Текст книги "Лирика смутных времен: не о любви (СИ)"

Автор книги: Андрей Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Лирика смутных времен

Не о любви

Темное время

Очень страшно и очень больно,

Тучи черные над Россией,

А народ как всегда доволен,

Упиваясь своим бессилием.

Самолеты летят куда-то,

Газ течет, газ пылает, душит,

Где-то там, на войне, солдаты

Призрачным идеалам служат.

А диктатор во блеске славы,

Наслаждаясь своим величьем,

Тут и там проводит облавы,

За Россию, ничего личного.

И страна на волне подъема,

Прицепив духовные скрепы,

Ожидает грозы и грома,

Наплевав на гробы и склепы.

Нас зомбируют, распыляют,

Сеют ложь, жнут поддержку власти.

Под ногами земля пылает,

Рвется мир на кривые части.

Бог, за что нам послал Кумира,

В наказание, как проверку?..

Не летит сюда голубь мира,

А кружит кровожадный беркут.

Коктейль

Если мой коктейль захочется,

Положить в стакан вели

Килограммы одиночества

И щепоточку любви,

Литр боли и сомнения,

Ложку встреч, ведро утрат,

А еще стихотворения -

Ведь без них в стакане яд.

Петербург

Я люблю Петербург! И дожди, и мосты,

Серость зданий, туманы, прохладу,

Отголосок утерянной той красоты

За решеткою Летнего Сада.

Я люблю так же Невский, брожу по нему,

Вместе с Гоголем, видя былое.

Петербург не был верен еще никому...

К нам приблизился Пушкин. Нас трое.

Петербург! Ты весь – город ушедших времен,

Где любили, прощали, стреляли...

А скажи, город мой, может, сам ты влюблен?

Ты молчишь... Понимаю, едва ли.

Петербург! Мне твой близок и мил грозный лик,

Скрывший в водах печали и боли,

И в дни солнца по золоту скачущий блик

Нас заставит забыть о юдоли...

Мы идем по дождем, мы, как город, хмуры,

Пушкин, Гоголь и мы с Достоевским,

Все мы вышли под дождь и, оставив пиры,

Возвратились к тебе, милый Невский.

Вот гранит берегов над широкой Невой,

Что хранит тайны города вечно,

Сколько каменных стражей стоит над тобой,

Твоим водами не противореча...

Мы идем, к нам приблизились из-за угла

Тихим шагом Ахматова с Блоком...

Наша встреча к концу, между тем подошла,

Мы прошлись, прямо скажем, не плохо...

Я уйду на окраину, в скучную жизнь,

Жизнь, где правят всем время и штампы.

Не хочу уходить, город просит: вернись...

Обещаю, вернусь с Мандельштамом.

На жизнь поэта

Как много вас было, великих поэтов,

В России, да, в общем, конечно, везде

Был Пушкин, был Лермонтов, был, как его, этот...

Ну этот, при длинной седой бороде...

Шекспир за границей писал (кстати, пошлое),

Чуковский, Есенин писали в Москве.

В стихах, матерясь, обличал наше прошлое

И в партию верил великий В. В.

Как много вас было, ушедших поэтов!

Глядите на нас с осужденьем с картин...

В России нет больше ни Блоков, ни Фетов…

А кто же остался? Да Быков один.

Зато он один стоит многих и многих,

Не Пушкин, не Бродский и не Пастернак,

Нет, он – это он, его строчки – дороги,

Ведущие к свету, а, может, во мрак.

Как много поэтов ушло молодыми...

Живи, Дмитрий Быков, живи и твори!

Пусть даже кудряшки и станут седыми,

Вовек не состарятся рифмы твои.

***

Ты видишь огни вдалеке,

Ты знаешь, что надо идти

Вперед, без вещей, налегке,

Насвистывая по пути.

Там где-то есть город и порт,

Белеют в ночи паруса,

Дорога, ведущая в форт,

Петляет туда сквозь леса...

Осиновый посох в руках,

И ты все бредешь и бредешь,

Уставший и издалека,

Везде натыкаясь на ложь,

Неверие, зависть, вражду...

Но светятся эти огни,

Ты шепчешь себе: "Я дойду,

Не зря же я жил все те дни,

Когда я не знал свет огней,

Когда жил, как все, весь в делах,

Когда устремлялся за Ней

И в тысячный раз терпел крах...

Я должен дойти, я дойду!"

А ветер в осинах шумел,

Пророча идущим беду...

Но ты, безрассуден и смел,

Ты шел на огни, весь в пыли,

Они стали ближе к тебе,

Хотя еще были вдали.

