Текст книги "Встреча c Анатолием Ливри"

Автор книги: Анатолий Ливри

Соавторы: Дмитрий Фьюче
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Отвечая на твой вопрос: я пытаюсь делать это так, как Ницше писал свой первый труд, бессознательно. Чем меньше сознание включается в этот процесс, тем произведение совершеннее. Всегда потом видишь слабость мест, написанных с продумыванием (а ведь это иногда неизбежно).

Д.Ф. Да, это точно так. Получив такой опыт, можно всегда легко увидеть это в чужих текстах. Думаю, что, например, у того же Набокова можно найти много таких продуманных мест, от которых его тексты неизбежно теряют силу. Хочу, кстати, выразить тебе благодарность за твоё точное высвечивание «ницшеанской претензии» Набокова, это в твоей книге показано очень здорово. И хотя Набоков, на мой взгляд, не лучший пример «ницшеанца», всё же это достаточно удачный пример, на котором тебе удалось хорошо выразить и всеобщее современное «недоницшеанство». Чувствуется и надеюсь, что с Набоковым ты теперь закончил.

А.Л. Да, с Набоковым покончено, хотя по инерции я еще продолжаю свои работы на эту тему, которые сейчас делаю для берлинскогоWalterdeGruyter.

Д.Ф. А ты понял, что «Ницше» это уникальный метод, с помощью которого можно исследовать, измерять и ранжировать любой текст? Что чем более автор приближается к главным ницшевским темам, тем более он интересен?

А.Л. Да, вполне.

Д.Ф. А насколько ты сам претендуешь оказаться среди тех, кто разговаривает через века?

А.Л. Посмотрим. В любом случае такие вопросы находят свой ответ через 300-400 лет после смерти автора. Это относится не только к поэтам, скульпторам, мыслителям, но и к любому историческому событию. Сегодня, например, заниматься анализом последствий второй мировой войны, дело бессмысленное – даже комичное, как если бы Гераклит Эфесский принялся вразумлять скопище аристофановских женщин. Её смысл проступит только через несколько веков, когда сгинут все её страсти. Также будет и с каждым творцом.

Д.Ф. Небольшой блиц. Греческие фразы даны у тебя в книге без перевода. Специально? Как шифр для определенной публики?

А.Л. Да.

Д.Ф. Ты с такой неожиданной любовью отзываешься о дилетантах в науке. Ты сам мог бы назвать себя дилетантом?

А.Л. Да. Гадко быть профессионалом в той области знаний, которой я занимаюсь. Никогда мне не встречалось столько бездарей и самодовольных гусынь, как среди этой публики.

Д.Ф. В твоей книге уже значительно уменьшилась рефлексия к так называемому тобой чандаловеку. Тенденция хорошая, хотя есть еще целые страницы, на которых всё еще происходит анализ «последнего человека». Насколько ты сам осознаешь или планируешь избавление своего творчества от такой рефлексии, ведь если ты хочешь говорить через века, в твоих текстах не должно остаться места осколкам человека?

А.Л. Да, вопрос очень важный и интересный. Тут палка о двух концах. Ведь некоторые моменты чандоловеков, будучи высвеченными, могут пробуждать столь необходимое к ним отвращение в тех, кто еще хоть чем-то чреват. Это делает и Заратустра, который говорит, что «вы не понимаете сверхчеловека, так я вас оскорблю, я буду говорить вам о последнем человеке». И Заратустра говорит о последнем человеке на многих страницах. И мне кажется, что эта оплеуха многим людям, будущим, тем кто чреват великим –необходима. Это же делает и Свифт в своем «Путешествии Гулливера». Я очень рано, в четыре года, начал читать, и это было первое произведение, которое меня шокировало, – с тех пор я стал навсегда отличать йеху от нормальных людей. В четыре года мальчик еще ничего такого не понимает, но это чувство отвращения отталкивало меня от тех процессов, которые затягивают йеху или недочеловеков в их недочеловеческое состояние. Это очень важно почувствовать и описать, особенно на определенной стадии развития. Как у Маяковского: ребенку очень важно пораньше понять, что такое хорошо, и что такое плохо.

