Текст книги "Открывая новые горизонты. Споры у истоков русского кино. Жизнь и творчество Марка Алданова (СИ)"

Автор книги: Андрей Чернышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Сходны были и их политические пристрастия: оба либералы, поборники демократического пути развития, противники тоталитарных систем. О Гитлере, о Сталине даже в пору их триумфов отзывались с презрением, но до конца своих дней восхищались Черчиллем. Книги Алданова в гитлеровской Германии сжигали на площадях, а в Советском Союзе вместе с зарубежными изданиями Бунина их хранили под замком в спецхранах. Россия не забудет, что Бунин в годы второй мировой войны с риском для жизни укрывал у себя в доме людей, которым грозил арест. Однако у него был непродолжительный неловкий эпизод сразу после войны, когда он чуть не поддался советским посулам – ему обещали золотые горы, если он вернется. Бунин вдруг, сломленный тяготами жизни на чужбине, действительно стал думать о возвращении в Советский Союз. Об этом – несколько подробнее.

Еще гремели последние залпы второй мировой войны, когда в высших эшелонах советского руководства было принято решение: для укрепления международного авторитета СССР убедить самых выдающихся русских эмигрантов вернуться в Москву. 12 февраля 1945 года в советское посольство в Париже неожиданно были приглашены юрист В. Маклаков, адмирал М. Кедров и некоторые другие известные деятели. Посол А. Богомолов, щедро угостив их, поднял тост за "великого Сталина". Вскоре Маклакова пригласили вновь, уже одного, и предложили ему подать документы на возвращение. Он ответил, что готов обдумать этот вопрос только после того, когда все русские эмигранты получат право вернуться. Тогда началось обхаживание Бунина. Единственный в те годы русский писатель – Нобелевский лауреат – каким великолепным пропагандистским козырем было бы его возвращение!

Из Управления по связям с общественностью Службы внешней разведки я получил два рассекреченных документа, касающихся Бунина. В первом из них, датированном 24 июля 1937 года, Бунин в духе страшного тридцать седьмого года назван "апостолом фашизма", во втором, составленном за несколько дней до капитуляции Германии, 2 мая 1945 года, совсем другая его характеристика: "Бард белой эмиграции. Бунин ненавидит немцев (о Гитлере и Муссолини у него не было другого определения, как "взбесившихся обезьян"), и поведение его во время оккупации было безупречно". Делается вывод: "Было бы крайне желательным получение Буниным (...) частного письма от А.Е. Богомолова с пожеланием личной встречи, лучше всего с приглашением на завтрак (Бунин – большой гастроном). И именно потому, что Бунин чрезвычайно чувствителен к вниманию, ему оказываемому, было бы очень хорошо, если бы и самый тон этого неофициального письма свидетельствовал о том, что Бунина выделяют из рядовой эмигрантской среды. Такое приглашение в корне парализовало бы все попытки отговорить его от "безумного шага" – возвращения на Родину. А такие попытки, несомненно, будут".

В свете этих документов по-новому читается переписка Бунина и Алданова, касающаяся его плана вернуться в Москву. Алданов зовет его в Америку, Бунин в растерянности. "Повторяю то, что уже писал Вам об Америке: чем же мы там будем жить? – пишет Бунин Алданову 28 мая 1945 года. – Совершенно не представляю себе! Подаяниями? Но какими? Очевидно, совершенно нищенскими, а нищенство для нас, при нашей слабости, больше уже не под силу. А главное – сколько времени будут длиться эти подаяния? Месяца два, три? А дальше что? Но и тут нас ждет тоже нищенское, мучительное, тревожное существование. Так что, как ни кинь, остается одно: домой. Этого, как слышно, очень хотят и сулят золотые горы во всех смыслах. Но как на это решиться? Подожду, подумаю... хотя, повторяю, что же делать иначе?"