Ты, противореча судьбе,

Все шел, ты тогда был герой,

И подвиг удался почти,

Смеялась судьба над тобой,

Преград не чиня на пути.

Ты шел, и ты все же дошел

До тех вожделенных огней,

И было бы все хорошо,

Но там ты вдруг вспомнил о Ней...

Прекрасен был город и порт,

Собой означая финал,

Надежнее скал был тот форт,

Но призрак любви его взял.

Ты верил, что это финал,

Но были обманом огни...

Поверил, и жизнь потерял.

Куда шел ты ночи и дни?

Ведь там все равно нет Ее,

А значит, и счастья там нет.

Потеряно время твое...

Зачем же ты шел столько лет?

Вот так все по жизни идем

На отблеск обманных огней,

Где счастья мы все ж не найдем,

Несчастье же будет сильней.

Не лучше ли здесь и сейчас

Счастливо прожить свои дни,

Где все происходит для нас?...

Не лучше. Ведь светят огни.

И в даль нас куда-то зовут

К несбыточной цели своей...

А люди увидят, придут,

Умрут, но достигнут огней.

***

Он был один среди толпы,

И вид имел как бы нездешний,

Он слишком жадно в воздух вешний

Дымил, совсем как из трубы.

Он был один среди людей.

Такая индивидуальность.

Неяркая национальность,

То ли русак, то ли еврей...

И не любил он вспоминать

Далекой молодости годы,

Когда не видевший свободы,

Стал понемногу выпивать,

Любил болтать в похмелье дерзко,

Бывало, руки распускал,

И запрещенное читал,

Считая Власть Советов мерзкой.

Пол жизни он прожег в огне

Литературно-алкогольном,

И, впрочем, жизнью слыл довольным,

Кто ж знал, что видел он во сне...

Минули годы молодые,

Работы так и не нашел,

К режиму в слуги не пошел,

А волосы уже седые.

А к власти новые пришли,

С России рухнули оковы,

(Не все к тому были готовы,

По сей день ищут – не нашли).

А наш герой кричал ура,

Помолодевший лет на десять,

Но не хотел притом повесить

Тех, кто у власти был вчера.

Такой вот вот нео-либерал,

Не диссидент – ведь не сидел же,

Он, не профессор, не невежда,

Не выиграл и не проиграл...

И вот стареет и живет,

Предвидя смерть, желая смерти,

И поговаривает: "Черти,

Живей, костер, еда идет! "

Зачем о нем пишу сейчас я,

И чем же так уж он велик?

А просто счастья ждет старик,

Не видевший по сути счастья.

Дождется или нет – как знать,

Какие, впрочем, наши годы,

Дождался ж он уже свободы,

Что ущемляется опять.

Он так живет и счастья ждет,

И верит все еще наверно,

За пенсией – подачкой скверной -

Приходит – и еще придет.

С литературой он закончил,

И вообще почти ослеп,

Его зовет могильный склеп,

А нас – трансляция из Сочи.

Небо над Петроградом

Нева покрывается кромкою льда,

Становится город подобием ада,

И в воздухе ясно витает беда...

Затянуто небо над Петроградом.

Матросы, солдаты идут на парад,

С другой стороны молодые ребята,

И красные флаги над всеми парят...

Чего-то ждет небо над Петроградом.

Столкнулись процессии, вышел вперед

Рабочий и, ус потрепав для бравады.

Он громко сказал, что за ними народ...

Встревожено небо над Петроградом.

Рабочий призвал отогнать юнкеров,

И в тех полетели булыжники градом,

И вот мостовую окрасила кровь...

И туча пришла в небо над Петроградом.

А что ж юнкера? Те согласны на бой.

Рабочие ждали такого расклада:

Они взяли ружья за этим с собой...

Снежинки кружат в небе над Петроградом.

Мир серый стал красным от крови, знамен,

Один за другим юнкера наземь падают.

Предсмертные крики, агонии стон...

Кричит чайка в небе над Петроградом.

Но бой прекратился, рассеялся дым,

Кто умер, кто стонет, кто выжил – не рады.

О, как тяжело умирать молодым...

И хмурится небо над Петроградом.

Вот митинг проводят здесь большевики,

Снег алый, и трупы лежат сплошь и рядом.

Их некому, лень донести до реки...

Безмолвствует небо над Петроградом.

Уж близко кровавый осенний рассвет,

Уж скоро настанет пора Ленинграда,

И тот тоже сгинет под толщею лет...

Бессмертно лишь небо над Петроградом.

Апокалипсис

Вода кипит, земля пылает,

И люди, мокрые от слез,

На части души разрывают

И поедают свой навоз.

В крови земля, убиты души,

Последний час мир доживает,

Господь свои основы рушит,

Земля кипит, вода пылает.