Д.Ф. Хороший ответ. В заключительной части воей книги ты начинаешь вдруг много говорить о современной политике. Среди затрагиваемых тобой вопросов выделяется тема еврейства. Анатолий Ливри – еврей?

А.Л. Я именно сейчас разрабатываю вопрос отступничества, отхода от собственной расы. Когда человек рождается в определенной общине, он как бы обязан продолжать её традиции. Но существует необходимость отхода от того, к чему тебя предрасполагает, как говорили еще во времена Ницше, «голос крови». Только так возможно что-то по-настоящему сделать, создать. Да, у меня есть еврейские предки, но я считаю момент отступничества чрезвычайно важным. Я считаю, что нет никакой душевной храбрости в том, например, чтобы гугенот умер за протестантского бога. Мне кажется, что наибольшая храбрость в том, чтобы человеческое создание с еврейскими корнями смогло воспринять арийское Божество как Божество, за которое можно умереть. Это будет для еврея тотальным отступничеством. И только так можно что-то создать – выбрав своего бога самому.

Д.Ф. Интересно. Однако мой вопрос был задан так как раз потому, что в твоем тексте, наоборот, прослеживается приверженность еврейству. Ты провозглашаешь, проповедуешь, пророчествуешь вещи, которые являются очень важными и даже святыми для всякого еврея. Восстановление царства Израиля, храма Давида. Этот геополитический экскурс с акцентуацией на «еврейском вопросе» очень контрастирует с основным содержанием книги, посвященным физиологии сверхчеловека. Отступничеством там и не пахнет, там присутствуют идеи радикального сионизма.

А.Л. Нет, я там пишу совершенно о другом, и, наверное, не столь прямо. Меня воспитала и всему обучила Франция. Но я даже не француз, а галл в древне-римском смысле. Я считаю, и именно об этом идет речь в заключительной части моей книги, что, прежде всего, должна возродиться Франция. Я пишу о том, что Франция способна возродиться исключительно тем, что признает, заявит, что всё, что произошло с 1789 года, это ложь. Это должно быть примерно то же, что произошло в России, когда Ельцин попросил прощения за убийство царской семьи и прочие преступления большевиков. Именно во Франции нужно изъять весь этот 200-летний пласт «восстания рабов».

Культурологическая сложность состоит в том, что когда это восстание произошло, в 1789 году, Франция представлялась на тот момент совершенством для всего мира. Великие поэты Пушкин, Лермонтов и другие были просто поглощены революцией, её идеями «свободы» – именно потому, что они исходили из Франции.

И только когда Франция повернется назад, только тогда всё снова встанет на свои места. Весь современный мир, как следствие этих послереволюционных французских веков, придет снова в порядок. Для этого именно Франции нужно совершить определенный жест. Этот жест есть коронация французского короля. Я сегодня открыто говорю об этих вещах, я преподаю их. Нужно восстановить монархию во Франции. И тогда вся мировая история встанет на своё место, в том числе и российская.

И тут надо понимать, что для француза древней, доброй расы, для галла коронация в Реймсе – это воспроизведение иерусалимского помазания на престол. Для каждого француза, и ЛюдовикXIV, и ЛюдовикXV, и не оправдавший надежд ЛюдовикXVI, – это царь Давид Запада. Вот о чем я говорю, анализируя историю еврейства, – о восстановлении нарушенного равновесия. Восстановление древней монархии успокоило бы именно эту разрушительную семитскую тенденцию, потому что еврей (не знаю, можно ли это публиковать на твоем сайте?), отошедший от своего, пусть умершего бога, становится 100-процентным чандалой, способный только разрушать.

