Текст книги "Роман с Полиной"

Автор книги: Анатолий Усов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

С тех пор, куда бы я ни пошел, эти глаза смотрели мне в самую душу, как будто я наполнил их этой печалью.

Поймите меня правильно, я не Робин Гуд, никогда им не был и никогда уже им не буду.

Назавтра я подъехал к своим знакомым чеченам.

На этот раз ко мне подвели самого главного.

Потом, когда я уже парился в зонах, я иногда видел его по ТВ в новостях, он поседел, стал ходить с клюшкой, его снимали то в грязи в Чечне, то на чистенькой лужайке в Англии или в Италии, иногда за ним по пятам ходила его жена, носила двоих детей. Законники говорили, что и в 93-м он уже был крупной фигурой, помогал Березе проворачивать Логоваз и разбираться с конкурентами. А со мной ничего, говорил с уважением. Подошел, посмотрел пристальным взглядом, сказал:

– Ну что, молодец. Надумал?

– Пока нет, – сказал я. – Ствол нужен.

– Для чего? – спросил он.

– Для охоты, – сказал я, невольно подражая ему, так же сурово хмурясь и щуря глаза, как он. Надо попробовать бороду отпустить, подумал я. – Для вольной охоты свободного человека. Чтобы я видел, а меня не видели.

Он с интересом посмотрел в мои разноцветные глаза, и я увидел легкую полуулыбку в глубине его острых, круглых, как у птицы, глаз.

– Я знаю тебя, ты учился в МГУ, – сказал он. – На историческом факультете.

– Да, – сказал я. – А ты?

– Я учился на юридическом. Но я не кончил, дел было много. Твой папа профессор, да?

– Да.

– Видишь, все знаю… Меня зовут Казбек.

– Меня Федя, – ответил я, понимая, что и он назвал, мягко говоря, не совсем свое имя, а имя своего тейпа, или своей горы, или как там у них водится.

– Расстояние? – спросил он.

– Большое, – ответил я.

– Есть разные варианты, – сказал он и стал прощупывать меня вариантами. – Например, ваша российская разработка, комплекс «Винторез». Что сюда входит? Девятимиллиметровая снайперская винтовка конструкции Сердюкова. Спецпатрон СП-5 с тяжелой пулей. Оптический и ночной прицелы. Имеет надульный глушитель интегрированного типа с сепаратором потока пороховых газов и абсорбирующей сеткой-наполнителем… – он обволакивал меня словами и усыплял пристальным взглядом черных, как глухая кавказская ночь, глаз.

Я едва не потерял сознание и с трудом устоял на ногах. Я начал соображать, только когда он потрогал меня руками и уточнил:

– Ну, хорошо, я найду тебя, – он сворачивал бумагу, которую я, кажется, только что подписал, и убирал коротенький пузатый «паркер». – Поможешь хорошему человеку, хороший человек поможет тебе. Ты доволен?.. Тебе принесут, посиди в машине.

Я сидел в машине и думал, блин, куда я попал, допрыгался серый козлик, чего я там подписал? Говорила Аленушка, не пей из копытца, братец. А братец, мудозвон, конечно, выпил…

Открылась дверца, незнакомый чечен положил на сиденье рядом со мной фибровый кейс и сказал:

– Вернешь через неделю, знаешь, где нас найти. Казбек велел спросить у тебя – есть один очень хороший штук – РГП-7 называется, «семерочка», за двести метров стреляешь в форточка, все на х… там убивает, совсем новый, со склада, заряд полтораста баксов. Будешь стрелять нужный Казбеку форточка, хорошие деньги будешь иметь…

Я не успел ответить, заревели машины, полетели зеркальные витринные стекла гостиницы «Савой», в недалеком прошлом «Берлин», началась стрельба. Я не стал ждать, чем все закончится, даванул на железку и полетел отсюда подальше. Потом, через год, я узнал, это был Сильвестр, он предпринял попытку выдавить «черножопых» из русской столицы.

Я был упрямый, любил довести до конца. Машинка Казбека была хороша, настоящая рабочая машинка. Она лежала в кейсе разобранная на три части. Все там было подогнано, все путем. Я еще раз хочу подчеркнуть, я нисколько не Робин Гуд и никогда им не был, ну может быть только чуть-чуть. Самую малость. Но такая машинка сама зовет, поработай со мной, козел, поработай.

