Текст книги "ТВари"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Потрескивая, весело горел огонь в камине. Музыканты, одетые в камзолы и в парики с косичками, сидели спиной к собравшимся и играли Моцарта, концерт для кларнета до-мажор. Ирма знала это произведение еще с музыкальной школы.

Только вот почему одетые под старину музыканты сидят к ним спиной?

Ах да, ведь здесь сейчас предстоит некое действо с развратом, догадалась Ирма.

Когда Джон ввел ее в залу, там уже сидели двое господ. Икс и Игрек. Джон так и представил их:

– Господа, имею честь представить: мадемуазель Энигма.

Джон, одетый в зеленый камзол и белые чулки, обутый в башмаки с большими пряжками, был единственной персоной без маски на лице.

Лица господ Икс и Игрек скрывались за большими черными полумасками из шелка, открывающими только рот и часть подбородка. Для глаз в полумасках были проделаны такие узкие прорези, что ни формы, ни цвета глаз различить было невозможно.

Одеты господа были по моде двора Людовика XV – в бархатные камзолы, такие же бархатные панталоны и белые чулки. Напудренные парики прекрасно гармонировали с белыми кружевами воротников и манжет.

Ирму… Вернее, мадемуазель Энигму одели в бархатное платье с белыми кружевами на кринолине. Грудь, шея и плечи ее по моде того времени были сильно открыты. Грудь мадемуазели, и без того большая, увеличилась за счет приподнявшего ее корсета из китового уса, причем декольте было настолько смелым, что практически почти обнажало полукружия около сосков. Мадемуазель тоже была в маске и парике. Почти голую грудь она прикрывала большим китайским веером.

Джон усадил Ирму напротив господ. Острый глаз Ирмы мог приметить некоторые детали. Как и каждую женщину, Ирму распирало любопытство.

Как это будет? Где и как?

– Итак, дамы и господа, я еще раз повторяю правила нашей игры в «Сюрприз-Плезир», – с жонтийными поклонами, обращаясь в основном к мужчинам, говорил Джон, – дама сама выбирает себе первого кавалера и выполняет его желание, которое я оглашу, вынув записку из этой шкатулки…

Из-за китайского чуть трясущегося в ее руках веера Ирма разглядывала своих визави. Как же она будет выполнять их заветные и сокровенные желания? Прямо в присутствии Джона, или тот соблаговолит выйти?

Плевать на Джона, думала Ирма, она была совершенно уверена, что все это снимается на скрытые камеры.

Но ведь Джон обещал главное: ни один из участников не снимет маски и парика, и кроме того, ни один из участников игры не проронит ни единого слова, таковы правила.

– Итак, дама выбирает, – объявил Джон и застыл в ожидании.

В принципе Ирме было все равно, с кем. Ни лица, ни роста, ни фигуры партнера не угадать. Кого выбрать – того, что под бронзовым Амуром возле камина, или того, что возле напольных часов с маятником?

Все глядели на Ирму. Только музыканты медленно и увлеченно водили смычками по своим альтам и виолам.

Ирма сложила веер и решительно указала им на господина под бронзовым Амуром.

– Мадемуазель Энигма выбирает господина Игрека, – громко объявил Джон.

Он подошел к инкрустированному круглому столику и, открыв шкатулку наподобие тех, в которых в давние времена господа хранили свои любовные письма, достал перевязанное ленточкой письмо, развязал его и принялся читать:

– Господин Игрек желает, чтобы мадемуазель Энигма совершила с ним соитие путем орального соединения чресел господина Игрека с губками и с язычком уважаемой мадмуазель Энигмы.

Тишина повисла в комнате. «Ах, как это гадко и неизобретательно», – сказала себе Ирма. Она была спокойна и знала, что не дрогнула ни единым мускулом, хотя это было неважно – лицо скрывала маска.

Музыканты на какое-то мгновение взяли паузу. И после положенного числа тактов начали третью часть концерта. Рондо…

Ирма безмолвно приблизилась к Игреку. Покорно опустилась перед ним на колени и стала ждать, покуда тот стянет тонкие белые перчатки. Когда он освободил от них руки, она почти узнала эти ладони… А когда они, эти ладони, легли ей на грудь…

***

Узнала ли она его? Нет, она не была уверена на все сто процентов.