И только акт коронации французского монарха и, с другой стороны, коронация настоящего царя Давида в Иерусалиме успокоят в эдаком буддистском смысле и еврейскую, и европейскую чандалу от Парижа до Урала. Я сам могу пожертвовать себя для идеи, став Царём иерусалимским.

Д.Ф. Звучит сверхутопично. Но кто в Европе может выступить в роли вновь коронованной персоны?

А.Л. Во Франции для этого есть король, Людовик ХХ-ый, прямой потомок Капета.

Д.Ф. Насколько он отвечает сути королевской власти?

А.Л. Это совершенно неважно. Это символический акт, знаменующий собой марш назад на 220 лет.

Д.Ф. В свете таких убеждений, ты предстаешь в роли сверхконсерватора.

Д.Ф. Да, это некое мужское просветление, совершенно не буддистское, прямо ему противоположное. «Просветление» к активным действиям и активной жизни, полной страдания и счастья.

А.Л. Пока только как поэт, и как протагонист Ницше. А потом посмотрим. Нужно быть ни на что не претендующим воином определенных идей, чтобы вещи становились на свои места согласно им. Об этом я и пишу. Ведь депортацияафрикано-мусульманского контингента в Европу и война, которая произойдёт на этом континенте или его части в связи с этим, может разбудить дремлющие в европейцах силы. Мы с тобой уже говорили по дороге сюда, что даже обычная драка может разбудить в человеке нечто высшее и значительное. То же самое может произойти в масштабе всей Европы в результате будущей войны.

А.Л. Да. Ведь что произошло в Европе после убийства ЛюдовикаXVI? Поднялась волна человеческих отбросов. Потом она перенеслась в Америку, Россию, сейчас уже даже в Иран. Этот шторм до сих пор не успокоился. Он выплескивает повсюду самых отвратительных человеческих (так сказать) созданий.

Достоевский, который, по мнению Ницше, был самым выдающимся психологом после Стендаля, прекрасно описывает облегчение Раскольникова, когда его, наконец-то, арестовали. До этого момента он был не спокоен. И то же самое происходит в душе француза, который был идеалом для всего мира, но, совершив самое страшное преступление, убив наместника Бога на Земле, отца французской расы, он все эти последующие десятилетия насмерть замучен своей совестью, требующей воздаяния, покаяния, возвращения всего разрушенного на свои прежние места. И ведь когда Ленин совершает аналогичное преступление в России, его идеалом выступает сначала Робеспьер, а впоследствии и Парижская коммуна.

Д.Ф. Да, ведь и Маркс писал свой коммунистический манифест, руководствуясь событиями, произошедшими именно тогда в Париже. Да и Америка писала свою конституцию, беря пример именно с тех самых французских идей. Кстати, про Америку ты пишешь, что там «человечинкой и не пахнет», что Америка туго знает своё дело сильного на этой планете. Почему? На мой взгляд, Америка сегодня и есть оплот чандалы, пример полной деградации человека в духовном смысле. Это колосс на глиняных ногах, падение которого не за горами.

А.Л. Я написал это еще до прихода к власти Обамы. Есть определенная американская элита, которая до сих пор считает себя наследниками самых протестантских английских протестантов, покинувших свою Великобританию, чтобы найти новый Израиль. Понимать это очень важно. Наше сегодняшнее видение мира не ветхозаветное, но еще в концеXVIIIвека люди искали этот новый Израиль. Когда, например, читаешь то, что пишет ИванIV, о Москве как новом Израиле и новом Иерусалиме, о русском народе как о новом иудейском районе, о себе как о новом Давиде, когда он строит под Москвой Храм Давиду, то понимаешь, что этот христианский миф проник повсюду. И на фоне Ивана Грозного ПетрIвыглядит полным антихристом, который отрекается, уходит от Храма и выстраивает свою филимистянскую столицу в другом месте, по соседству с какими-то нехристями.