Я сложил ее, паз вошел в паз и тихо хлюпнул. Такая дура тянет пять тонн, не меньше, мне же досталась бесплатно, я только что-то там подписал, правда, что подписал, я не знаю. Это не Казбек, а Кашпировский какой-то, смотрит на тебя, и ты делаешь, сам не зная того, что делаешь.

Я вспомнил маршала Ахромеева, сделали ему звонок, кинули сигнал по трубе, стальной старик вынул пистолет из стола и послал пулю в висок, так, кажется, про это в позапрошлом году говорили. А я почему лежу на крыше? Кто мне послал этот сигнал, лежать на крыше и выцеливать жирного мудака Леху?

Кто вообще управляет мной, веля поступать так, а не иначе? Хорошо, если это Бог, тогда я спокоен, а если не Бог, а главный его противник? Бог – Христос, противник – Анти Христос, сиречь «Антихрист». Я вздрогнул, вспомнив это страшное имя, и стал мысленно отводить его от себя, чтобы, не дай Бог, снова не вспомнить и не привлечь этим его к себе.

В люди надо идти, чересчур долго варюсь в своем соку, только в людях я понимаю, что есть жизнь, а что так себе, бред сивого человека. Бред сивого мерина. Хотя и человек тоже бывает сивым, «сивый» – это значит частично седой, так кажется, надо посмотреть у Даля. Отстреляюсь сегодня, первым делом посмотрю у Даля, вторым – пойду на люди, в казино. В промежутке обязательно приму ванну с «Бадусаном». Ах, как хорошо бы принимать ванну с Полиной. Сидеть бы в теплой пене напротив друг друга и смотреть друг другу в глаза, больше ничего не надо. Иллюзия, как ты прекрасна. Жизнь, до чего ты у меня убога…

Я посмотрел в прицел, до чего хорошо, какая ясность, какой четкий оттенок. Я читал когда-то про снайперов, самое важное у них – определить расстояние дальномером и отметить ориентиры на местности. Мой дальномер показывал 400 метров, однако через оптику я видел даже стрекозу на листике ивы. Хорошую где-то делают оптику, если сам «Винторез» делают в Туле или, может быть, в Ижевске, то оптику, наверное, в Красногорске или в «Ломо», где делали фотоаппараты. Интересно, где у нас делают такие замечательные прицелы, не из Германии же везут? Нужны мы теперь Германии, им и без нас хорошо.

Я укрепил ствол на парапете, словно на бруствере, и стал ждать. Главное у снайпера – это терпение, снайпер должен лежать сутками и ждать цель. Интересно, а как там они насчет сортира, это проблема. Или это только у меня проблема, а у снайперов нет этой проблемы?

Я лежу на крыше генеральского дома. Отсюда прекрасный обзор на все Воробьевы горы, территорию ЦКБ, Мосфильмовскую улицу, мою улицу имени кинорежиссера Довженко, пруд, Поклонную гору, сидя на которой, Наполеон ждал делегацию почтенных москвичей с ключами от города, и где при советской власти начали строить огромное сооружение похожее куполом на рейхстаг, а потом стройка хирела-хирела и захерела…

…на Волынское, ближнюю дачу Сталина в Волынском лесу, Киприанов родник, у которого я был недавно, небольшой холм с отвесными крутыми склонами в междуречье Сетуньки и Сетуни, ныне мелких речушек, почти ручейков, а во времена Святителя Киприана, пришедшего к нам из Болгарии, полноводных и зело богатых рыбой рек…

…на этом холме при Киприане был монастырь, где, удалившись от городской мирской суеты, святитель занимался литературным подвижничеством, переводя на русский язык священные православные книги. Ах, какой прекрасный обзор открывался отсюда. Я лежал на крыше и ждал.

А если снайперы вышли в паре, парень и девушка? Интересно, они будут влюблены друг в друга? Или они ненавидят друг друга, потому что и ему надо в сортир, и ей надо в сортир, а уходить нельзя, другой снайпер щелкнет тебя, когда вылезешь из засады.

