Текст книги "«Снег», укротивший «Тайфун»"

Автор книги: Анатолий Терещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 9
План «Кантокуэн»

План «молниеносной войны» Японии против СССР под таким названием не был одномоментным актом, он созревал постепенно в недрах кабинета министров, генералитета императорской армии и ее генерального штаба, а также главного морского штаба и сотрудников внешней разведки. То, что Япония готовилась к полномасштабному нападению на Приморье, Северный Сахалин и близлежащие земли Сибири, было правдой, которую подтвердил Международный военный трибунал в Нюрнберге. Подтвердило данные намерения и руководство поверженной в 1945 году Страны восходящего солнца.

Тщательно разработанный и начавший постепенно осуществляться с 1940 года план агрессии против Советского Союза под кодовым названием «Кантокуэн» или «Особые маневры Квантунской армии» некоторые наши либеральные историки и журналисты называют чисто оборонительным. Но это не так. Как говорится, всяк молодец на свой образец. Но таких, как они, – пучок на пятачок, и то лишь в базарный день.

Стоит ознакомиться даже с малой толикой открытой архивной литературы, чтобы понять: Япония капитально готовилась к нападению на СССР для решения так называемой «проблемы Севера».

Проба, прощупывание наших сил на Дальнем Востоке происходило начиная с начала ХХ века. Наиболее свежими эпизодами в предвоенные годы были уже упоминаемые выше события на озере Хасан и у реки Халхин-Гол. Здесь японские милитаристы хотя и потерпели поражение, однако поняли, что сражаться с Россией они способны. Нужны соответствующая подготовка и накопление сил в приграничье в соответствующих военно-политических условиях.

Этот план они еще образно называли «момент спелой хурмы», которая должна «упасть к ногам». Под такой образностью самураи понимали, что нападение следует провести тогда, когда Советский Союз «созреет» как страна, не способная к сопротивлению. Сезон такого созревания указывался – зима 1941 года, при условиях, когда германские войска захватят Москву.

Но политики поправили генералов, вспоминая страшные зимы периода участия японцев во время Гражданской войны после высадки их во Владивостоке, когда не только пули и осколки выкашивали теплолюбивых азиатов, но тысячи гибли от обморожений.

Уже упоминаемое выше императорское совещание, проведенное 2 июля 1941 года, показало, что Япония окончательно приняла курс на кардинальное решение проблемы «больших северных территорий», не идущих ни в какое сравнение с сегодняшними «северными» требованиями.

Японцам снились просторы Приамурья, Приморья, южные пространства Восточной Сибири и, конечно, территория северного Сахалина.

По свидетельству бывшего премьер-министра и начальника генштаба японской армии Хидэки Тодзио, повешенного 21 декабря 1948 года в токийской тюрьме Сугамо за преступления против человечности, «Япония намеревалась вступить в войну против СССР тогда, когда в результате германского нападения будет полностью подорвана военная мощь СССР и тем самим максимально облегчена задача захвата Японией Советского Дальнего Востока».

Значит, выжидали самураи удобного момента. Японцам нужно было только поражение Красной Армии в битве за Москву.

Внешнеполитические ведомства, особенно МИД и военная разведка, развернули беспрецедентную активность по сбору данных о состоянии боеготовности Красной Армии и объективных известей с полей сражений.

Германский посол в Японии Отт в шифрованной телеграмме от 4 сентября 1941 года писал:

«Ввиду сопротивления, оказываемого русской армией такой армии, как немецкая, японский Генеральный штаб не верит, что сможет достичь решающего успеха в войне против России до наступления зимы. Сюда также присоединяются воспоминания о халхингольских событиях, которые до сих пор живы в памяти Квантунской армии».

Японский дипломат, к его чести, оценивал обстановку вполне объективно.

* * *

С принятием плана «Кантокуэн» генеральный штаб и военное министерство Японии подготовили целую систему мер, направленных на быструю подготовку частей и подразделений Квантунской военной группировки для ведения наступательных боевых действий на дальневосточных территориях Советского Союза.

В то время как на европейской части СССР советские войска, теснимые броней вермахта, отступали, из Токио 11 июля 1941 года имперская ставка направила в штабы Квантунской армии и другие японские армии, расположенные в Северном Китае, директиву № 506. В ней говорилось, что целью «особых маневров» является подготовка для вторжения на территорию Советского Союза. Как уже отмечалось, этот план был принят за год до нападения фашистской Германии на СССР.