Англо-протестантская элита, создававшая США, обладала тем качеством, которое Гумилев-сын называет пассионарностью. Это, по сути, ницшеанский термин, который Гумилев использует на русский манер вместо «белокурых бестий» Ницше (Гумилёв поступает так из дипломатических соображений, ведь быть открытым сторонником ницшеанских идей в СССР было невозможно, не позволили бы ни публиковаться, ни преподавать). Но это была англо-саксонская пассионарность в утверждении именно ветхозаветных мифов.

Д.Ф. То есть эта американская элита умудрилась сочетать в себе верность ветхозаветным идеям христианства и одновременно взять на вооружение самые последние идеи французской революции? Поясни…

А.Л. Ветхозаветные мифы для американской элиты более важны и глубинны, а идеи французской революции – просто красивая и современная для них обертка. Точно также и цвет кожи господина Обамы не имеет ничего общего с сутью американской элиты. Это просто новый кондом той же самой идеи, которой Америка продолжает служить и поныне. В этом понимании для меня нет ничего личного, это «объективая реальность» мировоззрения американской политическо-экономической элиты, она существует, и от неё никуда не деться.

Д.Ф. А как ты тогда соотносишь эллинический и христианский пласты культуры? Как они проживаются у тебя внутри?

А.Л. Так говорил Заратустра: разговаривая с горбатым, говори по-горбатому, разговаривая с учениками, говори по-школьному. Иногда нужно использовать дидактические трюки. Вся моя книга – экстатическая, а последняя её часть дидактическая. Я объясняю миру на более-менее понятном ему языке мои идеи. К сожалению, в современном мире больше нет греческой культуры, и поэтому мне нужно переводить свои мысли в поле христианской культуры. Но писать о Ницше, не используя греческого языка, я тоже не могу, потому что Ницше – эллинист и греческий язык был долгое время его профессией.

Д.Ф. Правильно ли я тебя понимаю, что ты оцениваешь современную западную культуру преимущественно как христианскую и потому вынужден разговаривать в ней на христианском языке, аналогично тому, как Ницше призывает с горбатыми говорить по-горбатому? Что эллинский язык для тебя неизмеримо важнее, нежели ущербный христианский?

А.Л. Да, правильно. А иудейский язык – это язык «чандалы», по той причине, что если язык существует, то самого еврейства, как такового... нет и в помине, это иллюзия, фикция. Говорить о «еврейской расе» – нонсенс, «еврей» есть тотальное отстутствие расыparexcellence. Ибо кровь передаётся с отцом! А когда нет крови – нельзя претендовать и на язык. Я поинтересовался, проверил свой АДН – у меня, слава моему Богу, генотип арийца с рейнских берегов.

Д.Ф. И это и есть твоё личное отступничество?

А.Л. Да.

Д.Ф. Христианские мыслители имеют обратную оптику. Они считают христианскую культуру высшей по сравнению с эллинской языческой культурой. А твоё отступничество в их перспективе есть ничто иное, как возвращение в состояние варварства.

А.Л. В моей перспективе, совпадающей с перспективой Ницше, всё христианство – которое я назову демократизированным иудаизмом – есть лишь вырождение здоровой, языческой, человеческой культуры в нечто больное, ущербное.

Д.Ф. И значит, для тебя их Христос есть лишь жалкая пародия на твоего Диониса? А они, наоборот, считают своего Христа наилучшим воплощением Диониса.

А.Л. Ну что ж...

Д.Ф. Все ценности совершенно перевернуты, и борьба тут идет нешуточная. Похоже, что она разворачивается не столько в человеческом сознании, сколько между самими столь разными божествами, т.е. в самой глубине человеческого бессознательного.

