Текст книги "Демон Аль-Джибели (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

И он, Бахмати.

Иногда ему казалось, что в его действиях был холодный, свойственный всякому ойгону расчет. Две пары рабочих рук, две жизни, которые будут платить за охрану. Но иногда – что он увидел в ней себя, изгнанного в пустошь.

Не колеблясь, он пропустил женщину в город, а погонщиков и какой-то шальной, отбившийся от основных сил каген о тридцати всадниках загнал бурей в пустыню. Там они и сгинули поживой каррикам и мертвому народцу. Никто, насколько он знал, не выбрался.

Зольме отстроили хижину, и она ожила, работая в поле и по хозяйству, растя сына.

– Господин…

– Что? – очнулся Бахмати.

– Так сколько возьмете за козу?

Мальчишка не дал ответить. Подсел к матери, обнял.

– Дядя Бахма сегодня бесплатно помогает.

– Правда? – спросила Зольма, и ее красивое лицо осветилось неожиданной радостью.

– Да, – подтвердил Бахмати и осторожно, на коленях, придвинулся к козе. – Я, конечно, не какой-то могущественный ойгон. Но там, где живу…

Он накрыл ладонями сломанную ногу. Коза попробовала было вскочить, но Зольма держала крепко.

– …я все-таки могу многое, – закончил Бахмати.

Объявись за плечом незрячий мастер Хатум, наверняка увидел бы, как тонкие струйки силы, похожие на завитки дыма, обвивают искалеченную козью ногу, изгибают, вытягивают, выпрямляют, как нужно. А не увидел бы, так и незачем подсматривать, чужие секреты на то и секреты, чтобы лишних глаз не было. Уговор он, видишь ли, со своей стороны исполнил! Напугал словом. Кашанцог, Кашанцог. Ай-яй. Теперь вот, пожалуйста, хочешь не хочешь, а соответствуй: лечи коз, верблюдов, слонов, собирай прочие заказы на свою глупую голову…

Фух! Бахмати убрал руки.

– Мам, смотри! – воскликнул Наиль.

Коза, мекнув, поднялась на задние ноги. Копытца взрыли землю. Обе ноги были вполне целые. Крепенькие, косматые.

– Можно отпустить, – сказал Бахмати Зольме.

– Мам, – потянул за рукав Наиль.

– Да-да.

Пальцы женщины напоследок огладили желтовато-серую шерсть.

Получившая свободу коза, взбрыкнув, умчалась в дальний угол загона и оттуда победительно стукнулась маленькими рожками об угловое полено. Глупое животное.

– Все? – спросил Бахмати, встав с колен.

– Может быть, молока, господин? – спросила Зольма.

– От нее? – показал пальцем на козу Бахмати.

И расхохотался.

Это была хорошая шутка. О, да, людям он должен был до полуночи помогать бесплатно. Но от козы… Благодарность от козы он принять мог. Козьим же молоком.

Смешно.

Он все еще вытирал выступившие от смеха слезы, когда Зольма вручила ему глиняный кувшин с узким кривым горлом.

– Возьмите, господин.

– Принимаю с козьего позволения.

Бахмати отпил из кувшина.

Молоко было жирное, прохладное, с легкой травяной горчинкой. Кто он, ойгон или человек, если получает от этого удовольствие?

Струйка, щекоча, потекла по подбородку.

– Ох, хорошо-о…

– Дядя Бахма, – невежливо дернул его за полу халата Наиль, – а ты ничего не забыл?

Черные глаза мальчишки смотрели с озорным прищуром.

– Я? – удивился Бахмати. – Нет. Ты просил, я сделал. – Перехватив кувшин, свободной рукой он потрепал Наиля по макушке. – Так что все…

– А это?

Бахмати разве что не взмекнул подобно козе. Мальчишка в обоих руках держал по золотой пластине со зверями.

Откуда?

– Ваше?

– Мое. Конечно, мое.

О, человеческая рассеянность, и ты прилипла ко мне!

Внутренне ругая себя последними словами, Бахмати передал кувшин Зольме, подтянул ослабший кушак (видит Союн, через него незаметно и вывалилось!) и принял пластины от мальчишки. Сдув прилипшие песчинки, он снова устроил зверей за пазуху. Только теперь уже проверил, не вывалятся ли – поповорачивался, понаклонялся, даже подпрыгнул.

– Благодарю тебя, о, Наиль.

– Не стоит, дядя Бахма.

Мальчишка, что-то напевая, ускакал на улицу.

– Будьте счастливы, – прощаясь, кивнул женщине Бахмати.

