Текст книги "Колдовской мир: Волшебный пояс. Проклятие Зарстора. Тайны Колдовского мира"

Автор книги: Андрэ Нортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Магус был очень заметен. Разница в возрасте с ходом лет, казалось, разделила нас больше прежнего. Раньше он мучил и унижал меня, теперь вовсе не замечал. И мне так было легче. Сейчас он уверенно занимал место рядом с отцом, держа в руке кубок. Этот кубок он снова и снова поворачивал в пальцах, словно любуясь стертой временем гравировкой.

Я скользнул на место рядом с Эргилом (моего появления никто не заметил). Меня неизменно подавлял дух строгой древности, витавший в этом зале.

– Так, значит, правда… – тяжело проговорил Эрах, словно известие, которое он собирался нам передать, было не из радостных, – что предстоит сбор войск. Мы, вместе с Голубыми и Золотыми мантиями поддерживаем Верховного Правителя Айдана.

– А Серебряные? – не вытерпел Кадок, когда мой дядя умолк.

– Никто не знает. В замках западных и внутренних краев заметили большое движение.

– Серебряные всегда предпочитали союз с Голосами гор, – заметил Эргил. – Это они почти полгода удерживали Ястребиный Коготь, перед тем как нам покинуть Долины по Дороге Памяти. В их жилах половина древнейшей под луной крови.

– Но кто мутит воду? – вдруг вопросил Магус. – Я побывал посланцем в двух десятках замков. Я добрался даже до Белого потока. Всюду волнения. Люди не выезжают в дорогу без оружия. Но никто не слышал о вылазках диких горцев, и боевой рог не прозвучал.

Мне вспомнились слова Пергвина о приливах и отливах бед в Арвоне и о том, что близится конец наших мирных времен. Однако враг, которого не знаешь по имени, тревожит больше, чем открытый враг.

– Неизвестно, – ответил Магусу отец. – Но наш наследственный Дар – чуять грядущую бурю. Рассказывают, что Голоса читают звездные карты и умеют пророчить будущее. Если и так, их предостережений никто не слышал. Очень может быть, что откроются одни из Ворот и против нас снова встанет ужас, изгнанный в давние времена, а теперь усилившийся и вооружившийся.

– Так и есть, – тихо проговорил Эргил. Все обернулись на его негромкий голос. – Весь наш мир охватила война. Долины отбивали нашествие безжалостных пришельцев и после долгой борьбы оттеснили их. Наши родичи за морем тоже были втянуты в войну, которая едва не стерла их с лица земли. В тот раз победа осталась за ними, но борьба так изнурила их, что многие поколения не смогут призвать себе на помощь Силы. Все, что служило нашей защитой, мало-помалу слабеет, будь то новые народы не нашей крови или нам подобные. Как знать, не чуют ли те, за Воротами, нашей слабости, не стало ли им известно, что пробил час нового приступа.

– Приятно слышать! – съязвил мой дядя. – Но бывает, что во мраке скрывается горькая истина. Что до нас, в наших силах лишь готовиться к обороне. Тогда, если разразится бедствие, мы встретим его в готовности, насколько это возможно без полного знания. Итак, для каждого будет дело…

Он принялся распределять обязанности и труды. Тогда, перед лицом неясной угрозы, я наполовину забыл собственные опасения.

О том, что замыслил Магус и как у меня открылись глаза

Дядя послал меня на сбор урожая с дальних полей на севере. Я трудился вместе с земледельцами, не только проверяя груз на отправлявшихся в житницы замка телегах, но и помогая наваливать снопы на эти самые телеги. Тяжесть, лежавшая на нас в те дни, заставила забыть о рангах, и мы дружно трудились, чтобы, как повелел владетель Эрах, подготовиться к любой осаде.

Должно быть, тем же были заняты и другие владетели, потому что в эти недели к нам не прибывали вестники. Не было и веселых пересудов о ежегодном Празднике жатвы. Лучше, казалось каждому, оставаться под собственной крышей и не выезжать за границы своего поля.