Я представил, как мы с Полиной вышли на вольную охоту свободных стрелков… Мы в камуфляже – у меня «осенний трехцветный лист», у нее «подтаявший альпийский снег». Полине очень пойдет этот цвет. У меня мой «Винторез», у нее английский, о нем мне говорил Казбек, когда я уже отключился, сейчас я вдруг вспомнил это.

Или его звали Казбич? Казбич ему больше подходит. Кто же мне говорил о Казбиче? Или я где-то о нем читал… Лежим мы с Полиной в засаде и смотрим друг другу в глаза, я купил себе цветные линзы, у меня глаза замечательного синего цвета, как у моего отца. Она тонет в них… Опа!.. Стоп, машина, нет бензина, не работает мотор…

Вот он. Появился, румяный критик мой, насмешник толстопузый. Смотрит. До чего интересно, смотрит мне прямо в глаза, но хрен ты меня увидишь. Неплохо быть снайпером, ты видишь, а тебя – нет. Совсем неплохо. Ах, суки, устроили себе сладкую жизнь из чужого горя. Я люблю таких? Нет, я таких не люблю. Из-за таких другим плохо. Сколько человек ты посадил на иглу? Ты не считал, матери их считали, не спя по ночам, плача, где же их Ванечка…

В нашем доме в третьем подъезде жила замечательная красавица. Ее вывез из Одессы в конце 60-х годов подпольный цеховик трикотажа Р., как некогда император Тит, привезший в Рим еврейскую царевну Палестины Беринику из семьи Ирода, которая соблазнила Тита и которая считалась по легенде, так восхитившей Расина, «самой совершенной возлюбленной».

С тех пор не одно поколение соседских отроков-москвичей мужало, представляя в сумасшедших снах налитые соблазном молочно-розовые полушария ягодиц и грудей красавицы Маховик, которые соединялись меж собой такой узкой талией, что ее можно было заключить в кольцо из двух ладоней. Маховик – девичья фамилия одесситки, которую ошибочно можно было принять за прозвище, ибо по отзывам знатоков она была столь же неистощима и подвижна в любви, как подвижна эта деталь механизма при включенном двигателе.

Однако и на нее нашелся свой Антиох в лице цеховика Сахаровича, занимавшегося подпольным изготовлением ювелирных изделий. Он отбил ее у цеховика Р. и поселился с молодой женой в нашем доме, сумев как-то обменять две квартиры на одном этаже и объединить их в одну, перекроив планировку и поломав стены.

Потом он, видимо, надоел Анжелле, так звали красавицу, ведь в ней смешалась страстная польская кровь с одесской, которая, как известно, и сама состоит из такого коктейля, что им можно начинять снаряды… а смеси, как известно, требуют разнообразия. Она стала жаловаться, что муж алкоголик, бьет-истязает ее в приступах беспричинной ревности.

Кстати, он и вправду любил выпить, хотя принадлежал к почтенной еврейской когорте, в которой всегда было несложно обнаружить цеховика, но почти никогда ни с какой трубкой Цумахера невозможно найти алкоголика. А чтобы еврей бил жену, это вообще, извините, нонсенс.

Таки она, умненькая сладкая одесситка, угостив его ужином с чаркой и уложив спать, отдав на ложе из карельской березы пару минут любви, что почему-то уже до утра повергало его в беспробудный сон, выбегала на застекленный толстым зеркальным стеклом балкон, начинала кричать и плакать, будто спасаясь из рук насильника и душегуба. Я как-то сам, готовясь к весенней сессии, слышал ее прекрасный сексуальный призыв:

– А-а-а!.. А-а-а!.. Не надо!.. Изечка, не надо!.. Не надо так!.. Не бей меня! – и один раз даже бегал спасать и стучал в дверь, но мне не открыли.

Так продолжалось около года, она через день бегала от Изи к соседям, прячась от его хулиганских рук, показывала многочисленные ссадины и синяки, умоляла никому не говорить об этом, чтобы у Изечки не было неприятностей в партии КПСС, чьим лидером на базе Вторчермета он состоял (эти события происходили еще при советской власти). Подготовив таким образом общественное мнение, Анжеллочка убила Изечку молотком. Ее оправдали, дали условное или еще какое, не знаю, и не о том базар.