30 мая 1945 года Алданов пишет Бунину: "Я хочу подойти к этому "объективно", как если бы дело шло не о Вас и не о том тяжком горе, которое для меня означала бы разлука с Вами (ведь навсегда – Вас назад не отпустят). Я прекрасно понимаю, что такое опять увидеть "дом", какой бы он теперь ни был. Это ведь большое общее горе. Если спокойно обсуждать "плюсы" и "минусы", то это такой плюс, с которым минусы несоизмеримы. Но я эти минусы перечислю. 1) Читали ли Вы воспоминания Телешова? Он очень тепло пишет о Вас и сообщает, что Вы скончались в 1942 году и что последнее письмо Ваше было: "хочу домой". Очевидно, в Москве говорили или писали, что Вы умерли (помните примету: очень долго жить).(...) Повторяю, книга Телешова написана, в общем, в благородном тоне, с любовью к Вам. Однако он сообщает о покаяниях Куприна (нам бывших неизвестными). Боюсь, что это обязательно, как бы ни приглашали и что бы ни обещали. Вы ответственны за свою биографию как знаменитейший русский писатель. 2) Кто Вас зовет и что именно Вам обещают? Сообщите мне, какой же тут секрет? Я Вам напишу свое мнение. Ум хорошо, а два лучше. Думаю, что часть обещаний исполнят, некоторые книги Ваши издадут, отведут квартиру, и Вы получите много денег, на которые и там сейчас ничего купить нельзя: там голод и нищета такие же, как почти везде в Европе. Однако и это во многом зависит от того, кто обещает. 3) У Вас там, кажется, ни одного близкого человека не осталось, – разве Телешов, если он еще жив? Алексей Николаевич умер. Молодые писатели Вас встретят почтительно и холодно, – так по крайней мере я думаю. А некоторые будут напоминать об "Окаянных днях". 4) Если у Вас есть еще остатки премии, то их Вы никогда не получите – разве их эквивалент, вероятно, не очень ценный.

Повторяю, перечисляю только минусы. На все это Вы совершенно справедливо можете мне ответить: "А что же Вы можете мне тут гарантировать?" Действительно, мы, друзья Ваши, можем только обещать всячески для вас стараться, делать все, что можем. Знаю, что это немного.

Я прекрасно понимаю, как Вам тяжело. Мои чувства к Вам не могут измениться и не изменятся, как бы Вы ни поступили. Извините, что пишу Вам обо всем этом. Никакого совета в таком вопросе я Вам дать не могу и не даю. Мне казалось только при чтении Вашего письма, что Вы хотите знать мое мнение".

Алданов страстно доказывал: возвращение Нобелевского лауреата нужно сталинскому руководству только как пропагандистский козырь. Через два года Бунин вспоминал, что отказался от своего плана отчасти по следующей причине: "Как! и М. А. я тогда больше не увижу и даже письма никогда от него не получу и сам ему никогда не напишу!" Он принял совет Алданова, верил ему как никому другому.

Уже после того, как Бунин умер, за несколько месяцев до собственной смерти Алданов начал печатать свой последний роман "Самоубийство". Это был первый в серьезной русской литературе роман о Ленине и ленинской эпохе (советская "лениниана" не в счет). В самом начале читаем о герое: "Он был всю жизнь окружен ненаблюдательными, ничего не замечавшими людьми, и ни одного хорошего описания его наружности они не оставили: впрочем, чуть ли не самое плохое из всех оставил его друг Максим Горький. Только другой, очень талантливый писатель, всего один раз в жизни его видевший, но обладавший необыкновенно зорким взглядом и безошибочной зрительной памятью, весело рассказывал о нем: "Странно, наружность самая обыкновенная и прозаическая, а вот глаза поразительные, я просто засмотрелся: узкие, красно-золотые, зрачки точно проколотые иголочкой, синие искорки. Такие глаза я видел в зоологическом саду у лемура, сходство необычайное. Говорил же он, по-моему, ерунду: спросил меня – это меня-то!– какой я фхакции".

Круг замыкается: в конце пути Алданов цитирует "Окаянные дни", книгу, которую Бунин писал как раз тогда, когда они познакомились.

Когда Бунин умер – гроб еще стоял в доме, – Вера Николаевна, вдова, стала писать Алданову о последних часах его жизни. Алданов после утраты писал ей тоже чуть ли не каждый день, и переписка свидетельствует: тем, что она написала исключительно ценную книгу "Жизнь Бунина", мы тоже обязаны ему – это он подсказал ей замысел, убедил ее взяться за работу.