Японский генеральный штаб заложил в нем следующие положения, которые неукоснительно выполнялись или должны быть выполненными:

– в ходе нанесения ряда последовательных ударов японских сил на главных направлениях разгромить войска Красной армии в Приморье, Приамурье и Забайкалье и заставить в дальнейшем их капитулировать;

– захватить стратегические военные и промышленные объекты, базы и склады с вещевым имуществом и продовольствием, основные коммуникации;

– в первые же часы войны ликвидировать внезапным ударом самолетный парк ВВС Красной армии;

– пробиться к Байкалу за первые 6 месяцев ведения боевых действий, где и завершить основную военную операцию;

– провести первый этап мобилизации до 5 июля 1941 года, увеличив Квантунскую армию двумя дивизиями;

– организовать по решению императора скрытый призыв и призвать в вооруженные силы 500 тыс. человек;

– выделить суда тоннажем 800 тыс. тонн для перевозки военных грузов в регионы Северного Китая.

Нужно отметить, что все подготовительные мероприятия к войне проводились в строжайшей тайне. Мобилизация осуществлялась под легендой учебных сборов для приписного состава. Называлась она вполне объяснимо и доходчиво – «внеочередной призыв». Нарушалась традиция проводов новобранцев в армию. Призывникам запрещалось писать в письмах слово «мобилизация». Оно заменялось термином «внеочередные формирования».

А тем временем Квантунская армия разбухала, пополняясь «внеочередными формированиями». Наша агентурная разведка фиксировала как по линии НКВД, НКГБ СССР, так и через возможности РУ Генштаба ВС СССР приготовления японских милитаристов к войне.

Так, 5 июля 1941 года на стол руководителя внешней разведки Наркомата госбезопасности СССР Павла Михайловича Фитина легло сообщение токийской резидентуры НКГБ. В настоящее время Центральным архивом ФСБ России оно рассекречено. В нем говорилось о планах Японии в отношении Советского Союза.

Приведу только два его пункта:

«1. Вскоре будут закончены приготовления к операции на юге, после чего сразу же начнется наступление в этом направлении по следующему плану: посылка войск в южную часть Индокитая, оказание военной помощи

Таиланду и далее наступление на Сингапур. Использование всего, чтобы избежать войны с США. Если это не удастся, то добиться своей цели, даже воюя с США.

2. Политика в отношении Советского Союза определяется пока следующим:

– недавно заключен договор о нейтралитете (СССР и Японии. – Авт.),

– разрыв его вызовет возмущение населения,

– не закончены приготовления для похода на север…

Вследствие этого Япония должна занять позицию нейтралитета. Успешно выполнив строительство нового порядка в Азии, Япония все же вступит в войну с демократическими странами и с СССР на стороне Германии, поэтому военные приготовления для движения на север должны быть ускорены, с тем чтобы в любой момент можно было начать операции против СССР…»

Эффективно работала и агентура РУ Генштаба. Много интересной и упреждающей информации на эту тему передавал агент военной разведки Рихард Зорге.

Это сообщение наряду с множеством подобных материалов говорило о качественной работе советской разведки, которая понимала одну истину: если враг не угрожает, армия в опасности.

Следует заметить, что все позиции, перечисленные в документе, нашли свое подтверждение в последующей политике японского правительства и практической деятельности командования вооруженных сил Японии. Все они форсировали подготовку планов операций в Юго-Восточной Азии и на Тихом океане.

Генеральный штаб Японии полагал, что «восточный блицкриг» возможен только в том случае, если Красная Армия сократит количество своих дивизий на Дальнем Востоке наполовину. Для японцев советские войска на востоке оставались грозной силой. Одно дело – внезапный удар по обескровленному противнику, другое – по хорошо подготовленной и технически оснащенной военной группировке. Обещание Берлина захватить Москву через три недели лопнуло, как мыльный пузырь.

Вместе с тем японская разведка располагала устрашающими данными по сосредоточению советской авиации, которая могла превратить несколькими воздушными атаками в руины города Японии. Агентурные данные были таковы: Советы располагают на Дальнем Востоке 60 тяжелыми бомбардировщиками, 450 истребителями, 60 штурмовиками, 80 бомбардировщиками дальнего действия, 330 легкими бомбардировщиками и 200 самолетами морской авиации. Это была сила, которой стоило бояться!