– И вы, – спрятала улыбку в наклоне головы Зольма.

– Ну, я-то обязательно.

Золото холодило бок липкой тяжестью.

Кто бы из ойгонов вернул найденное? Никто. Самый худой каррик охранял бы сокровище из последних сил. Мое. Мое! Шипел бы, лишался мосластых конечностей, брызгал ядовитой слюной, пока более сильный не забрал приглянувшееся.

А люди?

Ручки у кувшина не было, и Бахмати держал подарок козы (именно козы) за горлышко, отпивая потихоньку молоко. Ноги несли к торговым рядам, и, в сущности, правильно несли, но, пожалуй, делать там было пока нечего. А ну как съезжающиеся торговцы замучают просьбами? Нет уж, прощения просим!

Подумав, Бахмати свернул к саду, к тутовнику, ласково шепчущему из-за низкой каменной ограды. Шелест листвы баюкал, наливающийся злобой зной покрывалом обнимал плечи. Чуть дальше, между зелеными всходами, бежала по канавкам вода. Дети пускали веточки. За садом гнулись спины, качались тюрбаны. Пых-пых – говорили тяпки.

Бахмати допил молоко, поставил кувшин на верх ограды, проверил золото – здесь, здесь, никуда не делось. Тутовник сменили заросли винограда, желто-зеленые листья стыдливо прятали незрелые ягоды, из винограда белая, вымазанная известью всплыла стена двухэтажного дома. Оградка приросла воротцами.

Бахмати толкнул створку.

– Господин сайиб! Господин Валлеки!

По двору бродили сонные курицы, даже кудахтали будто бы спросонья. За матерчатой занавеской темнели проемы комнат и играли солнечные "лисички". Где-то рядом журчала вода, донося прохладу.

Бахмати ступил в дом.

– Господин Валлеки.

Где-то внутри словно кто-то вздохнул или зевнул. Затем навстречу ойгону выбежала девушка в шальварах, в платье-пагуфе с длинными, метущими глиняный пол рукавами. Личико миловидное, глаза – лукавые.

Наложница.

– Ах, господин Бахма!

Налетела, едва касаясь, губки справа, губки слева, страусиные перья гонят сладковатый ветерок прямо в нос.

Бахмати не выдержал и чихнул.

– Не надо, – выставил он руку.

Но наложница, хихикая, легонько охлопала весь халат. Рукава волочились синими змеями.

– Вы поправились, господин Бахма, – она ткнула его кулачком в бок, безошибочно попав в золотую пластинку. – Ой, что это у вас?

– Печень.

Бахмати поймал-таки шуструю девушку, попросту наступив на один из рукавов, и отправил ее в сад за персиками.

– А вы хотите? – спросила она, невинно хлопая ресницами.

– Очень.

– Тогда несу.

Виляя бедрами, наложница скрылась в проеме за газовой занавесью. Наглая. Нашел же где-то сайиб. Или сама прибилась.

На миг Бахмати показалось, что есть в ней какая-то неправильность, то ли слабый пустынный запашок, то ли слишком уж неестественная развязность, но проверить это ему помешал голос сайиба Ирхона эс-Валлеки, зазвучавший в глубине дома:

– Бахма, дорогой, это ты? Не стой на пороге.

– Иду, – отозвался Бахмати.

Занавесь, еще занавесь, искры солнечного света, врывающиеся через ажурные решетки под потолком.

Сайиб встретил его в развале подушек в комнате с бегущей по глиняному желобу водой. Журчащий поток обегал лежбище, кое-где его мостиками закрывали коврики, в углублениях покачивались кувшинчики и чаши, полные арбузных ломтей.

– Бахма! – приветственно вскинул руки с ковра сайиб.

Он был толст и коротконог. Белый халат его был распахнут, открывая посетителю внушительные заросли седеющих волос на груди.

– Садись, Бахма, располагайся!

Толстые пальцы показали на ворох подушек напротив хозяйского места.

– Тысячи лет жизни, господин сайиб! – сказал Бахмати, присаживаясь.

– Арбуз?

– Не откажусь.

– Замечательно! – Сайиб выловил из углубления чашу с арбузными ломтями и поставил ее, капающую, ближе к гостю. – Угощайся.

Когда-то Ирхон ас-Валлеки воспринимал свое направление в Аль-Джибель как ссылку. С глаз долой от султанского двора, вон из шумной, полной забавных прелестей столичной жизни. Он оплакивал себя всю долгую дорогу, прощаясь с женами придворных, с забегами на верблюдах, с хором евнухов, с банями и шумными празднованиями Дней Союна.