У нее был рыжий огромный сын, на год моложе меня, довольно паскудный парень. Он всех в округе посадил на иглу, об этом я знал раньше, видя, в какие тусклые виноватые тени превращаются умные веселые мальчики, мои соседи, но не придавал этому особого значения.

Я не Робин Гуд, и не мое это дело бороться за униженных и оскорбленых, потому что я и сам и унижен и оскорблен. Но престарелого, одинокого и больного отца, безработного кинорежиссера, и его золотушного сына мне было почему-то жалко.

Теперь я лежал на крыше их генеральского дома, удобно устроившись на надувном режиссерском матрасе за парапетом, «вел» своего рыжего и вспоминал, почему в России так не любят рыжих? Что-то в российских рыжих, видимо, не то, что, к примеру, в ирландских.

«Рыжий, рыжий, конопатый, убил бабушку лопатой» – это, пожалуй, самое безобидное, что можно вспомнить о них.

Я часто видел его за делом, он часами прогуливался с жирным слюнявым бульдогом, с которым они были похожи, как братья, таскал под мышкой сумочку-«пидераску», а на поясе телефон.

Как бывало ни пойду куда или выйду погулять с Винчем, – он умер у нас полгода назад, – обязательно натыкаюсь на Леху, мне даже было неловко, будто слежу за ним. Он всегда был при деле: то балакал по телефону, то подъезжали к нему на «девятках» кожаные пацаны, получали какие-то указания и письменные распоряжения из «пидераски». Я завидовал, думал, во, раскрутился парень, не учился, в армии не служил, а такие большие дела делает. Сало, думаю, из тебя хорошо топить.

А потом узнал, какой у него бизнес…

Я вижу его в прицел, он прогуливается у пруда, ковыряясь зубочисткой в кариесных зубах. «Пидераска» под мышкой, бульдог у ног…

Это новость!.. В прицеле мелькнул фонарь на крыше милицейской патрульной машины. Она встала за кустами, у выезда к пруду. Значит, ментура следит за ним, подумал я, напрасно тратился на «винторез» и замазался подписью с авторитетным чеченом, вряд ли удастся сделать обратный обмен.

Только я успел так подумать и пожалеть, появился большой черный мотоцикл с кожаным парнем и кожаной девушкой за его спиной. Кожаная пара получила от Лехи устную беседу и письменное указание в виде бумажных фантиков из «пидераски». Менты в своей «шестерке» не шелохнулись. Я смотрел на них в пятидесятикратный прицел, они грызли орехи и спокойно переговаривались.

Потом появилась «восьмерка», потом «четверка», потом вообще иномарка – и так два часа кряду, каждые восемь-десять минут подъезжали к Лехе соратники и никто не уехал без фантика.

Потом менты просемафорили Лехе фарами, он пошел домой. Ментовская «шестерка» умчалась, как унесенная ветром. Через 15 минут с Минской улицы свернул патрульный УАЗ с синими фонарями на крыше и буквами ПМГ на борту, переваливаясь на рытвинах, проехал вокруг пруда и, вырулив на Довженко, покатил к гольф-клубу.

Ежу было понятно, что «шестерка» охраняла Леху и была в доле, если не была во главе, а нелепый УАЗ был не в курсах и помешал бизнесу.

На следующий день я стукнул «шестерку» в бензобак зажигательной пулей. Она загорелась. Один мент выскочил из машины и кинулся наутек, опасаясь взрыва, другой был не промах, влетел на ней в пруд, она тут же пошла ко дну, милиционер вылез из салона и встал на крыше. Леха присел под деревом и давал советы.

На иномарке приехал клиент, Леха склонился к опущенному стеклу и что-то обсуждал с ним, руку с «пидераской» он положил на крышу. Я хорошо прицелился, затаил дыхание, мягко нажал спусковую скобу.

Через пятьсот метров от меня пуля в клочья разнесла «пидераску». Я видел, как взметнулась белая пыль и распахнула пасть перекошенная страхом красная конопатая морда. Видимо, пуля вскользь задела его, Леха заголосил и, подняв левую руку с выступающей на ней кровью, побежал домой, колыхая большим жирным телом. Перекормленный Лехин бульдог мчался следом, хватая за ногу и норовя повалить хозяина. Милиционеры озирались по сторонам, не понимая, откуда пришла расплата.