Даже когда тот не сдержал условий и вскрикнул, она все равно не была уверена. Но этот Джон с его негодяями – они до всего могли додуматься.

А вот второго она не узнала, это точно. Даже мыслей никаких на его счет не возникло. Второй был перевозбужден предшествовавшим зрелищем и поэтому почти мгновенно испытал исполнение своего желания – поиметь мадемуазель Энигму на себе верхом.

Оба господина застегнулись, поднялись и поклонами поблагодарили ее.

Джон, приложив палец к губам, молча взяв мадемуазель Энигму под локоток и вывел ее из комнаты…

– Вторую половину моих денег! – срывая с лица маску, так что ее волосы рассыпались, разметавшись по плечам, потребовала Ирма, как только они вышли из комнаты. – Теперь я тебе ничего не должна, мы в расчете за наше дельце. Но с тебя еще и причитается, ты же говорил о сумме гонорара?

Ничего не говоря, Джон поклонился и протянул Ирме пачку зеленых банкнот.

***

На выходе ее ждал шофер Джона.

– Домой, – бросила Ирма шоферу и назвала адрес.

Привалилась бочком к дверце и попробовала заснуть.

Она не могла видеть, как удовлетворенных ею господина, оставшиеся в комнате, два ее любовника теперь пили коньяк и обсуждали свои дела.

По правилам игры «Сюрприз-Плезир» мистер Игрек, ее гражданский муж Игорь Массарский, только что проиграл триста тысяч долларов. Потому что не сдержался и выказал свои эмоции. Удивление и даже гнев.

Чего по правилам этой тонкой игры истинных ценителей искусства делать было нельзя.

– Представляешь, Джон, мы тут глядели в монитор, и представь, он до того момента, как она не сняла в прихожей маску, ее не узнал! – хохотал Махновский.

– Ах ты гнида! – крикнул Массарский и в полном бессилии откинулся в кресле.

Мах ржал как орангутанг.

– Это типа как игра в «Стоун Фэйс», – выдавил наконец Массарский. – Только ставки тут у вас, пожалуй, слишком…

– Зато кое-что узнал про свою женку, – похлопав приятеля по колену, с чувством сказал Махновский. – Кабы мне кто дал такой шанс узнать все про темные стороны жизни моей, я бы такому человеку, – и тут Махновский мотнул головой в сторону Джона, – я бы такому человеку не триста, я бы такому человеку все пятьсот бы дал.

– Пять котлет за минет собственной жены? – невесело усмехнулся Массарский.

– А ты думал, это того не стоит? – хмыкнул Махновский. – Ты бы потом на ее какой-нибудь тайной подлянке в сто раз больше бы мог потерять, а так – чем раньше про свою все хорошее узнаешь, тем скорее с ней расстанешься.

– Слабое звено? – спросил Массарский.

– Слабое звено, – кивнул Махновский. – От него, вернее от нее, надо избавиться.

***

А дома Ирму ожидал сюрприз. В холле ее встретил Дима Попов. Лицо его излучало официальную отчужденность.

– Плохие новости, Ирма, – сказал он.

– В чем дело?

Спросила, а интуиция ей уже подсказывала ответ.

– Игорь тебя выставляет, – ответил Лима, – он звонил и просил тебя с вещами отправить на твою московскую квартиру.

Правильно вещевала интуиция. Вот и все. Вот и кончился ее роман с Игорьком.

***

А Роза разбилась в своей почти новенькой «Пежо». Разбилась, когда ехала к себе в Бугульму похвастать машинкой перед родичами, перед одноклассниками. Зарайский так не хотел ее отпускать, так не хотел, все говорил: поезжай поездом, на кой черт тебе сутки за рулем сидеть?

Не послушалась, поехала. И лоб в лоб с КАМАЗом на трехсотом километре трассы и поймала свою судьбу Розочка.

ЭПИЛОГ
УБИЙСТВО В ПРЯМОМ ЭФИРЕ

If I could stick my pen in my heart

Spell it right over the stage

Would it be enough for your teenage lust

If it could ease your pane

Can V You see – this old boy is getting lonely?