В один из документов японского генштаба 28 августа 1941 года была внесена явно не радужная запись:

«Даже Гитлер ошибается в оценке Советского Союза. Поэтому что уж говорить о нашем разведывательном управлении. Война Германии продолжится до конца года…

Каково же будущее империи? Перспективы мрачные. Поистине будущее не угадаешь…»

А его не надо угадывать, надо строить хорошо и продуманно настоящее. Будущее нельзя предвидеть, его можно только изобрести. Знать прошлое с его ошибками, грехами, просчетами достаточно неприятно, но знать еще и будущее, построенное настоящим на болячках прошлого, было бы просто невыносимо.

Американское изречение гласит: любое дело можно делать тремя способами – правильно, неправильно и по-армейски. Японцы внешнюю политику делали по-армейски. Вот почему 3 сентября на заседании правительства и императорской ставки участники совещания решили действовать третьим вариантом:

«Поскольку Япония не сможет развернуть крупномасштабные операции на севере до февраля, необходимо в это время быстро осуществить операции на юге».

Стране восходящего солнца крайне не хватало сырья – крови войны: нефти, угля, руды, хлопка и прочего. А ведь запросы росли с каждым днем…

* * *

Затяжные бои группы армий «Центр» при подходе к Москве с частями Красной Армии сломали не только план блицкрига, но и замысел «молниеносной войны» против СССР. В Токио решили не рисковать – военные приготовления против СССР были отложены до весны 1942 года. К такому решению японцев подтолкнула и операция советской разведки «Снег», вовремя задуманная и прекрасно проведенная органами государственной безопасности СССР.

Несмотря на то что Гитлер торопил войска, требовал атаковать части и подразделения Красной Армии там, где только можно и нельзя, Москва от него постепенно удалялась. Зимой 1941 года Гитлер уже был согласен с наступлением на советскую столицу.

Однако, как писал автор многих публикаций о нацистском вожде Иоахим К. Фест, будучи ослепленным непрекращающейся чередой своих триумфов и избалован воинским счастьем, Гитлер полагал, что сможет одновременно добиться и далеко идущих целей не только на севере, но и в первую очередь на юге. Но он словно позабыл о своем старом главном правиле – всякий раз концентрировать все силы на одном участке – и разводил войска все дальше и дальше друг от друга.

Фельдмаршал фон Бок 2 октября 1941 года сообщил о широкомасштабном наступлении на Москву. На следующий день фюрер собрал общественность в берлинском Дворце спорта и разразился феерией заурядного хвастовства. Гитлер обругал противников его новой наступательной идеи «демократическими нулями», «олухами», «зверями и бестиями». Он открыто объявил, что «этот противник (под Москвой. – Авт.) уже сломлен и никогда больше не поднимется».

Но уже 4 октября зарядили холодные осенние дожди. Липкая кашица из глиноземной грязи на дорогах и в полях сковала войска вермахта – механизированные и танковые. Пехота, как известно, без брони воевать не может.

Но о конце «Тайфуна» будет рассказано ниже.

Японцы еще в сентябре почувствовали речевые слабости фюрера и их отличие от реальности на фронтах. Не случайно японский посол Осима в Берлине довел до руководства Третьего рейха такую информацию:

«В это время года военные действия против Советского Союза можно предпринять лишь в небольших масштабах. Вероятно, будет не слишком трудно занять северную (русскую) часть острова Сахалин. Ввиду того что советские войска понесли большие потери в боях с немецкими войсками, их, вероятно, также можно оттеснить от границы. Однако нападение на Владивосток, а также любое продвижение в направлении озера Байкал в это время года невозможно, и придется из-за сложившихся обстоятельств отложить до весны».

Текст заявления японца попал в руки Иоахима фон Риббентропа, только что возвратившегося от Гитлера. Но он успел только пробежать глазами документ, как зазвонил прямой телефон.

– Слушаю, мой фюрер, – вздрогнул глава внешнеполитического ведомства, всегда боявшийся подобных звонков.

– Что там с Японией? Когда они откроют дальневосточный фронт?

– Тянут, мой фюрер!

– Значит, плохи ваши дипломаты. Надо заставить, надо срочно заставить, чтобы по Красной Армии Япония ударила на востоке – это нам большая помощь в борьбе не только за Москву. Вы это понимаете?