А.Л. Да, и это куда веселее, чем многие думают. Тот же самый Свасьян, о котором ты говорил по дороге в Боллинген, решил больше со мной не общаться после того, как я в одном из рассказов написал нечто «оскорбительное» о Христе, его боге. Так у негритянского племени есть гора-табу, где живет бог, и если кто-то случайно туда забредет, людоеды его съедают – каждый каннибал по кусочку. Дикари уверены, что только тогда бог успокоится и перестанет гневаться на человеческое стадо за вторжение в его священные покои. Так и здесь: единственное моё преступление в нарушении иудее-христианского табу – Ливри оскорбил боженьку, всю троицу в одном! Сознательный диалог вдруг перестал быть возможным, – меня поросту попытались слопать, чтобы успокоить буку-бога в себе. Сколь мало тут от учения Распятого, и сколь много человеческого-слишком-человеческого! Да и, вообще, разве можно оскорбить бога? Если он жив, он сам разделается с кощунствующими; ты только посмотри как Дионис расправился с гавкавшей на меня чандалой, Набоковым младшим и его псевдоучёным быдлом из Сорбонны и проч.!

К тому же мояШутка Пилата– сказка философская. Ведь Христос действительно пенетрировал дух человеческий чрез мало для того предназначенное отверстие. Не говоря уже о том, что выражение Свасьяна о «Ливри – авторе порнографических рассказов» было подхваченно таким отребьем – университетскими проститутками – что ему должно быть стыдно за компанию чандал, делающих, вот уже который год, из Свасьяна соучастника наипрезреннейшей клеветы.

И всё это – чтобы замолчать творчество Анатолия Ливри!

Д.Ф. Вообщем, ты уверенно и спокойно позиционируешь себя как сторонника эллинского и языческого образа мысли и жизни, который способен на христианском языке объяснять этот другой строй души.

А.Л. Ницше тоже об этом писал, и тоже часто именно на христианском языке. Так что не я это придумал. Это Ницше называет христианство утонченным иудаизмом, местью чандалы сильным мира сего.

Последние 7 лет я изучал христианскую мистику, всё это «древо жизни», которое есть «крест», «кровь Христова», которое есть «вино», и где каждая месса есть новое распятие Христа, и так далее. Чтобы проникнуться этими вещами, я лично присутствовал на христианских мессах, в том числе на ныне почти запрещенной мессе ПияV-го. И я могу сказать, что этими самыми сверхтрадиционными католиками на самом деле движут еще дионисические мотивы: «мы такие, и такими останемся навсегда!». И это очень схоже в своем фундаментализме с некоторыми современными формами ислама.

Многие арабы, даже из переехавших жить в Европу, душой и рассудком всё еще живут вVII-м веке во времена пророка Мухаммеда. Так же и многие католики, утонченнейшие люди, адвокаты и профессора, продолжают жить по средневековым канонам. А ведь это своего рода шизофрения: с понедельника по пятницу они полицейские, прокуроры, профессора, которые проповедуют идеи французской республики и свободы вероисповедания, а потом отправляющиеся в католические соборы, находящиеся в центре Парижа (стоя несколько часов на коленях и слушая проповеди о спасении своей души).

Д.Ф. Да уж!Давай уже о них закончим, и вернемся к Ницше. В твоей книге многократно повторяется идея о том, что будущие номады-аристократы должны будут разорвать круг вечного возвращения, вырваться из его кольца. Для самого Ницше вечное возвращение было самым мощным жизнеутверждающим учением, вечным «да!» жизни. И, по Ницше, задача состоит не в том, чтобы вырваться из его круга, а в том, чтобы наконец-то в него попасть, то есть жить в соответствии с этим учением. Поясни свою позицию.

А.Л. Для меня Ницше умер в 1889 году. То, что происходило с ним до 1900 года – равно нулю. Ницше возвестил пришествие Сверхчеловека. Когда, как, кто придет – неизвестно, как и то, сколько будет этот Сверхчеловек жить. Сверхчеловека еще не было, и весь мир до его пришествия есть кольцо вечного возвращения. И когда Сверхчеловек придет (каков именно он, мы не знаем, долгожитель ли он? – неважно), это кольцо будет разорвано. Всё, что было до этого прихода Сверхчеловека, есть фатум, десять тысяч лет одного и того же. Но когда Сверхчеловек уже здесь, – он вырывается из этого кольца вечной предопределенности и уже не сможет в него вернуться. Сверхчеловек-долгожитель есть лишь моя гипотеза, которую я пытаюсь продумывать. Он похож на реактивный мотор, способный преодолеть земное притяжение «одного и того же».

