Текст книги "Верхом на кочерге"

Автор книги: Андрей Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Эй, студент, ты классно играешь. Это что-то позднее из Уэбби Пирса? «Хонки-тонки»?

– Нет, мэм, – парень поднял голову, – Это что-то раннее из Лоретты Линн. Эту песню она посвятила городу Нэшвиллу, штат Теннесси – единственному городу в этой убогой стране, где чтут традиции кантри.

– Понятно, – сказала я, – С детства трепещу от кантри.

Парень обрадовался.

– А хотите, я вам сыграю Барбару Шеппилд? Очень старая вещь. С ней она в одиннадцать лет дебютировала на ТВ, и все такое. Детский сад, но какова память!

Парень взял несколько блатных аккордов. Я положила поверх доллара еще один. Он взглянул на меня с благодарностью. У него были хорошие добрые глаза.

– Послушай, приятель, давай не сегодня? Мне нужно найти двух типов, они проходили мимо тебя минут десять назад. Женщина с красным платком на шее и мятый мужик с нервными окончаниями. Ты тут сидишь, музицируешь, по сторонам смотришь…

– Туда, мэм, – парень прекратил бренчать и мотнул головой на каменные ступени, пологим амфитеатром вздымающиеся к стеклянной раковине входа, – Они вошли в отель, мэм. Мужчина постоянно озирался, а дама тянула его за рукав.

– Ой, спасибо, – пискнула я и побежала в «Холидей Инн».

– Меня зовут Чарли, мэм! – бросил вдогонку парень, – Будьте счастливы!

Будьте счастливы, будьте счастливы… – стучали по ступеням мои тапочки. Да буду я, буду!

Портье был сух, ленив и в иной ситуации встал бы на моем пути непробиваемой линией Маннергейма. Но я была права на все сто и полна решимости постоять за честь обманутой половины человечества.

– Мистер, – сказала я, – вы можете отнекиваться вплоть до собственного увольнения. Но эти двое вошли в отель и обратно не выходили. Так что не морочьте мне голову. Мужчина женат, его жена перед вами. Мне нужно немногое – номер апартаментов и второй ключ. Заранее благодарю. Уверяю вас, честь заведения не пострадает. В противном случае я дойду до шефа вашего ресепшена, и тогда неприятности обеспечены – я их верный гарант. Решайте.

– Но, мэм, – слабо запротестовал служитель, – эта леди сняла номер два дня назад. Она имеет право принимать у себя любого человека. Нам не нужны скандалы.

– В таком случае я решительно не понимаю причины нашего спора, – нахмурилась я, – Вам не нужны скандалы, мне не нужны скандалы… Проводите меня к вашему шефу. Думаю, мы найдем общий язык…

Когда я взломала уютный номерок на шестом этаже, мои нервы гудели, как электрические провода. Я влетела в номер, одолела коридор, со вкусом убранную гостиную и замерла на пороге в спальню. Ну, так и знала… Ничего нового. Как в старом добром анекдоте – который то ли начинался, то ли заканчивался словами: «дорогая, познакомься с моей женой».

Эта шлюха нагишом лежала на кровати, как раскрытая книга: читай не хочу. А Бригов в той же форме стоял над ней и держал два бокала с соломинками. Причина для удивления, однако, имелась. Согласно неписаным правилам, коктейли пьются ПОСЛЕ «этого», а не ДО «этого». А до этого пьется шампанское. Или Бригов за три минуты, на скорую руку, чисто по-студенчески, успел исполнить свой греховный долг?

– Вы последняя? – ткнула я пальцем в «разлучницу», – За вами буду.

– Послушай, – запротестовал Бригов, выбираясь из ступора, – Это совсем не то, что ты подумала!

Я захохотала так, что шторы задрожали. Какое славное ретро…

Девица нахмурилась, натянула на себя одеяло. Белоснежные прелести спрятались под розовым хлопком. Ее лицо, и в самом деле, было невыразительно. Но красиво. Так красиво, как лицо одетой в камень русалки из акватории порта Копенгагена. Разумеется, обнаружив вблизи себя такой камушек, Бригов не смог пройти мимо. Пусть их и связывали деловые отношения, инстинкт самца возобладал. Девица вопросительно уставилась на Бригова. Я уставилась туда же. А Бригов, чтобы угодить нам обеим, одним глазом смотрел на меня, другим на девицу.