– Так точно, мой фюрер.

– Надо сделать все возможное, чтобы они развернули свое войско на север. На юге азиаты могут наткнуться на американцев. Ни нам, ни тем более им такая война невыгодна. Нельзя их ссорить. Надо все сделать, чтобы Кван-тунская армия вместе с 6-й армией ударили по Советам, – справедливо говорил Гитлер, понимающий, что в противном случае могут потечь с востока на запад хорошо вооруженные, с запасом сил и здоровья советские воинские части.

– Постараемся переубедить японского посла.

– Делайте же, черт побери, но только напористей!

Вдруг в трубке что-то щелкнуло, и голос Гитлера потух. Риббентроп обрадовался скоротечности диалога, не предвещавшего ровной и спокойной беседы. Он к ней просто не был готов. Риббентроп никогда не радовался подобным звонкам, так как по природе был тугодумом, а поэтому быстро сконцентрироваться для нужного ответа не мог.

Министр иностранных дел рейха любил тщательно готовиться к диспутам, беседам, диалогам и запланированным звонкам исключительно в тиши своего роскошного кабинета.

Грубым, невоспитанным и невежественным его назовет Ганс Франк.

Как ненавистнику славянства и еврейства, ему было присвоено эсэсовское звание обергруппенфюрер (генерал) СС. Это он советовал венгерскому регенту Хорти, чтобы тот «довел до конца» антиеврейские погромы в Венгрии, требуя ускорить депортацию еврейского населения:

– Евреи должны быть истреблены или сосланы в концентрационные лагеря, другого варианта не существует.

Потребовалось время и 1945 год, чтобы он изменил свои взгляды на мир. В последнем слове перед казнью он скажет:

«Я благодарен за хорошее обращение во время моего заключения и прошу Бога принять меня с милостью… Мое последнее желание в том, чтобы дело между Востоком и Западом вело к миру на земле».

* * *

Однако вернемся к плану нападения Японии на Советский Союз – плану «Кантокуэн», который предусматривал проведение ряда последовательных ударов на выбранных направлениях. К июлю план несколько подкорректировали документом «Проект операций в нынешних условиях». По этому плану, японцы должны были наступать силами двух фронтов: Восточного и Северного.

Восточному фронту придавалось 20 дивизий. Главный удар его был нацелен на Хабаровск. В Северном фронте должны были участвовать самые боеспособные войска, снятые с китайского фронта, с задачей форсировать Амур и перерезать Транссибирскую железнодорожную магистраль.

На западе войскам был отдан приказ – держать оборону в приграничных укрепрайонах Квантунской армии с задачей оккупации советской территории до озера Байкал и захвата всей территории МНР.

Планировалось в канун наступления иметь двойное превосходство в численности войск, доведя группировку до 850 тыс. человек, – это до 60 дивизий.

Кроме чисто войсковых операций план «Кантокуэн» обеспечивался разведывательными, диверсионными, террористическими и пропагандистскими мероприятиями.

Осуществление разведывательно-диверсионных действий командующий Квантунской армией генерал Умедзу возложил на начальника информационно-разведывательного управления (ИРУ) этой армии генерала Янагиту. Именно последний разработал план разведывательно-диверсионного обеспечения вооруженного вторжения японских дивизий на территорию СССР.

Диверсии планировалось проводить на железных дорогах, в отношении оборонительных сооружений в Приморье, Забайкалье и Сибири. Террористические акции были направлены против советского актива, командиров и политработников в приграничных районах Советского Союза. Штабом Квантунской армии помимо уже имеющихся подразделений этой направленности дополнительно было создано еще четыре диверсионных отряда общей численностью около 500 человек.

Проведением пропагандистско-агитационных мероприятий японцы преследовали цель разложения военнослужащих Красной армии, подрыва морально-политического состояния гражданского населения.

Над советской территорией разбрасывались фальшивые денежные знаки, листовки, брошюры, где критиковался низкий уровень жизни советских людей из-за жидо-большевистского режима, показывалась слабость СССР и неизбежность его развала, говорилось о «великих победах» Германии на фронтах и призывали местное население для борьбы с «коммунистической угрозой» в составе повстанческих групп.