Воскресение

Чувства, логика, мысли и люди,

Расставания, встречи, любовь,

И слова, что как залпы орудий,

И привычная рифмочка «кровь»...

Как же нам это все надоело!

Мы устали, нам лучше уйти,

Оторваться душою от тела,

Сообщив всем: «Прощай и прости».

Но притом непременно воскреснуть

Нам вдвоем. Без апостолов пусть,

Пусть без ангельской радостной песни,

Предвещающей скорую грусть.

Не изменится мир, ну и черт с ним.

Мы уже будем выше его!

Мы уже сможем вечером поздним

Ощущать не мороз, а тепло!

Мы воскреснем, мы будем над всеми!

Только надо ли нам умирать?

Мир – и так наш, дано в теореме,

Только не забывай воскресать.

***

Вечерняя заря, мечты прекрасной суть,

Ты так свежа, чиста, ясна, мила!

Ты ввысь меня зовешь с собой в последний путь

Туда, где лишь твой свет, где нету зла.

Увы, еще с тобой пойти мне не дано,

С землей порвав связующую нить.

Но все же верю я, однажды суждено

Мне путь с зарею к Богу совершить.

***

На пределе скоростей

Я лечу за горизонт,

Разгоняясь все быстрей!

Я – и Бэтмен, и Джеймс Бонд,

Я герой, я супермен!

Я лечу, по сторонам

Жизнь мелькает. Жизнь – есть тлен!

Я лечу к другим мирам,

Ветер дует мне в лицо,

Челка падает на лоб.

Я лечу! Влетел в крыльцо,

Задний ход... Вперед в сугроб!

На даче

В городе пыль, суета и машины.

Тут – наоборот.

Яблони, сливы, малина, рябина,

Вкусный компот.

Отдохновение, перерождение

Нашей души,

Жизнь без тревог, приключений, волнения -

И без машин.

Утром работа, купание вечером -

По погоде.

И жизнь недолгая кажется вечною,

Пусть уходит.

Тут легче дышится, тут легче пишется -

Больше простора,

Сидя под яблонями и под вишнями,

Скрывшись от взоров

И от проблем, они так далеки,

Где-то в партах.

Минус один – мы тут все дураки,

Но лишь в картах.

***

На войне очень хочется жить,

Когда рядом – лишь крики и кровь,

Когда запросто могут убить,

И за смертью забыта любовь,

Когда пуля свистит у виска,

Когда рядом стоящий упал,

А ты рад, что остался пока,

Что еще смертный час не настал.

На войне есть приказ – убивать,

Ты стреляя, губу прикусил,

Понимаешь, что нужно стрелять,

Нужно жить! Но уже нету сил...

И победа уже не важна,

И не важен весь мир на войне,

Даже то, что тебя ждет жена...

На войне жизнь дороже вдвойне.

На войне так легко умереть,

Оросив землю кровью своей...

Нужно жить, не ломаться, терпеть,

Для себя, для других ли людей...

Рядом крики, агония, бред,

Твой товарищ погиб, может быть...

Ни патронов, ни сил больше нет...

Меткий выстрел. Все, можно не жить.

***

Черное небо объято предчувствием,

За мертвыми елями кто-то стоит,

В шуме грозы ощущаю присутствие

Чье-то, кто смотрит, стоит и молчит.

А над опушкой кружат девять воронов,

Мертвенно-бледный огонь в их глазах...

Все будто силой какой заколдовано,

Чувство осталось одно только – страх.

Ночью во власти становятся ужасы,

Шепоты, крик, странный хруст вдалеке...

Черные птицы над елями кружатся,

Плеск чьих-то весел на черной реке.

Вот из-за ели выходит в плаще до пят

И в капюшоне, скрывающим лик,

Кто, непонятно, и мне бы бежать назад,

Но я обездвижен, как дряхлый старик.

Он приближается, медленно, плавно, но

Неотвратимо, нечеткий, как тень...

Тут я проснулся, вспотевший, открыл окно.

Здравствуй, мой новый и радостный день!

Времена жизни

Туманная нега,

Бескрайняя высь...

Весной из-под снега

Рождается Жизнь.

И, робко ступая,

Течет ручейком,

Не предполагая,

Что будет потом.

И белый подснежник

Так девственно-чист,

На веточке свежий

Зелененький лист...

И вот Жизнь в полете,

И вишни в цвету,

Букашки в работе..

Все верит в Мечту!

И ласточки даже

Вернулись сюда,

Где утки, как баржи,

Где эта вода...

Но вот Жизнь созрела,

Хоть все же юна,

Весна пролетела.