Не только оба они, Алданов и Бунин, много потеряли от того, что лучшие свои годы провели на чужбине. Потеряла прежде всего Россия, лишившаяся таких людей.

19.

Младшее поколение читателей уже и не помнит, что в Советском Союзе эмигрантов первой волны не называли иначе, как белобандитами, и не было страшнее преступления для советского человека, посланного в командировку за рубеж, чем с эмигрантом заговорить; не дозволялось переписываться с родственниками, жившими за границей, и очень опасно было упоминать о них в анкетах; разумеется, нельзя было в библиотеке заказать иностранную газету на русском языке. Почему всесильные кремлевские власти так боялись эмигрантов, каковы были эти люди на самом деле? На эти вопросы дает ответы политическая переписка Алданова со своими корреспондентами.

Среди них профессиональные политики предреволюционной России, в эмиграции ставшие публицистами: А.Ф. Керенский – бывший эсер, В.А. Маклаков – один из лидеров кадетов, Е.Д. Кускова была оппонентом В.И. Ленина в российской социал-демократии. Здесь и видные журналисты, ученые, деятели культуры. Эти духовно богатые, но разные люди были объединены любовью к оставленной отчизне и пронесли свою любовь сквозь десятилетия. "Эмиграция, – писал Алданов литератору Л. Е. Габриловичу 26 февраля 1952 года,– даже в смысле физического здоровья очень тяжелая вещь и изнашивает человека. О моральном и интеллектуальном изнашивании и говорить не приходится".

Для тех, кто волею судьбы был обречен жить вдали от родины, переписка обладала двойной притягательной силой: она представляла возможность испытать радость от общения с соотечественником, давала возможность хотя бы ненадолго вернуться к родному языку.

Далеко не всегда русские эмигранты жили дружно. Нередко в их среде случались скандалы, а идейные конфликты перерастали в склоки. Способность к компромиссу не в русском характере, мы легко рубим сплеча. Житель Франции князь Борис Голицын иронизировал: "Русской эмиграции нет, есть эмигранты. Когда в Париж попадают двое русских, каждый организует свою церковь и свою партию".

Переписка Алданова – исключение из скверного общего правила. Ему были в высокой степени присущи такие качества, как терпимость, уважительность, готовность всегда быстро откликнуться на просьбу о помощи. Его душевное благородство, несомненно, имела в виду Н. А. Тэффи, когда дала ему лестное прозвище: "Принц, путешествующий инкогнито". "Принца" нельзя и вообразить себе замешанным в мелкие распри, напротив, ему идет роль хранителя чужих тайн. Он повторял: "Порядочный человек обязан обрывать людей, дурно говорящих о его приятелях, но жизнь потеряла бы значительную долю прелести, если бы все строго следовали этому правилу".

Особенно большую роль в жизни эмигрантов первой волны переписка играла именно в 40-е и 50-е годы. До войны в Европе, особенно во Франции, существовала разветвленная сеть русских периодических изданий, и она объединяла людей, разбросанных по разным городам чужой страны. Во время войны эта сеть была разрушена. После войны, казалось бы, она должна была восстановиться, но в связи с "холодной войной" интерес ко всему русскому на Западе упал, сменился подозрительностью, и даже к русским эмигрантам, несмотря на то, что они находились в оппозиции к советской власти, стали относиться много хуже, чем прежде.

В послевоенные годы русскоязычных изданий в Западной Европе появлялось мало, некоторые из них контролировались советскими посольствами. Публицистам-профессионалам стало негде печататься, самый смысл их политического изгнания оказался под сомнением. Они не могли молчать, их письма порою стали превращаться в статьи наподобие газетных. Алданов охотно участвовал в обсуждении актуальных международных тем, его исторические и философские идеи часто опробовались сперва в письмах и лишь позднее воплощались в художественных произведениях.

Приняв на себя трудоемкие обязанности члена правления нью-йоркского Литературного фонда, он, естественно, стал получать обращения разных людей из разных городов, охотно и пространно отвечал на письма, завязывались дружеские отношения – уважительные, ровные, "джентльменские", но на некотором удалении.