– Всего доброго, – раскланялась я, – Передавай привет чертовой матери.

Развернулась и изволила выйти вон.

– Эй, Юлька, – он не на шутку разволновался, – если ты думаешь…

Но я уже хлопнула дверью. Ни о чем не думая.

Надоело все на свете. Страна, люди, язык. Воздух, которым я дышала, бесконечное ожидание чего-то светлого и радостного. Срочно требовался решительный шаг. Ампутация – это больно.

Но чего не сделаешь ради последующего здоровья?

– Мэм, у вас печальные глаза, – посетовал гитарист Чарли, когда я понурой клюкой тащилась мимо, – Не берите в голову. Это ничтожество не стоит вашего ноготка, уж поверьте.

– Спасибо, Чарли, я тебе верю. Но ведь не легче от этого?

Через несколько минут я вошла в квартиру. Работать предстояло быстро и решительно, пока не передумала. Я сняла с полки боевик Джонни Крайтона, служащий семейным хранилищем наличности. Поделила купюры в строгом соответствии с законом справедливости: Бригову семьдесят, себе – тысячу двести. Подумав, забрала из его кучки еще двадцать. Потом обшарила все имеющиеся в доме карманы. Нашла еще триста. На первое время должно хватить. Положила деньги к уже имеющимся в кошельке двум сотенным купюрам, туда же, в сумку, бросила все документы, где упоминалось мое имя. Достала из пакета плюшевого Тяпку, потрепала за складки, обняла, расцеловала, попыталась открыть ему глаза.

– Всё, Тяпка, – сказала я, – теперь я буду любить только тебя. Теперь не Бригов, а ты – вершина моего абсурда.

Я уложила Тяпку под подушку – спать, а сама приняла душ и, как истинная покойница, надела все чистое. Подошла к зеркалу. Лет пятнадцать назад я гордилась своим отражением. Спустя пятилетку смотрела на него без прежнего восторга, но еще оставалась довольной. По окончании следующего срока я стала смутно подозревать, что в зазеркалье что-то не так, и, похоже, я перестаю молодеть. Каждый последующий год шел за пять, и теперь смотреть в зеркало без содрогания было невозможно. Особенно сегодня.

Зазвонил телефон. Я подпрыгнула. Какая уж тут выдержка? Но это оказалась моя мама, сидящая в Москве и переживающая, что не может держать руку на пульсе. Она была в курсе моих запутанных отношений с Бриговым.

– Здравствуй, Юлия, – сказала самая строгая на свете родительница, – Извини, что не звонила целый месяц, мы сидели на даче. Но могла бы и сама позвонить. На нашем автоответчике отметились все, кроме тебя.

Не могла я позвонить. Мамины нотации только приближали час суицида.

– Как здорово, что ты позвонила, – кисло сказала я, – Очень соскучилась, мама. У нас все хорошо. Погода нормальная. Ураган «Катрина» прошел стороной.

– Я в курсе, – сухо сказала мама, – Ты не собираешься к нам в гости?

Я ответила, что пока некогда (предложили хорошую должность в ООН). Лучше не говорить, что я уже почти еду. Начнешь загадывать – ничего не получится.

– А как у вас отношения с… мужем? – мама терпеть не могла этого слова.

– Оживляются, – пробормотала я.

– Хм, – сказала мама, – У нас в Москве тоже стало модно оживлять мертвецов. Скоро всех нас оживят – даже тех, кто еще не помер. Этот человек находится рядом с тобой?

– Нет, мама, он уехал в столицу блюза на Всемирный конгресс радиологов – освещать это историческое событие, – ляпнула я первое, что пришло в голову. Растяжка про конгресс этих странных людей висела поперек Мэдисон.

– Ага, – задумалась начитанная мама, – Столица блюза – это Чикаго. Светящаяся башня на улице Ла Салль, квартал увеселительных заведений Wicker Park, – последние слова она выделила (откуда мама все знает?), – Би Би Кинг, все прочее… А кто такие радиологи, дочь?

Слава богу, мама знает не всё.

– Понятия не имею.

– Смотри, – хмыкнула родительница, – Водит он тебя за нос, а ты всему веришь.