И с чаркой вина

Пришли к Жизни знойные

Летние дни.

Лишь зори спокойные,

Зори одни..

А Жизнь – мысли в сторону!

Жечь, прожигать!

Дарить свет всем поровну,

Петь и плясать...

И Жизнь не заметила -

Лето ушло.

Дарить больше не нечего.

Где ты, тепло?

И листьев багряных

Убор золотой

Висит над поляной,

Висит над водой...

Но листья не выжили,

Стали ковром,

Чтобы покров выжженный

Спал под дождем.

И морось морщинами

Жизнь приняла,

Насытившись винами,

Зиму ждала.

Зима подобралась,

Неспешно метя.

И жизни осталось,

В метели летя,

Погибнуть под снегом,

Предвидя из сна:

Опять будет нега

И будет весна.

И будет полет,

Увядание, сон..

Жизнь знает вперед,

Жизнь восходит на трон!

***

Их ведь миллиарды, обычных людей,

Которые каждое утро,

Проснувшись, будь то хоть великий еврей,

Хоть девочка с фоткой, как утка,

Решают: они не такие, как все,

И неповторимы как личность.

Утешившись, прут в магазин к колбасе,

Ее обменять на наличность.

И я, может быть, лишь один из таких,

Уверовавших в эти бредни,

Людей, может даже весьма не плохих,

Но самых ущербных и средних.

Но я свято верую: я не такой!

(И все тоже верят, наверно).

Нет, я – не они, я – какой-то другой!

(Орут, выходя из таверны).

Реально, я личность, таких больше нет!

(Уверены семь миллиардов).

Велик день, когда я родился на свет!

(Вот этого делать не надо).

Но вот лишь в одном я уверен совсем!

(Во всем остальном не уверен? )

Я знаю, ты личность, и ты лучше всех!

Я глуп, но я глупости верен.

Ленин

Вождь революции кровавой,

Злодей ты или гений был?

Страну создал с великой славой

Или Святую Русь сгубил?

Ты кто? Тиран или писатель?

На Робеспьера так похожий

Ты верующий в прогресс мечтатель

Иль ставленник масонской ложи?

Ты кто вообще был для России,

Нам непонятно до сих пор.

Тебя мы ставили, сносили,

Притом не видели в упор.

К тебе по сей день отношение

На части всех нас разделяет.

Когда уж примет тот решение,

Кто нам учебник выделяет,

Нам нам нужно как тебя оценивать,

Герой ты или негодяй?

И ценности переоценивать

Нам нужно ли? Пока не знай,

Вот как нам скажут, тем и будет

Товарищ Ленин, ну пока

Менять не перестанут люди

Историю через века.

Но может быть тот день настанет,

Идеологии падут,

Нам наконец-то перестанут

Все чем-то красить. Прорастут

Ростки той правды недобитой,

Что век томятся под землей,

И в гигабайты, байты, биты

Она введется уж не мной.

***

Лодка – вперед от берега,

Гордость вдали осталась.

Здравствуй, моя Америка,

Новенький мой пентхаус!

Сколько всего потеряно...

Это теперь забыто.

Можно сказать уверенно:

Двери назад закрыты.

Небо с водой сливается,

Тает в лучах заката

Солнце, и начинается

Новая баллада.

Баллада

Берега белых скал над бурлящими водами

И парящий над ними орел в небесах...

Что ты ищешь на мертвой холодной чужбине?

Здесь природный обвал, увенчавшийся родами

Зла, что больше не прячется в темных лесах,

Темных сил, тех, что замки возводят на глине,

Замки мощные, созданные из костей,

Защищать их теперь – долг для всех и повинность...

Неужели ты думаешь справиться с этой злой силой?

Она правит и лжет с помощью новостей,

И, присвоив себе рыцарство и былинность,

Подчиняется себе целый свет так легко и красиво.

Ты один средь камней, и никто ничего не услышит

А кто слышит, так те под камнями давно уж лежат,

Ожидая спасения, может, даже тебя ожидая.

Звуки все, что и так год за годом все тише,

Враз покинули землю, спустившись, наверное, в ад,

Оттолкнувшись от врат недоступного временно рая.

Тишина, и соленые брызги от пресной воды,

Достигая камней, так неслышно уходят обратно,

Чтобы вновь враз нахлынуть – и вниз, и опять, и по кругу.

На камнях остаются недолго от брызг прилетевших следы.

След нечеткий, неправильный и неопрятный,

Да и тот с каждой новой волной убирает друг друга.

Ты стоишь, ты не знаешь, но чувствуешь: надо сказать,

Только что, непонятно, зачем, никому не известно,

Но должно же быть Слово, способное зло уничтожить.

