Текст книги "Бригантина поднимает паруса (История одного неудачника)"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

ГЛАВА VII
ВОВКИНА РАБОТА

Существует много видов работ. Не стоит вспоминать такие выгодные специальности, как летчик и пограничник. Но даже на заводе (правда, этого с ним никогда не случалось) Вовка мог выполнить десять норм. Вдруг – и десять! Его бы тогда сразу на Доску почета завода.

Казалось, в Сибири неограниченные возможности. Дорваться бы Вовке до какой-нибудь плотины. Плотину засыпать в двадцать четыре часа! Иначе река все смоет. Вот где развернуться! Мечта! Некоторым везет. Некоторые попали на гидростанцию.

А Вовка? Грузчик!

Установить здесь какие-нибудь боевые комсомольские рекорды.

С маслом!

Например, сегодня. Сказали: "Разгружайте машины!" Лосев подозвал нас: "А ну, ребята, покажем, как надо работать!"

– Всегда пожалуйста, бригадир!

Работаем. И вдруг – нет машин. Пятнадцать минут нет. Полчаса нет. Что там случилось? Никто не знает.

Подходит прораб. Уныло на нас смотрит.

– Что б для вас такое придумать?

И долго думает. Ребята сидят, курят. Нечего сказать – работа!

Наконец прораб изрекает:

– Этот горбыль убрать в тот угол двора!

Мы взялись. С нас пот в три ручья (нет, пожалуй, в шесть). Мы торопимся. Солнце, наверно, сошло с ума, потому что так шпарит, словно получает прогрессивку за большую жару. А ребята в брюках и плотных куртках. Ведь нельзя же в майках! Обдерешь руки и плечи.

Вдруг подходит один из местных, с пилорамы.

– Чего бегаете? Все равно больше не начислят. Как прораб ушел – вы под штабеля и перекур. А горбыль вам скоро обратно перетаскивать. Помяните мое слово. Это прораб так, чтоб его не ругали, – дескать, его рабочие без дела.

Ну, у ребят руки опустились.

Ждали конца смены. И хотелось пить. И некоторые побежали к колодцу.

И потом грузили подтоварник. Усталые, мокрые, пропыленные, грязные. Лосев больше всех таскал. Да еще шутил. Как это у него получалось?

Подтоварник. Четырехугольное обструганное бревно. Сколько каждое весит? Наверно, больше семидесяти двух килограмм. Эх, нам бы подъемный кран.

– Раз, два, взяли!

– Раз, два, взяли!

– Раз, два... пусть лежит!

Перекур.

И у Вовки опять мрачные мысли.

"Таскаем подтоварник. Черт знает для чего. Может, опять придется перетаскивать? В Москве у меня была чистенькая работа и чистенький станок. И в Москве я зарабатывал больше, и в Москве я меньше уставал, и в Москве была Люся, и в Москве была Москва... А здесь я грузчик. И сколько же мне будут платить?"

ГЛАВА VIII
ВОВКА ИЩЕТ СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Каждое утро, идя на работу, Зина думала не о том, чтобы выполнить на сто двадцать процентов план или установить какой-нибудь производственный рекорд окраски штакетника (хотя она была не прочь помечтать о хороших расценках и за легкую работу), а о том, как бы ей увидеть, допустим, Славку Широкова или поболтать с подружками из распилочного цеха о прошедшей вечеринке и т. д.

Кстати, Широков ей стал почему-то неприятен, и теперь она приходила на пилораму (где сейчас работала бригада москвичей-грузчиков) не из-за него, а из-за Юры Лосева. Поэтому сегодня, когда кончилась краска, а кладовщик исчез (время было к обеду, и кладовщика уже не смогли бы найти никакие Шерлок-Холмсы), Зина взяла под руку Риту и пошла к большой пилораме. Девчата устроились в тени за штабелями. Рита болтала, а Зина слушала и незаметно следила за Лосевым. Лосев казался ей самым сильным, самым ловким и самым умелым из всей бригады. И она задавала себе вопрос: что нашел такой парень, как Лосев, в Ритке? Рита была на той вечеринке. Зина помнила, что Лосев ушел вместе с Ритой.

Вечеринка. Как это получилось? Ей понравились москвичи. Культурные ребята. Интересные. Из Москвы. Но как с ними познакомиться? И познакомилась! Соответствующая была обстановочка. Нечего сказать, познакомилась. И москвичи решили, что девчонка, да, легкого поведения. И вели себя соответствующе. А это все их "друзья", местные ребята, организовали. И эта рыжая, Валька Лаврушина...

Раньше Зина не особенно задумывалась.

Мы будем резвиться, пока молоды,

А будем мы стары – повесим носы.

И Широков сначала ей понравился. Веселый. На гитаре играет. А потом? Все на нее смотрят только как на бабу. А просто, по-дружески, по-человечески?

Когда-то она завербовалась сюда. Из их деревни многие тогда уезжали. С тех пор прошло всего два года. Денег ей хватает. А дальше? А после работы? Каждый день в кино? Да, она комсомолка. Платит членские взносы. Ей казалось, что сразу все изменится, когда ее примут. Ну, бывают собрания. А кто ею интересуется? Секретарь комсомольской организации лесозавода несимпатичный товарищ. Требовал от нее выхода на субботники. Ну, а дальше? Поинтересовался, чем она живет? Дал ей какую-нибудь работу? А в бригаде у них все по-прежнему. Бригадир в хороших отношениях с секретарем. А ей остается на "пятачок"? Танцевать? Эх, Ритка, на нас с тобой не смотрят как на людей. Вот у москвичек все по-другому. Перед ними и начальство бегает. Они образованные. Они своего добьются. А мы? Куда нам?

Между тем Рита, ничего не подозревая, мирно болтала. Зина слушала ее краем уха, и ей казалось, что мозг Риты распределен строго по полочкам. Да, она это давно заметила. И полочек всего несколько. Ничего сложного нет. Если начинался разговор о работе, Рита ругала бригадира или вспоминала того, ставшего легендой, усатого дядьку, у которого они однажды работали и который заплатил им по полсотне. Начинался разговор о хозяйстве – Рита делилась последними методами приготовления овощного салата и котлет. Говорили о ребятах – всплывал ее последний ухажер. Песни – не задумываясь шел "Укротитель зверей". На этот раз Рита вспоминала усатого дядьку:

– А какой был дядька, Зинка? Не считался. Берите, говорит, девочки, заслужили... И каждой по полсотенке...

Так как Зина не поддержала ее, тема усатого дядьки истощилась и разговор рисковал перейти на бригадира. В это время раздался гудок. Перерыв. Грузчики бросили работу, а один из них (Зина знала, что его зовут Вовка – 72 килограмма, и он ей, единственный, очень не нравился) направился в их сторону. Лицо его блестело от пота, волосы торчали в разные стороны, и он показался Зине особенно некрасивым. Поравнявшись с ними, он остановился и ехидно спросил:

– Загораете?

– Загораем.

– Вы б на солнышко да разделись.

– Ты посмотреть хочешь?

– А чего это вы около наших ребят околачиваетесь? А?

– Тебе завидно, что не около тебя?

– Зинка, вот где ты! – к ним бежала Валя Лаврушина. Прибежав, она, не обращая внимания на Вовку, со злостью обрушилась на Зину: – Как тебе не стыдно? Все девчонки дали деньги, а ты? Тебя не касается? Хочешь на других выехать?

– У меня нет сейчас денег.

– А у нас есть? Ишь нашла рыжих!

Девчата невольно покосились на ее волосы. Валя продолжала:

– Все будут платить, а ты нет? Так не по-людски. Просто стыд.

– А каждый месяц гнать десятку – по-людски? – вспыхнула Зина.

– А когда тебе за месяц выпишут гулькин нос – обрадуешься?

– Он и так ничего для нас не делает.

– Так сделает, чтоб было хуже.

– Эге, девчонки, – вмешался Андрианов, догадавшись, в чем дело, – вы по десятке бригадиру собираете? Чтоб, значит, наряды хорошие выписывал. Деньгами ему отдаете или как?

Девушки смутились.

– Нет, мы угощение покупаем.

– Кому?

– Всем... ну, бригадиру. Ведь он для нас старается...

– А он вас приглашает? А?

– Ну... иногда достается.

– Иногда достается? Так. И что вы за это имеете? А?

– Шиш с маслом, – быстро ответила Зина.

– А чего же вы молчите? А?

Девчата молчали.

– Чего молчите? Есть профком, директор, комсомол?

– Ну как нам, девчонкам, против него? Кстати, – Зина указала глазами, – вот его самого черт несет. Можешь поговорить с ним, раз смелый.

– И поговорю.

– Пойдем, девчата, – предложила Валя. – Нам лучше не связываться. Дашь десятку – и спокойно. Вот увидишь, начальство всегда право.

Девушки поднялись и ушли.

Вовка оглянулся. Да, к нему черт нес бригадира. Самого черта, правда, не было видно, и бригадир передвигался довольно свободно. "Ну и ряха!" подумал Вовка, явно перегибая, потому что лицо у бригадира казалось обыкновенным. Только глаза пронзительно голубые, нахальные.

Вовка приготовился. Конечно, лучше всего сразу схватить его за шиворот и дать в морду. М-да! А мужик он здоровый. Надо просто вежливо спросить: "За что это вы десятки берете?" А вообще, какая он сволочь, пользуется, что девчонки слабые...

Бригадир приблизился. Взгляды их встретились. Заметив напряженность в глазах Андрианова, бригадир неожиданно улыбнулся ласково-иронически (так когда-то улыбался могущественный Хирса, Вовкин покровитель) и спросил:

– Ну, браток, спичками богат?

Вовка растерянно похлопал по карманам, развел руками. Бригадир вздохнул и печально, просто улыбнулся:

– Вот и я тоже.

И, кивнув головой, зашагал к столовой.

"Испугался я, струсил", – подумал Вовка. Но тут же пришла мысль: "Что я могу один сделать? Надо начальству". Вовка немного успокоился. Действительно, куда ему одному! Ого, вот этот же черт несет Шалина. В самый раз. Кстати, надо у него спросить о той "знаменитой" панике.

Шалин отличался цепкой зрительной памятью. Увидев Андрианова, он тут же вспомнил лохматого грубияна из 107-го корпуса, который, кажется, очень глупо рассуждал о поэтах.

Шалин поздоровался с Андриановым холодно. Сейчас Андрианов был робок.

– Понимаете, здесь произошел такой случай... Вы извините, что я вас задерживаю, Володя...

– Владимир Павлович!

– Да... верно... Владимир Павлович... Да, заодно хотел спросить, вы знаете, что произошло в тот вечер, когда вы к нам заходили?

– Ничего тогда не произошло.

– А была паника... В общежитии наших девчонок...

– Да, я слыхал. Чепуха. Но как вы, взрослые ребята, говорите об этом? Сами поддались на панику? Посмотри на себя, кровь с молоком, а испугался!

– Я? Нет! Мы просто сначала не спали, разговаривали...

Шалин был зол. Опять какие-то слухи. Ему передали все очень коротко. Порядок навели бетонщики. Вот что знал Шалин. И вдруг сейчас выясняется, что 107-й корпус... Ну, от таких, как Андрианов, всего можно ожидать.

– Вот, вот! Не спали, говорили! Здоровые ребята, а, наверно, дрожали от страха. Поверить слухам? Агентству ОГС. Знаете, что это такое? ОГС одна гражданка сказала. Сколько я работаю, а с таким встречаюсь впервые. Позор, ребята, вы же комсомольцы!

– Та-ак. – Вовка опешил. Губы его перекосились.

– Учтите, на нашей стройке могут быть враги, диверсанты, посланные из-за границы. Они будут распространять какие угодно слухи. И ты, здоровый, крепкий, боевой парень, поверишь?

– Я? Поверю!

– Что?

– Конечно. Раз люди говорят – значит, правда.

– Да-а?

– А что?

– Так, ну хорошо. Поговорим после. До скорого свидания.

– Покедова!

Шалин удалялся в ту же сторону, куда ушел и бригадир. Вовка вспомнил свое обещание Зине, выругался и ударил ногой по вылезшей из штабеля доске. Доска осталась цела, зато Вовке пришлось срочно сесть и потрогать ботинок. Доска оказалась достаточно твердой.

ГЛАВА IX
ПАРОЧКА

Двое парней шли вечером по окраине поселка. Двое парней видели парочку. Парочка, не доходя до них, свернула по тропинке в сторону леса.

Что особенного? Шли и свернули. Но ведь это в понимании парней были не просто молодой человек и девушка. Это была парочка.

И поэтому один молча толкнул другого. Другой два раза энергично толкнул первого. Один скривил рот и прищурил глаз. Другой не мог состроить такую мину, но старательно стал подмигивать. Первый вытянул губы и поднял кулак, выставив большой палец. Второй причмокнул и стал мигать одновременно левым и правым глазом.

Потом парни рассмеялись, обнялись, сжав друг друга несколько сильнее обычного, и, довольные собственной проницательностью, пошли в поселок.

А Зина и Юра были уже в лесу. Лес, как и полагается всякому порядочному лесу, был темным. Все лесное царство твердо знало свои обязанности: деревья стояли стеной и изредка шумели верхушками, поводили ветками и сбрасывали (сугубо для настроения) какой-нибудь одичалый, пожелтевший лист; кусты изредка цеплялись за одежду и манили; дежурные ночные птицы периодически пролетали над головой; ну и, естественно, было подобрано несколько высоких пней, которые издалека можно было принять за присевшего человека. По плану какое-то лесное существо должно было изредка протяжно, странно, нагоняя страх, вскрикивать, – но у него сегодня что-то не ладилось с голосом. А жалко, – слышимость была отличная, опытное ухо давно бы различило осторожный шорох. Из-за раздвоенной, корявой осины (из-за простого дерева он бы никогда не вышел) появился леший. Парочка остановилась – леший замер. В молодости леший хулиганил. Но сейчас ни пугать, ни щекотать не решился. Может, потому, что постарел, или потому, что работал по совместительству лесником, или потому, что плечи у парня были широкими. Леший жевал травинку и думал о жизни.

"Суета сует и всяческая суета. Все как сто лет назад. Ох, моя молодость! Вот парочка. Как ее зовут? Ясно, она льнет к парню. Он ей нравится. И она не сможет ни в чем ему отказать. Болтай, девушка, болтай. Что он говорит, этот парень?

– Это сплетники, неужели тебя только они интересуют?

Э, парень, ты совсем не туда, в высокие материи полез. Тебе сейчас надо обнять ее, посадить, сказать, что любишь. И главное, время не теряй и говори хорошие слова.

– И это все, что тебя интересует?

Парень, опять не туда. Ты ее обнимай, обнимай, на то она и девка. И девка вдруг заплакала. Конечно, заплачешь с таким пнем. Эх, я, бывало, в молодости!.. Ох, наконец-то он ее сажает! Так, обнимает. Нет, отодвигается.

– А откуда ты, Зина?..

Дурак ты, парень. В мое время..."

Леший сплюнул травинку и исчез в кустах.

ГЛАВА X
ВОВКИНО ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

В воскресенье утром решили: идем купаться. Андрианов мрачно заметил, что ему, дескать, надо в город. «В воскресенье, утром, в город? Дурак!» Долго уговаривали: зачем ехать, толкучка, пыль, жара, лучше утром покупаться, позагорать, а свои дела в городе всегда успеются. Андрианов слушал, чувствовал, что ребята правы, но в город поехал.

Пока доплелся до автобусной остановки, Вовка трижды пожалел о своем решении, но возвращаться в общежитие ему было уже неудобно.

Автобус, дымящийся пылью, присел на один бок, В него карабкалась очередь. Наконец автобус лязгнул дверцами и, стиснув застрявшую чью-то руку и ногу, пополз.

Всю дорогу Вовка гадал: кто стоит на его ботинке? Разобраться было трудно, так как он сам полулежал на чем-то тощем и ужасно ворчливом. Но его плотно подпирали два пиджака. Оставалось лишь смотреть вбок и думать, как хорошо сейчас купаться в холодной реке.

У самого окошка, защищенный сиденьями и поэтому вполне жизнерадостный, мальчишка, на коленях у отца, задавал разные глупые вопросы. Отец отвечал охотно и нес дикую ересь. Скандалил кондуктор.

Так доехали до центра. Очутившись на мостовой, Вовка еще раз вспомнил о купании и взглянул на свой ботинок. Да, видно, здесь работал опытный товарищ, специалист по отрыванию подметок. Как это ему удалось – Вовка не понимал. Но дело было сделано.

Благо конура сапожника оказалась неподалеку. Сапожник плюнул на руки и стал колдовать над ботинком. Подошел какой-то его старый знакомый, присел. Вовка от нечего делать наблюдал и слушал.

Сапожник, рыжий инвалид, остриженный так коротко, что его лицо казалось квадратным, шмыгал добрым шишковатым носом и вспоминал:

– Пил я в последний раз с одним знакомым. Да, он молодец (ругательство): еврей, а пьет – вот удивительно!

– Да, – согласился собеседник, – удивительно.

– Так вот. С пятнадцатого числа я уже месяц как не гулял. А до этого сразу недели две. Брат приехал, дрова купил... магарыч. Как кончили, сразу в театр... в буфет.

– Пиво?

– Какое пиво, водкой нахлестались...

Ботинок был готов. Сапожник достал старую банку из-под ваксы. Долго не мог открыть. Наконец открыл. Она оказалась пуста. Инвалид не смутился поскреб ножичком, густо поплевал на щетку и стал тереть ботинок.

Вовка расплатился и отправился к почте, обдумывая услышанное.

Можно сказать, у Вовки было равнодушное отношение к семитскому вопросу, хотя он вспомнил, что всегда обижался, когда во дворе Хирса обзывал его "жидом". Хирса обзывал так всех, кто не давал ему денег в долг. Долгов Хирса никогда не отдавал, но Вовка выскребал свои последние рубли, потому что в его представлении слово "жид" – нехорошее, равносильное жадине, жмоту.

И вдруг его поразила мысль: Юра Лосев, его бригадир, самый лучший грузчик, – еврей. И как он раньше не догадался? Конечно, еврей. И слегка картавит. Странно: еврей – и грузчик! Расскажи кто-либо другой – не поверил бы. Это, по словам одного Вовкиного знакомого, не типично.

Но тут Вовка вынужден был прервать свои размышления, потому что очутился у почты.

Через минуту он вышел снова на улицу. Пожалуй, сейчас бы он не вспомнил, о чем думал минуту назад. Он был ошеломлен. Как? На десять писем и телеграмму, в которых он писал только одно: приезжай, – ни письма, ни строчки, ни слова? Черт знает что, Люся, его Люся, и ему не отвечает.

Он остановился посредине тротуара и стал почему-то разглядывать огромный деревянный плакат, где на фоне намалеванной женщины и курорта выделялась надпись:

В сберкассе денег накопила,

Путевку на курорт купила.

Эх, если бы у него были деньги! Телеграфом перевод "Вылетай на самолете. Долго ли мне без тебя мучиться?" И завтра Люся здесь. Да, будут у него деньги! Когда? А они нужны. Очень. И дойдет ли до Люси телеграмма? Может, кто-то скрывает Вовкины письма?

Вовка шел по многолюдной воскресной улице мрачный, злой, толкая прохожих, огрызался, когда его пытались усовестить, чуть было не угодил под единственное городское такси и вообще вызывал всем своим поведением замечания, вроде: "И где паренек успел так нализаться?"

Он возвращался в поселок пешком. Долгая дорога в жару по пыльным улицам совсем его измучила.

Одно происшествие изменило его настроение.

Дебоширил пьяный. Возможно, Вовка не обратил бы на него внимания, но пьяный кричал:

– Еврей! Гад!

Голос был знакомый: высокий, резкий. И длинная унылая фигура черным циркулем вычерчивала по мостовой.

Вовка остановился, заинтересованный. Крик относился к тоненькому молодому человеку. Вовка присмотрелся и удивился. Лицо у молодого человека было "самым отъявленным" русским. Только по прическе Вовка догадался, что это, наверно, студент.

– Узкие брюки надел! – вопил пьяный. – Стиляга! Попадись ты мне на просеке, убил бы.

Студент уходил, подчеркнуто равнодушный, безразличный. Пьяный поспешил за ним, но его понесло в другую сторону, и он налетел на очередь у остановки автобуса.

– Мы кровь за них проливали, а они? Они в узких брюках ходят! гаркнул пьяный и вдруг промычал, зловеще спросил: – Кто меня толкнул, а? Кто меня толкнул? Ты?!

Пьяный двинулся к двум мужчинам, что стояли первыми. Один из них отвернулся, другой заверил пьяного, что он его не толкал и "лучше пошел бы ты, брат, проспался".

Вмешалась женщина:

– Показалось тебе. Никто не толкал, а ты озорничаешь. Пойди домой, успокойся!

– Я, мамаша, кровь проливал. Я не позволю себя толкать. Если я тебя обидел, – извини, мамаша. Я... Нет, извини, мамаша. А ему я покажу, как толкаться. Ты меня толкнул? Ты? Ты?

Пьяный пошел вдоль очереди и наскочил на Вовку.

– Эй, мужик, что раскричался! – остановил его Вовка.

Люди в очереди все повернули головы.

– Кто меня толкал?

– Ну, а если я?

– Меня? Да я тебя...

– А в зубы хочешь?

Пьяный пошел на него. Вовка небрежно ударил его с левой. Пьяный закачался, быстро завертел головой. Казалось, он протрезвел:

– Васька! Заводной! Хлопцы, сюда! Наших бьют! Дави его, гада!

Подошел автобус. Очередь торопливо карабкалась на подножку.

Вовка оглянулся. Кто-то бежал. И, наверно, это бежал человек просто так, по своим надобностям. И, наверно, в другую сторону. Но в тот момент Вовка не раздумывал. Несколько ударов, сильных, точных, – и пьяный лежал на мостовой.

Вовка вскочил в автобус, и за ним захлопнулась дверь.

* * *

Ну вот попробуй, поговори с ребятами. Целый день их не видел, купался и обедал без них. А они? Нет чтобы поинтересоваться: что, мол, Вовка, ты сегодня делал? Куда там! Бомба взорвись, они и то не услышат.

Почему? "Козел", обыкновенный "козел"!

Переводя на общепринятый язык, ребята режутся в домино. Играют четыре пары, на вылет.

Первый. Следующий!

Стук костяшек. Начали.

Первый (весело). Порядок! Ходи.

Второй. Поехали (пока бодро).

Четвертый. А мы им фигу!

Первый. Дай убью его четверку.

Третий (радостно улыбаясь). Ты меня понял.

Первый (ободряюще). Играй, парниша!

Четвертый (уныло). Играй, играй...

Второй. А мы отойдем.

Первый (весело). Играй, парниша!

Четвертый (убитым голосом). Нечем.

Третий (переходя на крик). Дуплись на оба конца!

Второй (безнадежно). А мы едем...

Первый. А мы по зубам (ехидно). Едешь, друг?

Четвертый (уныло). Едем...

На Вовку ноль внимания. Вовка лег на кровать. Вовка закрыл глаза. Хорошо. И ему никто не мешает. Он один.

"Это было весною, зеленеющим маем". Что это за песня? Да, в детстве. Пели ребята во дворе. "Это было весною". А дальше... Да, это было весною. И день был паршивый. Дождь. Дождь возился в кустах. Опустились листья деревьев. На дорожке лужи, обнажилась глина. И ботинки стали тяжелыми. И к ботинкам прилипла грязь.

"Мы бежали с тобою". Мы шли, накрывшись одним плащом. И плащ был неширок. Мы вынуждены были тесно прижаться друг к другу, и я обнял тебя. И ты молчала. И я обнял тебя. А потом наклонился... Ты сопротивлялась, ты отворачивалась. Но мы были под одним плащом. И ты чуть не упала. И схватилась за мою руку. Я наклонился. Я до сих пор чувствую твои губы. Чего я плачусь? Я самый счастливый из людей. Я для тебя горы переверну. Горы? Трудновато. Но лесо-склад? Запросто. Ты сидишь сейчас в своей комнате? Как ты можешь там находиться? А здесь Алтай. И леса, и бесконечные степи. И говорят, есть горы. Те самые, что я хотел перевернуть. Я еще не видел гор. Но я их увижу. "Это было весною..." А тебя я увижу? Когда я тебя увижу, Люська? Сколько дней, сколько недель мне ждать?

Второй (задумчиво). Один... две... три... четыре...

Третий. Жалко, но слезать придется. Эх, жизнь!

Четвертый. Опять без меня (Философски-вопрошающе.) Может, мне на реку сбегать?

Второй. А ну, забей конец!

Третий (громогласно). А-а-а... его мать!!

Четвертый (торжественно). Поехали!

Первый. Бабки на стол!!

Второй. Два и двадцать один – двадцать три...

...Ты знаешь, Люська, я бы хотел побывать в твоей комнате. Я бы с интересом слушал, как ругаются за стеной. Я бы с удовольствием слушал причитания твоей матери – дескать, жить трудно, а Люся уже невеста. Люсю замуж выдавать, солидный муж нужен Люсе. И ты знаешь, я бы не грубил, я бы не молчал, не ходил бы по комнате, руки в карманы, насвистывая, Я бы чинно мешал ложечкой сахар в стакане, я бы поддакивал. Я бы соглашался. Лишь бы ты сидела за столом. Лишь бы ты хоть изредка посматривала на меня. И улыбалась краешком рта. Честное слово, я уже не буду просить проводить меня до двери, чтобы поцеловаться в темном коридоре. Хорошо бы сделать...

Второй. Рыбу или нет?

Третий. Цыган говорил: главное заход.

Четвертый. У меня мильон.

Первый. Гы-ы!

Третий. Кончать?

Первый. А ну, друг, дуплись! Законно! Дуплись. Вот так! (Оглушительно и ехидно.) А теперь ваши бабки!!

Первый и третий при виде карт своих противников издают торжествующий набор гласных.

Первый. Козлы?? Козлы! Бэ-э-э!!

Третий. Может, капустки принести?

...Помнишь, как я тебя впервые увидел? На контроле. Ты впервые пришла к нам в цех. Ты волновалась. И на лбу у тебя чернели две масляные полосы. (Наверно, ты пыталась поправить прическу.) А потом я тебя проводил домой. "Кто тебя по переулкам ждал, от дождя и холода дрожа?" Кто теперь тебя провожает? С кем ты стоишь в парадном? Неужели, Люся... зачем я уехал? Нужно! Но ведь можно было и не уезжать? Бригантина подымает паруса. Соленый ветер рвет снасти. Пьем за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют! Тебе смешно. Я уехал в самый центр нашего материка (видишь, я помню географию). Подальше от всех морей и океанов. Да, здесь я не увижу, как бригантина подымает паруса. Люська, я боюсь тебя потерять. Я не смогу жить без тебя. Люська, тебе нужен солидный муж? С большой зарплатой? Сколько?..

– Шесть двадцать, Широков! Два шестьдесят с Удальцева. Петька, с тебя три двадцать!

...Что такое? Кончили играть? Толик читает записи с какого-то куска бумаги...

– Михайлов! Ровно четыре рубля.

– За что?

– Как за что? Мы договорились. У нас в комнате не ругаться. За каждый мат по двадцать копеек.

– Если каждый день придется отдавать по шесть рублей... – чешет затылок Широков. – И как это ты успел записать?

– Успел!

– Чего ж ты нас не предупредил?

– А вы не забывайте. Юра Лосев, с тебя два рубля!

– Ого! За что? Я же меньше всех ругаюсь.

– С тебя, как со старшего, в два раза больше.

– Да, но если я ставлю два раза тройку, а Степа два раза ее забивает как тут не выругаться?

Собрали деньги, послали Степу за квасом. Широков заметил, что Андрианову везет. Не ругается и денег не платит.

Наконец вспомнили об Андрианове. Где был? Что делал? Ладно, мы люди не гордые, расскажем.

Да, был в городе, дрался. Вот, вот. И ничего удивительного. Значит...

Вовка не хотел врать. Но как-то так получилось – вместо одного пьяного появилось двое. Да еще несколько человек. Очевидно, их дружки, бросились на помощь. Итого пять человек против одного Вовки. Пьяные – здоровые, лет тридцати.

На Вовку смотрели как на героя. Один лишь Удальцев забеспокоился:

– Гляди, выследят они тебя. Убьют.

Лосев рассмеялся.

– А мы на что? Держись, Вовка, нас. Потом, сам Вовка не промах. Грузчик – семьдесят два килограмма.

– Между прочим, семьдесят девять.

Лосев внимательно посмотрел на Вовку.

– От нее ничего?

Вовка помотал головой. В комнате стало тихо.