Вечерами, когда я после дневной страды без сил валился на кровать, у меня было одно желание: выспаться, пока утренний горн не поднимет нас к новым трудам. Я по-прежнему не снимал пояса, но в те дни он был для меня лишь предметом одежды. Ни мать, ни Урсилла не давали о себе знать.

Они тоже были заняты. Варили эликсиры, заготавливали впрок плоды, пекли твердые дорожные хлебцы (их можно было подолгу хранить без порчи) – полны руки забот. Даже деревенские дети разыскивали на опушке ореховые деревья и, соревнуясь за добычу с лесными зверушками, мешками тащили домой, чтобы очистить от твердой скорлупы, перемолоть ядрышки в муку, которой сдабривали хлеб.

Прошли дни, а затем и недели, вновь приблизилось время полной луны. Работа наша шла к концу. Всё, чем могла накормить земля, уже убрали в амбары и кладовые. Погода в ту жатву стояла прекрасная – ни одного дождливого дня, даже облака не грозили непогодой. Легко верилось, что Силы одарили нас своей благосклонностью.

И все же временами земледельцы роптали. А если и нет, то, распрямляя спины для краткого отдыха, обводили поля взглядами, в которых не было удовлетворения, а было все больше вопросов. Слишком легка была в тот год их доля, и они не доверяли такой легкости, опасаясь, что она предвещает будущие неприятности.

В канун полнолуния я с последней телегой вернулся с последнего поля. Ныли все кости, словно тело в жизни не знало отдыха. Мои спутники не смеялись, не перекидывались грубыми шутками, как заведено у людей, скинувших с плеч тяжелый, но успешный труд жатвы. Я заметил, что, хотя главный жнец и связал из последних колосьев чучело Жатвы и работники выпили в ее честь присланный в поле сидр, в обряде не было радости, словно они совершали его только по обязанности.

И замок без радости встретил нашу телегу с наколотой на вилы Жатвой, венчавшей груду снопов, хотя люди, памятуя обычай, высыпали во двор нас встречать. И дядя мой предложил второй раз выпить за Жатву.

Я узнал девушку, подносившую мне кружку. Она иногда прислуживала в покоях матери. Только в этот раз она мне не улыбнулась, не сказала ни слова, а отошла с застывшим лицом.

Прислонившись к стене башни Отроков, уставший так, что не поднять руки, я с натугой поднес кружку к губам и жадно выпил. В этом году даже сидр горчил, оставлял на языке неприятный привкус, и я отставил недопитую кружку.

Спотыкаясь от усталости, я поднялся к себе и, не сняв одежды, не омыв тела приготовленной водой, упал на кровать, закрыл глаза. И провалился в глубокий сон без сновидений, так что в памяти не осталось ни следа этой ночи.

Просыпался я медленно. Солнце раскрасило пол яркими пятнами, от их блеска болели глаза. Боль, от которой вчера ныла спина, перебралась теперь мне в голову, билась под черепом. Когда я приподнялся, каменные стены пошли волнами, а к горлу подступила горькая тошнота.

На одной силе воли я добрался до высокого кувшина с водой у дальней стены. Руки дрожали так, что пришлось поднимать кувшин двумя, и, наливая себе умыться, я немало воды расплескал по полу. Все же, зачерпнув то, что попало в таз, я окунул лицо в чашечки ладоней.

Холод воды прогнал из головы туман. И с возмущавшимся животом я сумел кое-как совладать. Не заболел ли я?.. Нет! Мысли текли лениво, однако я вспомнил горький привкус выпитого вечером сидра. А девушка, подавшая мне кружку, подчинялась Урсилле.

Только теперь я спохватился, что запачканная мятая рубаха, в которой я упал на кровать, уже не зашнурована, а свободно распахнулась, открывая… пояс!

Руки метнулись заверить меня в том, что уже сказали глаза, – меня не обокрали. Однако я крепко подозревал, что пытались. Подсыпали что-то в питье. Урсилла была знатоком трав, как полезных, так и вредных. Этой науке обучали всех Мудрых. Что помешало ей исполнить свой замысел, пока я лежал тут совсем беспомощным, я понять не мог. И обвинить ее или мать на основе одних подозрений не мог тоже.