А прилив все по кругу, ни в силах никто этот круг разорвать.

Тебе мысль нежданно пришла, эта мысль чудесна.

Ты всегда Слово знал, ты его носишь с кровью под кожей.

Слово ты говоришь, рассекая им цикл злой силы,

Слово емкое, ясное, сложное, но и простое,

Что пронзает как меч, как на фронте пронзают блокаду.

Круга нет, камни разом сложились в могилу,

Из которой когда-то восстало застойное, злое,

Нам ниспосланное прямо из недр, из ада.

Только звук не пришел. Ты несмело приблизился к гробу.

Там лежало лишь жалкие мощного тела останки,

Прошептали они, прерывая молчание звуком:

"Ты убил нас. Ну что ж, мы на время вернемся в утробу

Нашей Родины-Матери, грубой но доброй крестьянки,

Но не будет конца недовольству, лишениям, мукам.

Что, ты думаешь, зло – это мы? Мы – защита,

Ваш колпак, не хотите вы, значит, колпак, идиоты?

Что ж, так знайте, что зло – это вы, только вы друг для друга.

Мы убиты, но ваши грехи не убиты.

Вы свободны, готовы к падениям, изредка взлетам,

Войнам, голоду... Или продолжим по кругу?"

Ты стоишь и молчишь, слышишь звуки, но звукам не рад,

Звуки – выстрелы, плачь, крики, взрывы, предсмертные стоны.

Ты согласен теперь на все сделки, согласен на круг.

И мертвец восстает, и беззвучный идет камнепад,

И тебе завалило, и зло одевает корону,

Возвращая на место цикличные север и юг.

Ты – еще один павший, один из всех тех несвободных,

Что лежат где-то здесь под камнями, забыты,

На твоими останками падальщик гордый летает – орел.

Зло пока победило. А, значит, зло Богу угодно,

И, когда будет время, конечно же, будет разбито,

Но пока нужен круг, это значит, что час для него не пришел.

Лузер

Нет, нет, не надейся

На то, что ты часть

Огромного грешного мира.

Хоть водки напейся,

Хоть выскажи всласть

Слова, что достойны сортира,

Своим ты не будешь

Здесь ни для кого,

Другой ты, не лучше, не хуже,

Прибудешь, убудешь,

И нет ничего,

Тоскливая серая лужа.

Кричи громко, слезно,

Пока не поймешь:

Тебя здесь никто не услышит.

Твой лучший друг – поздний

Осенний злой дождь,

Что тихо стучится по крышам.

Нет, ты не они,

Тишина для тебя

Милее, чем смех и веселье.

Ты не считал дни,

Ненавидя, любя,

Трезвея, впадая в похмелье.

Да, ты неудачник,

Ты лузер, но ты

Быть может,непризнанный гений?...

Закрылся задачник,

Забылись мечты

И кончился день для волнений.

Как закаляется сталь

Машинное масло, моторы и копоть,

В глазах у людей только зависть и похоть,

Кровь с потом размазаны на грубых лицах...

Детали стучат и машина дымится,

Работают винтики, гайки, пружины.

Нет смысла в работе гигантской машины.

Но двигатель вечен, и вечно по кругу

Несутся детали, сменяя друг друга.

Для страшной машины как топливо служат

Людские тела и погибшие души.

И вот, по пути поедая рабочих,

Детали по кругу бегут что есть мочи,

Бессмысленной вещи рабочих не жаль.

Вот так из людей закаляется сталь.

Разговор с небесами

Я смотрю в небеса,

Слышу собственный стон..

– Back in USSR?

Неужели? За что?

Не могу, не хочу,

Не желаю хотеть!

Можно, я улечу?

– Больше не улететь.

Воздух плотный, как снег,

И повсюду стена -

Невозможен побег.

Снова ест вас страна,

Ей никак без еды

Не прожить сотню лет...

Кровью красятся льды

И спасения нет.

– Так нельзя, так никак,

Неужели на круг?

Снова будет Гулаг?

– Будет хуже, мой друг.

Думал, все это фарс?

Ностальгический бред?

Кто-то там скажет «фас»,

И тебя больше нет.

Будет смерть, будет мрак,

Будет всем вам п..да.

– Можно ль как-то... ни так...

– Ну, наверное, да.

– Так спаси, сохрани!

– Все равно будет back,

Никого не вини!

Back in Каменный век!

Дивный образ

В темной комнате пылает

Пламя свечи,

Кто-то где-то завывает,

Что-то кричит.

Тихо ходят чьи-то тени,

В темных углах,

Появляясь на мгновенье,

Прячется страх.

Свет неяркий, свет непрочный,

Тень от меча...