Д.Ф. Думаю, что вечное возвращение у Ницше имело совсем иной смысл. Заратустра впервые, то есть как первый философ вечного возвращения, вручает именно сверхчеловеку это своё учение. До Ницше, до Заратустры, до сверхчеловека это учение, хотя и известное древним мудрецам, никогда не выступало как главное учение о мире и человеке. И вот только теперь наступила такая пора, великий полдень, когда оно выходит на самый яркий свет сознания, чтобы собою преобразить человека в сверхчеловека. Сверхчеловек – это первое существо, которое живет по законам вечного возвращения. Он живет единственный раз и навсегда погружен этой своей единственной жизнью в вечность. Вечное возвращение – это учение, вызывающее сверхчеловека к жизни и одновременно имманентное ему.

Любой из нас способен прикоснуться к сверхчеловеческому состоянию через тотальное восприятие учения о вечном возвращении, при котором происходит тотальное принятие себя и своей жизни во всех её подробностях и общем плане, при котором именно этой, и никакой иной жизни (будущей, лучшей, в других мирах, телах, душах, умах, местах, временах, условиях и т.д.) мы говорим «Да!» и «Еще раз!». И наоборот, неспособность сказать так своей жизни есть самая точная мера нашей отдаленности от сверхчеловека и полноты бытия.

Так что вечное возвращение – это не однообразная восточная сансара, «день сурка», из которого надо вырваться, а наоборот, полнота жизни, в которую надо наконец-то окунуться.

Вечное возвращение – это метафизическая концепция, при которой время, все мгновения нашей жизни, погружены в вечность, в вечный круг времени-жизни. Наша жизнь не повторяется многократно, а именно идет по кругу, это всё та же самая одна единственная наша жизнь. Точка ускользающего от нашего сознания разрыва круга – это наша смерть и наше новое рождение в качестве самих себя. Никем другими, кроме самих себя, мы никогда не были и никогда не будем. Мы есть и будем вечно только самими собой, мы, например, будем теперь вечно вести вот этот вот разговор на берегу вот этого швейцарского озера. Если такая метафизическая концепция пропитает собой наш ум, нашу душу, а затем и наше тело, мы преобразимся настолько, что вся наша прежняя жизнь и прежние о ней представления покажутся нам лишь подготовкой к тому, что теперь только начинается. Отныне всё происходящее обретает наивысшую значимость в связи со своим обнаружившимся вечным статусом. Поэтому, если такая метафизическая ситуация представляется кому-то неподъемным грузом или бессмыслицей, то он еще не созрел для вечного возвращения, если же эта ситуация его вдохновляет и радует, – он на пороге новой жизни. И тогда вечное возвращение становится идеей, разделяющей историю и внутреннюю сущность человека на две части: до него или после него, вне него или в соответствии с ним.

А.Л. Видимо, мы обращаем внимание на разные аспекты вечного возвращения.

Д.Ф. Ницшевские концепции разрушают все убогие метафизические концепции христианско-сократического мира, мира чандалы. Он не оставляет нам ни одной из этих жалких метафизических опор. Даже «истина», как самая лживая человеческая иллюзия, безжалостно им разрушается. Одновременно он проводит титаническую работу по замещению христианско-плебейских ценностей прежними языческо-аристократическими, среди которых главное место занимает его концепция воли к власти. Воля к власти – это главная перспектива его философии, вершина пирамиды его мысли, к которой стягивается всё содержание его книг. Воля к власти и вечное возвращение, сопряженные вместе, создают доселе невиданную, мощную и эстетическую, чисто аристократическую жизненную энергетику и перспективу её потока. «Почувствуйте это! – говорит Ницше за строчками своих книг, – это анти-буддистское, чисто западное, энергичное просветление, суть и квинтэссенция западного духа и его экспансии».