Сначала вся переписка была связана с темой войны. С первого дня вторжения гитлеровской Германии на территорию Советского Союза практически вся русская колония в США (к ней принадлежал Алданов) выступила с патриотических позиций. И даже после войны, в пору резкого обострения отношений СССР с Западом, не жалела о своем выборе. Однако в пределах единой общей позиции имели место существенные различия в оттенках. "Сначала Победа, потом реформы", – декларировал А.Л. Казем-Бек, издававший в Сан-Франциско русскоязычную газету "Новая заря". (Вскоре после войны он вернулся в Москву и умер в 1950 г.) "Новый журнал" и Алданов подчеркивали, что они желают победы России и ее союзникам, но остаются противниками советской власти, настаивают на амнистии и хотя бы обещании демократизации режима после войны.

В фонде Алданова хранится листовка общества офицеров русской армии, выпущенная в 1941 году в Нью-Йорке, связанная с созданием комитета помощи и защиты России:

"Вековой враг России – немец на русской земле, а мы выброшены за ее пределы без прав и возможностей активно, как раньше, вложиться в новые за нее бои и новые страдания. Мы всегда были с народом, составляя его вооруженную защиту, – мы с ним и теперь. То, что произошло с нами лично, не определяет путей России и не изменяет нашей преданности ей".

Полемика в переписке крупных политических мыслителей русского зарубежья продолжается и после смерти Сталина. Весной 1953 года в советской печати (в "Правде") появляются первые статьи, свидетельствующие, что новые вожди, стремясь удержаться и укрепиться, в какой-то степени отрекаются от Сталина и сталинизма. Прекращено сфабрикованное "дело врачей". Алданов видит в этом историческое свидетельство. "Между страной и режимом пропасть... Диктатура, – подчеркивает он, – может держаться лишь террором, и даже полутеррор ее ослабит" (письма Маклакову от 8 и 9 апреля 1953 г.). Маклаков же говорит о силе диктаторского режима и предполагает, что "холодная война" продлится века.

После войны в прежде однородную среду тех, кто покинул Россию в первые послереволюционные годы, стали вливаться эмигранты второй волны, "перемещенные лица", часть из них составляли власовцы. В духе "холодной войны" перебежчиков к Гитлеру начали оправдывать: дескать, те надеялись, что Россия будет освобождена от большевизма немецкими руками. Алданов – сторонник "чистоты политических риз" русской эмиграции: гитлеровщина, доказывал он, была бы еще много хуже сталинщины. Алданов спорит с Керенским по поводу "ди-пи", по-английски "displased persons", "перемещенных лиц", многие из которых – вчерашние власовцы. Керенский выступает за единство действий всей эмиграции, Алданов же утверждает: "Важно не только то, что мы хотим делать, но и то, с кем мы готовы это делать".

Блокада Берлина, война в Корее воспринимались на Западе как первые сражения третьей мировой войны. Старые люди, Алданов и его корреспонденты, мучились от раздвоенности: по-прежнему любя покинутую родину, считали, что угроза миру исходит из Москвы. В октябрьские дни 1956 года писатель выступает в защиту восставшей Венгрии, обменивается письмами с Е.Д. Кусковой, его вывод: "Советский строй трещит (...), но не смею надеяться, что конец близок".

Важность таких тем, как атомная бомба, суд над немецкими военными преступниками, перспективы России после Сталина; множество малоизвестных деталей, касающихся, например, положения русских во Франции в 1944 – 1945 годы, – это все в переписке представляется ценным и значительным. Особо хочется отметить суждения Алданова о трудностях, ожидающих нашу страну, когда она покончит с коммунизмом, о чем мы уже писали. Переписка по-новому раскрывает позднего Алданова как крупного и проницательного политического мыслителя западнического направления.