О, приехав, он три дня не выходил из дома, чтобы не огорчать себя видом здешних улиц и жителей. Тоска, милые мои, тоска. Чумазые подданные и песок вокруг. И – да-да, верблюжье дерьмо, никаких сомнений.

Затем, правда, оказалось, что здесь, в этой Союном забытой глуши все-таки можно жить. Даже ему, Голосу и Воле султана.

И тихо. В то время, как с редкими караванами приходят вести одна ужаснее другой, здесь – тихо. Где-то там Сойяндин с его кагенами, мятежный аль-Рустами, кровь и крики, горящие дворцы, мертвецы с животами, набитыми пухом из подушек, их жены, попользованные всадниками, не слезающими для этого с лошадей.

Чего уж тут жаловаться и хотеть обратно? Тем более, что султан забыл о его существовании, а местные – нет.

И султанский обык платят исправно.

А на чуток обыка умному человеку можно и садик разбить, и водичку провести, и заказать у торговцев что-то из прошлой жизни. Например, наложницу. Или акына с его акыдами. Или тот же забег верблюдов.

Не стоит желать большего, можно упустить и малое.

На круглом лице сайиба выделялись живые глаза цвета приправленного маслом ореха и крупные губы, с легкостью складывающиеся как в улыбку, так и в обиженный полумесяц.

Пока Бахмати ел, Ирхон ас-Валлеки гладил пальцем узор ковра и, сбросив туфлю, окунал большой палец ноги в желоб.

– Что скажешь, милый мой Бахма? – спросил он мягким голосом, когда ойгон плеснул себе воды на лицо и утерся рукавом халата.

– Замечательный арбуз, – улыбнулся Бахмати. – Холодный.

– Все дело в проточной воде. Чувствуешь, как у меня прохладно?

– Тем сложнее будет выйти на солнце.

– А зачем выходить? – удивился сайиб. – Я отдал здание приемов в пользование книжникам и мастерам. Кельи – для свитков, подвал – для товаров. А принимаю здесь. Получается, я милостив и забочусь о народе.

– О, да! – поклонился Бахмати.

– Ну-ну! – насторожился Валлеки и даже, подбив подушки, принял наклоненно-сидячую позу. – Похвала, конечно, мед для ушей, но у демонов и мед превращается в серу.

– Я без задней мысли.

– Ты осторожней, – поднял толстый палец сайиб. – У нас все-таки Договор.

– Я свято чту его.

– А Гюльмиль? Он же умер. Помнится, ты обещал хранить жителей Аль-Джибели.

– Гюльмиль умер от старости, а течение времени выше моих сил.

– Ах, да, ты говорил… Забавный был старик, – вздохнул сайиб. – Что ж, пока я не вижу за тобой никаких отступлений от Договора. Поэтому готов тебя выслушать.

Бахмати посмотрел на бегущую воду.

– Возможно, мне надо будет отлучиться.

– Сегодня?

– Через день. Ночь меня не будет в Аль-Джибели.

Ас-Валлеки нахмурился.

– То есть, мы будем беззащитны?

– Не совсем. Двадцать четыре часа город продержится перед пустыней и без меня. Но если я вернусь позже… Впрочем, окрестные ойгоны и каррики знают, что Аль-Джибель находится под моей рукой.

– Под моей, – улыбнулся сайиб. – Под моей рукой.

– Как скажете, благородный сайиб, – поклонился Бахмати.

– То-то, – ас-Валлеки запустил пальцы в чашу со сливами. – Но я разрешаю тебе. Иди. Надеюсь, ничего серьезного?

– Не знаю пока, – ойгон задумчиво потеребил кисти узорчатой подушки. – Возможно, нас это обойдет стороной.

– Это ваши, демонические дела?

– Как ни странно.

Сайиб захохотал. Голая розовая пятка угодила в желоб. Вода плеснула на плитки и коврики.

– Чего ж тут странного? Ваш народ всегда был не прочь побузить. Хорошо, айхоры небесные загнали его в пустыни да горы и поставили границы. Иначе бы мы, дети Союна, не знали от вас спасения.

– Мне странно потому, – сказал Бахмати, гася легкое раздражение, – что теперь я живу среди людей и редко пересекаюсь со своими собратьями.

– А-а… ну да, тогда странно.

– Да.

Они помолчали.

– Ну, что, у тебя все? – вскинул глаза сайиб.

Бахмати помедлил.

– Если вдруг… Вот, – он протянул маленький золотой рожок на цепочке ас-Валлеки, – если будет необходимость во мне – дуньте.