Mick Jagger. «It's only Rock-n-Roll»

Если бы я мог окунуть мое перо в мое сердце

И кровью расписаться прямо на сцене,

Достаточно ли было бы это для твоего похотливого сердца?

Успокоило бы это твою боль?

И разве ты не видишь, как я одинок?

Мик Джаггер. «Это только рок-н-ролл»

– Все девочки обязательно попадают в рай, это я вам верно говорю! – сказал Александр Евгеньевич Баринов.

– Значит, Роза теперь в раю? – недоверчиво переспросила Агаша.

– Все девочки обязательно оказываются в раю, – подтвердил критик.

– А знаете, мне кажется, в раю Розе будет скучно, – с сомнением в голосе сказала Ирма.

Они были приглашены на дневное шоу Монахова «Разные судьбы».

Сам Монахов, приняв позу задумавшегося юноши, прижал микрофон к подбородку и с чувством глядел на самую красивую гостью своего шоу.

И если бы жанр мраморной скульптуры стал бы в наши дни столь же востребован, как в древних Греции и Риме, то нынешний модный ваятель вырубил бы теперь из мрамора не «мальчика, вынимающего занозу», а «телеведущего, сжимающего микрофон». И наши далекие потомки, откопав потом эту скульптуру из-под пепла новых останкинских Помпеев, поставили бы ее в музей и любовались бы, восхищаясь совершенными линиями модного Монахова.

– Скучно? – переспросил Баринов. – Почему скучно?

– Чарли Чаплин когда-то заявил, что, если бы ему пришлось выбирать, где провести загробную часть своей жизни, то он бы колебался, не зная, что предпочесть: рай из-за его комфорта или ад из-за явно веселой компании людей, что там собрались, – сказала Ирма.

– Ах, мы все находимся в плену неверных представлений о том, что есть рай, – грустно сказал Баринов. – На самом деле рай будет для каждого из нас сугубо индивидуальным, а отнюдь не той устойчивой картиной привычно рисуемого в нашем воображении скучного сада, где прогуливаются бородатые старички с нимбами и ручные животные.

– Рай будет для каждого по индивидуальному заказу? – недоверчиво усмехнулась Ирма. – Как отделка квартиры в новых хороших домах?

– Вроде того, – кивнул Баринов, – потому как счастлив каждый человек может быть только индивидуально, а не по универсальной схеме.

– И как вы представляете себе этот рай, в котором окажутся все девочки? – спросил оживившийся Монахов.

Он переменил позу, и теперь с него можно было с одинаковым успехом ваять и «Мыслителя», и нового «Сцеволу» с микрофоном.

– Рай – это прежде всего то место, где мы будем счастливы, – сказал Баринов, повернувшись и обращаясь почему-то не к Ирме, а к Агаше. – А счастливы мы с вами все были прежде всего в детстве и в юности, когда мама была молодой, когда молодыми мы были сами и молоды были наши друзья. Поэтому в том самом раю, которого никто из живых не видел и видеть не может, мы будем в индивидуально сконструированном для нас пространстве узнаваемых и милых сердцу пейзажей… Для умершей негритянской девочки это будет ее любимая африканская деревушка, где она будет общаться со своими родственниками, а для белой девочки из Норвегии в ее раю будет уголочек красивого фьорда, где на высоком зеленом лугу, на краю скалистого обрыва, под музыку Грига она будет танцевать со своими белокурыми подружками.

– Этакое электронное моделирование рая на индивидуальный манер, как в компьютерных играх? – уточнил Монахов.

– Вроде того, – опять согласился Баринов.

– А почему вы уверены, что именно все девочки попадут в рай, и хорошие, и плохие, и даже те девочки, которые прошли огонь и воду и медные трубы современной московской жизни? – спросил Монахов.

– Потому что женщина заслуживает прощения уже по самому факту своего статуса, – ответил Баринов, – и потому что рай населяют ангелы. У Оззи Озборна был красивый клип, где его окружали милые десятилетние девочки на заснеженном поле, – вот это и есть рай в моем понятии.

– Интересно, а что думают по этому поводу священнослужители? – отрабатывая сценарий, спохватился Монахов.