Опять я догнал этот славный кайф. Даже тот восторг, который постоянно охватывал меня, когда я ложился с Танечкой Фолимоновой в бабушкину постель, был пожалуй слабее.

Я приехал на встречу с американцами изображать ревнивого кавалера Полины. Это, действительно, была накипь Америки. Конечно, на таких слизняков там вряд ли кто мог польститься.

А наши бабоньки были все как одна – хорошенькие, веселенькие, и как же они старались, бедняжки, как увивались вокруг своих слизняков. Я даже подумал, если бы они хотя бы вполовину этого увивались вокруг своих мужиков, у нас бы не было ни пьянства, ни бесправия, ни нищеты, ведь все, что происходит в мире, идет от женщины, от того, как она относится к своему мужику.

Я даже потом, в конце вечера, приняв шампанского, выступил перед ними по этому поводу с длинным и умным тостом, который почему-то не имел успеха.

Однако Полинин профессор, действительно, был хорош – высокий, спортивный, белозубый и очень скромный. И совсем не старый, года 34, не больше. Я подошел к нему и используя запас полузабытых английских слов, сказал, что «Polina is my wife», что «I shall must kill him»,[4]4
  Полина моя жена. Я должен убить тебя.


[Закрыть] если он будет приставать к ней, ами факовый. Полина, видимо, ему сильно нравилась, он растерялся, что-то стал тарабанить, объясняя о своей редкой дивной любви.

Полина почувствовала недоброе, подбежала, спросила, что я сказал. Я ответил: что хотел, то и сказал, и пошел ломать остальные пары.

Вначале я спрашивал у красавицы, как зовут ее, а потом объяснял ее слизняку, что это моя жена и что я, как ревнивый муж, намерен убить его.

Какие-то бугры подходили ко мне, предупреждали: мужик, прекрати. Но я уже разошелся, как старорежимный купец у дяди Гиляя или Мельникова-Печерского. Хорошенько принял шампанского, поел халявной икры и выступил со своим знаменитым тостом, о котором рассказал вам чуть раньше.

Я все им испортил.

Потом, у входа, ко мне подошли трое качков из охраны этого позорного заведения.

– Мужик, ты хорошо повеселился? – спросили они. – Теперь посмеемся мы.

До этого меня так крепко еще не били. Даже те молокососные бугры из электрички били слабее. Потом, правда, поехало по нарастающей, но это другой базар, не будем есть мух с котлетами.

А тогда я вырывался и обещал им, если они меня не отпустят, приехать к ним с автоматом и перестрелять всех. Сколько же мы даем обещаний, которые не выполняем.

Я думаю, эти сундуки, возможно, живы до сих пор и до сих пор кого-то метелят. Хотя кто знает, время в России пошло крутое. Может, кто-то уже отметелил их.

Ну, я-то помылся у поливальной заправки, где мужики мыли свои машины, сгонял домой за автоматом – я хранил их в пожарном ящике в коридорчике перед нашей дверью, там за свернутым брезентовым рукавом у меня был типа тайник. Я слышал через дверь, что родители, вроде, приехали со своего шопа, но в квартиру не заходил.

Я вернулся к стеклянному параллелепипеду, в котором наши дурехи встречались с иностранными слизняками, опустил стекло и лупил по восьмимиллиметровым зеркальным стеклам, пока не расстрелял весь рожок.

Прекрасно иметь оружие, еще прекрасней употреблять его, каким сразу сильным и независимым начинаешь ощущать себя… Сколько же от этого в мире проблем…

Я скинул автомат, чтобы не попасться с ним при проверке – в Москве у ментов пошла мода копаться во всех машинах. Потом пожалел, вернулся, заныкал за спинку заднего сиденья и поехал домой к Полине.

Ее не было.

Я стащил с постели Полининого отца; это был седой, плотный мужик, похожий на Жана Габена, с оспинами на лице. Сунул ему под нос газовый «вальтер-комбат», сказал, будешь пить – пристрелю, падаль.

Он ничего не понял. Я подумал, нет, я не прав, надо его упоить до посинения. Чтобы он подох у меня на глазах. Я подъехал к ночному киоску, взял две литровые бутылки спирта «Роял».