Однако этот случай доказал мне, что ничему и никому нельзя доверять. Подозрения только укрепили меня в упорном нежелании расстаться с поясом, что бы ни скрывалось за даром госпожи Элдрис. Пока это в моих силах, я не дам себя ни принудить, ни обобрать.

Раздевшись и умывшись остатками воды, доставая чистую одежду, я думал о другом. В голову пришло, что Урсилла соразмеряет свои действия с ростом и убылью луны. Жаль, что я почти ничего не знаю об оборотнях. Если обратиться к Эргилу… Но решусь ли я? Мне не хотелось ничем выдавать своих слабостей, за которые мог бы ухватиться Магус.

Что, если госпожа Элдрис с Тэйни только и ждут моей оплошности?

Я натянул свежую рубашку. Надушенные травами полотняные складки отогнали гнездившуюся в замковых стенах затхлую сырость, а туго затянутая шнуровка снова скрыла мой пояс.

В эту ночь луна опять была полной. Буйный восторг, подаренный поясом, в прошлый раз проявился лишь в первую ночь полнолуния. Но если прошлой ночью я был лишен памяти зельями Урсиллы, может быть, пояс отзовется и второй ночи?

Я должен был узнать, а доверять никому не мог – даже Эргилу. И уж точно не доверял ни матери, ни Урсилле. Поэтому я решил днем остерегаться всего, есть и пить с большой опаской, что было вовсе не трудно. Во время жатвы в Большом зале не собирались к трапезе, а тем, кто проголодался, прямо на кухне раздавали дорожные хлебцы с сыром и вяленым мясом. Памятуя настрой прошлого вечера, я не думал, что сегодня будет большой пир. А даже если столы и накроют, я могу набить живот фруктами и прочей едой, к которой нельзя ничего подмешать.

Заспавшись под действием сонного зелья, я вышел из комнаты ближе к полудню. Двор после суеты последних недель словно затянуло дремотой. Из конюшни доносились голоса, но я никого не заметил. Как только отступила тошнота, меня одолел сильный голод, и я отправился к окошку, из которого раздавали хлеб и сыр.

На мой стук выглянул кухонный мальчишка. У него блестел от жира подбородок. Он слизывал крошки с губ и покраснел при виде меня, словно попавшись на мелком воровстве.

– Чего угодно, господин? – пискнул он, чуть не подавившись недожеванным куском.

– Хлеба, сыра, – коротко бросил я.

– С сидром?

Я покачал головой:

– То, что сказал, и все.

Пожалуй, я был слишком настойчив – в его взгляде мелькнуло удивление. Я выбранил себя за этот промах. Осторожность и еще раз осторожность – вот что мне сейчас требуется.

Он принес еду на грубой салфетке. В надрез толстого куска хлеба вложили шмат сыра. Хлеб был еще таким теплым, что сыр немного подтаял, и я рассудил, что могу принять его без опасений.

Поблагодарив мальчика, я с салфеткой в руках вышел на свет, к воротам. Солнце так и пылало, на небе не было ни облачка. Роса к этому часу уже высохла, сжатые поля были пыльно-бурыми, словно иссохшими. Я повернулся к ним спиной и прошел по замшелым плитам дорожки в сад, где ради ароматов и целебных свойств выращивали травы и цветы.

Но и здесь я не остался один. В саду слышались высокие женские голоса. Три женщины обходили поздние розы, собирая раскрывшиеся цветы, чтобы сделать из них настойку или засахарить на сладкое. Не дав девушкам заметить меня, я свернул на другую дорожку, окаймленную высокими ягодными кустами, уже почти обобранными от сладкой ноши.

Расслышав свое имя, я задержался. Не собирался подслушивать болтовню сборщиц, но кто бы устоял перед искушением подслушать разговор о самом себе?

– Правда, старуху Малкин ночью посылали в башню Отроков – к господину Кетану? Воротилась она, волоча ноги и хлюпая носом, словно ждала, что ей уши оторвут. Не хотела бы я прислуживать этой Мудрой. Она…

– Придержи язык, Гульда! У нее повсюду глаза и уши.

В упреке слышалось и суровое предостережение.