Через три минуты я повесила трубку и отдышалась. Надо действовать. Прогноз погоды я, конечно, не прослушала. Но есть народные приметы, одна из которых, в частности, гласит, что если на дворе сентябрь, то возможно ВСЁ. Поэтому я надела кофточку. Затолкала в пакет необходимые вещи на два дня, разбудила Тяпку, положила его сверху, потом присела на дорожку… и разревелась горькими слезами. Не ожидала от себя такого майского потопа. Со стороны это смотрелось, наверное, ужасно: развороченная квартира, сгустившиеся краски, и я печальная сидела посреди этого праздника жизни, наматывая сопли на кулак.

Перед уходом я написала Бригову записку. «Бригов!» – написала я, – «Это всё. Жалеть не буду, зла не помню. Прости, я устала. Хочешь сказать несколько слов – я в восточном полушарии».

Положила записку на стол и покинула скорбную обитель. Дверь захлопнулась. Интересно, надолго меня хватит? Я прогнала предательскую мысль. Теперь действительно ВСЁ.

Когда я спускалась со второго этажа, на первом хлопнула дверь. Я испугалась, хотя и зря. Сцена в «Холидей Инн» не могла ускорить возвращение Бригова. Просто так он не придет. Бригов должен выстроить убедительную линию защиты. Только женщины совершают ошибки скоропалительно. Мужчина, прежде чем совершить ошибку, должен хорошенько все обдумать.

Как и следовало ожидать, испугалась я напрасно. Это был не Бригов, а четверо представительных мужчин среднего возраста, в темных костюмах и через одного в темных очках. Они поднимались медленно, гуськом, читая номера квартир. Между ними и стеной оставалось достаточно места, чтобы я могла прошмыгнуть. Все четверо повернули головы – по сути это был один и тот же взгляд: цепкий, настороженный. Стало неуютно. Мужчины явно направлялись не на вечеринку. Я свернула к последнему пролету, приструнивая страх. Тридцать квартир в этом колодце, они имеют право позвонить в любую дверь…

Меня не окликнули, я вышла из подъезда и по кратчайшей дороге побежала на Мэдисон…

Требовался верный ход, но я не знала, как это делается. Всю жизнь платежные и оформительские процедуры за меня выполняли другие (я предпочитала покупательские). А я лишь пользовалась привилегиями, дарованными по статусу, и никогда не задаваясь вопросами, откуда что берется. Поэтому я пошла по проторенной дорожке. Из автомата на углу (по сотовому дорого, а телефонную карту я стащила у Бригова) я позвонила Рыткину.

– Рыткин, бросай свою подрывную деятельность, – сказала я, – и быстро организуй мне билет до Москвы. Я уезжаю.

– Вот так номер, – оживился Рыткин, – Никогда бы не подумал, что наши жены…

– Устарело, Рыткин. Я могу рассчитывать на твою помощь?

– Мм… Тебе опостылел мир наживы и чистогана?

– Мне опостылел Бригов. И все его номера. Войди в мое положение. Я так понимаю, ты могуч.

– Подожди, – запутался Рыткин, – ты собралась разводиться с Бриговым?

– Да! Разлюбила.

– Тогда цитата. За За Габор, именитая голливудская актриса венгерского происхождения. «Разводиться исключительно из-за того, что вы не любите мужчину, так же глупо, как выходить замуж только потому, что вы его любите».

– Не тяни кота, – разозлилась я, – Не можешь определить мой номер?

– Думаешь, Бригов за такие фокусы погладит меня по голове?

– А тебя волнуют его ласки? – разозлилась я, – Кто в этом мире ты, и кто он?

– Черт, – ругнулся Рыткин, – Юлька, пойми и ты меня. Я не могу гадить друзьям, какие бы гадости они ни делали своим женам. Извини… – Рыткин закашлялся, прервав оглашение приговора.

– И торг неуместен, благородный ты наш? – на всякий случай спросила я. Рыткин мучительно вздохнул.

– Извини. Я бы на твоем месте выбросил фантазии из головы. Я полностью на твоей стороне, Юлька, и Бригов не подарок, и ведет он себя как последняя сволочь, но зачем бросаться в крайности? Америка прекрасная страна, здесь можно реализовать все свои идеи. В том числе реваншистские. Как ты относишься к газированному кофе? Я не шучу, это реальность, данная нам во вкусовых ощущениях. Есть одно местечко в верхнем Манхэттене, мы могли бы посидеть, поговорить…

– Ладно, будь здоров, – я бросила трубку. Через полчаса из телефонной будки у торгового центра «Блумингдейл» я позвонила в корпункт и имела беседу с неким Яшой Козьманом. Этот парень, благодаря своей ушлости, вылез из низов и теперь заведовал целым сектором, имея виды на дальнейшее повышение.