Но идеи Алданова и его корреспондентов оставались преимущественно "самочитательным писанием": авторы писем не могли воздействовать на общественное мнение на Западе, не мечтали, что об их концепциях узнают на родине. Оставалось только работать для будущего в надежде, что придет черед и их идеи и программы будут востребованы. В письме В.А. Маклакову от 20 сентября 1956 г. Алданов – обоим осталось жить считанные месяцы – предлагает собрать друзей и запротоколировать выступления: "Мы все люди старые, и было бы хорошо оставить хоть некоторый след: что думали старые эмигранты о положении России в 1956 году – вдруг кому-либо, когда-либо пригодится". Старшее поколение уходило из жизни с горькой мыслью, что его идеалы не воплощены, оставалось только утешение: "Они служили своим идеям, и служили им с честью..." Это слова Алданова из статьи о политэмигрантах XIX века; несомненно, он относил их и к современникам.

Быть может, кому-то эти пожилые люди, прожившие нелегкую жизнь, представляются скучными чудаками, зацикленными на политических вопросах. Нет ничего ошибочнее такого взгляда – они часто шутили, на старости лет влюблялись... Вот импрессарио, друг Бунина Александр Рогнедов, сообщает в приподнятых выражениях: он влюблен в очень юную испанскую журналистку, "редчайшее и благороднейшее существо"... Вот он же дает в письме юмористическое описание мучений в кресле стоматолога: "Никогда не думал, что анестезия действует столь решительно. Мой дантист ни разу не вскрикнул. Его выдержка произвела на меня столь сильное впечатление, что меня два раза выволакивали в обмороке..." Русские эмигранты не пытались казаться лучше, чем они на самом деле были; не кичились собственной значимостью, отличались высокой требовательностью и к окружающим, и к самим себе.

20.

Алданову выпала странная посмертная судьба. До конца 80-х годов в России его не печатали, книги прятали в спецхранах. На Западе с годами стали забывать. Ученые-американцы, учитель и ученик, покойный В.М. Сечкарев и Николас Ли время от времени публиковали книги и статьи, где доказывали: это один из интереснейших русских писателей XX века, человек больших знаний и безупречной нравственности, но возобладала иная точка зрения: как художник Алданов не особенно значителен, он писатель среднего разряда.

Но волна общественного интереса к его книгам прокатилась в России. Вышли многотомные собрания сочинений Алданова, отдельные издания его произведений, опубликована переписка, на экранах страны и по телевидению показывают передачи и фильмы о нем и созданные по его произведениям. На родину вернулся большой писатель, и его книги оказывают и будут оказывать воздействие на литературный процесс. Они очень соответствуют духу нашего времени: возродившемуся общественному интересу к истории. Они будят мысль, учат добру. В них образец прозрачно ясной высокой русской прозы.

Алданов повторял: книги, картины, ученые труды человека живут пятьдесят лет. Затем забывают. Хорошо, что Алданов делал оговорку насчет "счастливых исключений". На деле они не так уж редки, и судьбой Алданову было предназначено стать одним из таких исключений. Его не забыли. И те исторические идеи, которые он отстаивал, нисколько не устарели, напротив, в XXI веке они стали еще более насущными. Это идеи свободы, демократии, прав человека.

      Вслушаемся же еще раз в его голос. Внутренний монолог писателя – персонажа романа "Начало конца" – это исповедь самого Алданова, его творческое кредо:

      "Делать в жизни свое дело, делать его возможно лучше, если в нем есть, если в него можно вложить хоть какой-нибудь, хоть маленький, разумный смысл. Пусть писатель пишет, вкладывая всю душу в свой труд... Не уверять, что трудишься для самого себя, – ведь и он мечтал об огромной аудитории и откровенно советовал тем, кто не ждет миллиона читателей, не писать ни единой строчки... Не задевать предрассудков, по крайней мере грубо, не сражаться ни с ветряными мельницами, ни даже со странствующими рыцарями, если только не в этом заключается твоя профессия, профессия политического дон Кихота, такая, по существу, профессия, как труд сапожника или ветеринара... Не потакать улице и не бороться с ней: об улице думать возможно меньше, без оглядки на нее, без надежды ее исправить. Но в меру отпущенных тебе сил способствовать осуществлению в мире простейших, бесспорнейших правил добра. На склоне дней знаменитый врач говорил, что верит только в пять или шесть испытанных лекарств, вроде хинина. Бесспорные принципы добра также немногочисленны... Для себя же, для немногих свободных людей, можно пойти и дальше. "Холодное наблюдение" имеет свою ценность. В мысли, как в жизни, всего выше можно подняться при пониженном душевном жаре. Рядовые удачники жизни "горят", но у Наполеона сердце билось со скоростью 60 ударов в минуту.