Поэтому, возвращаясь к началу нашего разговора, я хочу спросить тебя: находишь ли ты в древне-греческих или иных древних источниках аналоги идеи вечного возвращения и идеи воли к власти? Или: как во-твоему соотносятся эти идеи Ницше с эллинским мировоззрением? Как это проживается и тобой лично (потому как в твоей книге я не увидел сильной акцентуации на этих ницшевских идеях, не хватает в ней этого волеквластного ницшевского драйва)?

А.Л. Возможно, я намеренно исключил из своей книги этот ницшевский драйв.

Д.Ф. Оставляешь на будущее?

А.Л. Возможно.

Д.Ф. Я очень советую тебе еще раз перечитать «Волю к власти», пусть и компиляционную книгу, но всё же узнаваемо ницшевскую. Многие игнорируют эту «книгу Ницше» из-за скандальности её появления на свет. Однако с учетом того великолепного послесловия«Ecceliber» Николая Орбела, с которым эта книга Ницше была опубликована в издательстве «Культурная революция», и с учетом вышесказанного, я считаю, что она имеет своё особое право на существование. Это настоящий динамит, настоящая взрывная мудрость, о которой ты тоже пытаешься говорить.

Современное ницшеведение всячески старается уйти от прямого разговора о самых главных философских концепциях Ницше, тем самым выдавая своё непонимание, свою боязнь, свою скрытую борьбу с ними. Я определяю эту ситуацию просто: интеллектуальная чандала пытается перетолковать, умалить и уничтожить патрицианскую мысль Ницше, как главную для себя опасность. Надо сказать, что инстинкт самосохранения их здесь не подводит, – сегодня надо обезвредить в первую очередь именно Ницше, потому что все его предшественники уже благополучно ими обезврежены с помощью университетских кафедр. Уничтожить Ницше, это, значит, в первую очередь уничтожить или замолчать его главные мысли, волю к власти и вечное возвращение, разработке которых, выведению которых на свет сознания, он занимался всю свою сознательную жизнь.

«Как сделать человека благородным?» – этот вопрос встал перед Ницше уже в юношестве. Что же есть такое в человеке, что может сделать его благородным? Воля к власти, вечное возвращение – вот зрелые ответы на этот вопрос самого честного мыслителя Запада. Быть царем своего собственного мира, безграничная вера в себя, самополагание ценностей, работающих на благо возрастания собственных сил, утверждение себя в вечности и т.д., – вот вневременные маркеры благородства. «Но благородный всем стоит поперек дороги», так и Ницше стоит поперек дороги всей современной интеллектуальной чандале, и, прежде всего, своими главными идеями.

Интересно тут еще вот что. Если воля к власти поддается осмыслению благодаря своим многочисленным аналогам в других мировоззренческих системах (мы сегодня упоминали, например, пассионарность), то вечное возвращение почти совсем не постигается современной «философией». Тут полная катастрофа осмысления, и многие мыслители открыто признаются в своем непонимании концепции вечного возвращения у Ницше. Но если такова ситуация с основными идеями Ницше, то какова же ситуация с Ницше вообще?

А.Л. Мне кажется, что я тоже говорю об этом, хотя и не называю всё вот так же прямо. Моя книга посвящена больше Дионису и физиологическому воздействию на человека Бога, а также определенному видению вечного возвращения.