– Уважаемый Яков Рудольфович, не будете ли вы так любезны отодвинуть в сторону свои дела и уделить кроху внимания моим мольбам?

– У тебя что-то серьезное? – недовольно спросил Козьман, – Или с головой?

Я зачем-то закивала.

– Да, да, Яша, очень серьезное, с головой. Почти сенсация.

Козьман задумался. Видимо, отодвигал в сторону дела. Наконец, соизволил:

– Ну, подходи.

– Э, нет, – возразила я, – Лучше ты к нам. Подъезжай через час к пончичной «Данкин Доунатс» у Бенджамин-сквер.

И пока он не придумал миллион отговорок, я повесила трубку.

Минут через сорок я сидела в упомянутом заведении и под завистливым взором румяной толстушки, пьющей бульон из диетических таблеток, истребляла пончики. Я могла себе такое позволить, мою фигуру не испортила бы даже танковая гусеница.

Когда на горизонте замаячил Яшка Козьман – очкастый, ушастый, на вид сама благочинность – я, настраиваясь на революционный лад, допивала кофе по-кубински – очень крепкий и вредный для здоровья.

Заказав пончик, Козьман сел напротив и стал вызывающе меня разглядывать. Он уже не рассчитывал ни на какую сенсацию. Я повела себя вызывающе.

– Я где-то читала, что если африканский слон растопыривает уши, это означает агрессивное намерение. Расслабься, Яков Рудольфович, мне требуется сущий пустяк.

Он не расслабился.

– Я знаю, ты могуч, – подбросила я в огонь порцию лести. Раскрыла сумочку, выложила документы, деньги и внятную просьбу.

Он долго молчал, разглядывая розовый пончик. Потом высказал непреложную истину:

– Бригов будет вонять. Ты уедешь, а мне сидеть во всем этом.

– А помнишь, ты приставал ко мне? На пикнике в Блэк Бэй. Ты был пьян, гадок, предлагал интим в циничной форме, но я ничего не сказала Бригову. А могу и пересмотреть.

Влип, очкарик. В нынешнем положении, когда карьера катит в гору, гремя фанфарами, лишние скандалы Яше ни к чему.

– Я хочу уехать сегодня, в крайнем случае, завтра. Вопрос исключительной важности. Так что действуй, Яша. Билет, виза, что там еще. И не пытайся меня убить – проще сделать билет и спровадить подальше.

– У тебя открытая виза, – буркнул Козьман, вздымая на меня задумчивые очи, – Какого черта, Юлька? Бери билет и проваливай. На таможне шлепнут отметку. Чего ты до меня докопалась?

Да, я не чужда маразма. Он был прав. Но я-то ведь не знала! Пятнадцать лет хождения на веревочке начисто отбили у меня способность понимать мир и действовать самостоятельно. Без посторонней помощи я могла лишь всуе и не всуе поминать свою горькую участь. Неприспособленная иждивенка!

Я так и объяснила Козьману. Он всплеснул руками.

– Безобразие, Юлька! Ты отвлекаешь меня от важных дел, чтобы навязать какую-то ерунду. У меня материал в печать, у меня неприятности с Госдепом, который тоже лезет со всякой ерундой. Меня достает АНБ, уверяя, что один из моих сотрудников – не вполне благонадежен, поскольку до четвертого класса проживал на территории нынешней Чеченской республики…

– АНБ? – перебила я, – Агентство с неограниченной безответственностью? Ассоциация непуганых бездельников? Или это связано с технической разведкой?

– О, боже… – воззвал к Всевышнему визави, – У меня вдобавок финансовый кризис…

– У всех финансовый кризис, мы все достойны абзаца в справочнике «Беднейшие люди планеты», – я снисходительно похлопала Яшу по руке, – А еще кризис переходного возраста, все такое. Словом, я тебе позвоню. Работай по моему запросу. Во имя нашей священной дружбы и твоего спокойствия.

