Текст книги "Через рамки (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Андрей Алексеевич Кокоулин
ЧЕРЕЗ РАМКИ

Гуру Петрольев сидел на койке, застеленной полосатым бледно-зеленым одеялом, и, подобрав ноги под себя, медитировал.

Худой, рыжий Мишка продвинулся по стенке чуть вперед и остановился у стула, на замызганном сиденье которого стояла стеклянная банка, полная карандашей и фломастеров.

Комната была рассчитана на двоих, но сосед Петрольева, получив место в общежитии, тут же съехал на снятую родителями квартиру, и гуру жил привольно и обставлял свое жилище так, как хотел. На Мишкин взгляд в помещении царил напитанный эклектикой хаос. На стенке над соседской койкой на гвоздях висели: парадный плащ болотной расцветки, джинсы с растрепавшимися штанинами, цветастые рубашки на плечиках, листок с иероглифами и сдувшийся до красной тряпочки воздушный шар. Ниже была прикноплена репродукция с Иваном Грозным, обнимающим своего только что убитого сына. Сбоку желтел машинный портрет Моны Лизы. Еще ниже, уже на койке, боролись за общее пространство спортивная сумка, несколько пластинок в конвертах, магнитофон, мембрана от колонки, шахматная доска, три тома «Зарубежной литературы», пучок пластиковых трубок, шелуха от семечек, лыжный ботинок, ком белья со свесившимся к полу рукавом, миска и две бадминтонные ракетки.

На полу в проходе лежала ковровая дорожка в опалинах и с прорехой у дальнего края. Треть широкого подоконника занимал черно-белый телевизор. Антенный провод из него тянулся в приоткрытую форточку. Рядом в количестве нескольких десятков теснились оловянные солдатики, частью раскрашенные полностью, частью белевшие одними портупеями или же законченные лишь до пояса, тут же стояли баночки с гуашью. Прижимался к стеклу кусок зеленого пластика. Подвешенная на черной изоленте лениво крутилась то в одну, то в другую сторону вырезанная из цветной бумаги аппликация-талисман.

Ближняя к гуру тумбочка была уставлена тарелками и стаканами. В стаканах зеленели неаппетитного вида опивки, в тарелках черствел хлеб и сохли гречневые зерна. Башней возвышалась двухлитровая пивная бутыль. На одну из многочисленных вилок был нанизан укушенный огурец, на другою – кусок обжаренной вареной колбасы.

На дальней тумбочке стопками громоздились книги, и часть из них наверняка уже упала вниз, к ребрам батареи. На чистом от книг пятачке, развернутая, смотрела в мир буквами и значками тетрадь в клетку. Рассмотреть знаки Мишка не успел, поскольку Петрольев вдруг шлепнул губами и сказал:

– Ом-м-м.

Глаз, впрочем, он так и не открыл.

Гуру Петрольев был бородат и волосат, волосы его спадали на плечи, делая его в чем-то похожим на ту самую Мону Лизу. Было ему двадцать восемь лет, и высшее образование он получал в третий раз, свято веря в преимущество процесса над результатом. Плоское лицо гуру отдавало восточной желтизной. Крупные губы под крючковатым носом застыли, сложившись в загадочную полу-улыбку.

Одет он был по-житейски просто – в тренировочные штаны и в спортивную кофту, застегнутую на молнию до груди. Под кофтой прятались сетчатая майка и продолговатый кулон на цепочке.

По факультету ходили слухи, что гуру, кося от армии, полгода провел в «дурке», и что увлечение всякими азиатскими учениями пригодилось ему там, чтобы на самом деле не сойти с ума. «Полет над гнездом кукушки» он истово ненавидел.

Имя у Петрольева было Равиль.

Среди семнадцати-восемнадцатилетних студентов-первокурсников в силу возраста и опыта он действительно выделялся, словно проповедник среди прихожан. К тому же иногда на него находило, и он начинал вдруг, повысив голос, вещать всем вокруг о карме, пране, дхарме и сансаре, убеждая запомнить и уверовать.

– Равиль, – осмелился потревожить гуру Мишка.

