздобыла она гибких ивовых прутьев и сплела гнездышко-саночки. Теплым пухом внутри обложила, солнечных зайчиков на полянке в лесу наловила, рассадила по краям гнездоката, приказала сидеть смирно и с бочков припекать-пригревать, веревочку к полозьям привязала и стала развозить по домам грудных младенцев. Саночки с горок – скок! вжик! – малышня хохочет! Щечки от смеха румянятся, глазки ясным солнышком лучатся, счастливятся! Приезжают карапузы к своим мамам и папам с пылу с жару – как пирожки из русской печки!

– Ух-ты-фух-ты-е-хо-ха!!! – восхищаются довольные родители. – Какие у нас детишки расчудесные! Взгляните-ка: под ними аж подснежники проклюнулись!!!

ПОЛИНА,
или
Сова в музее

ОЛЯРНАЯ СОВА ПОЛИНА работала в музее чучелом. В музей она попала совершенно случайно. Однажды во время пурги залетела в окно, которое забыл закрыть музейный сторож, да так и осталась.

Полина никогда прежде не бывала в музее. До этого она жила в тундре и вела дикий образ жизни. В музее ей понравилось. На стенах висели фотографии и картины, а на полу и столах лежали всякие интересные вещи: охотничьи принадлежности, рыболовные снасти, лодки, палатки геологов и чумы оленеводов, моржовые клыки и бивни мамонта. Особенно сове приглянулся уголок живой природы: в небольшом зале в разных позах застыли медведь, лиса, песец, заяц и полярный волк. На ветках сухого дерева сидели вороны, чайки и куропатки…

«Интересно, как они тут вместе уживаются?» – удивилась Полина.

И вдруг неподалеку послышались человеческие голоса. Полина хотела вылететь на улицу, но сторож уже закрыл окно, через которое она попала в музей. А голоса приближались…

«Попалась», – подумала сова.

И тут ей в голову пришла спасительная идея. Полина села на одну из веток сухого дерева и притворилась чучелом.

Директор музея делал утренний обход. Он отлично знал каждый экспонат в своем музее. И, увидев Полину, сильно удивился:

– А сова откуда взялась? Совы у нас не было…

– Наверное, охотник из тундры приходил, вот и оставил, – предположил кто-то из сотрудников.

– Совы нам как раз не хватало, – обрадовался директор. – Отличная работа. Прямо как живая!

Полина сидела не шевелясь, пока ее разглядывали сотрудники музея. Она даже не моргнула, когда директор повесил ей на лапу бирочку с инвентарным номером. А после обеда под веткой, на которой она сидела, появилась табличка «Полярная сова».

Весь день Полина проспала на дереве, и никто ни о чем не догадался. Ведь совы спят с открытыми глазами. А вечером…

Полина видела, как проветривают помещения. Открыть окно оказалось не так уж сложно. И когда музей закрылся, она вылетела на охоту, но под утро вернулась и снова села на ветку. Так и повелось: ночами сова улетала, на рассвете возвращалась и сама закрывала за собой форточку.

И никто ни о чем не догадывался, кроме музейной кошки Муси.

Муся была умной кошкой. Она ловила мышей, чтобы те не грызли экспонаты. Поначалу, обнаружив живую сову, Муся шипела на Полину. Но, поняв, что сова не претендует ни на мышей, ни на блюдце с молоком, стоявшее под скелетом мамонта, успокоилась. Они даже подружились и по ночам прогуливались по пустым помещениям, обсуждая новые экспонаты, работников музея и посетителей.

– Ох уж эти посетители! Так и норовят все потрогать и пощупать, хотя ясно же написано: «Экспонаты руками не трогать!» – сердилась кошка, которая хотя и не умела читать, но за долгую жизнь в музее выучила все надписи.

– Дикари, – соглашалась с подругой Полина. – Но для того их и приводят в музей, чтобы повысить культурный уровень…

Однажды в музей пришел мальчик с мамой и, когда та отвлеклась, стал тыкать в сову лазерной указкой. Полина не сдержалась и цапнула его за палец.

– Ай, мама! – завопил хулиган. – Сова кусается!

– Не выдумывай! – строго сказала мать. – Это чучело. Оно кусаться не может…

«Еще как может! – подумала Полина. – Еще раз тронешь, в нос клюну!»

Полина оказалась очень способной совой. Быстро освоила человеческий язык и научилась читать. Она не хуже хранителей знала каждый экспонат. И даже расшифровала древнюю надпись на одном из моржовых клыков. В свободное время сова писала служебные записки и подсовывала под дверь директору: «У вас искрит праводка. Даброжилатель».

И только раз в году, в Музейную ночь, должна была оставаться на своей ветке. Полина была счастлива.

– Пусть меня называют чучелом, – говорила она подружке-кошке. – Счастье – это когда ты нашел свое место в жизни. И при жизни. И после…

КАЗИМИРА,
или
Сова-художница

ОВА КАЗИМИРА МАЛЕВИЧНА была художницей.

Больше всего она любила рисовать черные-пречерные ночные пейзажи. Особенно в самой дремучей лесной глуши, куда не добираются лучами ни звезды, ни луна. И даже днем не проскочит малюсенький солнечный зайчик. Да что там – даже крошечная солнечная блошка не мелькнет! – Ночь – это самое живописное время! Сколько в ней ослепительных черных красок! – повторяла сова всякий раз, как вылетала в темный бор на свой излюбленный пленэр с корявым стареньким мольбертом на курьих ножках и заляпанным черными кляксами этюдником.

В этюднике хранилось целое богатство черных красок. Вот тюбик с оттенком жирной, сочной земли после проливного дождя, вот баночка с прахом старого трухлявого дупла, вот с густым синеватым отливом воронова крыла, пеплом угольно-сизой золы от ведьминского костра на Лысой Горе, смолянистым сосновым дегтем, соками спелой черемухи, крушины, черники, ежевики, черной бузины… Даже флакончик с ядовитыми чернилами тихоокеанского осьминога, старинная, антикварная плитка горького бельгийского шоколада и баночка засохшего сапожного крема для тугих кавалерийских ботфортов откуда-то попали в коллекцию ночной пейзажистки.

– У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-Х, какая красотища! – восхищалась Казимира Малевична, приземляясь в самом кромешном глухоманном захолустье где-нибудь у черта на куличках. – Хоть глаз выколи! Ни зги, ни ползги не видно! Даже собственного клюва!

Тут она хваталась за кисти из шерсти черно-бурой лисицы и целую неделю увлеченно писала одну и ту же небольшую квадратную картину, над которой трудилась уже сто с лишним лет и все никак не могла закончить, потому что нет предела совершенству и настоящему художественному мастерству!

– У-у-у-х-х-х-х-х-х-х-х!!! Такой гениальной картины днем с огнем не сыщешь! – подсказывал Казимире ее внутренний творческий голос.

– Ух, не сыщешь! Ух, не сыщешь!! – каждый раз второпях соглашалась она сама с собой, добавляя на холст какой-нибудь новый дивный штрих. И только самую последнюю точку все никак не умудрялась поставить…