– Вот за нашей молодой госпожой и впрямь нужен глаз да глаз. Она дуется уже несколько дней, ее гнев поднимается вместе с солнцем, но не заходит вместе с ним. Вчера швырнула в Бертольду зеркальцем, расколола пополам…

Кто-то испуганно вздохнул:

– Это не к добру!

– И госпожа Элдрис так же сказала, – огрызнулась рассказчица. – И еще госпожа заметила, что зеркала – немалая редкость, а торговцев с новыми Тэйни не дождется до следующего лета. Тут вошел господин Магус, и обе замяли разговор, а нас отослали, чтобы поговорить с ним наедине.

– Да-да. Потому-то Малкин так задержалась на лестнице. Скажу тебе, она и есть те самые уши, про которые ты сказала.

– Хороши у нее уши, если слышат сквозь стены и двери. Да ведь она так стара, что еле ползает.

– А ты не думаешь… – Этот голос упал до шепота, но ко мне доносился явственно. – Тебе не приходило в голову, что Малкин… Иная?

– Это ты о чем?

– Она служит Мудрой, и никому другому. Я однажды слышала от старой госпожи Ксении, что Малкин прибыла сюда вместе с Мудрой и что уже тогда, когда все мы еще на свет не родились, выглядела такой же старухой – блеклой тенью, едва стоявшей на ногах. Ты знаешь, она никогда не выходит к нам в горницу, да и не говорит ни с кем, разве что на вопрос ответит. И глаза у нее не как у всех.

Ходит она, вечно потупив взгляд, так что в глаза не заглянешь, но я тебе скажу – никогда не светит себе свечой или светильником, а в темноте держится, как будто ей светло.

Мудрая ей, как видно, доверяет. Хотела бы я знать, что им понадобилось от молодого господина. Ральф видел ее на лестнице и видел, как она открывала задвижку на дверях господина. А голоса из-за двери не услышал, значит она не с докладом пришла. Он бы подсмотрел еще, но тут его отозвал его господин.

– Вы с Ральфом все подглядываете, суете носы, куда не просят, – смотри, как бы Мудрая и тебя не приметила, Гульда. Если ты ее не боишься, так не от большого ума!

– Да уж! И нам лучше ничего не рассказывай! Не надо мне ее взглядов, ни добрых, ни злых. Довольно, что приходится терпеть капризы молодой хозяйки, а то и вспышки госпожи Элдрис. О тех, наверху, пусть тревожатся те, кто им служит. Дай загляну в корзинки… Ну, на первую сушку уже хватит. А теперь обе прикусите язычки и забудьте, чем там занималась или не занималась ночью Малкин.

Я услышал, как зашуршали юбки уходивших женщин. Впрочем, услышанное только подтвердило подозрения, что за моей обморочной ночью скрывается рука Урсиллы. Что ж, ее служанка не добыла того, за чем ее посылали, хотя на свой счет я этой победы записать не мог. Отыскав в конце сада скамейку, укрытую двумя живыми изгородями, я сжевал хлеб и сыр, не замечая вкуса за раздумьями.

Одно я решил твердо: не стать пленником Урсиллы на эту ночь. Может быть, выбраться из замка на свободу? Воспоминания о первой ночи с поясом были слишком хороши, чтобы не желать повторения. Однако если меня хватятся, мать, пожалуй, отправит за мной охотников. Все надо проделать втайне. Правда, она могла приставить ко мне соглядатаев.

Туда, где я сидел, солнце не доставало, и сонный покой сада понемногу убаюкивал меня. Толстые пчелы, занятые своей жатвой с тем же усердием, с каким мы занимались своей, тяжело переваливались с цветка на цветок, птицы пели. Здесь так трудно было поверить в коварство и угрозы!

Мало-помалу я стал замечать еще одно: как обострились мои чувства. Краски стали ярче, очертания цветов и растений резче, отчетливей. Ноздри ловили небывалое богатство запахов, слух стал тоньше. Не знаю, откуда взялась во мне такая уверенность, но я принял ее за истину.