Петрольев сложил руки в паху и приоткрыл один глаз.

– Задолбали, – сказал он. – Вырожденцы и парии. Нет на вас Шивы-громовержца!

– Это мне? – испугался Мишка.

– И тебе тоже.

Петрольев вытянул из-под себя ноги и переменил позу с вертикальной на горизонтальную. У Мишки язык бы не повернулся назвать это простым словом «лег».

– С чем ты, парень? Денег нет.

Гуру бесцеремонно полез пальцем в нос, вытащил желтоватую козявку и, опустив руку, спрятал эту козявку где-то под койкой.

– Нет, мне бы совет, – сказал Мишка.

Петрольев поглядел с интересом.

– Молодо-зелено, – сказал он. – Женись, рожай детей, живи и не парься.

Мишка вздохнул.

– Я как раз по поводу предопределения.

– Все в мире предопределено, – изрек гуру и опрокинул голову на подушку, изучая плохо побеленный потолок. – Шаг вправо, шаг влево – ничего не светит.

– Равиль, я тут подумал…

– Ты сядь, – повел рукой Петрольев, приглашая Мишку расположиться на соседской кровати.

– Тут вещи.

– Сдвинь. Все равно ничего никогда нахрен не пригодится.

Мишка, кивнув, отвоевал место у лыжного ботинка и бадминтонных ракеток. Несколько секунд он мял пальцами ткань брюк на коленях.

– Давай, не жмись, – сказал ему гуру. – Я в благодушном настроении.

– Ну, я это… – Мишка закусил губу. – Равиль, помнишь, Эрнестина Львовна вела семинар по философии про судьбу? Про мойр, Полибия, святого Августина, древнеримскую и христианскую концепции Божьей воли?

Петрольев нахмурился.

– Я был тогда?

– У окна, за дальним столом.

– Не помню, возможно, отсутствовал душевно, – Петрольев приподнялся на локте. – На чем сошлись?

– Я не к тому, Равиль. Ты тогда сказал…

– Я сказал? – удивился гуру.

– Ты.

Петрольев снова сел, расчесал пятерней волосы.

– Вот жизнь! Впрочем, это и к лучшему. Не помнишь – не стыдно. Отсутствие перманетной вины, если ты что-нибудь в этом понимаешь. Так что я там сказал?

– Ты сказал, что свободы воли ни у одного человека, ни у одного насекомого нет, что есть парадокс носителя, и вся жизнь, выраженная в причинно-следственных связях, просчитана на генном уровне и изначально загружена в клетки индивидуума, но одновременно взаимодействует на макроуровне, вроде Вселенной, с множеством таких же программ.

Гуру хмыкнул.

– Такое я мог. У меня глаза красные были?

– Н-нет.

– В сущности, конечно, система стройная. Только, знаешь, парень, на эту тему лучше надолго не западать. Дай-ка водички.

Петрольев показал Мишке на чайник, стоящий у стула на полу, и, получив его, присосался к носику. Карие, чуть навыкате глаза его закатились, пока он гулко глотал воду.

– Ты там еще сказал, что есть способ обмануть эту программу, – произнес Мишка, принимая чайник обратно.

Равиль растер попавшие на кофту капли.

– Тебе-то это зачем? Иногда, парень, надо просто отключать голову. Тогда жизнь не будет казаться…

– А если именно кажется? – подался вперед Мишка.

– У-у, какой страшный шепот! Ты, парень, давай девчонок такой историей пугай.

– Нет, я серьезно! – запальчиво сказал Мишка. – Равиль, тут как… Вот идешь ты, заходишь в магазин, покупаешь хлеб и кефир, а потом смотришь на себя со стороны и понимаешь, что именно это и должен был сделать! То есть, ничего другого ты сделать бы и не смог, потому что это уже обусловлено минутой, двумя, тремя часами или пятью годами раньше.

– Та-ак, не понял, давай помедленней.

Петрольев цапнул кусок колбасы с вилки.

– Ну, скажем… Если смотреть на себя ретроспективно, то есть, как бы отматывая время и свои действия назад…

Гуру поощрительно кивнул Мишке, жуя.