Я встала, обняла пакет и под угрюмым Яшиным взором удалилась из заведения.

Я позвонила ему через три часа, из автомата вблизи гостиницы «Уайз Шеппард» на Кингз-роуд. Минутой ранее я покинула парк, где под взглядами лиц мексиканской национальности чувствовала себя, как на виселице.

– Ты определился, чего в тебе больше: Якова или Рудольфовича? – доброжелательно осведомилась я.

– Ты где? – с несвойственной ему любознательностью спросил Козьман. Порочная, между прочим, манера – отвечать вопросом на вопрос.

– На улице 25 лет Октября, – отшутилась я, – Как решаются проблемы транспортировки тела?

– Твой рейс ушел двадцать минут назад. Можно попробовать догнать, но все равно не сядешь, он забит до отказа – везет чиновников ВОЗ на симпозиум в Москву. Я должен объяснять, что такое ВОЗ?

– Не надо, я умная.

– Следующий рейс – завтра вечером. Но я бы не советовал. Это «Аэрофлот». Воздушная телега. Прыгает по ямам.

– Так.

– Есть рейс «Дельта-Трансэйр» на Брюссель – столицу Европы. Девять ноль-ноль утра. В полдень твое тело прибывает в аэропорт Завентем. В 15-00 по времени Нью-Йорка пересядешь на «Брюссель-Москва». Бронируем билет, не сходя с места. Ужинать будешь у мамы.

– Брюссель – это… Бельгия?

– Ты потрясающе образована, – обрадовался Козьман, – Да, это там.

– Я просто угадала.

– Ты смешная…

– А мне нравится, что можно быть смешной, – отрезала я, – Уговорил, Яша. Брюссель так Брюссель.

– Приезжай за билетом.

И тут я совершила умный поступок. По правде, умный, без кавычек. Дальновидный. Можно даже сказать, дальнобойный. Не понравилось мне что-то в тоне Козьмана. И, вообще – когда с хамоватого недовольства переходят на готовность услужить, скрытую за «дружеской» иронией – это не вполне естественно.

– А ты доставь мне билет и бумажки прямо к турникету, – сказала я, – В восемь сорок. Там и обнимемся.

– В восемь сорок закончится регистрация…

– Хорошо, в восемь двадцать.

– Ты спятила… – зашипел Козьман, – Мне делать больше нечего, как ублажать спятивших неврастеничек вроде тебя! Ты кем себя возомнила? А меня за кого принимаешь?! – и такое понес…

Я съела и «спятившую», и «неврастеничку».

– Итак, в восемь двадцать, Яша, – ангельским голоском сказала я, – Надеюсь, у тебя хватит ума не докладывать о случившемся Бригову. Поверь, я отработала такой вариант.

Как это приятно – бросать трубку, оставляя собеседника в ярости…

Ночь я провела в третьесортной гостинице на краю Бруклина. Непоправимых последствий удалось избежать. Постучала в стенку – посоветовала буйным соседям заткнуться. Погоняла тараканов. Уснула под утро – проснулась. Решимости убраться из этой страны не убавилось. До аэропорта Кеннеди я добиралась окольными заповедными тропами. Полтора доллара на «токен» – аналог жетончика на метро, хвост вагона. Два существа из подземки – черный и рыжий, оба мускулистые, в наколках – подпирали меня спереди и сзади. Но так и не посмели сделать предложение, очевидно, в силу природной скромности. Вагоны визжали, скрипели на крутых виражах. Бесплатный автобус до аэропорта поджидал на выходе из сабвея. Быстрая езда (водитель куда-то спешил) – мчались, обгоняя 18-колесные длинномеры. Гудел аэропорт. Непосредственно в здание аэровокзала я вошла не одна, что было бы логично, а в сопровождении двух полицейских. Не хотелось проколоться у финишной ленточки. Полночи я грызла подушку в душном номере отеля, вертелась с боку на бок и выстраивала факты по росту. Возня Бригова вокруг пяти миллионов, полночные хождения по «голубятне», леди в пролетарской косынке, которая в голом виде на кровати была «совсем не то, что я подумала». Отказ Рыткина сотрудничать со мной; сперва логичное, а потом нелогичное поведение Козьмана; четверо мужчин в черном на лестнице. Да и в целом, атмосфера не отличалась доброжелательностью: злорадная Клёцки, старик Томпсон (страшный, как одноименный автомат), злые зрачки портье в «Холидей Инн», бездельники мексиканцы…

В свете черных мыслей я и решилась на второй умный поступок. Полицейская машина стояла у входа в здание. Выйдя из автобуса, я заспешила к копам – они мялись у своего авто, курили, болтали. Поэтому мысли, что я отрываю их от важных дел, как-то не возникло.