Что касается воли к власти, то я оказываю в этом полное доверие Божеству. Некоторые вещи происходят сами собой. Так поступают многие тренеры, говоря своим ученикам: тренируйся, и всё произойдет само собой. Не нужно выпрыгивать выше себя, просто делай своё дело, и всё произойдет. Это воля к власти под эгидой Бога, который и приведет, и подготовит тебя к определенному скачку или взрыву, потому что, как мне представляется, человек не может точно знать: что и когда нужно. Иногда излишние усилия только распыляют имеющуюся мощь. Но это и не буддистская расслабленность, умерщвляющая желания. Это полное доверие своему Богу в том, как и куда он тебя ведет, и что он взорвет тебя, если и когда посчитает это нужным для тебя.

Д.Ф. Ну что ж, это тоже очень интересный взгляд и подход.

А.Л. Однажды, когда мне было 23 года, я начал делать научные открытия в области литературоведения, там, где университетские профессора не способны ничего разглядеть. А я могу. И мои открытия кажутся очевидными тем же печатающим меня профессорам. Кроме того, я занимаюсь различными восточными единоборствами, фехтованием, и это очень помогает видеть всё целостно. Когда ты научаешься видеть ауру, весь ореол энергии твоего противника, тебе легче вести с ним поединок. То же самое с текстами. Я их не читаю, я их вижу сразу целиком, вижу определенные пассажи внутри них, которые что-то излучают. Если текст не горяч и не холоден, а тёпл, то его и читать нечего. Вряд ли таким авторомруководилкакой-то бог. И так я изучаю тексты уже много лет. Всё происходит само собой.

Это дает возможность вести существование удава, который весь день проводит на ветвях, вдруг видит свою цель, делает бросок и всё… дальше снова ждет. Так и у меня есть конкретная возможность, почти ничего не делая (я очень мало читаю... больше перечитываю, занимаюсь в своё удовольствие творчеством, спортом, деньгами), получать то, что происходит само собой. В созидательном или научном процессе я почти не принимаю никакого участия. И в этом заключается ответ на твой вопрос о моем отношении к воле к власти. Для меня это не сознательная, настойчивая, упорная установка, свойственная героям Джека Лондона, а скорее способность получать то, что мне нужно, благодаря вмешательству Бога. Я, конечно, пробовал жить как герои Джека Лондона, доказывающие себе и другим свою волю к власти на всех уровнях и в любой ситуации. Но я понял, что можно достигать гораздо большего, живя без надрыва, тотально доверяя Богу.

Д.Ф. Думаю, что Ницше сказал бы тебе, что хотя у каждого божества есть своя воля к власти, всё же воля к власти у них у всех одна и та же, только ряженная в разные одежды. Так мыслят только философы, усматривая во множестве единство. Воля к власти как высший философский принцип открывает возможность глубокого понимания любого божества, которое стремится к одному – утвердить себя в мире, свою перспективу для мира, свою комбинацию сил в мире. Что за божество стоит за самой волей к власти? Может бог всех богов?Эти вопросы не для ответов.

А.Л. Я только что закончил роман под названием «Апостат». Полистай его. Может, там ты найдешь неожиданные ответы на свои действительно важные вопросы. Роман писался как ницшеанский, и если он выйдет в издательстве, публикующем сегодня ПСС Ницше в России, то это будет очень правильно и здорово.

Д.Ф. Кто твои русские издатели?

А.Л. Прежде всего тот, кто опубликовал «Физиологию Сверхчеловека». Издательство «Алетейя». Савкин, его владелец, из Питера. Другой – Григорян, московское издательство – «Гелеос», публиковавшее мою прозу. Третий мой издатель – Вадим Месяц, издательство – «Русский Гулливер», Москва. Мой парижский издатель –Hermann,cyлицы Сорбонны, которому уже полтора века. Это такая старинная лавочка, существующая независимо от внешних капиталов. В Германии я сотрудничаю с издательством, занимающимся НицшеWalterdeGruyter, и сейчас я как раз работаю по их заказу. Моя новая книга о Ницше должна выйти в Берлине.

Д.Ф. «Физиология Сверхчеловека» выйдет на другом языке?

А.Л. Будет трудно перевести. Посмотрим, на что способны «переводчики-предатели», как говорят в Италии.