Мне все сильнее хотелось слиться воедино с окружавшим меня миром растений. Я упал на колени в траву, перебрал пальцами стебельки, словно любовно расчесывал шерсть гигантского дремлющего кота. Склонив голову, я втянул легкий аромат крошечных цветов, колокольчиками свисавших на ниточках стеблей и подрагивавших в потревоженном моими движениями воздухе. Завороженный этим чудом, я забыл обо всех опасностях, мне было довольно быть здесь в этот час.

Такие минуты не длятся долго. Когда мои чувства поблекли, сильнее прежнего вспомнились все сомнения, все, чего мне недоставало в жизни. В саду я почувствовал себя возмутителем спокойствия, грубым пришельцем и покинул это место.

Пира в тот вечер не затевали, но к вечерней трапезе собрались. Я со своего места вглядывался в лица, чутко ловил каждый взгляд, каждое изменение лица. За столом много смеялись, поднимали кубки в благодарность за изобильный урожай.

Только вот под наружным весельем каждый таил свои мысли и, казалось, отчаянно старался шуметь погромче, чтобы утопить их в гомоне.

Ел я с опаской, понемногу. Поднимая кубок, радовался его непрозрачному металлу, скрывающему, что я не пью, а только пригубливаю вино. Кроме того, я понемногу отливал напиток в вазу с цветущими ветвями, удачно поставленную близ моего места.

Урсилла в зале не показывалась. Но моя мать сидела напротив госпожи Элдрис, а Тэйни среди незамужних девушек – по обычаю, за отдельным столом. Временами я ловил на себе взгляды Магуса. Но сейчас меня тревожила не его открытая неприязнь, а тайный умысел. Магус же, как я полагал, если и предпримет что против меня, то при всех и без ухищрений.

Разошлись мы рано. Ни у кого не лежала душа к песням и забавам. Владетель Эрах, хоть и сидел со всеми за столом, мыслями казался далеко и только изредка тихо переговаривался с Эргилом. И после каждой фразы брови его хмурились все сильней.

Меня снедало нетерпение. Стать самим собой, снова покинуть замок со всем, что в нем есть, открыть охоту за желанной свободой, упиться ею – мне все труднее было сдерживать это желание. И тогда я выскользнул из зала, направившись в свою комнату, потому что понимал, как неразумно выбираться за стены теперь, когда за мной могут следить.

Только вот… Подумав спустя какое-то время, что теперь можно решиться на побег, и уже коснувшись дверного запора, я обнаружил, что двустороннюю задвижку закрепили снаружи. Вот когда я проклял себя за глупость! Забыть о таком простом способе удержать меня в башне! Не Урсилла ли околдовала меня на расстоянии, что я не додумался ничего предпринять на этот случай?

Я метался от стены к стене. Из окна не веяло прохладой. Нет, стены словно излучали жар, и он становился тем сильнее, чем выше поднималась луна, заливая комнату своими лучами. Я весь горел, задыхался…

Пальцы мои вцепились в одежду, сорвали тесную ткань, оставив наконец только пояс. Я опустил на него взгляд. Яргоновая пряжка пылала – словно жадно впитала в себя жар стен.

Блеск камня мутил мой взор и…

Я поднял голову и удивился своему положению – все виделось мне под необычным углом. Да ведь… я же стою на четвереньках… Нет! На четырех мягких лапах, а тело мое одето золотистым мехом. Хвост подергивался, отзываясь невольному сокращению мышцы, о существовании которой я прежде не догадывался. Я открыл рот для крика, но из горла вырвалось тяжелое ворчание, звериный рык.

К дальней стене был прислонен блестящий щит, служивший не для боя, а вместо зеркала. Подойдя к нему, я увидел посреди блестящей поверхности отражение… пардуса!

Нет, я не испугался, не всполошился. Я высоко поднял голову, телом ощущая славное торжество. Что дурного находят люди в оборотничестве? Просто они в своем невежестве не понимают, какая малая часть мира доступна восприятию нашего вида – как оно скудно…

Расхаживая взад-вперед, я наслаждался движением мышц, быстротой и плавностью поступи. И так увлекся свершившимся чудом, что не услышал, как отодвинулась задвижка. Только когда огонь светильника изгнал лунный свет, я развернулся и зарычал.