Он протянул руку в сторону человека в черной рясе с большим серебряным крестом на груди:

– Что вы скажете по поводу суждений критика Баринова, отец Николай?

– Вы знаете, в юношеские годы, еще до поступления в духовную семинарию, меня одолевали некие сомнения, – издалека начал бородатый пастырь, – и однажды я поделился ими со своим духовником, пожилым мудрым протоиереем церкви, куда мы ходили с моей мамой. Я сказал ему: батюшка, прочитал я в житие одного святого, что двадцать лет тот жил в схиме, молясь и питаясь немолотыми зернами и диким медом, и что на двадцатом году отшельнической жизни увидал он Ангела, который сказал ему: «Иди в такую-то землю, там построй себе келью и там спасешься»… Тот святой пошел в иную землю, построил там келью и еще двадцать лет жил там молясь… И вот я очень огорчился, прочитав такое, ведь получается что? Монах-схимних двадцать лет жил, молясь и постясь, и не спас душу свою? Так какой же шанс спастись и попасть в рай имеем все мы, простые грешники? И знаете, какую превосходно умную вещь сказал мне тот старый мудрый батюшка? Он сказал, что милость Господня так велика, что все мы должны надеяться и верить, что мы верно спасемся и попадем в рай. Просто у каждого человека свое земное испытание, свой путь. У того святого это испытание было длиною в сорок лет поста и молитв, а у иного человека и жизнь коротка, и испытание посильной для него тяжести.

– А вы согласны с тем, что рай для всех индивидуален, как говорил ваш оппонент? – спросил Монахов, снова меняя позу и выражение лица.

– Мне нравится ход мысли уважаемого господина Баринова, – с улыбкой кивнул отец Николай, – но церковь придерживается на этот счет иных представлений.

– Значит, мне не попасть в тот мой индивидуальный рай, где будет телевидение и это мое телешоу? – лукаво улыбнувшись, спросил Монахов.

– Думаю, что рано или поздно придет час и каждый из нас это узнает, – ответил отец Николай.

Отцу Николаю вдруг стало жаль, что он не позволяет Натахе Кораблевой смотреть телевизор. Надо было бы разрешить ей посмотреть именно эту передачу. Но он тут же подумал, что необходимо быть последовательным в своих решениях, и если он наложил табу на телевизор для своей воспитанницы, то он руководствовался правильными соображениями. Слишком много искушений в этом включенном ящике, соблазняющих неустойчивую психику бедной Натахи. И если ему не под силу спасти от яда, выливающегося оттуда, всю молодежь, тот хоть одну девичью душу он должен спасти.

Как хорошо сказал этот маловерный критик! Все девочки обязательно спасутся и попадут в рай. Откуда ему это известно? В его-то маловерии…

– А теперь я хочу предоставить слово известной молодежной писательнице Тане Середе, – сказал Монахов, принимая очередную картинную позу. – Таня Середа сама недавно была ведущей нашумевшего телешоу «Последняя девственница» и после опубликовала два ставших сенсацией романа: «Тормоз» и «Типа любовь». Таня сейчас работает над новым романом «Отстой Лав». Приветствуем, Татьяна Середа, писательница и шоу-гел!

Массовка зашлась отрепетированными аплодисментами. Камеры взяли Таню Середу. Режиссер сделал зумом крупный план.

Таня теперь не была той сорви-голова девчонкой, что год назад собирала у экранов телевизоров несколько сот тысяч горячих поклонников и поклонниц. На ней не было обнажавших пузико молодежных топиков и искусственно рваных под коленками джинсов.

Теперь в камеру глядела не отвязная девчонка из провинции, а успешная молодая бизнес-вумен в дорогом белом шерстяном костюме, из-под клешеных брючек которого выглядывали остроносые туфельки стоимостью не в одну сотню евро.