– …то становится очевидно, – уверенней заговорил Мишка, – что все, что ты делаешь, предсказуемо и обусловлено твоими прошлыми поступками, мыслями, желаниями. Это как бы рамки, которые заданы. Грубо говоря, за реакциями на что-либо или предпочтениями всегда прячется причина, которая жестко ими управляет.

– То есть, – Петрольев вздернул голову к потолку, – то, что сейчас я слушаю тебя, обусловлено тем, что из всего многообразия действий, как то: поспать, прогнать тебя ко всем дэвам, сходить в туалет, я не выбрал ничего другого? Мало того, получается, и не мог выбрать, поскольку уже слушаю. Это интересно. Но в некотором роде лукавство… – забормотал он. – Мы же видим всего одну ветку, остальное ветвление умозрительно, недоказуемо, что было бы, если… Я точно про что-то такое говорил на семинаре?

– Не совсем, – сказал Мишка. – Эрнестина Львовна замахала на тебя руками, едва ты начал говорить.

– Старая вешалка-марксистка.

Дверь в комнату неожиданно распахнулась.

– О, Равиль! – возникший на пороге лохматый парень был в трусах, майке и шлепанцах. – Дай три-четыре «корабля». Я завтра отбашляю.

– Изыди! – рявкнул гуру.

– Равиль, ну ты че? – обидчиво скуксился парень. – Я же гад буду, если не отдам. Или на тебя жаба присела?

– Присела. Пятихатка в плюс.

– Не вопрос! – проситель мигом повеселел. Шагнув в комнату, он подал руку Мишке: – Леха.

– Миха, – автоматом выдал Мишка.

– Просвещаешься? – подмигнул парень.

– Так, по одному вопросу, – повел плечом Мишка.

– Ну, Рава – это голова! Он поможет, он эти вопросы на раз щелкает! А уж когда пыхнет!

Петрольев между тем, завернув матрас на углу койки, достал жестяную коробку то ли из-под чая, то ли из-под бисквитов и содрал с нее крышку.

– На, – он отсчитал в протянутую ладонь четыре тонкие, вручную скрученные сигаретки. – И, сука, не будет бабок, тебе Тимур напомнит, понял?

– А че мне Тимур? – фальшиво бравируя, сказал назвавшийся Лехой парень. – Я и так отдам, без Тимура. Две и пятихатка. Я запомнил.

Дверь за ним закрылась.

– И переродится он в червяка, – сказа Петрольев, убирая коробку. – И размножаться будет исключительно делением.

Он тяжело посмотрел на Мишку.

– Хочешь быть червяком?

– Нет.

– А зачем пришел? Ах, да, – лицо гуру смягчилось, – ты по поводу предопределения. Скажу тебе: свободы нет, есть лишь ее иллюзия. Все расписано на самом верху.

Он почему-то ткнул пальцем в окно, за которым желтело здание соседнего корпуса студенческого городка.

– Я знаю, – согласился Мишка. – Я понимаю, что весь мой жизненный путь – это не мой самостоятельный выбор. Вернее, та череда каждодневных действий, которую я совершаю, если посмотреть внимательнее, не является сколько-нибудь моим выбором. Вот, допустим, тот факт, что я пришел к тебе, Равиль, обусловлен вовсе не моим решением, а жестко заданным маршрутом, который, такое ощущение, выстроен и срежиссирован с самого моего рождения. Если взять мое местонахождение здесь за конечную точку, то, сдвинувшись по времени, ясно, что моему появлению в этой точке способствовали определенные события, которые только и могли привести к ней. Только эти события! Только они! Но эти события тоже произошли не просто так, они тоже есть следствие других событий, других как бы моих решений, отнесенных еще дальше по времени. Можно предполагать, что они сложились из моих предпочтений, эмоционального состояния, случайных слов, чувств, ощущений, прочитанных книг, но вся фишка в том, что этот набор, в свою очередь, по отдельности и совокупно (и только такой набор!) возник не сам по себе, а как результат сработавших ранее элементов. И так через годы, ретроспективно, можно добраться до первопричины, до точки запуска маршрута. А так как я сижу именно здесь, а не где-то еще, не еду в автобусе, не пью коктейль, не жру в столовке, напрашивается единственно верный вывод: я не мог оказаться нигде, кроме этого места. Все мои предыдущие действия вели меня сюда. Что это, как не программа? Что это, как не прикрывающиеся тряпками фальшивого выбора жесткие металлические рамки?