В Харбине срочно была построена мощная радиостанция, передачи которой планировалось транслировать во время начала вторжения японцев на территорию Советского Союза.

Разведывательное управление Квантунской армии и японские военные миссии (ЯВМ) на местах в срочном порядке приступили к созданию шпионских школ и обучению в них набранных агентов из числа белоэмигрантов, китайцев, корейцев, японцев и других народностей, населяющих эти местности.

На занимаемой территории командованием Квантунской армии планировалось создание «специальных штабов» во главе с представителями ЯВМ, жандармерии и армии, которые должны были вести борьбу с партизанами, выявлять «опасный контингент» – комсомольцев, коммунистов, работников НКВД и государственной безопасности. Кроме того, на них возлагалась ответственность за порядок и безопасность передвижения воинских грузов к линии фронта.

Хотя, как говорится, планы – это мечты знающих людей, но и они ошибаются, а поэтому мечты и не сбываются.

План «Кантокуэн» тоже из этого ряда.

Глава 10
Вашингтонский след на «Снегу»

Начало 1930-х годов. Советская Россия постепенно вставала на ноги после революций и потрясений в ходе гражданских сшибок. Заработала промышленность, хотя и за счет деревни. Заводы начали поставлять продукцию в народное хозяйство и в армию. Тракторные заводы кроме машин для колхозных полей стали выпускать танки. И было чего бояться – в Германии пришли к власти нацисты во главе с Гитлером, для которого «восточный вопрос» был отражен в его программной книге «Майн кампф» («Моя борьба»), а «северная программа» подогревалась на Дальнем Востоке японскими милитаристами.

Лига Наций, словно не видя агрессивной политики этих двух стран, отмалчивалась. Для Советского Союза завоевание японцами Маньчжурии представляло собой прямую опасность по многим причинам. Перед этой военной угрозой СССР был одинок. Япония обладала к тому времени довольно-таки сильной армией. Все это помогает понять, почему советская политика состояла из череды дипломатических протестов, политических компромиссов, военных контрмер в виде передвижения войск к нашим границам, и одновременно примирительных предложений, направленных на то, чтобы лишить японцев предлога для нападения.

Как говорится, это был период, когда враг занимал больше места в наших мыслях, чем друг – в нашем сердце. Все потому, что среди ненавистных качеств врага не последнее место занимали его достоинства, а то, что у японцев они были, советское руководство не сомневалось. История это демонстрировала на протяжении первых десятилетий ХХ века.

Сталин прекрасно понимал, что Япония – реальный враг СССР на Дальнем Востоке. Он часто рассуждал так:

«Граница с Китаем и Кореей должна быть на замке. Надо ее укреплять не только расположением там крупных гарнизонов, но и строительством укрепрайонов, ведь настоящий враг тебя не покинет, тем более если ты будешь слабый. А еще нужно искать врага моего врага – то есть моего друга.

Понятно, что Китай, Корея, Монголия могут претендовать на эти категории, но они сегодня экономически слабые страны. Вот бы заиметь врагом Японии какую-то большую и сильную страну, например такую, как Соединенные Штаты. Было бы спокойнее воспринимать бряцание оружием самураев».

Наши добывающие органы в лице ИНО (внешняя разведка) ОГПУ, а потом 5-го отдела ГУГБ НКВД держали, как говорится, пальцы на пульсе обстановки взаимоотношений США и Японии. Руководители государственной безопасности понимали, что американский Белый дом не заинтересован в укреплении господства Страны восходящего солнца в тихоокеанской акватории и усилении ее влияния на островные государства. Топка негативного отношения янки к амбициям императорской военщины Японии нуждалась в дровах. И они скоро нашлись…

Подбросил их советский разведчик ИНО ОГПУ Исхак Абдулович Ахмеров, направленный в 1935 году на нелегальную работу в Соединенные Штаты. Он заменил неожиданно погибшего при невыясненных обстоятельствах своего коллегу – резидента нелегальной разведки. Как человек общительный и уже достаточно поднаторевший в делах разведки, Ахмеров быстро вошел в курс дела и создал широко разветвленную, работоспособную нелегальную резидентуру. В ее состав входило десятка полтора завербованных агентов, в том числе и на вершинах власти – в госдепартаменте, министерстве финансов и даже в спецслужбах, от которых в Москву стала поступать важная разведывательная информация.

Но все по порядку.