– И что? – опасливо посмотрел на рожок сайиб.

– Я появлюсь.

– А-а, вон оно что… – ас-Валлеки, будто взвешивая, поймал рожок на ладонь. – Я слышал про такие штучки. Ходила даже история про демона в лампе. Потрешь – и он появляется. Нет-нет, и вдруг. А тут, значит, дунешь…

– Это на один раз. И при большой опасности.

Сайиб погрустнел.

– Жалко, – сказал он, убирая цепочку под подушку. Пальцы его снова потянулись к чаше со сливами.

– Ладно… – поднялся Бахмати. – Скоро полдень. Кстати…

– Что? – поднял голову сайиб. Слива на его зубах брызнула соком.

– Твоя наложница.

– Абаль? Скажи, хороша? – спросил ас-Валлеки, выплюнув косточку в кулак.

– Я не видел ее раньше.

– Хе, а говоришь, Аль-Джибель под твоей рукой… – сайиб опрокинулся на подушки. – Я ее заказал в Шушун-Карнаш, там лучший рынок. Невольники на любой вкус и цвет. Десять дней назад Абаль привезли в караване Бей-Марзуфа.

Бахмати неожиданно сообразил, чем наложница пахнет.

– Но она меня знает, – сказал он.

– Наверное, выспросила у Мейхум или Юсефа. Скажу тебе, это не девушка, а нежный персик, мой милый Бахма. Ты как, смыслишь что-нибудь в человеческих утехах? Умеешь любить женщин? Когда эта женщина сжимает между ног твоего жеребца… м-м-м…

Сайиб прищелкнул языком и закатил глаза.

– Я могу с ней поговорить? – спросил Бахмати.

– Поговорить? – ас-Валлеки поиграл бровями.

– Да, только поговорить. Но отдельно.

Сайиб взмахнул рукой, теряя интерес.

– Найдешь, говори, сколько хочешь. Только потом пусть идет ко мне.

Бахмати поклонился.

Шаг назад, другой. Разворот. Кисея мазнула по глазам. Он быстрым шагом покинул комнату. Наложница спешила ему навстречу.

– Вот, господин Бахма…

– Подслушивала? – Бахмати грубо дернул ее в сторону, к лавке.

Покатились набранные в подол пагуфа персики.

– А хотя бы!

Глаза Абаль смеялись, но в глубине их мелко подрагивало беспокойство.

– Давно на Договоре?

– О чем вы, господин Бахма?

Бахмати толкнул наложницу на лавку.

– В глаза смотри!

Абаль отвернулась.

– Не надо.

– Ну-ка!

Бахмати схватил ее за длинный рукав платья, оголил кожу в вырезе – так и есть, ближе к локтю кожу девушки обжимал браслет с шариками. Золото и медь.

Абаль сникла.

– Не надо, – повторила она.

Бахмати сел рядом.

– Дурочка.

Он приобнял ее, думая, что да, бывает и так. Хоть и поставил Союн границы для ойгонов, а всегда есть лазейки. Одна из них – заключить Договор с человеком на попеременное владение его телом. Запах ойгона от того и слабенький, но есть. Просто Бахмати не сразу разобрался, не сразу понял.

Ладошка Абали легла на грудь.

– Хочешь меня?

Бахмати дал ладошке сползти к животу и там накрыл ее.

– Что он пообещал тебе?

Абаль убрала руку.

– Ничего. Он спас меня.

– Мы никого просто так не спасаем, запомни, девочка. Он хотел твое тело и он получил его.

Наложница отстранилась.

– И пусть. Вы не знаете, почему… почему я…

Она всхлипнула, одинокая девушка в платье с длиными рукавами. Где ее семья? Жив ли кто-нибудь? Нередко, впрочем, девочек торговцам продают сами родители. Возможно, у нее был дрянной выбор: или помереть с голоду, или продаться невольницей купцу из Шушун-Карнаша.

Бахмати вдруг захотелось погладить Абаль по черным волосам, по вздрагивающим под полупрозрачной тканью плечикам, пожалеть, передать часть своей силы. И не важно, что того же хотел живущий в ней ойгон.

Все мы люди.

– На сколько он с тобой договорился? – спросил Бахмати.

– Чего? – размазала слезы по щекам девушка.

– На какой срок Договор?

– Двадцать пять лет. Я уже три года отработала.

Весело, подумал Бахмати.

Сколько я был в пустоши? Месяц? Два? Рыдал над своей половинкой души и казался себе самым несчастным демоном на свете. Я проиграл, меня выгнали! О-у-ууу!