Я успел увидеть блеск стали, понял, что Магус дождался своего часа и что меня ждет бой. Однако и в новом облике власть оставалась за разумом. Я не дал кузену так легко втянуть меня в свою игру.

Он пришел не один. В темном плаще со скрывающим половину лица капюшоном за его плечом стояла Тэйни. На ее лице было написано отвращение.

– Убей его!

Ее хриплый шепот оцарапал мне уши.

Магус покачал головой:

– Нет, мы должны всем показать, что́ он такое, – слишком хорошо известно, как я его не люблю. Пусть никто не скажет, что я окровавил меч из-за наследства. Но ты видишь правду, сестра. Он оборотень. Узнав об этом, люди, запуганные по нынешним временам любыми проявлениями Тьмы, сами нас от него избавят.

Он, держа меч наготове, отступил назад. Захлопнулась дверь. Я услышал, как снова, запирая меня внутри, щелкнула задвижка.

О дикой охоте и моем от нее бегстве

На минуту зверь во мне взял верх. Я прыгнул на дверь, ударился о нее всем телом. Не знаю, чем Магус закрепил защелку, но держался запор крепко. Звук собственного рева помог мне смирить звериную половину. Я не знал и не догадывался, что́ задумал мой кузен, но был уверен, что моя жизнь под угрозой.

Куда девался восторг от нового тела? Теперь мне хотелось выбраться из него, вернуть привычный собственный облик. Но каким заклятием, какой уловкой его отвоевать? Я с горечью осознавал, как права была Урсилла, как права была мать в своем недоверии поясу. Мать назвала меня глупцом. Сейчас, в отчаянии, я находил для себя гораздо более жесткие имена.

Теперь уже ясно было, что произошло. Госпожа Элдрис – от торговца Ибикуса или другим путем – узнала тайну пояса и позаботилась, чтобы он попал мне в руки. Удобный способ убрать меня с пути своего любимца. Ведь Магус сейчас сказал правду – оборотни у людей кланов пользовались недоброй славой. Оборотень для них – чужак, подобный лесному народу, полукровка, которому не станет доверять ни один чистокровный человек.

Люди в наших владениях и без того взбудоражены ядом подозрительности, мало-помалу отравившей их покой, и обойдутся со мной так же, как обошлись много лет назад с сыном госпожи Элдрис от оборотня – изгонят со своей земли. Только мне придется хуже, чем ему, ведь у меня нет родичей-оборотней, и никто не даст мне убежища.

Пояс… Я опустил голову, взглянул на свое мохнатое тело. Да, пояс остался на мне и в зверином обличье. Меховая полоска терялась в моей шерсти, зато яргоновая пряжка блестела ярко и чисто. А если от него избавиться? Не стану ли я снова человеком?

Но тщетно я царапал пряжку когтями, подцеплял и рвал меховую полосу – пояс держался. Окно? Выпрыгнуть, найти укрытие до захода луны? Из хроник мне была известна хотя бы эта малость: обычно превращения подвластны свету полнолуния.

Я поднялся на задние лапы, положил передние на подоконник, протиснул в окно голову и плечи. Моя комната располагалась на втором этаже, стена под ней была отвесной и гладкой. Я еще не так привык к новому телу, чтобы рискнуть на прыжок, однако, стоя в оконном проеме, услышал тихий звук от двери.

В тот же миг я упал на все четыре лапы и прокрался на шум. Не послышалось ли мне, как кто-то украдкой сдвинул засов, державший меня в плену? Я колебался.

Если преграды больше нет – кто ее убрал? Магус ли выманивает меня наружу в своих темных целях? Или у меня нашелся друг, готовый сорвать планы кузена?

Я приподнял переднюю лапу, выпустил когти, запустил их в дверную щель. Медленно, беззвучно потянул. Дверь послушалась, качнулась ко мне. Не заперта. Убедившись в этом, я замер, прислушиваясь. Я уже знал, что слух мой намного острее человеческого. Да и воздух, который я втягивал широкими ноздрями, нес множество неведомых прежде запахов.

Снаружи ни звука. Ни намека на дыхание затаившихся в засаде. Я встал перед выбором: остаться и дожидаться плодов коварства Магуса или бежать, пока есть время, и встретиться с кузеном позже на своих условиях.