– Вот уважаемый критик Баринов тут только что изволил сказать, что рай будет похож на детство, где и мама молодая, и друзья, – начала Татьяна, холодно стрельнув красиво сделанными дорогой визажисткой глазками в сторону Александра Евгеньевича. – Так я на это могу возразить, что вот у меня не было детства, и мать моя никогда не была для меня молодой. Мать все детство мое водила в дом вечно пьяных любовников, которые, уже когда мне исполнилось одиннадцать лет, начали приставать ко мне с сексуальными домогательствами. Все мое так называемое детство я сидела между парализованным братом, которому в Афганистане сломало позвоночник, и вечно пьяной матерью… Я хочу возразить господину Баринову: не нужен мне рай, если он будет похож на мое детство.

– Ваш рай будет из лучшего отрезка вашей жизни, – вставил Монахов, – возможно, из нынешнего отрезка.

– А как быть тогда с людьми, у которых не только не было счастливого детства, как у Татьяны, но которым не удалось добиться успеха и во взрослой жизни? – со своего места подала голос Ирма Вальберс. – Таких людей ведь большинство.

Монахов сконструировал иронично-вопросительное выражение на своем красивом лице и вытянул руку в сторону Баринова:

– Ответьте же, господин литературный критик!

Мне по роду моей работы довелось читать роман Тани, – сказал Баринов, – такие произведения называют романами-откровениями или криком души. Подобные вещи публиковались и в девятнадцатом, и в двадцатом веках и шокировали общество, эпатируя его и имея при этом почти гарантированный успех, потому как публика всегда охоча до горячих и пикантных подробностей. И особенно подобные произведения, которые заведомо имели коммерческую инициирующую их подоплеку, имели успех в сытые времена у социально успешной публики. Ведь именно живущему в достатке обывателю интересно прочитать про грязь и дикие нравы трущоб – самим жителям трущоб такие книги не интересны. Вот в чем успех Оливера Твиста, ставшего супер-бестселлером именно в расцвет викторианской сытой буржуазной Англии, когда Англия буквально с жиру бесилась, ведь фунт шоколада, привезенного тогда из далеких колоний, фунт чая из Китая и фунт вирджинского табака стоили полпенни, то есть копейку… Англия была более чем сыта. Поэтому буржуазии, дабы пощекотать нервишки, хотелось почитать про жизнь трущоб, про голод и холод, про лишения. Ах, как хорошо, наевшись за обедом жирной баранинки и сидя у жаркого камина, почитать про приключения голодного и оборванного мальчика Оливера!

– Вы ушли от темы, профессор, – подал голос Монахов, – вас спросили про рай: как быть с теми, у кого не было детства?

– Да, я сейчас, – кивнул Баринов, – так вот, рай есть у всех. И у Тани Середы он есть, есть он и у Ирмы Вальберс, есть он и у Агаши Фроловой, и у вас, нашего ведущего, и у меня тоже…

– У каждого свой? – переспросил Монахов.

– У каждого свой, – кивнул Баринов.

– То есть, грубо говоря, если мне в жизни больше всего нравилась моя работа, то я окажусь в раю, напоминающем эту телестудию? – в упор глядя на Баринова, спросил ведущий.

– Именно так, – подтвердил Баринов.

Значит, по-вашему, любитель поесть после смерти попадет в рай, напоминающий ресторан, а любитель красивых женщин окажется в гареме?

– Это очень упрощенно звучит, но примерно соответствует моим представлениям о рае.

– Но ведь это противоречит концепции греха, ведь сладострастники и обжоры должны попасть в ад! – изумленно воскликнул Монахов.

– Все дело в том, – сказал Баринов, – все дело в том, что ада нет. И именно поэтому все девочки попадут в рай.

***

Но нашей Агаше если и предстоит попасть в рай, то не скоро…

Новогоднее шоу «Маскарад» должно будет побить все рекорды сравнительного рейтинга. По замыслу Дюрыгина, смотреть шоу будут вдвое больше телезрителей, чем Новогодний огонек и программу «Новые песни о самом-самом».

Как же! Увидеть полуобнаженную Ирму Вальберс и свадьбу века, свадьбу Агаты Фроловой и продюсера канала НТА Валерия Дюрыгина, свадьбу, свидетелем на которой должен был фигурировать сам депутат Думы Махновский, такое пропустить просто нельзя.

Грудь Ирмы, по согласованию с самой обладательницей этой застрахованной на миллион евро части тела, решено показать в сеточке компьютерной вуали. А перед этим по сцене будет прыгать живой Махновский и распевать песни про Севастополь родной и про то, как последний матрос Севастополь покинул.