Дай мне знак... Ты слышишь, Отче?

Гаснет свеча.

Первобытный, древний ужас

Стонет во мгле.

Дай мне знак, Отец, мне нужен

Образ в Огне.

Наступают сгустки мрака,

Холод и грусть.

Дай мне знак, ведь я без знака

Не разберусь!...

Отче, где ты? Слышишь, Отче?..

Знак... У окна....

Дивный Образ... Сумрак ночи...

И тишина.

***

Я купаюсь в крови,

Вырезано сердце,

Больше не согреться,

Больше не обновить...

И в груди пустота,

И вся кровь наружу.

Я под звон оружий

Ухожу в лета.

***

Засыпаю, растворяясь в тумане

Уносясь на крыльях длинных ресниц.

Сплю спокойно, не нуждаясь в охране

Кем-то выдуманных блеклых границ.

Просыпаюсь и об этом жалею,

Не желая отходить ото сна.

Но придуманное надо сильнее,

Ныне, присно и во все времена.

Я все делаю, как надо кому-то,

Как придумал кто-то в пьяном бреду.

Да, я раб, раб день, вечер и утро,

Но свободу ночью я обрету!

Время истин, время праздной свободы,

Сны реальностей, реальности снов,

От заката и почти до восхода

Время ритмов, слов и новых стихов!

***

Прощальные лучи от гибнущего солнца,

Крик белых журавлей, стремящихся на юг,

И лист, летящий вниз, описывает кольца...

Все это осень, наступившая так вдруг,

Пришедшая во двор и плачущая горько

Холодным серым нескончаемым дождем.

И бренность суеты, и жизни перестройка -

Все это слышится порою в плаче том.

И весело журавль на нас взирает с юга,

Он в осени прожить не мог и не хотел.

Пусть плачет дождь, пусть завывает вьюга...

Он вне, он выбыл, взял и улетел.

Вернется тот журавль уже под солнце мая,

С победным криком снова в сени к нам влетит.

А нам с тобой теперь останется, родная,

Сидеть и плакать вместе с осенью навзрыд.

***

Я завис над крышей дома

В сером небе октября.

В этот город незнакомый

Спустится уже не я.

Здесь над крышей я летаю

В белой ласковой пыли

И совсем не ощущаю

Притяжение земли

***

На обочине истории,

Свой отматывая срок,

Я писал, раз мне позволили,

Все, что мог и что не мог.

Я всего лишь был посредником

Между Богом и людьми!

Я писал.. Пусть так, пусть средненько,

Но на уровне земли.

То впадая в тьму отчаянья,

То взлетая к небесам,

Я писал! Я свои чаянья

И мечты доверил вам.

Я писал и лгал, мне верили,

Я не лгал – кто верил мне??

Вы стихи глазами мерили,

Не читая. В этом сне,

Что мне снился на обочине,

Я писал свои слова,

Растворяясь в гуле осени,

Ведь она всегда права,

Ведь она уже не юная,

Но пока что без цепей,

Оплетающих как вьюн. И я

Растворяюсь вместе с ней.

Памятник

Я памятник воздвиг, и он прочней металла,

Он выше пирамид и высочайших скал.

Над памятником время силу потеряло,

Ему не страшен смерч, шторм, артобстрел, вандал.

Умру! Но нет, не весь. Останусь лучшей частью

Навечно в этом лучшем (худшем) из миров.

И будут я навеки обладать той властью,

Что силу для сердец имеет и умов.

И вспомнят обо мне чрез парочку столетий,

И скажут, рот раскрыв: "Вот это был поэт,

Теперь на всей большой голубенькой планете

Таких больших талантов точно больше нет".

Помянут обо мне в истоках Дона, Лены,

Оби, Невы, Москвы, еще каких-то рек.

Останется поэт, а уж никак не Ленин,

Да хоть бы он и был хороший человек.

И вспомнят все о том, как был я неизвестен,

Но встал и стал велик. Я первый так писал,

Что врал и все вокруг считали, что я честен,

Что правду говорил, а все считали: врал.

За все, что написал, скажу спасибо музам,

И музе той одной, из-за нее живу.

Ты лавры не сочти, о муза, лишним грузом,

И ими увенчай прекрасную главу.

Я не знал

Мы жили или как-то выживали,

И мир летал.

Но все вокруг меня чего-то знали,

А я не знал.

Не знал о том, что нужно прогибаться

И силу чтить,

И перемен, как пламени, боятся,

И власть любить,

Что нужно тех травить, с кем в чем-то несогласен,

И так решать:

Поверив искренне, что оппонент опасен,

Его сажать.