Весы склонялись к последнему. Я снова тронул лапой дверь, толкнул теперь сильнее, и она открылась. Свет за ней показался мне не таким уж тусклым. Тут тоже сказалась врожденная зоркость пардуса. Я уже обдумал, что делать. Во всей этой каменной громаде лишь один человек мог прийти мне на помощь (не ради меня, а ради собственной выгоды) – Урсилла! Она посвящена в древние учения и, конечно, знает, как избавить меня от звериной шкуры, а если и нет, все же спрячет меня до часа, когда я сброшу нынешний облик естественным путем. Тогда… придется уступить и отдать ей проклятый пояс. Без него Магус ничего не докажет, ничего не сумеет…

Я бесшумно выскользнул за дверь. К сильному запаху человека здесь примешался другой, от которого я невольно зарычал, наморщив кошачий нос, – пахло собакой. Однако я никого не видел и не слышал. Тот, кто освободил меня из ловушки, не стал задерживаться. Пергвин? Откуда бы ему знать? Если только Магус не проболтался о своих подозрениях и планах.

Передо мной находилась лестница. Я тихо ступал по ступеням. Следующая дверь тоже была заперта, но здесь засов открывался с моей стороны. Я уперся лапами в дверь, мордой неловко подтолкнул стержень.

Кусок металла поддался не сразу, но все же шевельнулся наконец со скрежетом, громом прозвучавшим в моих ушах. Я остановился, насторожил слух – подозрения мои усиливались. Что, если Магус подстроил все так, чтобы выманить меня на открытое место, всем на глаза прежде, чем я проберусь к Урсилле? Что мне было делать? Робко забиться в свой угол в ожидании разоблачения не позволяла натура.

Наконец засов сдвинулся, освободив дверь. Я отворил ее сильным толчком. И тут же канул в ближайшую тень, чтобы прислушаться и принюхаться.

Лошади… охотничьи собаки… человек… Запахи были сильные, но их я узнал бы, и будучи в своем теле. С ними нахлынули мириады новых, которых я не умел назвать. При всей решимости навсегда покончить с поясом и всеми его дарами, во мне всколыхнулось волнующее чувство свободы. Пришлось сдержать этот порыв усилием воли, пониманием, что единственная доступная мне свобода теперь – освободиться от пояса и наложенных им чар.

Я стал рассматривать Женскую башню. Наружную дверь на ночь запирали изнутри… Но мне вспомнилась Тэйни. Если она тайком выбралась наружу, ей ведь пришлось оставить дверь незапертой до своего возвращения? Однако полагаться на это я не мог. За башней поднималась внешняя стена замка. Если взобраться на нее и пройти по гребню, я сумею запрыгнуть в окно материнских покоев, оно выходит на ту сторону. Другого пути я не видел.

Но до гребня пришлось бы добираться через кордегардию, по лестнице, по которой во времена осады поднимались защитники стен. Сейчас во дворе крепости стояла неестественная тишина, сама по себе внушавшая подозрения.

Намеченный мной путь вел в обход конюшен и псарни. Зная, как сильны и остры запахи животных, я допускал, что и лошади с гончими учуют крадущегося мимо пардуса. Внезапный шум среди ночи непременно меня бы выдал.

Но и на месте оставаться было нельзя. И вот, подметая брюхом мостовую, я пополз к избранной цели. Мне не суждено было добраться даже до угла конюшни.

Собачий лай разорвал ночную тишину, словно лопнуло само небо. На освещенный луной двор вырвался вожак своры, о котором мой дядя говорил, что пес готов схватиться даже со снежным котом. Собаки не умолкали, но и бросаться на меня не спешили. И все же их атака наполнила меня страхом и яростью, вытеснив все человеческое и дав полную волю звериному.

Я прыгнул, выпуская когти. Собаки с воем шарахнулись назад. Теперь, как видно, мой запах дошел и до лошадей, потому что они бесились в конюшне и дико ржали. Закричали, выбегая во двор, люди. Над ухом свистнула арбалетная стрела.

Собаки отрезали меня от ворот. Если не пробиться сквозь этот заслон, меня пристрелят, а из любого тайника выгонят псы. Вожак, Страшный Клык, стоял между мной и башней Отроков.