Выговорившись, Мишка перевел дух.

Петрольев с минуту сидел неподвижно, только палец его задумчиво наматывал прядь собственных волос.

– Не поверишь, – сказал он наконец, – у меня сейчас был приход. Я будто вживую увидел такую жестко структурированную вещь, как твоя жизнь. Ё, мы же все так живем! Мы все… – зашептал он. – Мы все биороботы. Смотрел «Через тернии…»? Мы все тупо идем на «Астру». Голос в голове нам талдычит, и мы идем.

Гуру, привстав, загремел посудой, выискивая, чем можно смочить горло, затем выхватил из одного из стаканов квелый чайный пакетик и жадно выжал его в рот.

– Ну вот, – он быстро облизнул губы, – ты верно ухватил суть.

– Но тогда я действительно биоробот! – воскликнул Мишка.

– И что в этом плохого? – уставился на него Петрольев. – Играй свою роль. У большинства людей роли, скажу тебе, безыскусные и халявные. Синекура! Плыви себе по программе, пока она работает.

– А если я не хочу? – сжал кулаки Мишка.

Гуру посмотрел на побледневшее лицо, на серые глаза из-под рыжей челки.

– Уважаю, – сказал он. – Но кто тебя спрашивает?

– Но есть же способ! Равиль, ты сам говорил!

– Говорил, – Петрольев снова поменял позу. – Со мной в «психушке» кантовался парень, который знал об этом все. Правда, долго я с ним не общался, очень уж он был загруженный, нервный, глаза у него скакали…

– И что? – спросил Мишка.

– И ничего. Сдох он в августе того же года.

– А способ?

Гуру поморщился.

– Оно тебе надо?

Мишка решительно кивнул.

– Биоробот, которому надоела его программа, – хмыкнул гуру. – Таких сюжетов хоть отбавляй. Дика не читал?

– Я детективы люблю.

– Сам любишь или программа подсказала любить?

Мишка отвернул голову.

– Ладно, – вздохнул Петрольев и вновь достал коробку с сигаретками. – Настойчивость – вещь хорошая.

– Надо курить?

– Дурень ты парень, – весело отозвался гуру, – думаешь, травка и прочая дурь освобождают от рамок? Хрен там. Настройку сбивают, да, превращают жизнь как бы в хаос, – он сдвинул сигаретки к бокам коробки и вытянул снизу сложенный вчетверо листок. – Но хочу сказать тебе: хаос – штука гораздо более структурированная и жесткая. Словно ты выбрался за решетку, но оказался в клетке. Так, есть где записать?

– Я запомню, – сказал Мишка.

Петрольев расхохотался.

– Это не рецепт, чувак. И хрен ты его запомнишь, на себе проверял – забывается напрочь. В банке вон возьми…

Мишка, опустив в банку руку, выудил оттуда огрызок зеленого карандаша. Клочок бумаги Равиль оторвал от тетради.

– Пиши, – сказал он. – Куэска ти макъяна, эхвахья шудр, нахмийо хомино тебхасангхвати (тебхасангхвати – в одно слово), дхат дэххат йос.

– А что это за язык? – спросил Мишка.

Он дал сверить написанное гуру, и тот исправил буквы в двух местах.

– Это не язык, это, типа, звуковой пароль. Мантра, которая открывает выход или переход, рушит границы, не знаю, как правильно.

– И это все?

– Что?

– Сказал – и все, вне рамок?

Петрольев ласково посмотрел на Мишку.

– Ты – дебил? Я сейчас при тебе прочитал мантру три или четыре раза. Ты видишь меня вне реальности, вне программы? Есть и второе условие.

– Какое?

Гуру сунул коробку под подушку.

– Второе условие: ты должен успеть прочитать эту мантру, находясь на волосок от смерти. Усек, чувак?