И вот Абаль. Уже три года непонятно кто и что, живет чужими желаниями, отдала тело в пользование. Что творится у нее на душе, а, Бахма? Что твои два месяца против ее трех лет?

Самое удивительное в людях, что ни мне, ни кому другому, наверное, никогда не понять, что есть сила их и что слабость. Согласиться на условия ойгона – слабость? Слабость. Выдержать три года – сила? Сила. Небывалая сила. И так во всем. Все переворачивается, перетекает, изменяется на твоих глазах.

Ох, Союн, как же ты слепил таких удивительных существ? Неужели с себя? Тогда ты воистину велик!

– Я могу выкупить тебя, – сказал Бахмати, касаясь золота за пазухой.

– Что вы! – не на шутку испугалась Абаль. – Как я тогда? Меня же господин сайиб сразу выгонит! Я уже привыкла. Нет-нет, господин Бахма, – она схватила его за пальцы, – вы даже не думайте, мне сейчас хорошо.

Бахмати покивал.

Конечно, это тоже в человеческой натуре. Приспособиться даже к самым ужасным условиям и находить в них короткие радости. Мало того, бояться хоть что-то изменить.

Жалко мне тебя, Абаль.

Бахмати заглянул девушке в глаза.

– Вызови его.

– Господин Бахма, – умоляюще истончился голосок Абаль.

– Вызови. Я не буду говорить о покупке.

– Вы обещаете?

Бахмати вздохнул.

– Да. И это бесплатное обещание.

Абаль быстро клюнула губами ойгона в щеку.

– Дай вам Союн долгих лет…

Ах, губы ее! Что там спрашивал сайиб? Умею ли я любить женщин?

Звякнули медные шарики, прикрепленные к браслету железными колечками. Неслышно пересыпался внутри пустынный песок. И двойник Абали, синеватый, просвечивающий, соткался на лавке по другую руку.

– Заметил-таки, – произнес он мужским голосом, и было не понятно, чего в нем больше – удовлетворения или досады.

– Это моя земля, – сказал ему Бахмати.

– А я знаю, – двойник обмахнулся подолом призрачного платья. – Но я вроде ничего не нарушил. Договор у меня свой.

Он кивнул на Абаль, застывшую неподвижной куклой.

– Ты же джаванг, ойгон страсти, – недобро улыбнулся Бахмати, – а значит, пьешь всех, кто даже с интересом на девчонку посмотрит.

– Так красивая же девочка, – сказал джаванг.

– Пью здесь я, – твердо произнес Бахмати. – И право здесь мое.

Джаванг подумал.

Лицо его утеряло женские черты, обозначился хищный мужской профиль с орлиным носом и широкими крыльями морщин.

– Да я не спорю, – сказал он. – Я и пил-то по чуть-чуть, незаметно.

– Имя? – спросил Бахмати.

– Муштаф, – быстро ответил джаванг, заметив, как закрутились у его ног злые пыльные смерчики. – У меня Договор.

– А это особый городок.

– Да я уж понял, – джаванг выругался на пустынном наречии. – Не Порта, не Астраба, даже не вонючий Илем-Тар. Дыра. Я намекал было Ирхончику своему…

– Заткнись, – сказал Бахмати.

– Молчу.

– Будет так, – Бахмати притопнул сандалией по плитке. – Кого любишь, того и пьешь. Только не загоняешь сайиба до смерти. Ты понял?

– А Юсефа?

– Кого?

– Юсефа, слугу.

– Ты и с ним?

– О, как будто с ним нельзя! Зачем ограничиваться одним сайибом? Кстати, он не так хорош в искусстве любви, как в обжорстве.

– Хорошо, – сказал Бахмати, – пусть будет и Юсеф.

– А Мейхум?

– Что? – округлил глаза Бахмати.

Джаванг рассмеялся.

– О, нет, она стара. И у нее, кажется, никогда не было мужчины. Я шучу, шучу. О такую колючку сам поранишься прежде, чем…

Бахмати едва не зарычал.

– Я ограничиваю тебя домом сайиба, понял, Муштаф? На улице Абаль должна быть Абалью.

– Мне не привыкать.

Джаванг улыбнулся и стал таять.

– Погоди, – сказал Бахмати. – Ты знаешь о Кабирре?

– Нет, – последовал ответ. – Я из других мест. Ах, склоны Восточных гор, девушки как горные козочки, дикие, жаркие…

Сизый дымок обвил Бахмати, проплыл над плечами и весь без остатка втянулся в руку наложницы. Звякнули шарики.