«Мы камень родной омоем слезой, когда мы вернемся домой».

***

Как так могло случиться, что у такой успешной девочки, как Ирма, мир вдруг начал рассыпаться, как изображение на мониторе пораженного вирусом компьютера?

Ведь в детстве все казалось таким стабильным! Ирме всегда внушали, что она по рождению своему уже попала в золотой вагон первого класса, где едут такие же, как она сама – баловни судьбы, и уже никакая сила никогда не сможет перевести ее из этого вагона в какой-нибудь там общий – плацкартный.

А тут… Какая подлость жизни кругом! Ну почему какая-то провинциальная шлюшка-пигалица вдруг посмела занять ее, Ирмы, место? Ее место в ведущем шоу страны, ее место на рекламных растяжках на главных проспектах столицы, ее место в постели самого классного и самого клевого и модного продюсера в Останкино, наконец!

Ведь еще полгода назад Дюрыгин намекал, дескать, ну почему ты, Ирмочка, не со мной, а с Игорем Массарским? Вот была бы со мной, какие бы мы с тобой проекты на телевидении вместе закатывали! А она – дура, думала, что эта беспечная жизнь с Игорем и оплаченными им продюсерами вроде Мотьки Зарайского будет продолжаться вечно.

И откуда только в ее дурьей головке такая уверенность взялась? Папа, латышский стрелок, что ли, вбил ей в голову эту дурь, что, если она родилась в семье столичного начальства, то по жизни дорожка стелиться будет мягким ковриком, без сучка без задоринки? А кстати говоря, ведь у папы, латышского стрелка, в его столе кроме пяти орденов Ленина в палехской шкатулочке, которыми тайком маленькая Ирма так любила играть, лежит еще и именной револьвер с золотой планочкой, на которой выгравировано: «Товарищу Вальберсу от Генерального секретаря Политбюро». Так не съездить ли в гости к папе? Не навестить ли его?

***

А Мотьку Зарайского прямо как подменили.

Раньше, бывало, Ирма относилась к нему несколько свысока, дескать, хоть по статусу продюсер и режиссер и выше ведущей телешоу, но все зависит от калибра этой ведущей… Она всегда считала, что в золотом эквиваленте она, Ирма Вальберс, на несколько сот кило чистого золота будет подороже, чем Мотька, хоть он и продюсер, хоть он и личный друг Миши, главного редактора…

Она так раньше всегда и строила с Мотькой свои отношения, мол, она главная драгоценность эфира, типа скрипки Страдивари, на которой ему, Мотьке, временно дали поиграть. К тому же Ирма всегда относилась к Зарайскому, как красивые и успешные и потому устроенные в личной жизни женщины относятся к мягкотелым бедолагам, у которых слюнки на красивое тело текут, но внутренней стальной воли недостает, чтобы тела этого добиться. Вот так она всегда к Мотьке Зарайскому и относилась, свысока и с нескрываемым ироническим высокомерием.

А теперь? А теперь что-то в Мотьке изменилось. Теперь он в ней, в Ирме, не ощущал былого ее перед ним превосходства. И даже, наоборот, стал ее как-то жалеючи поучать, вожусь с тобой только по старой дружбе, а то бы и не стал… Цени мою доброту!

Они сидели у Миши в переговорной комнате и обсуждали сценарий.

Но разговор скатывался с темы съемок на всякую ерунду. На личное, на какие-то сентенции, нравоучения…

– Массарский-то твой женится, слыхала? – кстати и некстати спросил Зарайский.

Кстати потому, что по сценарию они только что обсуждали, как будут снимать свадьбу Дюрыгина с Агашей. А некстати Мотя зацепил эту больную для Ирмы тему потому, как ведь знал, что ей обидно… Хотя, как ни странно, Ирма любила поковыряться в своих болячках. Так же как любила в детстве отрывать головы своим куклам.

– Массарский уже не мой, – отмахнулась Ирма, – и я ему не советчица, как и почем с ума сходить.