Что нужно воровать, обманывать: ведь верят,

И верить, если врут,

Что нужно быть таким, каким меня хотели,

Согласны видеть тут.

Что нужно признавать, что сдался, примирился,

Уже иду к врачу,

А я того не знал, а я не научился

И не хочу.

***

Мы вновь и вновь бьемся об твердое небо,

Ему вновь и вновь сознаемся в измене,

А шансов взлететь от рождения не было,

И смерть как всегда ничего не изменит.

Подсказок нет в сорок втором стихе Блока,

Ответов нет в тысяча сто восьмой вишенке,

И нас обмотали колючею проволокой,

И нас изначально считали здесь лишними,

И терпят в живых если только из жалости,

И только с условиями благолепия,

А мы повторяем: простите, пожалуйста,

Губами целуя холодные цепи.

Когда-то терпение все же закончится,

И нас расстреляют небесными градами.

А им ведь захочется, скоро захочется!

И, может, действительно, так нам и надо?..

***

Мне отвратителен порядок,

Когда все на своих местах

В любви, в делах, в словах, во взглядах

И даже в чашках на столах.

Весь из неправильности сложен,

Я презираю чистоту,

До омерзения, до дрожи.

Я беспорядок только чту,

Неправильность во многих смыслах

И в том единственном, одном.

Вот видите, я даже рифму

Сюда поставить не хочу.

Неправильно живущий город

Неправильно идущим днем,

И я, неправильно так молод,

Неправильно рождаюсь в нем,

Неправильно пью чашку чая,

Дышу, живу, хожу, люблю,

Неправильно весну встречаю

И снова чашку чая пью,

Я выбираю не ту карту,

Не в тот день, час, на меньший срок...

Неправильно сажусь за парту,

Неправильно учу урок.

Неправильная там посадка...

К чему тогда весь этот бред?

Стихам есть место в беспорядке,

Стихам в порядке места нет.

Фонари

Ночь свободная, к жизни негодная,

Тьма, засасывающая вдали...

Но от Заячьего до Обводного

Фонари горят, фонари.

В свете тусклом, больном, неотчетливом

Чье-то лето, его не вернуть.

И над северными болотами

Небо черное, черная ртуть,

Город черный с оттенками серого,

Мир всеобщей большой нелюбви.

И не знаю я, что бы мы делали,

Если б рухнули и фонари.

Ланцелот

Бессильные перед лицом врага,

Готовые открыть свои ворота,

Отдать себя кровавым их богам...

Мы ждем, однако ж, скоро Ланцелота.

Бесстрашный, он придет и всех спасет,

Решительной рукой убьет дракона.

Но не идет чего-то Ланцелот,

И на главе у чудища корона

Не спадет.

Увяз быть может где-то под Москвой,

Напился и ночлежке завалялся,

Или неблагодарности людской

Он, Шварца прочитав, перепугался...

Ну не идет проклятый Ланцелот,

Не слуху о нем, в общем-то, ни духу,

Лишь где-то бабка с яйцами бредет,

Или с косой, коварная старуха.

Ну не идет, проклятый. Вот урод!

Но мы все ждем, а вдруг сейчас придет!

Воистину блаженна наша вера.

Придет, но только вот не Ланцелот.

Давно пора ждать в гости Люцифера.

Придет, сметет уставший этот мир,

Свершит добро впервые, напоследок.

Тогда спадет ничтожный наш кумир,

И явится его великий предок,

И упадет кровавая звезда,

И сын волков родится у кого-то...

И вот тогда поймем мы, лишь тогда,

То, что напрасно ждали Ланцелота.

Тонко

Она была так хороша, так нежна, но вот те на: она была чужая чья-то жена, осуждена, больна, безумна, обречена, как вся страна, в которой долго назревала война, и вот она. А он был для нее слишком плох: дурак и лох, и как он там растил двоих своих крох, то знает Бог, а как он сам еще выживал, никто не знал. Он не был добр, его звериный оскал все выдавал. Сто лет назад еще супруга была, вон родила, намучалась, потом другого нашла и с ним ушла. А он остался в коммуналке один среди картин, обоев рваных, ярких витрин, где магазин, в котором его знал продавец, тот сам отец, уже полгода безутешный вдовец, врачи сказали, что не жилец, и он старается приблизить конец, за стопейсят бутылка и огурец, он молодец. Настало время возвращаться к любви. Ну познакомились неважно как, и..... Герой, короче, все, что надо, узнал, ее послал. Купил бутылку и пошел на войну, зачем-то нужно брать чужую страну, ее отправил к мужу, тот оставил одну за всю вину. Приняв вину, вино, купив молока в том магазине у того мужика, она уплыла далеко в облака, сказав пока. И растворился в придорожной пыли весь этот сон о погибшей любви. Но суть-то в том, что у священной земли есть корабли, права Диана, но, плыви-не плыви, ты все равно окажешься на мели, и нет пути из той священной земли, и нет альтернативной любви, да и не надо, потому и не рви. Тонко.