– А как это?

– Думай, – развел руками Петрольев. – У тебя голова или куст картофельный? На волосок и значит, что на волосок. Кстати, выпадение из окна последнего этажа или прыжок с крыши совсем не канают – ты должен: а – успеть проговорить мантру в очень узкий промежуток времени и б – остаться жив.

– Так это же невозможно!

– Я и говорю: прыжки не канают.

Мишка встал с койки.

– Это невыполнимое условие.

– А что ты хотел? – недобро прищурился гуру. – Выйти за рамки как в калитку? Сломать программу, не сломав себя? Найти черный ход под землю, вымощенный золотыми кирпичами и с лампочками через метр?

– Но как тогда?

Петрольев показал пальцем:

– Дверь видишь? Все, дуй к себе, думай. Я, блин, за тебя еще способы искать буду! Студент! Мне и здесь хорошо. Мне мои рамки нравятся. Я никуда не рвусь, в отличие от тебя, чувак. Слова записал – иди с миром!

– Ну и пойду!

Вместо благодарности Мишка хлопнул дверью погромче. Чтоб она вообще отвалилась! С петель и вдрызг!

Очень интересно! – подумалось ему. Никакой он не гуру, этот Равиль. Хрень какую-то наговорил, псих недолеченный.

Коляска ты моя, на… Мишка заглянул в бумажку. Смотри-ка, почти угадал. Куэска ти макъяна… Можно срифмовать даже.

Он спустился на этаж.

Вверх по лестнице протопали два парня с постельным бельем. Вслед за ними торопилась тощая девчонка в очках.

– Мальчишки, а сегодня белье меняют?

– Вы плохо видите, девушка?

– Я уточняю.

Мишка усмехнулся, оставляя три программы выполнять намертво зашитые действия любопытства, флирта, симпатии, влечения. Пустяк вроде бы, случайный разговор, но только для тех, кто не видит со стороны режиссуры процесса. Ничего-ничего, он найдет способ, и этот заскриптованный мир, в котором даже мысли подчинены простым алгоритмам, уступит место новому и волшебному.

Из комнаты, которую Мишка делил с Женькой Капитоновым, крупным веснушчатым парнем из Вологды, тянуло подгоревшими макаронами.

Вот тоже, подумал Мишка, входя, могло бы пахнуть духами, вареньем, яблоками, носками, в конце концов, а пахнет макаронами. Почему? Потому что никакой другой запах в данную единицу времени для меня не предусмотрен. Конечно, глупо концентрироваться на такой малозначительной детали…

– Вот ты жук! – Жующий Женька выплыл из-за шкафа со сковородкой, на которой загибались от жара витые макаронины. – Ты же к Равилю пошел.

– Все, сходил.

– А я подумал, – сказал Женька, – что у людей в измененном, как у тебя, состоянии, развиваются особые способности, вроде суперострого зрения или чудесного нюха. Вот ты мои макароны и учуял.

– Да не буду я твои макароны! – рассердился Мишка. – Пожарил – зри, и так шмон стоит. Если бы не знал, что это не ты, а программа…

– Во-во, – кивнул Женька, – про это измененное состояние я и говорю.

– А Равиль, между прочим, со мной согласился!

Мишка брякнулся на свой койку и сбросил на пол стоптанные кроссовки.

– Ходжа Насреддин, знаешь, тоже со всеми соглашался. Ты, говорил, прав. И ты, говорил, прав. Жена ему: такого же не может быть, чтобы оба правы! А он ей: и ты права.

– Нет, он меня понял, – сказал Мишка. – Ты бы тоже понял, если бы послушал. Ты думаешь, что ты как бы совершенно спонтанно приготовил эти макароны?

– Не-а. Жрать захотел.

Женька наколол несколько макаронин вилкой.

– Увы, – Мишка заложил руки за голову, – жрать ты захотел не просто так. Все рассчитано. Если смотреть назад, все твои действия единичны.

– В смысле?

– В смысле, ты не можешь сказать мне, что мог пожарить что-то другое, поскольку у нас есть факт, умаляющий вариативность события, а именно, что пожарено уже не другое, а эти самые макароны.