– Вы не заняты, нет? – на всякий случай спросила я.

– Заняты, – улыбнулся коп, – Полиция Нью-Йорка всегда занята.

– Коллега шутит, – улыбнулся второй, – Говорите, мэм.

– Уважаемые сэры, – начала я робко, скорчив мину Красной шапочки, исчезающей в пасти волка, – Помогите, прошу вас. Я лечу в Брюссель, и мне бы очень польстило видеть вас рядом с собой в последние минуты на чужой земле…

Они, конечно, потребовали документы, но вполне учтиво. Я показала им водительское удостоверение, которое мне как корове седло, ибо управляю машиной я чисто в теории. Потом понесла ахинею про ревнивого любовника, который не дает разгореться семейному счастью и готов выкрасть меня даже из бегущего по взлетной полосе самолета. И только на полицию вся надежда.

– Можете положиться на нас, мэм, – важно выпятил грудь коп, – Служить и защищать – наше призвание. Моя фамилия сержант Байерс. А его – Майерс.

– Совершенно верно, мэм, – прорычал второй, – Моя фамилия сержант Майерс, а его – Байерс. Мы из сорок второго участка и как раз собирались прогуляться до таможенного терминала к сержанту Сойерсу. Так что с удовольствием составим вам компанию.

В общем, мы доставили друг другу удовольствие. Промаршировали через гудящий зал с щелкающим табло и мерцающей цифирью в расписании, через все «антитеррористические» препоны, и у стоек регистрации уткнулись в Яшу Козьмана, который таращился на копов всеми четырьмя глазами.

– Ты один? – спросила я строго.

– Как в гробу, – отшутился Яша.

– Гони мои вещи.

Он тут же выдал билет и прочие бумажки.

– Держи. Сдача в паспорте. Не взыщи, Юлька, полетишь экономическим классом, рядом с туалетом. Потрясет немного, запашок побесит, но это ничего, не принцесса… – он выговаривал со злостью, глазки шныряли.

– Ладно, ладно, злодей, – смягчилась я, – Долечу всем вам назло.

– Слушай, Юлька, – перешел он на шепот и показал глазами на копов, которые уперли руки в бока и смотрели на Яшу весьма предвзято, – а чего это они тут застряли?

– Так надо.

– И что это значит?

– А это значит, Яша, что Юлия Владимировна Бригова теперь состоит под охраной сорок второго участка, как почетный объект города.

При этом я отошла и оказалась с копами на одной линии, чтобы он видел, насколько мы едины.

– На хрена? – упорствовал бестолковый Яша, – Разве бывают почетные объекты города? Бывают почетные граждане города или, скажем, важные государственные объекты…

– Не придирайся к словам.

– Мэм, этот человек благонадежен? – спросил то ли Майерс, то ли Байерс.

– Не уверена, сэр.

– Приятель, покажи документы, – процедил то ли Байерс, то ли Майерс, – Как-то не скажу, что ты нам нравишься.

– Ага, за адвокатом сейчас сбегаю, – необдуманно брякнул Козьман.

– Сбегаешь, – обрадовались копы, – И мы с тобой.

Оба потянулись к наручникам (правильно, и на ноги ему…), а я, как последняя неблагодарная свинья, злорадно хрюкнула и направилась к стойке, где вожделенное слово «Брюссель» горело аж на трех языках.

– Юлька, отгони от меня этих крокодилов, – всерьез забеспокоился Козьман, – Объясни им, что я твой друг и все такое…

Я обернулась. Над бедным Яшей зависли два гранитных утеса.

– Конечно, друг, – сказала я, – Вот и пройди свое последнее испытание на дружбу. Не волнуйся, разберутся. Ты же не арабский террорист.

– Счастливого полета, мэм, – помахал лапищей один из копов, – Вас не укачает, нет? Вы не страдаете авиафобией? Не боитесь отрываться от земли?