Полины опять не было. Ее отец никак не хотел просыпаться. Я ему сонному влил в пасть стакан неразведенного спирта, но ему хоть бы хны, он даже не задохнулся. Я попробовал, нормальный, неразведенный, горит. Я разозлился и вылил обе бутылки на старика. Поближе подвинул сигареты и спички, покури, мужик, покури. Вспыхни факелом, освободи, наконец, дочь от горя.

Потом я вернулся. Налил в ихнем сортире ведро воды, облил Полининого отца водою, растворил спирт, чтобы ненароком не поджег себя, не мое дело казнить, не мое миловать, симпатичный в целом мужик, н у, а кто без греха, пусть кинет в меня камень.

В душе горело, я поехал в казино, поставил все свои деньги на «зеро» и выиграл один к трем. Итого у меня стало полторы штуки. Мои девушки вешались на меня, я взял их обеих, набрал в ночном комке выпивки и закуски и поехал к моему безногому другу. Он не ожидал от меня такого подарка. Мы гудели всю ночь и говорили, хорошо бы поехать к морю.

Назавтра я заложил золотой «роллекс» за двадцать штук. Таких денег у меня еще не было. Я дождался Полину в школе – она снова дежурила, у нее, как у новенькой, ведь не было отпуска.

Она пришла к десяти, свеженькая, умытая, счастливая. Я понял почему, мне стало горько.

Я поехал с Полиной по магазинам и купил ей две шубы на свой «роллекс» – одну из тибетского барса, которая мне как-то понравилась, и норковое манто, на которое, как я видел, запала Полина. От двадцати у меня осталось две штуки.

Полина никак не хотела брать мой подарок, она думала, что помогает мне выбрать вещи для бизнеса. Я вынул газовый «вальтер-комбат» и сказал, не возьмешь, застрелюсь у тебя на глазах, и прижал дуло к сердцу.

Я отвез Полину к подруге, где она прятала от отца вещи. Подруга была хорошенькая, она вешалась на меня, узнав, что эти классные шубы – мои подарки.

Она страшно возбудила меня. Когда мы остались вдвоем…

Я так и не понял, как это случилось. Одним словом, я запер дверь на кухню, где была Полина, на гимнастическую палку, и мы занялись с подругой тем сексом, из-за которого шесть лет спустя сгорит Президент Соединенных Штатов. Со мной это было впервые, мне так не понравилось. Это типа рабства. А я люблю секс свободных гордых людей.

Полина вначале постучала, потом затихла. Я дал подруге сто долларов за ее старанья, она удивленно пожала плечами, но деньги взяла. А Полина всю дорогу, пока мы ехали к ней, говорила, какая это замечательная у нее подруга, какой удивительной чистоты, глубины и теплоты человек.

Я выпустил Полину, пока подруга чистила зубы и полоскала рот.

– Тебе обязательно надо все изгадить? – спросила она, в ее прекрасных глазах я увидел злость, страх и обиду.

Я вспомнил, что так сказал про себя, когда у меня так плохо вышло, и почувствовал, что краснею, мне стало жарко. Я ничего не ответил и засвистел свою любимую мелодию «Yesterday», хотелось, конечно, спросить, а ты мне ничем не нагадила, но не спросил, не помню, какой древний мудрец сказал: не было случая, чтобы я жалел, что смолчал, однако как часто я корил себя, что сказал лишнее.

Я увидел, что ее глаза повлажнели и она прикусила губу, чтобы не заплакать.

– У меня душа горит, – объяснил я, и это была правда.

– Н у, знаешь… – сказала она, сумев удержаться от слез. – В общем… я никак не могу понять тебя, хотя ты никогда не казался мне сложным.

– Огонь какой-то у меня внутри, – сказал я, – и я не понимаю, зачем. Я только чувствую, как он горит, и чувствую, как по частям сгораю. Еще мне дико везет, и я не знаю, чем буду должен расплачиваться за это.

Полина вздохнула.

– Отец выпил за ночь два литра спирта и так обмочился, что…

– Это я его обмочил, – сказал я.

Полина опять прикусила губу, мне показалось, известие ее рассмешило.

– Какой-то дурак расстрелял окна в нашем клубе из автомата, – сказала она.

– Этот дурак я.

– Зачем ты ходишь за мной по пятам и все, что у меня есть, ломаешь?! – с ненавистью и обидой закричала Полина.