Из всех ощетинившихся, рычащих псов он один, казалось, был готов к схватке. Его глаза в полумраке горели красным огнем, губы оттянулись в оскале, хотя из горла не вырывалось ни звука. Зверь во мне распознал в нем готовность к бою, между тем как остальных еще удерживал страх.

Я подобрал под себя лапы. Дернул хвостом. И прыгнул, перелетев над грозным врагом. На этом я не остановился, а громадными прыжками бросился за ворота, на волю, обещавшую зверю во мне спасение.

Воодушевленные моим бегством собаки залаяли громче прежнего. Возглавлял их, конечно, Страшный Клык. Крики людей тоже усилились. Над головой у меня сверкнула огненная стрела, ударила в сухое жнивье и, воткнувшись в землю, превратилась в факел, освещая дорогу погоне.

Эта стрела стала ответом на вопрос, ждала ли меня западня. Кто-то ведь спустил собак, кто-то приготовил эту стрелу и другие, мелькавшие сейчас вокруг. Кто-то не только готовился разоблачить меня как оборотня, но и задумал травлю. Если охота убьет меня, тот, кто ее затеял, оправдается, будто принял меня за настоящего дикого зверя. В душе я знал, что Магус решился со мной покончить.

Я слепо ломился вперед в попытке оторваться от своры и охотников. Что охотники появятся, я уже не сомневался. Тем временем мой разум опять подчинил перепуганного зверя. Да, мне необходимо было скрыться от погони, найти укрытие до времени, когда дневной свет рассеет чары. Но слепое бегство мне в этом не поможет.

Я никогда не выезжал на охоту. Странная реакция на меня лошадей и собак не позволила мне обучиться этому искусству, считавшемуся обязательным для мужчины. Итак, я не обладал знаниями, которые могли бы подсказать путь, разве только…

Разве только сознательно вызвать в себе зверя, дать ему полную волю. Посмею ли я? Такой выбор представлялся мне горьким, но смерть страшила больше. И вот я вручил зверю власть над человеком, со страхом ощутив, как легко это далось.

Дальнейшее я наблюдал, словно глядя на себя со стороны. Тому, кто не испытал сам, трудно описать это странное внутреннее раздвоение. Но оно произошло и, думаю, спасло от участи, которую предназначил мне Магус.

Бег мой обгонял всадников, хотя вдали я слышал их крики и охотничий рог. Огненные стрелы втыкались в землю позади, на оставшихся за спиной полях.

Цепляя мягкую кору когтями, я взобрался на первое встретившееся по пути толстое дерево. Оно не обещало спасения. Собаки соберутся под ним и задержат, как в ловушке, пока не подоспеют хозяева. Здесь было много деревьев-великанов, по их нижним ветвям я мог, хотя и с опаской, пройти как по земле. С первой такой ветви я отчаянным прыжком перескочил на соседнюю, уцепился и продолжил путь поверху.

Пряча след, я оставил позади четыре дерева. Но с пятого пути по ветвям не было. Мне оставалось только махнуть прыжком как можно дальше, в заросли кустов, которые сломались под моим весом и основательно меня искололи.

Узкая полоса леса тянулась далеко на север, уходя в холмы, куда люди клана почти не захаживали. Но я точно знал, что там обитают другие, и кое-кто из них мог навести охоту на мой след. С другими жителями холмов я сам предпочел бы не сталкиваться ни в зверином, ни в человеческом облике. Найти бы место, где залечь до рассвета, и я спасен – так мне представлялось. Дальше этого я старался не заглядывать.

Лай своры отдалился и заглох. Может быть, мои прыжки по деревьям сбили собак со следа. Или они собрались стеречь первый ствол, на который я забрался. Теперь я уже не мчался вслепую, а перешел на ровный бег.

Справа слышался шум бегущей воды – может быть, тот же ручей, что приманил меня в первую ночь с поясом. Вода тоже могла бы скрыть след. Я свернул к берегу. Здесь в полную силу светила луна. Для моих кошачьих глаз свет ее был близок и ярок, как полуденное солнце для человека.