Я засмеялась. Нашла же где-то силы.

– У вас замечательная страна, сэр, – сказала я громко, чтобы все слышали, и тоже помахала рукой.

Гуд бай, Америка… – стучало в ушах, мозгах и прочих органах. Прекрасная страна – со своими имперскими закидонами, военными и антивоенными демонстрациями, харрасментом, феминизмом, Голливудом, политкорректностью в последней стадии шизофрении. Здесь вполне можно жить. Но я уже не могла. Прощай, последняя надежда. Здравствуй, страна, непонятая умом. Там мама, папа, целый выводок забытых, но горячо любимых родственников. Какое счастье, что Бригов не женился на сироте…

Я открыла глаза. Урчали двигатели, или в животе урчало? Салон ДС-10 не такой уж просторный и комфортабельный. На иллюминаторах шторки в тонкий рубчик, сиденья тряпочные – как провалишься, так не встанешь. Шесть рядов кресел, посередине – проход. Впереди еще один салон. Пока не взлетели – духота. И встать нельзя, не поймут. Спасибо Яше за эконом-класс. Кажется, поехали. Пристегнулись. Познакомились с проводницей… боже, стюардессой. Мисс Софи Андерсон, кукла в белоснежной сорочке. Мила, предупредительна, в меру болтлива. Сообщила про погоду, куда летим, когда сядем, про наличие прохладительных и горячительных напитков. Пожелала приятного полета.

Я покосилась направо. Между шторкой и сидящим у иллюминатора пассажиром проплывала аэродромная трава. Мелькнул угол здания, стоящие в шеренгу заправщики. Последовал плавный разворот, трава побежала резвее, стала дрожащей полосой какого-то бешеного конвейера. Умчались приземистые баки, похожие на пингвинов, земля отпрянула, провалилась.

– Вас не укачивает? – молодой человек у иллюминатора повернул голову. Его сочувствие было оправдано.

– Не знаю, – просипела я, – Целую вечность не летала…

– А что такое вечность в вашем понимании? – парень располагающе улыбнулся.

– Полтора года…

– О-о, вы, наверное, славно провели эти пятьсот сорок шесть дней? Размеренная жизнь, заведенный уклад? Мелкие проблемы и упрямое нежелание выбраться из порочного круга рутины?

– Боже правый, – выдохнула я, – Вы неудавшийся писатель?

– Кандидат околонаучных наук, – отшутился попутчик, – А вы, мисс, побледнели. Полтора года отказывать себе в удовольствии оторваться от земли – это много… Послушайте совет – расслабьтесь. Дышите глубже, выдыхайте реже. Представьте что-нибудь приятно пахнущее. Скажем, сеновал. Или горный луг, над которым парит росистая дымка. Вы сидите на траве, скрестив ноги…

– Можно представить одеколон Бригова, – прошептала я по-русски.

– Простите, мэм?

– Нет, сэр, я не Будда. Состояния просветления предпочитаю добиваться другими способами. Без сложной тхеравады.

Попутчик засмеялся. На вид ему было лет тридцать пять. Открытое скуластое лицо, глаза необычайно яркие, правильно подогнанный костюм, носимый с нарочитой небрежностью.

– Каких наук вы, простите, кандидат? – переспросила я.

– Околонаучных, – охотно повторил парень, – Но не мистика. Скажем так, я зоопсихиатр. Занимаюсь наблюдением за поведением млекопитающих в искусственно созданных экстремальных условиях. Мое имя Николас Кауфман. Для скорости можно Ник. А вас как зовут?

Я пожала плечами.

– Зовите миссис Бригофф… Хотя для скорости можно Джульетта. Или Брунгильда.

– Вы немка?

Я печально улыбнулась.

– Пусть будет так.

– А меня зовут Пэгги, – пискнули где-то слева.

Я покосилась на звук. Рядом со мной сидела девочка, похожая на Винни-Пуха. Такая крошечная, что и в глаза не бросалась. Годика четыре или пять. Щеки, как у хомячка, пухлая, два банта над ушами, бирюзовое жабо венчало клетчатое платьишко. Но смотрела девочка очень строго – не моргая, сосредоточенно. Ремень безопасности прижимал пассажирку к креслу, но не мешал ей дрыгать ножками и вертеть головой в поисках развлечений.