– Слу-ушай, – скривился Женька, – отвянь, а? Аппетит портишь.

– Ладно, отвял, – Мишка вздохнул. – У меня другая проблема.

– Это радует, – сказал Женька и отправил наколотое в рот.

Мишка смотрел, как он, усевшись, пережевывает, как ходят его щеки, как блестит от масла нижняя губа. И ничего ему не надо. Хорошо ему, как Равилю. Ты – шимпанзе в клетке, но кормят же. Бунт, увы, – удел одиночек. Всякие женьки его поддерживать не станут, поскольку вообще не осознают, против чего бунт.

– Ты не знаешь, как можно, типа, быть на волоске от гибели, но выжить? Самостоятельно.

Женька вытаращил глаза.

– Ты что, самоубиться захотел?

– Блин! Я же говорю – выжить!

– Бригада скорой помощи тебе в помощь. Сначала вызови, потом траванись чем-нибудь.

– И что?

– Приедут, откачают.

– А если я хочу сам контролировать процесс?

Женька нахмурился.

– Тебе бы провериться, а?

Мишка вздохнул.

– Знал бы ты, что в твоих словах нет ни грамма импровизации! Что ты говоришь лишь то, что должен сказать.

Женька снова наколол макаронин.

– Я делаю и говорю что-то, руководствуясь лишь своими желаниями.

– Копни глубже! Откуда возникают желания? Откуда в голове появляются слова? Не какие-то, а именно эти? Почему ты говоришь это, а не что-то другое? Мог ли ты сказать что-то другое? Что руководит тобой все восемнадцать лет?

– Сейчас сковородкой по башке дам, – сказал Женька.

– Может, мне как раз этого и надо! – заявил Мишка.

– И будешь лежать ударенный и весь в макаронах. Только кратковременная потеря сознания вследствие сотрясения мозга это ни фига не смерть.

– А если клиническая? – с надеждой посмотрел на Женьку Мишка.

– Да ну нафиг! – Женька спрятал сковороду за спину. – Меня ж посадят!

– А если у тебя программа такая?

– Ага! С крыши вон сигани!

– С крыши как раз нельзя, – огорчился Мишка. – Мне нужно так, чтобы медленно…

– И печально.

– В общем, чтобы я успел кое-что сделать.

Женька подобрал и заглотнул оброненную макаронину.

– Скоро семестр кончается, а ты, блин… – он замолчал и стал похож вдруг на человека, в разгар ясного летнего дня оприходованного молнией. – А ты в летних лагерях был когда-нибудь?

– В пионерских, типа?

– Ну! В «мультики» не играл там?

– Какие «мультики»? – приподнялся на локте Мишка.

– Была такая игра… – Женька покраснел. – Ну, как игра, баловство, дети были, дурные, хрен чего понимали тогда.

– Ты не тяни.

– Я не тяну. Парень с соседнего отряда сказал, что, мол, рай можно увидеть, картинки яркие, всякие чудеса, а для этого надо горло, сонную артерию перетянуть или шарфом, или полотенцем. Как при самоудушении.

– И что?

– Ничего. Главное, безопасно. Сам перетягиваешь, а когда сознание теряешь, рука слабеет, и пальцы разжимаются. В общем, убить себя не получится, а на волосок от смерти побываешь.

– И как мультики?

– Многие видели. Я, правда, только свет видел, зыбкий такой, и там будто рыбины плавают…

Мишка загорелся идеей.

– Слушай, я, наверное, попробую! Вафельное полотенце сгодится?

– Блин, ты дурак? – заволновался Женька. – У нас Таньку Серову еле откачали потом, она минуты две не дышала!

– Ну, ты меня проконтролируешь!

Мишка вскочил с койки, вытянул из-под нее сумку с вещами, окунул руки в кожаное нутро. Из сумки, как из рыбьих или животных внутренностей, полезли рукава свитера, верх футболки, джинсовая штанина.

– Во! – Мишка извлек наружу узкую серо-синюю змею вязаного шарфа. – Сгодится?

– Ты меня на соучастие не подбивай, – сказал Женька. – Сам говоришь, у меня другая программа.