Я психанул от этой ненависти и от этого крика и убежал.

Всю дорогу меня душили слезы. Я совершенно не нужен. Даже неинтересен. Она всегда будет презирать меня.

Я почти ничего не видел, дважды создавал аварийные ситуации, но тогда мне везло.

В этом состоянии внутреннего огня я заехал домой.

Мои родители были сильно напуганы – очень строгая женщина принесла для меня повестку в суд и взяла с них расписку, что я буду на заседании.

Я успокоил их, сказал, мы живем в правовом государстве, суд теперь – наш повседневный быт. Я подарил им пятьсот долларов, взял повестку, поел пельменей, выслушал гору нотаций, сентенций и прочего барахла и пошел будто бы по делам.

Я разорвал вызов в суд в клочья и сбросил их в шахту лифта. Это было по поводу моих дел с «мерседесом». Неугомонный Гугуев, надо будет отследить его и надо будет с ним разобраться.

Идти в казино было еще рано. Я заехал в переход к моему безногому другу. Он был счастлив, просто светился от радости. Он сказал, все на мази, он заказал билеты. Куда? В Ялту. А я и забыл, о чем мы вчера говорили; он был так счастлив, я не мог сказать, пошел ты со своей Ялтой.

Я поднялся наверх, у моей «семерки» крутился ее законный владелец – кавторанг. Он устроил мне грандиозный скандал. Ему не понравилось, как в Очакове произвели ремонт, он показывал на огрехи и требовал полную замену кузова.

Пришлось отдать ему всю наличность, которая у меня была при себе. Сказал старому морскому волку, у меня все на мази, завтра как раз ставлю. Я истрепал себе все нервы, потому что вдобавок к козлу какой-то мент рвался составлять протокол, требовал, чтобы я открыл машин у, а у меня там два ствола – газовый в бардачке и «калашников», для которого я сделал тайник в спинке заднего сиденья.

Н у, я «замазал» старика. «Замазал» юного милиционера и, только «замазав», понял по его счастливой младенческой физиономии, что он был «не в правах». Он засветился от радости и вприпрыжку кинулся к дружбанам, они ждали его под башней с часами, такие же срочники из ВВ, как и он.

Я потерпел фиаско. Я поставил на кон и забыл, что у меня нет денег. К тому же я проиграл. Это был позор. Я оставил им ключи и машину и поехал на Вовином раритете продавать стволы.

Дорогой я вспомнил, кончился срок на взятое у чеченов; я заехал в генеральский дом и вынес «винторез» из распределительного электрощита, в котором его держал.

Заодно я заехал домой, взял последний, третий, ствол из тайника в пожарном ящике. Чтобы от всего избавиться и сразу уехать в Ялту. Еще один оставался в тайнике на заднем сиденье «семерки», но я решил оставить кое-что и себе.

У «Савоя» никого не было. Я подумал, где еще могут быть вольные дети гор, вспомнил, Миша рассказывал, что они кучкуются у «Аиста» на Малой Бронной.

Меня словно привораживало к тем местам, где в Москве побывал Воланд, – Воробьевы горы я разглядывал в прицел «винтореза», оттуда он улетел. Патриаршие пруды, я запутался в них на Вовином раритете, здесь он появился. Здесь ходила «Аннушка», и здесь отрезало голову умному Берлиозу.

Н у, вот и «Аист». Их было человек двенадцать, как апостолов, подумал я, и все, по-моему, с пистолетами. Я сидел в машине и смотрел на них, выбирая, к кому обратиться.

Один из них подошел и постучал в толстое бронированное стекло. Электродвигатель мягко опустил его.

– Бронированное, – с уважением сказал чечен и спросил. – Чего тебе надо? Зачем тут стоишь, зачем на нас смотришь?

Я сказал, разговор есть, и открыл для него толстую бронированную дверь. Он сел рядом.

– За сколько продашь? – спросил он, с уважением закрывая тяжелую дверь.

– Это не мое, – возразил я и показал ему «калаш» и кейс с «винторезом».

– У моего друга пропал такой, – опасно улыбнулся чечен, открывая кейс и заглядывая в него.

– Казбек друга зовут? – спросил я.

– Казбек, – улыбнулся чечен.