– Как дела, Пэгги? – вежливо спросила я, втайне завидуя юному созданию. Неприятные ощущения ребенка не коснулись.

– Как дела? Как дела? – запищало что-то мягкое, с глазами из граненого стекла. Девочка прижимала это нечто к груди. Я вздрогнула.

– Не бойтесь, – сказал в другое ухо Ник, – Электронная игрушка. Наподобие черного ящика, по которому расшифровывают причины авиакатастроф. Записывает все вокруг себя и по-своему обрабатывает.

Напрасно он сказал про авиакатастрофы. Сердце екнуло, я прислушалась к размеренному гулу турбин.

– Меня зовут Чаки, – визгливо представился «черный ящик», – Я друг.

Друг напоминал гремлина, отрастившего меховую шубку. Я полезла в пакет, чтобы достать Тяпку и показать Пэгги, как должен выглядеть настоящий друг, но передумала. Сделай я это – и до конца полета пришлось бы стать этой крошке ближайшей родственницей.

– А это моя тетя, Рейчел, – малышка надула губки и ткнула пальчиком через проход. Перезревшая брюнетка в велюровом жакете лучезарно улыбнулась, обнажив отбеленные зубы. На ее ресницах было столько туши, что они провисли от тяжести.

– Хай, мисс, я Рейчел Мандрелл, – помахала ладошкой брюнетка, – Мой муж работает в Совете Европы, отвечает за какой-то комитет, а мы с сестрой живем у нашей мамы в Нью-Йорке, хотя имеем квартиры в Брюсселе, где еще не стали завсегдатаями. Одна квартира – у Северного вокзала, а другая – перед собором Нотр-Дам-де-Саблон… О, если вы там уже бывали, мисс, то должны понимать, что лучшего места в Брюсселе просто не существует…

– Сочувствую вам, Джульетта, – пробормотал Ник, – Вы влипли.

Надо было выкручиваться. Я улыбнулась разговорчивой даме и, откинув голову, закрыла глаза. Пусть считает меня невоспитанной. Ник благоразумно помалкивал, брюнетка тоже заткнулась. Осталась кукла Пэгги, она сделала попытку отравить мне жизнь, но, решив, что я сплю, отвязалась и закатила головомойку дружку Чаки. Пришлось их слушать. Это было трогательно.

В принципе, я уснула. Если сон в самолете – это сон…

Проснуться в полете гораздо проще, чем уснуть. Я открыла глаза. Поблескивало табло между салонами. Мерно гудели двигатели, шевелиться не хотелось. Пассажиры почти не разговаривали – я понятия не имела, кто сидит сзади, кто спереди.

Пропала стюардесса. Возможно, ублажала бизнес-класс – там и цены повыше, и публика интереснее. Источники раздражения не выявлялись. Я стала осматриваться. Слева, обняв своего страшноватого приятеля, спала Пэгги. Справа, сквозь неплотно задернутую шторку просачивался солнечный свет. Синел океан. Яркий, сочный, насыщенный. Я невольно залюбовалась, но быстро устала – сверкающая мишура раздражала глаза. Сосед, казалось, тоже спал. Глаза у него были закрыты, голова повернута, он пребывал в расслабленной позе. Появилась возможность рассмотреть попутчика. Ник производил впечатление цивилизованного человека. Носовая часть в меру антична, пробор аккуратный, кожа загорелая, под глазами никаких кругов – в отличие от моих, концентрических. Здоровый образ жизни – без нервов, вредных привычек.

Я закрыла глаза, решив поспать еще немного.

– Вы впервые летите в Брюссель?

Я вздрогнула. Поспишь тут…

– Простите, я вас напугал, – смутился Ник, – Просто хотел спросить, не имеете ли вы отношение к еврократам?

– Кто такие еврократы? – пробормотала я, – Почему я должна иметь к ним отношение?

– Еврократы – это двуногие бродячие существа без роду и племени, работающие в штаб-квартире НАТО, Евробанке, Совете Европы, а живущие в Брюсселе в особых резервациях. Коренные бельгийцы их не жалуют, но вынуждены терпеть.

– Не-е, – покачала я головой, – Не имею отношения. Я в Брюссель на минуточку. Пробегусь по аэропорту – и домой, в Москву.

– Так вы не немка, – догадался Ник.