Я у него на отвальной холостяцкой вечеринке был – не без хвастовства заявил Зарайский, – деньжищ они там ухлопали, две останкинских башни новых на эти деньги построить можно.

– А чего ради-то все это? – сохраняя видимость безразличного спокойствия, поинтересовалась Ирма.

– Ну, так они теперь, Массарский с Махновским, дружки не разлей вода, – Мотя многозначительно улыбнулся, – а Махновский к «Алекс Групп», к капиталу Игорька, тюменских денег притянул, у них обоих расчет.

– Какой расчет, я не поняла? – удивилась Ирма.

– Чего ты не поняла? – Мотя в свою очередь удивился непонятливости своей визави. – Игорь-то ведь женится на дочке Махновского.

– На дочке? На дочке Махно… Махновского? – Ирма едва не подавилась жевательной резиночкой, которую для показного спокойствия все перекатывала во рту с зубика на зубок.

– Ты что? Только сейчас родилась? – хмыкнул Зарайский. – Вся Москва знает, она одна только не знает.

Но эта новость действительно стала для Ирмы ошеломительной. Во как! Секрет Полишинеля… Она уже и не слушала, что там балабонил Мотя Зарайский, она полностью провалилась в горькие выводы, последовавшие за новым для нее открытием.

Так, значит, все эти отставки, весь этот театр, что устроил Джон с переодеванием, все это было только поиском предлога? Значит… Значит, ее просто разыграли? С ней покривлялись как с дурочкой при игре в польского дурака, когда за отсутствующего партнера карты просто берут не глядя из его сдачи сверху по одной? Они с дядей Яном Карловичем в детстве на даче в Юрмале часто играли вдвоем в польского дурака, когда сдавали на троих, а за дурачка за дурочку карты бросали по очереди…

Так теперь за нее карты сняли Джон, Игорь и этот его новый друг мистер Икс, тот, кому она… Черт, Махновский!

– Ирма, ты меня не слушаешь, что ли? – повысив голос, спросил Мотя. – Я ведь по сценарию говорю, тебе здесь надо будет выйти к оркестру, вот, гляди по тексту…

Но Ирма уже не очень следила за ходом Мотиных рассуждений.

Все, что ей сейчас пока еще предлагают, это уже не самые первые и не самые главные роли. И пройдет еще год-полтора, и не будет и этого. А что дальше?

Дальше в перспективе скатиться до того, чтобы радоваться нерегулярным съемкам в рекламе маргарина. Раньше, замечая таких неудачниц, она относилась к ним с какой-то брезгливостью, сторонясь их, как будто вирусом неудачника можно заразиться. Оказывается – можно.

А весь секрет-то в том, что ее снимали сперва потому, что папа Вальберс был влиятельным человеком в Кремле, а потом – потому что Игорь за нее денег давал кому надо. Теперь… А теперь пока еще снимают по какой-то инерции, выжимая из нее остатки былой популярности. А когда от этой популярности ничего не останется, снимать ее больше не будут. Разве что в рекламе крема для стареющих дамочек. Неужели такова селяви?

– А что, Мотя, Дюрыгин теперь на Агаше женится, он имеет какой-то резон? – стараясь не выдать своей горечи и окрасить вопрос безразличием интонации, поинтересовалась Ирма.

– Дюрыгин не дурак, – уверенно ответил Мотя, – он в этой Агаше жилу золотую надыбал. Деваха молодая, с фигурой, с мордашкой, и талантливая, и обучаемая, он из нее звезду сделал, а теперь и жену себе молодую сделает, шампунь и кондиционер в одном флаконе.

«Вот я дура, вот я дура, – думала Ирма. – Дюрыгин полгода назад, когда у него ведущей не было, ведь предлагал, и кабы я ему намекнула тогда, мол, женись, все бы иначе пошло».

– Ирма, ты отвлекаешься. Гляди по сценарию, ты должна здесь выйти из оркестра и скомандовать: «На старт, внимание, марш» и выстрелить из стартового пистолета в воздух, – сказал Мотя, показывая это место в сценарии.

– И выстрелить из пистолета, – послушно повторила Ирма.

А у папы в ящике стола лежит револьвер с золотой табличкой «Товарищу Вальберсу от Генерального секретаря Политбюро».