– Я искал его у Савойи, где брал, там никого нет.

– Он уехал домой.

– Передашь ему? – попросил я, закрывая кейс и протягивая его ему. – Ренту я проплатил.

– Молодец, – похвалил он. – «Калаш» я возьму, сколько ты хочешь?

– Ты сам знаешь, сколько хочу.

– Молодец, – снова сказал он. – Слушай, разговор есть. Есть один очень хороший штук – РПГ называется, стреляешь в форточку один раз…

– Мне не надо, – сказал я, в нетерпении ожидая, когда он заплатит за автомат.

– Я работу тебе даю, – объяснил он, – стреляешь нужный форточка один раз – пять штук гринов сразу даю.

– Завтра я уезжаю, друга везу на море. Но можно подумать.

– Друг – инвалид? – почему-то спросил чечен.

Я кивнул.

– Афган?

– Абхазия.

– В Абхазии мы воевали вместе, – с уважением сказал чечен и протянул свернутые пополам деньги. – Триста гринов, от нас сделаешь другу подарок. За «калаш» тебе принесут, сейчас мы его проверим.

Рожок был пустой. Он вылез из машины, взял у кого-то патрон, вогнал в ствол и выстрелил. Где-то далеко зазвенело стекло. Это сильно рассмешило ребят. Они что-то говорили на гортанном своем языке и радостно гоготали.

От группы ко мне подошли двое, один, с рюкзачком, сел рядом и, говоря комплименты Вовиному бронированному раритету, начал вынимать из рюкзачка деньги в банковских упаковках, вскрывать, показывая, что это не «кукла», и отдавать мне.

Денег было много, три миллиона.

– Не много? – уточнил я.

– Казбек так велел, – ответил он.

– Ты тоже Казбек? – пошутил я.

– Я Казбек, глаза в разбег, – пошутил он и очень смешно сделал глазами.

Я выкупил в казино оставленную «семерку» и сходу проиграл миллион. Меня так и подмывало сразу же отыграться. Я простоял у рулетки, наверное, еще целый час. Но я победил соблазн.

Я приехал домой в три часа ночи. Мама меня ругала-ругала, говорила, что я докачусь, а потом дала бумажку с номером телефона. Эх, ты, сказала она, такая замечательная девочка тебе звонит, дочь депутата, а ты шлындаешь шут знает где.

Телефон на листке был незнакомым, часы показывали половину четвертого, уже светало. Я назло позвонил прямо сейчас. Полина ответила тут же.

– Вы не находите, что нам надо встретиться, поговорить? – спросила она. Было слышно, что в комнате работает телевизор и мужские голоса говорят по-английски.

«Мы едем к морю. Мы едем к ласковой волне. Счастливей встречи нету, счастливей встречи нету на всей земле» – кажется, такие слова были в песне моего любимого композитора Давида Тухманова.

Мы поехали с Володей в Ялту. Он давно хотел покупаться в каком-нибудь море, я тоже почему-то устал и хотел безмятежности и покоя. Мой умный безногий друг спрятал в кожаный фартук вокруг культей 7.000 зелени, да еще кое-что поменял на купоны по хорошему курсу 1:4,25.

Я тоже стал менять по пути, когда въехали на территорию Украины. Но курс уже был другой – 1:3. Все равно, денег у нас было не меряно. Всю дорогу мы красиво гудели: покупали на остановках вареную картошку, малосольные огурцы, сало и водку. Пили сами, угощали соседей, поили проводников. Так что, когда мы высаживались в Симферополе, все жали нам руки и желали хорошего отдыха.

Перед отъездом я позвонил домой, сказал, что уезжаю на конференцию потребителей. Сыночек, а как же суд, спросила мама. Я сказал, что дал доверенность своему адвокату.

Я не знал, что Володя такой весельчак. Он смело вступал в разговор, рассказывал анекдоты, шутил и смеялся. Одевался со вкусом, я имею в виду верх. Низа у него не было, он носил снизу «бермуды» и кожаный фартук, который служил ему тайником.

Мы взяли в гостинице «Ялта» двухкомнатный люкс за 14 долларов в сутки с трехразовым питанием. Правда, здесь все считали на марки или купоны, потому что гостиница теперь была как СП с немцами.