– Хочешь меня?

Пальчик Абаль щекотнул подбородок Бахмати.

– Мне казалось, мы договорились, – сказал он.

– Ах, ну да, пока, – Абаль моргнула, из глаз ее пропал синеватый блеск, а из голоса – грубые, мужские нотки. – Господин Бахма!

– Да, – поддержал ее Бахмати.

Девушка наморщила лоб, словно с трудом припоминая последние мгновения.

– Вы поговорили с ним?

– Поговорил, – ойгон поднялся. – Мы разрешили все спорные моменты, не волнуйся. Сайиб уже звал тебя.

Абаль вскочила.

– Пусть Союн будет милостив к вам!

Касание губ. Разлет складок сине-зеленого пагуфа. Ш-ш-ш – змеями струятся за ускользающей женской фигуркой длинные рукава.

Бахмати постоял, провожая девушку взглядом.

Когда Союн был милостив к ойгонам? Когда сослал вниз или когда установил границы? Глупая девочка. Странно, что злости нет.

Впрочем, она ведь тоже пожелала не со зла.

Он вышел из выбеленных известью комнат. Пора бы разжиться жемчужиной, вот что. Вот где проявится милость Союна.

Солнце стояло уже высоко, и тень пыталась спрятаться под ногами, а, возможно, даже залезть под халат. Бахмати совершенно по-человечески вспотел. Вроде бы что зной пустынному ойгону? А вот кажется едва переносимым.

Привычки людей заразны, их не подсадишь в перекати-поле, как яхун-тинтак.

На базарной площади было пусто. Под навесами по ее краям сидели на помостах торговцы и простой люд, пили чай, дремали, вели ленивые разговоры. Женщины ожидали в отгороженных половинах. В караван-сарае плавились неподвижные тени слуг, присматривающие за тюками с зерном, фруктами и верблюжьей шерстью. Над чайханой вился дымок – к прибытию каравана варили плов и пекли лепешки. Из чайханы с пиалами бегали к помостам подручные чайханщика Дохара.

Ойгону, когда он проходил мимо, кивали, кланялись, прижимая ладони к груди, звали в свой круг. Бахмати улыбался и кланялся сам. Песок скрипел под туфлями.

Добравшись до глинобитной башни, пристроенной к караван-сараю и возвышающейся над хижинами, он задрал подбородок и сощурился.

– Сулем! – крикнул он. – Ну что там?

Наверху произошло движение, и мальчишка лет тринадцати, сын владельца чайханы, свесил вниз чернявую голову.

– Ничего, господин Бахмати.

– Совсем ничего?

– Совсем.

– Мы уж спрашивали, господин, – сказал старик, сидящий на ближайшем помосте. – Все ждем, когда появятся.

– Ясно.

Бахмати проверил золото и, развернувшись, по широким ступенькам поднялся в душное нутро чайханы, желтое от ковриков и циновок.

– Чашку чая, Дохар.

Улыбающийся круглолицый хозяин – короткие усики, фартук, полотенце через плечо – дернул занавесь, выпустив в зал дым и пар.

– Уже делаю, господин Бахмати. Как вы любите – черный, с розовыми лепестками.

Бахмати кивнул, располагаясь на продавленных подушках.

Зной плыл в окна, густой, будто сироп. По площади провели осла, белого от песка. Девочка с хворостом прошмыгнула между навесами.

Слева от Бахмати пошевелился старый Фаттах, причмокнул губами, поправил наползшую на глаза мохнатую шапку.

– А-а, господин Бахмати! Не подскажете, какой сегодня день?

– Жаркий, – ответил Бахмати.

– Нет-нет, – не согласился старик, – помню, когда я был еще молодым, лет тридцати, один месяц стояла такая жара, что наш бедный верблюд сварился заживо. Я в хлев, а он – глаза белые, и от языка дымок курится, хоть сейчас режь на чорпан-дохе.

– Как же вы выжили, достопочтенный Фаттах?

Старик окунул узловатый коричневый палец в свою пиалу.

– Теплая, – с огорчением произнес он. – Что? А так и выжил. Вы, кстати, не пробовали чорпан-дохе со сливами?

– Нет, – улыбнулся Бахмати.

– Зря.

Появившийся Дохар поставил перед ойгоном пиалу и, сложив молитвенно руки, пахнущий мясом и прожаренным зерном, опустился рядом.

– Господин Бахмати, не уделите ли мне немного вашего драгоценного времени?