***

Сначала – звук, никак иначе,

Без звука нет ничего нового,

Но звук один немного значит,

И после звука было слово,

Потом слова сложились в строчки,

Добавлен перечень имен...

В конце всего – большая точка,

И этот мир был сочинен,

Потом прекрасно зарифмован,

Прошел через цензуру с боем,

И после был опубликован

На первой полосе Плейбоя,

Среди красоток безупречных

И в безупречных туалетах.

Плейбой потребен, статус вечен,

Перефразируя поэта.

Мы этот вечный стих читаем

На протяжении всей жизни,

И вдруг случайно замечаем,

Что в этой строчке нету рифмы.

Одна, всего одна оплошность,

Цензуры ль требованье это,

Бессмысленной, жестокой, пошлой,

Висящей вечно над Поэтом?..

Мы это не сейчас узнали,

И это стало нам судьбою:

Забыли, не зарифмовали

В соседних строчках нас с тобою,

И вот висим вдвоем в пространстве

И портим общую картину.

Нас удалят за хулиганство,

Таких хороших и невинных.

И как бы мы не обижались,

Уже нет смысла обижаться.

Мы сами не зарифмовались.

Сейчас 14.17,

На улице, наверно, снежно,

Лежу, болею, не уверен,

И радуюсь, что все же реже,

Чем раньше, я теперь болею.

***

Все стало как-то не совсем,

Все стала как-то не вполне.

В слегка морозец, в минус семь,

Слегка учавствуем в войне,

Чуть-чуть любовь, чуть-чуть тоска,

Изящный полуоборот,

Слегка репрессии, слегка

Согласен с ними мой народ.

Почти шагаем на убой,

Частично прячась от проблем,

И я боюсь, читатель мой,

Тот день, когда придет совсем.

Запрет

Он проснулся в 07:46,

Слушал радио в автомобиле,

Собирался заехать поесть...

И узнал, что его запретили.

Она ровно в двенадцать часов,

За столом прочитала в газете

Между мертвых картинок и слов

О своем абсолютном запрете.

Солнце встало, успев на рассвет,

Улыбнувшись двоим на балконе.

В это утро на солнце запрет

Был по пунктам прописан в законе.

Птицам петь перестали – нельзя,

Солнце скрылось, боясь наказанья,

В полный мрак погрузилась Земля,

В бесконечный запрет на сознанье,

На вопрос и на четкий ответ,

На правдивый ответ – пятикратно...

Но потом запретили запрет,

И Земля раскрутилась обратно.

Пес

Шелудивый драный пес

Сел, и словно в землю врос -

И сидит, и не шевелится.

А вокруг ревет зима,

А вдали шумит Лиман,

А в груди метет метелица.

Пес сидит, окаменев-

Жалок? Грозен, словно лев

В гробовом своем величии.

Он все понял и презрел,

Кроме снега – снег хоть бел,

И не изменил обличия.

Хлопьев рой под вьюжный вой

Гонит всех вокруг домой,

Только пса погнать не в силах он,

С псом ему не совладать,

Пес остался замерзать

Под снежинками красивыми.

***

Нечего, незачем, поздно,

Поезд в 07.46,

Демоны рвутся к звёздам,

Дети хотят есть.

В дыму от чужой сигареты,

Гнилой, как дитя порока,

Читаю символ альмеков,

Альмеки пришли с востока,

Утро срывает маски,

Утро само себя сделало,

Утро меняет краски

С белого на белое.

В шубе хлопочут моли

У разъяренной фурии,

Моли меняют роли,

Оборотясь гаргульями.

Утро плюется дымом,

Выхлопами, гудками.

Утро последнего Рима,

Царства всеобщего Хама.

Проносятся день, вечер,

Года, века, тысячелетия.

Некогда, незачем, нечего.

Нечего.

Памяти Бориса Немцова

Нас всех когда-нибудь убьют.

Хотя б сейчас признайте это.

В потоке лет, в пределах лета

Не вечен будет наш уют.

Шесть пуль нам душу разорвут:

Сомненье, страх, любовь, обида,

Желание пропасть из вида

И страх, что больше не найдут.

Мы все погибнем на мосту

Между мечтою и рутиной,

И труп зловонный в реку скинут,

И мы очнемся на лету,

И я в последний миг узрею:

Манящий ад реки Москвы,

И на мосту стоите вы