       И как кровь возвращается по венам в сердце, отдав по пути свои

питательные вещества, так всего дороже возвращающиеся в сердце, больше ничего не питающие истины. Эти истины беречь про себя и в то время, когда больше не ждешь ничего, кроме пристойных некрологов. Жить спокойно, зная, что мир лежит во зле. Радоваться редкому добру, принимая вечное зло как общее правило мира..."

Г ё т е И. В. Введение в «Пропилеи». – В кн.: Гёте И. В. Об искусстве. М., 1975, с. 121. Эти слова Гёте относятся к живописи, но с полным правом их можно распространить и на другие искусства.

Вестник кинематографии. М., 1914, N 7, с. 18.

Маски. М., 1912, N 3, с. 13.

Эта книга подводила итог начавшейся с 1920-х гг. кропотливой работе по изучению дооктябрьского кино. Назовем важнейшие публикации. В Ленинграде в 1927 г. была издана I часть монографии Б.С. Лихачева "Кино в России. Материалы к истории русского кино", рассматривающая период 1896– 1913 гг. II часть, освещающая развитие кино в годы первой мировой войны, опубликована в 1960 г. в сб. 3 "Из истории кино. Материалы и документы". Часть незавершенного труда Н.М. Иезуитова "История советского кино", посвященная киноискусству дореволюционной России, была напечатана в "Вопросах киноискусства", вып. 2 (М., 1958). Глава "Кинематограф в дореволюционной России" открывает вышедшую двумя изданиями монографию Н.А. Лебедева "Очерк истории кино СССР. Немое кино" (1947, переработанное и дополненное издание – 1965). Материал по истории дооктябрьской кинокомедии содержится в I главе книги Р.Н. Юренева Советская кинокомедия" (М., 1961). Также в 1961 г. вышла в свет работа Р.П. Соболева "Люди и фильмы русского дореволюционного кино".

Лотман Ю.М. Семиотика кино и проблемы киноискусства. Таллин, 1973; Разлогов К.Э. Искусство экрана: проблемы выразительности. М., 1982; Цивьян Ю.Г. Становление понятия монтажа в русской киномысли 1896–1917 гг. Автореф. канд. дис., Л., 1983; Зоркая Н.М. На рубеже столетий. У истоков массового искусства в России 1900–1910 годов. М., 1976; Хренов Н.А. Социально-психологические аспекты взаимодействия искусства и публики. М., 1981; Крючечников Н.В. Сценарии и сценаристы дореволюционного кино. М., 1971.

Лебедев Н. А. Очерк истории кино СССР. Немое ки╛но. Изд. 2-е. М., 1965, с. 85.

Гинзбург С. С. Кинематография дореволюционной России. М., 1963, с. 14.

Кинословарь, в 2-х т., т. 2. М., 1970, с. 361. См. также: Кино. Энциклопедический словарь. М., 1986>с. 333.

Урал, 1977, N 10, с. 153.

Любопытно сопоставить два суждения: В.Г. Белинского и И.Е. Репина – о сравнительной ценности искусств. Для Белинского "поэзия есть высший род искусства. Поэзия выражается в свободном человеческом слове, которое есть и звук, и картина, и определенное, ясно выговоренное представление. Посему поэзия заключает в себе все элементы других искусств, как бы пользуется вдруг и нераздельно всеми средствами, которые даны порознь каждому из прочих искусств. Поэзия представляет собою всю целость искусства" (Белинский В.Г. Разделение поэзии на роды и виды. Собр. соч. в 9-ти т., т. 3. М., 1978, с. 296). Репин констатирует, что положение за истекшие полвека изменилось: "Наши современники все больше проявляют склонность воспринимать разного рода идеи глазами, через посредство изобразительных искусств, и вместо прежнего интереса к книгам в наши дни замечается возрастающий интерес к картинам". (Репин И.Е. Воспоминания, статьи и письма из-за границы. Спб., 1901, с. 247).

См.: Бочаров А.Г. Основные принципы типологии современных советских журналов. – Вести. Моск, ун-та. Серия 11. Журналистика, 1975, N 3; Западов А.В., Соколова Е.П. Тип издания как научная проблема и практическое понятие. – Там же, 1976, N 2; Черняк А.Я. О типологии произведений литературы. – В кн.: Книговедение и его задачи в свете актуальных проблем советского книжного дела. М., 1974; Акопов А.И. Типология советских научно– технических журналов. Автореф. канд. дис. М., 1979; Вопросы типологии русской журналистики в связи с развитием газетного дела. – В кн.: Есин Б. И. Русская газета и газетное дело в России. Задачи и теоретико-методологические принципы изучения. М., 1981.

"Беглые заметки" (Нижегородский листок, 1896, 4 июля) и "Синематограф Люмьера" (Одесские новости, 1896, 6 июля). См.: Горький А.М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 23. М., 1953.

Росоловская В. Из истории кино. – Искусство кино, 1936, N 6, с. 55. См. также: Росоловская В. Кинематография в 1917 г. Материалы к истории. М.–Л., 1937.

Краткий исторический очерк сценической постановки в кинематографе. – Кине-журнал, 1911, N 22, 24; 1912, N 1,

Сравнение типов периодических изданий см. в кн.: Есин Б. И. Русская газета и газетное дело в России. Задачи и теоретико-методологические принципы изучения. М., 1981.

Цит. по: Анощенко Н.Д. Те, кто летали, гл. 46, с. 3–5, рукопись (с разрешения его сына Н.Н. Анощенко, у которого рукопись ныне хранится).

Сине-фоно, 1918, N 5–6, с. 14.

В период 1900–1915 гг. сумма рекламных доходов газеты "Русское слово" выросла с 49 700 до 1 249 200 руб. См.: Фединский Ю.И. Материальные условия издания русской буржуазной газеты. – Вести. Моск. ун-та. Серия 10. Журналистика, 1980, N 2, с. 31.

Перед началом первой мировой войны профессионализация закрепляется, однако порою и современные историки безосновательно, на наш взгляд, отказываются выделять творческих работников кино начала ХХ века в самостоятельную группу. См.: Лейкина-Сквирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900–1917 гг. М., 1981.

ЦГАЛИ, ф. 987, оп. 1, N 18, л. 119.

Кинокурьер, 1913, N 1, с. 5.

Пегас, М., 1916, N 9–10, с. 131.

Цензурное разрешение от 9 февраля 1909 г. См.: ЦГИА, Ф. 776, оп. 16, ч. 2, N 477.

См.: Толстая. Александра. Письмо в редакцию. – Театр и жизнь. Спб., 1911, N 6, с. 3–4.

ЦГАЛИ, ф. 987, оп. 1, N 18, л, 78 (об.).

В учебнике "Краткая история советского кино" (М., 1969, с. 435) ошибочно утверждается, что первая экранизация "Отелло" была осуществлена в 1923 г.

Кине-журнал, 1915, N 5–6, с. 107.

Г и н з б у р г С. С. Кинематография дореволюционной России. М., 19.63, с. 14.

См.: Художественные фильмы дореволюционной России. Сост. Вен. Вишневский. М., 1946.

См.: С а д у л ь Ж. Всеобщая история кино,, т. 2, М., 1958, с. 283.

X а н ж о н к о в А.А. Первые годы русской кинематографии. М., 1937, с. 46. В Кинословаре ошибочно утверждается независимость журнала на первом этапе его существования: "Вначале издание принадлежало частному лицу..." См.: Кинословарь, т. 1, М., 1966, с. 288.

См.: Кинема-омниум, Спб., 1914, N 14.

См: Театральная периодика. Сост. В. Вишневский. Часть I. 1774–1917. М,– Л., 1941.

См.: Зоркая Н.М. На рубеже столетий. У истоков массового искусства в России 1900-1910 годов. М., 1976.