Бахмати мысленно вздохнул. Почему? – подумалось ему. Почему именно сегодня? Чувствуют они что ли, что я договорился с Хатумом?

– Это может подождать? – без особой надежды спросил он.

– Видите ли, – сказал Дохар, опуская глаза, – в караване везут невесту моему Сулему.

– О, невеста – это хорошо, – вклинился в беседу Фаттах. – У меня было три невесты. Одна умерла до моего рождения, другая сгинула во время войны Коркан-хана и Нагойты за пески Аллям-куля. Зато третью я уже никуда не отпускал!

Он рассмеялся, хлопая Бахмати по колену.

– Кямаль! – крикнул Дохар в воздух. – Принеси дедушке Фаттаху еще чая!

Молодой человек в шальварах и куртке без рукавов мелькнул молнией, пиала сменила пиалу на столике перед стариком.

Фаттах опустил в нее, парящую, палец и удовлетворенно кивнул.

– Горячая.

Мохнатая шапка снова сползла ему на глаза.

– Так вот, господин Бахмати, – помолчав, сказал чайханщик, – я понимаю, что плата за ваши услуги дорога. И пусть даже вы отнимете у меня год или два… А может и больше… Все равно. Я хочу попросить вас присутствовать на праздничном обеде.

– Хм… В чем подвох?

Бахмати отпил чая.

– Я бы хотел, – сказал Дохар, отчаянно тиская край фартука, – чтобы вы наморозили льда. Говорят, блюда со льдом подают султану в Великой Порте. Щербет, фрукты. А еще оно стоит в горшках и охлаждает комнату. Я бы показал семье невесты, что она… что мой сын достоин ее, и наша семья…

– А завтра?

– Караван уходит на рассвете.

Бахмати посмотрел на задремавшего старика. Жалко, ему никогда не быть таким стариком, которому подливают чай и ничего не просят.

– Хорошо, – сказал он. – Почему бы нет?

Лицо чайханщика посветлело от радости.

– Господин Бахмати! – он приложился лбом к рукам ойгона. – Я все!.. Все, что хотите! Это будет дорого?

– Это будет бесплатно. Но…

Бахмати со значением поднял палец.

– Конечно-конечно, – Дохар, поднявшись, попятился. – Моя чайхана – ваша чайхана. Мы ждём вас к первым звездам.

Бахмати снова взялся за пиалу, но отпить ему не довелось.

– Идут! Идут! – закричал с башни Сулем, и все под стоящей на столбах крышей пришло в движение.

Люди потянулись наружу, их оказалось на удивление много, ступни сотрясли пол, рассыпались подушки, упал и треснул кувшин. Перед Бахмати, севшим очень неудачно, бесцеремонно замелькали халаты и набедренные повязки, и животы, и волосатые руки, и какие-то мешки и тяпки. Запах пота смешался с запахом чая, к ним добавился запах кизяка, налипшего на пятки. Где уж тут прорасти благородному аромату розовых лепестков!

Оставив старика Фаттаха пребывать в мире снов и нагретой воды, Бахмати решил не отставать. Колокольцы каравана уже слышались, уже обещали встречу, рядом орал осел. Люди толпились у караван-сарая, дети будто птицы сидели на камнях ограды.

Гульфер Сатадр, хозяин караван-сарая бешено махал насаженным на древко лоскутом красной материи. Слуги распахивали ворота загона для верблюдов, кто-то насыпал колючек в короба, кто-то открывал затвор, пуская воду в длинные деревянные поилки.

Звон приближался.

Толпа многоголосо выдохнула – у края стены, отделяющей поля от пустыни, из-за бархана выступил верблюд. Рыжеватый, высокий. Погонщик на горбах его махнул рукой – и люди взорвались приветственными возгласами. Слава Союну! Да пребудет Он во веки веков!

За первым верблюдом показался второй, с самим Гасаном Аль-Шавахи под паланкином, за ним – волы с повозкой, несколько конных, снова верблюды, груженные тюками, и дальше, дальше – повозки, охрана с копьями, ревущие ишаки, цветастый шатер факира. Ах, большой караван, хорошая торговля! Кто-то уже побежал в ряды.

Бахмати поискал глазами Зильбека и нашел того едущим в повозке с коврами, развалившимся на желкто-красном узоре и беззаботно покачивающим ногой. Почему бы и нет? Караван дошел, значит, ойгон пути со своей работой справился.

Запрыгали дети, предвкушая подарки от родителей.