– А где перетягивать?

– Там, где сонная.

– То есть, узлом, да?

Мишка просунул концы шарфа в сложенную петлю.

– Эй-эй! – поймал за руку его Женька. – Ты сдурел здесь это пробовать? Здесь я тебе не дам. И лучше вообще откажись от этого.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

– Ты мне зачем рассказал про «мультики»? – спросил Мишка.

– Я же не думал…

– Ладно, – Мишка вырвал шарф из пальцев сокомнатника, – в парк пойду. Там, надеюсь, мне никто мешать не будет.

– Что ты уперся с этой программой? – спросил Женька, вернувшись к своей сковороде.

– Это не я, это она уперлась в меня, – Мишка одел куртку. – И я ей окажусь не по зубам. А вы оставайтесь здесь, стройте из себя гуру и пожирателей макарон.

– А тебе не кажется…

Договорить Женька не успел, потому что Мишка уже выскочил в коридор.

Семнадцать ступенек, доска объявлений, пост вахтерши, скрипучие стеклянные двери. Снаружи было ветрено, и Мишка застегнул молнию на куртке. Обогнув высотку общежития по растрескавшемуся асфальту, он перебежал дорогу и кривой тропинкой вышел к парку.

Перетянуть, значит, горло.

Дорожки вились вокруг причудливо изгибающегося пруда. Сквозь облетающую листву неухоженных деревьев проглядывал самолет на высоком постаменте. Скамейки где-то были сдвинуты, где-то проломлены. Мишка с трудом нашел уединенную и целую, вынесенную к пологому бережку, под вязом.

Только он сел, как какой-то старичок прошел по дорожке, за ним проехал велосипедист. Словно сговорились.

Мишка освободил шарф из-под куртки. Стянул, ослабил. Нащупал рукой на шее биение крови, вот и жилка.

Черная вода пруда морщилась под ветром. На ней корабликами покачивались листья. За деревьями мелькнула человеческая фигура. Расходились, суки.

Мишка выдохнул, выковырял из кармана бумажку с мантрой. В общем, одной рукой затягивать, другую ближе к глазам. Куэска ти маньяна… Блин, макъяна…

Что это я так быстро? – подумалось вдруг ему. Как наскипидаренный. Не собрался, не приготовился. Родителей не предупредил. Неизвестно же, что будет. Выход за рамки, он куда? Без воды и продуктов…

Ха!

Мишка рассмеялся. Это программа! Конечно же это программа в нем говорит! Вернее, отговаривает. Боится. Да, да, тут нужно не раздумывая, потом будут капать сомнения, всякие срочные дела, обнаружится то, обнаружится се, и он замотается, запудрит себе мозги учебой, работой, семьей, исполняя предписанное.

Фигушки!

Мишка поднял бумажку, другой рукой взялся за шарф. Оглянулся. Никого, кто бросится спасать его по незнанию?

Было страшновато. Шелест листвы и жухлой травы вытеснил звуки проезжающих невдалеке автомобилей. Ш-ш-ш.

Мишка поежился, сцепил зубы.

Ну, что, поехали? Зубы стукнули. Сдавливая горло, Мишка потянул за шарф, но скоро захрипел и закашлял. Надо же еще как-то дышать!

Ага, вспомнил он, надо чтобы узел ложился и перекрывал артерию.

Снова пощупав жилку, Мишка соорудил на петле шарфа узел, приладил его. Плотный ком неудобно прижался к шее.

Прощай, программа!

Впрочем, быстрого прощания не получилось. Пришлось повозиться, включить вторую руку, затем сместить узел. Только с третьего раза у Мишки потемнело, а затем посветлело в глазах, но он не успел прочесть мантру. Непонятная картинка отпечаталась с внутренней стороны век, то ли лицо, то ли просто овал.

Блин, выйти за рамки оказалось совсем не просто! К тому же Мишка элементарно замерз. Еще рука уставала шарф тянуть, отставив локоть.

Мишка подышал, отдыхая.

Вокруг сделалось совсем тихо, безветренно и безлюдно, деревья застыли, не качаясь, листья лежали на воде без движения.