* * *

В кабинете у Сталина находился Лаврентий Павлович Берия, только что назначенный на пост наркома внутренних дел после ареста своего предшественника Николая Ежова. Еще вчера он возглавлял Главное управление госбезопасности НКВД СССР. А незадолго до отстранения «кровавого карлика» от работы он, занимавший самую высокую чекистскую должность, стал еще и первым заместителем Ежова. Это были этапы восхождения Берии на высокий пост наркома.

Вождь понимал, сколько дров наломано прежним руководством, а поэтому обсуждал с новым наркомом мероприятия по минимизации последствий развязанных Ежовым репрессий. Свое участие в них он, естественно, исключал, считая, что своих личных врагов у него было мало, а вот тех, кого наплодил Ежов, – море. Кровавое море.

Потом разговор плавно перешел на тему о состоянии советско-японских отношений на Дальнем Востоке, об усилении границы, о помощи Монголии. Затронули и больной вопрос о бегстве к японцам начальника Дальневосточного управления НКГБ комиссара 3-го ранга Люшкова.

– Товарищ Берия, что-то я не слышу наших разведчиков, – попыхивая трубкой, промолвил Иосиф Виссарионович и вскинул цепкий взгляд оливковых глаз на наркома. Его глаза в таких ситуациях недовольства наливались заметной желтизной, взгляд становился цепким, что говорило: надо отвечать по существу и рисовать доброкачественную перспективу.

– Товарищ Сталин, после недавних чисток мы избавились от балласта. Удалось закрыть образовавшиеся бреши в зарубежных резидентурах в результате предательства Орлова и других негодяев в разведке. Пришли надежные молодые кадры – патриоты нашей страны. Я уже вам докладывал материалы по США. Активно работает там наш резидент-нелегал «Юнг» – Ахмеров, но сегодня и к нему есть вопросы.

– Какие? – насторожился Сталин.

– Женился на американке.

– Ну и что? Кто она?

– Хелен Лоури – племянница местного лидера компартии Эрла Браудера. Правда, хорошо помогает ему. В замах у него Норманн Бородин. Еврей по национальности. Развернул кипучую вербовочную деятельность, в том числе и среди своих единоверцев. Боюсь, как бы не споткнулся и не навербовал подстав.

– Следите, чтобы не получилось, как с Люшковым или Орловым, – не отступал от своих предостережений Сталин.

– Постараемся держать эти вопросы под контролем. – Подобострастно сверкнув просветленными стеклами пенсне, Берия бросил покорный взгляд на Хозяина.

– Сейчас главное – дисциплина и преданность наших людей в разведке, – медленно проскрипел вождь.

– А что касается материалов, помните, я вам в прошлом месяце докладывал наметки наших выходов на связи Рузвельта…

– Помню, – буркнул Сталин. – А что дальше?

– Последние шифрограммы говорят о большой их перспективе.

– Через кого? – Сталин прищурил глаза, насторожился и словно захотел быстрее услышать ему пока неведомую тайну.

– Как мне докладывал Фитин, через министра финансов Моргентау. Его советник господин Уайт, вошедший в контакт с Ахмеровым, полностью разделяет наши взгляды: негативно относится к нацистам, политику Гитлера терпеть не может, враждебен к японским милитаристам и их политике в Тихоокеанском регионе, затрагивающей американские национальные интересы.

– Конечно, неплохо было бы, чтобы янки попугали японцев, как это сделали в 1921 году. Тогда их как ветром сдуло с Дальнего Востока, хотя они и планировали надолго остаться и расширить свой «плацдарм». Ну что же, делайте это святое дело, но осторожно. Должна быть особая секретность.

* * *

И вдруг как гром с ясного неба: в середине 1939 года в вашингтонскую резидентуру поступила шифрованная телеграмма за подписью своего руководителя:

«Юнгу.

Работу резидентуры свернуть. Агентуру законсервировать. По завершении всех указанных мероприятий прибыть в Москву».

Ахмеров не мог ослушаться приказа, хотя понимал внутриполитическую обстановку на Родине.

Как потом напишет продолжатель начатого дела Ахмерова генерал-лейтенант Виталий Григорьевич Павлов, ставший в последующем заместителем начальника ПГУ КГБ СССР:

«Хотя Вторая мировая война еще не началась, все указывало на то, что она разразится в ближайшее время. Растущая агрессивность фашистской Германии требовала от внешней разведки резко активизировать получение секретной информации о планах Гитлера, а мы в этот момент сами перекрыли доступ к наиболее важным и перспективным источникам. Хуже не придумаешь!»