– По-моему, все бабы – сволочи! – сказал Степа.

– Мы здесь тебе другую найдем, – сказал Широков. – Закачаешься. Здесь много хороших девчонок. Найдем ему, а, ребята? Сейчас мы танцы устроим, пригласим москвичек и наших новых знакомых. Лось! Идем?

Петька Никишин пошел в свою комнату и запустил радиолу. У него была любимая пластинка из "Свадьбы с приданым". Начиналась пластинка с плясовой мелодии, которая тут же сменялась долгим диалогом. Но Петька, как только начиналась музыка, пускался отбивать чечетку.

Так было и на этот раз. Заслышав стук каблуков, ребята бросились в первую комнату уговаривать Петьку поставить что-нибудь в другом жанре. Для начала пошли на компромисс и запустили "Романс с квасом".

Широков и Агай отправились приглашать девчонок. Остальные наводили блеск на ботинки.

Удальцев отвел Лосева в угол и долго о чем-то просил. Лосев вздохнул и достал Кольке свою форменку.

* * *

Радиола стояла на окне. Десять или пятнадцать пар утрамбовывали землю. Но так как эта работа производилась под музыку, то и название у нее было другое – танцы.

Удальцев поражал девчонок своим бравым матросским видом. Лосев танцевал с Зиной. Широков сумрачно на нее косился и ухаживал за Валей Лаврушиной. Один лишь Степа стоял у окна и боязливо косился на девушек.

Андрианов и Никишин по очереди танцевали и меняли пластинки.

В основном здесь были москвичи. У Андрианова (к его удивлению и гордости) оказалось много знакомых. Радиолой фактически заведовал он, все обращались к нему с просьбами поставить их любимые пластинки (потому что Никишин с удовольствием ставил лишь вальсы, краковяки и "Белую березу"). Андрианов чувствовал себя чуть ли не главным.

Неожиданно подошла группа местных. Ребята насторожились. Удальцев на всякий случай приблизился к Лосеву.

Но местные ребята оказались скромными, простыми и доверчивыми. Извинившись, они попросили поставить "Мучу". Потом спросили:

– Мы не помешаем?

Широков сказал:

– Ну, что вы!

Разговорились о танцах, о девушках, местных и московских, потом о городе, о стройке.

– Вам хорошо, – сказал один из них, – а мы когда сюда приехали – одни пни. Выбирай, под которым жить. До середины зимы не было теплых домов.

Но сказал он это без тени укора или зазнайства, Лосев заметил, что хоть построили много, да не все додумали. Дома простоят лет семь. А почему бы не строить один дом временный, другой постоянный?

Пошли производственные темы. Затем хозяева спохватились: не мешают ли они гостям танцевать?

В одиннадцать Петька закрыл радиолу. Мотор нагрелся, к тому же завтра рано вставать.

В двенадцать в комнате слышалось лишь тихое сопение. Изредка нервно всхрапывал Удальцев.

Но Андрианов еще не спал. Ведь по московскому времени сейчас было восемь. А что делает Люся? Что дома? Волнуются, наверно. Он редко пишет домой. Но о чем писать? Жив, здоров, живу хорошо. Немного жарко. Эх, если бы хоть раз здесь прошел дождь! Совсем стало бы как дома.

В голове бродили путаные воспоминания сегодняшнего дня. Сапожник, почта, драка. Нет писем... А что, если он, Вовка, лет через двадцать будет похож на этого сапожника? Полмесяца работать, полмесяца пить. И все, что он задумал, не сбудется?

Хорошая песня "Бригантина"!

Так прощались с самой серебристой,

С самой лучшею своей мечтой

Флибустьеры и авантюристы...

Кто ее придумал? А вдруг этой песне лет триста? Настоящая пиратская песня?.. Ладно, пора спать. А за свою мечту надо бороться. Он еще будет с Люсей, он еще будет знаменитым ударником, он увидит и море, и горы, он побывает в разных странах... "Пьем за яростных, за непокорных..." Нет, они приехали сюда не напрасно. Они построят новый город, новый большой завод. И Вовка смело сможет сказать: "Да, я строил коммунизм". Но для этого надо работать и работать. В полную силу. Подождите, вот завтра они покажут, что значит – ударники!