Люди потянулись обратно под навесы, доставая свои товары и подвязывая кошели. Хатум с учениками ставили на длинный прилавок горшки и кувшины, поворачивая их выгодным боком. Семья Обейди развешивала циновки и сапоги. Мастер-ткач Вахиб Торбани надевал на палки с перекладинами халаты – чудные, с бегущей по окоему золотой нитью. Не только покупать собирались жители Аль-Джибели, но и свой товар предлагать дотошным купцам.

Бахмати снова проверил золото, посидел на помосте, но ноги сами попросили движения, и он предпринял обход площади.

Караван втягивался в город, голоса взлетали к небу, к Оку Союна, усталый, но радостный носился водонос.

Чувствовалось радостное возбуждение, то там, то сям мелькали улыбки, торопливо расстилалось полотно, горками насыпались персики и сливы. Бахмати ощутил, как и в него, будто горячий чай, вливается людское настроение.

Хорошо!

– Бахмати, Бахмати, – догнал его толстяк Зафир. – Я разгадал твою загадку.

– Ночью, Зафир, давай ночью.

– До ночи я забуду, – надулся парень.

– А ты нашепчи ответ в тряпочку да завяжи для памяти узлом, тогда точно не забудешь. Я сейчас очень занят, Зафир.

– Ну, хорошо.

Толстяк, подумав, отстал.

На пустых помостах для караванщиков стало вдруг людно. Там расстелили ковры, там повесили ковры, там зазвучали в умелых руках ситары и лейсы. К рядам потянулись слуги, устанавливали весы, сгружали товар. Скрестив ноги, сел под балдахином меняла – грузный, усатый, с печальными глазами.

Звонко ударил гонг.

Ах! Закрутилось! Люди плеснули из-под навесов к прилавкам. Пыль, ор, теснота на широкой площади, взмахи рук с пальцами – один-два, три-один, пять мер за все! Толклись, кричали, сбивая цену или нахваливая товар. Ножи, мечи, стрелы! Залмунский доспех! Ткани! Из Порты, из Аши, из далеких северных земель! Гранаты! Кожа! Верблюжья, воловья. Серпы и цепы! Медная утварь, сносу нет! Не бьется, не ломается! Финики! Мука! Мед, сладкий как молоко матери! Платки, бусы! Железо! Листы и слитки!

Бахмати следил, чтобы торговля велась честно, чувствуя фальшивое золото и злонамеренный обман. Одного торговца, продающего порченое зерно, ударил по щеке, и тот понял – исчез с виноватой улыбкой.

Дирхемы и другая монета переходили из рук в руки, грустный меняла ссыпал в ящичек тирканы портовых городов и бирки кочевников, серебряных "львов" Шушун-Карнаша и затейливую чеканку Восточных Земель, доставая непременно золотые и медные кругляши Порты. Ящичек казался бездонным.

Голоса, голоса!

– А вот рыба, свежая рыба!

– Точильный камень!

– …кольца одно к одному, никакая сабля не возьмет!

– Посмотрите, какой цвет! Цвет неба. Халат такого цвета приносит счастье.

– Крокодилья шкура!

Мала Аль-Джибель, а шума как в Порте. Вся здесь – и дети, и женщины, и старики. Больше смотрит, больше приценивается. Больше качает седыми головами, кутается в платки да ширит детские глаза. Мала Аль-Джибель, а кажется, будто море пришло в пустыню. Выхлестнуло из хижин, разлилось, нет спасения.

Караванный день! Торговый!

В такой день взимать плату было легко. Бахмати пил толкущихся вокруг людей, забирая асаны их жизни. Сегодня чуть больше. Для жемчужины.

Зильбек ожидал его у ворот караван-сарая, подставив сморщенное, украшенное седой бородкой лицо злому солнцу. Бахмати опустился рядом. Ойгон пути приоткрыл один глаз, хмыкнул и снова блаженно зажмурился, только губы слегка скривил в улыбке.

– Дорога к вам легкая, – сказал он. – Через день к Порте пойдем.

– Через Темные горы?

– Да. Через ущелье Эгиль-Тэнгр. Самый близкий путь.

– Там Кабирра, – сказал Бахмати.

– И долина Зейнаб, и Думман.

– Но Кабирра пала.

– Пала? – Зильбек, наклонившись, посмотрел Бахмати в глаза – не шутит ли. – Я не слышал. Ты уверен?

– Оргай собирает Круг.

– Зачем? Мы не воюем с людьми.

Бахмати вздохнул.

– Это не люди.

– Ты пугаешь меня, – Зильбек вскочил. Фигура его размазалась, теряя человеческие очертания. – Кто это тогда?