***

Свадьба была громкая.

Кабы устраивать подобную свадьбу на свои кровные, Дюрыгину своих депозитов едва бы хватило и на одну десятую часть всей сметы расходов, и это при том, что тогда ему пришлось бы продать и квартиру, и машину, и почку свою продать, и глаз…

Но деньги были от рекламодателей телеканала, деньги шальные, поэтому размаху режиссерской мысли ничто не мешало. Ничто не сдерживало самых смелых полетов мысли и изощренной на выдумки режиссерской фантазии.

Расписываться молодые будут в мэрии на Тверской, регистрировать брак будет сам мэр столицы. Главный обещал это устроить.

Потом венчание в Храме Христа Спасителя на Кропоткинской.

А оттуда на кавалькаде лимузинов к пристани на Киевской, где молодых и их гостей станет дожидаться четырехпалубный теплоход.

– Ах белый теплоход, бегущая волна, Уносишь ты меня, скажи, куда?

Петь эту песню по замыслу Зарайского будет сам автор этого уже классического произведения.

Но тут и без ругани не обошлось. Агаша рано начала показывать Дюрыгину свои остренькие зубки.

– Это твои родители? А это… твои подруги? – хмыкнув, спросил Дюрыгин, перебирая фотографии из Агашиного альбома.

– Извини, других у меня нет, – ответила Агаша, сердито отбирая у Дюрыгина альбом.

Говно вопрос, – бросил Зарайский, – родителей и школьных подружек подберем по нашей базе данных из незамыленных актеров, и мамочку такую русскую красавицу, и папашу русского чудо-богатыря, и подружек из кордебалета…

– А мою родную маму куда? – спросила Агаша.

– А родная мамаша посидит у себя в Тамбове и поглядит тебя по телевизору, – ответил Зарайский.

– Я, между прочим, из Твери, а не из Тамбова, – сказала Агаша.

– Да какая на хрен разница, – развел руками Мотя. – Тверь, Тамбов…

Но Агаша обиделась и сперва пошла из принципа в отказ: либо маму и подружек настоящих, либо…

– А что либо? – Дюрыгин стал вдруг совершенно серьезным. – А что либо-то? Мы ведь можем тогда и невесту другую по кастингу подобрать, если что…

Угроза подействовала. Агаша признала, что погорячилась и согласилась на подставных мамашу с родственниками и подругами.

– Ну и правильно, родная, – обняв молодую невесту за плечи, сказал Дюрыгин, – а то у этих рожи какие-то не телегеничные, нам всю картинку испортят.

Свадьбу снимали четыре съемочных дня.

Во-первых, с мэрией и с Храмом Христа Спасителя в один день никак не связалось.

Пришлось разделить эти две съемки, подстроившись под городское и под церковное начальство. Потом ждали погоду, чтобы получилась хорошая сцена на теплоходе…

– Слушай, Дюрыгин, спонсоры просят сценарий изменить, – сказал Зарайский на третий день съемок.

– А что так?

– Очень хотят, раз уж свадьба, то обязательно показать первую брачную ночь.

– Они что? Охренели вконец? – возмутился было Дюрыгин.

– Они десять миллионов накидывают в смету, причем налом, – сказал Зарайский, – да там еще реклама «виагры» и прочих мужских возбудителей пойдет на миллион или на полтора, в этом месте…

– В каком этом месте? – переспросил Дюрыгин.

– Там, где про первую брачную ночь, – ответил Зарайский, – Миша уже весь в рекламодателях по самые помидоры.

– Я им что? Стриптизер-Тарзан, что ли? – возмутился Дюрыгин.

– Подумаешь, – хмыкнул Зарайский. – Хочешь, мы вместо тебя с Агашей дублера со спины снимем?

– На ней в постели? – переспросил Дюрыгин.

– Ага…

Но Агаша наотрез не согласилась.

– Ну и дура, – в голос сказали Михаил Викторович с Зарайским, – Ксюша Собчак потом бы локти кусала от зависти, а Агашка от такой славы отказалась…

***

Студийные съемки массовки в декорациях, как самое предсказуемое и относительно легкое, оставили на последние два съемочных дня.