Вот оно, подумал Мишка.

Он поймал концы шарфа, перебрал пальцами, надежнее прихватывая инструмент преодоления рамок, потянул. Зеленые буквы заплясали перед глазами.

Куэска ти макъяна…

В ушах зашипело, овал проклюнулся снова, зыбкий, неустойчивый, рука повисла где-то в невообразимом далеке, буквы превратились в скачущую нить с узелками.

…нахмийо хомино тебха… (глупое длинное слово)…тебхасангхвати…

Мишкино сознание поплыло на мягкий, пушистый, распахнувшийся вширь свет, пальцы едва виделись сквозь, мантра же и вовсе…

…дэххат йос.

Пространство сотряслось, но как-то несерьезно, Мишку облапило со спины, подняло в воздух, он подумал: ну надо же! работает! – и отрубился.

– Он жив? – то ли мгновение, то ли вечность спустя услышал он грубый, скрежещущий, привыкший повелевать голос.

– Да, сонгон, он определенно жив, – ответили ему, подкашливая.

– И что же?

– Сейчас, сонгон.

Под веками у Мишки метнулась красноватая тень. Он не успел сообразить, как в лицо ему брызнули водой.

– Вы что!?

Мишку подкинуло на ноги.

Вокруг не оказалось ни скамейки, ни вяза, ни пруда. Зато обнаружилась каменная зала, простроченная узкими, стрельчатыми окнами, факелы и два человека в крайне странных одеждах. Один, лысый, в длинном, до пят халате, украшенном синими и красными лентами, отбросил пустой кувшин и сразу упал на колени.

– О, наконец-то!

Мишка оглянулся осмысленней.

Получилось? Он все-таки вышел за рамки? Он обманул программу? Все? Он победил?

– Здрасте, – сказал Мишка, развязывая шарф.

Стоящий на коленях приложил руки к груди, а второй, в чем-то вроде пышного пальто с широкими рукавами, сдержанно кивнул и из осторожности, видимо, отступил на шаг к резным стульям и сундукам у стены.

– Свершилось! – воскликнул лысый, хватая Мишку за брючины. – Исполняется пророчество! Небеса послали нам спасителя!

– Чего? – не понял Мишка.

Лысый улыбнулся.

– Все! Теперь край прославится и прославится его сонгон. Потому что пророчество! Исполняется! Ты явился!

– Какое пророчество?

В груди у Мишки екнуло.

– Сейчас, – лысый поднялся и извлек из складок своей хламиды внушительного вида пачку растрепанных листов.

Он ласково взглянул на Мишку и торжественно зачитал:

– Я, Гиппарониус Камдил Сю, объявляю пророчество, в котором в правую залу дворца неведомым образом явится незнакомец, который совершит множество славных деяний под рукой достославного согона, коими деяниями будут (лысый принялся загибать пальцы): спасение младшей сакантры Гумис, прозванной Сладкоголосой, орошение полей Капули-Барба, изведение разбойников в междулесье, победа над Кангли-беем, приведение к порядку областей Шинжу и Костровые грядки, разведение лошадей-правусов, раскрытие заговоров против края, кормление бедных и защита несчастных, раздача милостыни, вспашка Мертвой гряды, снятие осады с Дикого Рубежа, указание пути к благоденствию, строительство домов, прекращение пожаров и зноя, научение мудрости…

Оторопело слушая все новые и новые то ли надежды, то ли пожелания Камдила Сю, Мишка медленно завязывал шарф обратно в узел.

– …упокоение непокойных, усмирение Тушанхара и Гынсона, обретение святости и распространение благодати… – звучал лысый.

Конечно, конечно! Обязательно! – думалось Мишке. Особенно про благодать хорошо. Какие щедрые на указания люди! Целую программу ему настрочили.

Как там? Куэска ти макъяна…

– Извините, – сказал Мишка, прерывая лысого на второй странице, – я устал с дороги, мне надо отдохнуть, хотя бы полчаса отдыха… Ну, или минут пятнадцать… Я, честное слово, постараюсь уложиться!

© Copyright Кокоулин А. А. ([email protected])