См. цензурные разрешения на новые издания, напр.: ЦГИА, ф. 776, оп. 17, 1911, N 382.

См.: Зильберштейн И.С. Николай II о кино. – Советский экран, 1927, N 15.

Обозрение кинематографов. Спб., 1911, N 17, с. 2.

Профессор ВГИКа В.К. Туркин, сам в юности киножурналист, в лекции "Проблемы историографии дореволюционного кино" (1951) доказывал, что лучшей частью репертуара предвоенной эпохи действительно были научные и видовые фильмы. См.: ЦГАЛИ, ф. 2384, оп. 1, N 7.

Черданцев А. Из истории екатеринбургской журналистики. – Северная Азия, 1929, N 4, с. 83. Указано Л.С. Бамбуровой.

Самуйленко Е. Кинематограф и его просветительная роль. Спб., 1911, с. 3. Эта книга была переиздана в 1919 г.

Словарь псевдонимов" И.Ф. Масанова (т.. I–IV, М., 1956–1960) не содержит их расшифровки.

См.: Неизвестные статьи Владимира Маяковского. – Вопр. литературы, 1970, N 8. См. также отклик на эту публикацию: Эвентов И. Необходима осторожность. – Там же, 1971, N 3.

Псевдоним раскрыт Н.Д. Анощенко в неопубликованной рукописи "Пятьдесят лет в кино".

"Театр, кинематограф, футуризм" (N 13); "Уничтожение кинематографом "театра" как признак возрождения театрального искусства" (N 16); "Отношение сегодняшнего театра и кинематографа к искусству" (N 17).

Неизвестные статьи Владимира Маяковского. – Вопр. литературы, 1970, N 8, с. 151, 171.

Маяковский В. В. Полн. собр. соч., в 12-ти т., т. 11, М" 1947, с. 409.

Лившиц Б. Полутораглазый стрелец. Л., 1933, с. 162.

Серафимович А.С. Машинное надвигается. – Сине-фоно, 1911–1912, N 8, с. 9.

Андреев Л. Н. Письма о театре. – Шиповник, 1914, кн. 22, с. 245.

О различных системах цветного и звукового кино см.: Сине-фоно, 1909–1910, N 13, 23; Кинемаколор, 1910, N 1; Наша неделя, 1913, N 2; и др.

Вестник кинематографии, 1911, N 2, с. 9.

Сине-фоно, 1912–1913, N 2, с. 16–17.

Садуль Ж. Всеобщая история кино в 6-ти т., т. 2. М., 1958, с. 7.

Слово "зрелище" удачно приложимо к кино, поскольку объединяет и "случай, событие, происшествие, видимое глазами", и "театральное представление, театр" (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка в 4-х т. Изд. 2-е, т. 1, Спб.– М., 1880, с. 694).

В передовой статье "Сине-фоно" (N 20, 1907–1908) перечислены видные деятели искусства Франции и Германии, работающие в кино.

См.: Сине-фоно, 1912–1913, N 20; Вестник кинематографии, 1914, N 2, 8, 9; также: Вечерняя Москва, 1913, N 172, 4 мая.

См.: Наша неделя, 1911, N 5, с. 19.

Кине-журнал, 1914, N 11, с. 43.

Живой экран, 1913–1914, N 6, с. 14.

Сине-фоно, 1910–1911, N 8, с. 6.

Кинотеатр и жизнь, 1913, N 1, с. 4–5, N 4, с. 5.

Сине-фоно, 1912–1913, N 5, с. 18–19.

Вестник живой фотографии, 1909, N 2, с. 2.

См.: Чернышев А.А. Из ранней русской киномысли, 1907–1914. – В кн.: Из истории кино, сб. 12. М., 1987.

См.: Театр и искусство, Спб., 1908, N 49. В следующем номере журнала напечатан фельетон "Живая лента", в котором дан образ захолустного города Пропойска, модификации щедринского Глупова, где жители пьют горькую да ходят в кино.

См. также положительный отзыв Л. Толстого о статье К. Чуковского: Грызлова И. Толстой и кино. – Коммунар, Тула, 1968, 11 февраля.