На связи у Ахмерова в США была агентура, состоящая, как правило, из убежденных антифашистов, которые видели в сотрудничестве с советской разведкой наиболее эффективный путь борьбы с коричневой опасностью. Кроме того, давая согласие на свое сотрудничество с советской разведкой, как правило, янки выдвигали обязательное условие: не делать ничего такого, что могло нанести ущерб интересам или безопасности их родине – Америке.

Многие агенты-американцы после победы над фашистской Германией и милитаристской Японией сразу прекратили контакт с нами. Но некоторые из них с началом холодной войны по собственной инициативе возобновили связь.

Среди агентов Ахмерова не оказалось таких, кто захотел бы прервать сотрудничество с советской разведкой. Сказалось сильное влияние резидента как высокоинтеллектуальной личности – своеобразного магнита. Он всегда относился к своим негласным помощникам с глубоким уважением, ничем не ущемлял их человеческое достоинство и чувство местного патриотизма.

Жестокие «чистки», сопровождаемые «сладостью мщенья» своим предшественникам центрального аппарата НКВД, особенно его зарубежных структур, проводившиеся в 1937–1939 годах наркомами Ежовым и Берией, многих тогда отпугивали от этой важной и опасной работы. Они привели к тому, что в ИНО из примерно 100 сотрудников осталось всего десятка два. Некоторые направления были совершенно оголены.

Однажды мартовским вечером 1 937 года, как вспоминал Александр Орлов, Ежов созвал совещание своих заместителей, занимающих эти должности во время Ягоды, а также начальников основных управлений центрального аппарата НКВД. Он сообщил, что по распоряжению ЦК ВКП(б) каждому из них поручается выехать в определенную область для проверки политической надежности руководства соответствующих обкомов партии.

Ежов снабдил их подробными инструкциями, раздал мандаты на бланках ЦК партии и приказал срочно отбыть к местам назначения. Только четыре руководителя управлений НКВД не получили таких заданий. Это были начальник ИНО Слуцкий, начальник погранвойск Фриновский, начальник личной охраны Сталина Паукер и руководитель Московского областного управления НКВД Реденс, женатый на свояченице Сталина Аллилуевой.

На следующее утро все получившие мандаты отбыли из Москвы. Места назначения, указанного в этих мандатах, никто из них не достиг, – все были тайно высажены из вагонов на первой же подмосковной станции и на машинах доставлены в одну из тюрем НКВД. Через два дня Ежов проделал тот же самый трюк с заместителями «уехавших». Им перед отъездом сообщили, что они направляются для участия в выполнении того же задания.

Прошло несколько недель, прежде чем сотрудники Лубянки узнали о безвозвратном исчезновении начальства. За этот срок Ежов сменил в НКВД охрану, а также всех командиров в частях НКВД, размещенных на территории Москвы и Подмосковья. Среди вновь назначенных командиров оказалось множество грузин, присланных из Закавказского УНКВД. Уже тогда на кадровую политику в органах госбезопасности оказывалось влияние Берии.

Опасаясь со стороны сотрудников НКВД безрассудных действий, продиктованных отчаянием, Ежов практически забаррикадировался в отдаленном крыле здания на Лубянке и окружил себя мощным контингентом личной охраны. Каждый, кто хотел попасть в его кабинет, должен был сначала подняться на лифте на пятый этаж и пройти длинными коридорами до определенной лестничной площадки. Затем спуститься по лестнице на первый этаж, опять пройти по коридору к вспомогательному лифту, который и доставлял его в приемную Ежова, расположенную на третьем этаже.

В этом лабиринте посетителю неоднократно преграждали путь охранники, проверявшие документы у любого человека, будь то сотрудник НКВД или посторонний, имеющий какое-либо дело к Ежову.

Потом пошли массовые аресты следователей, принимавших участие в подготовке московских процессов, и всех прочих лиц, которые знали или могли знать тайны фальсификаций. Их арестовывали одного за другим, днем – на службе, а ночью – в их квартирах. Когда рано утром опергруппа явилась в квартиру Чертока, прославившегося свирепыми допросами Каменева, он крикнул: